Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

спалось. Метель означала лишнюю задержку. Уходило драгоценное время, убывали

продукты. Рассчитывать на успешную охоту здесь не приходилось. Невольно думалось

о запасах собачьего корма – хватит ли его на предстоящий путь.

Только к полудню 20 мая снегопад сменился густым, сырым туманом, больше

походившим на мелкий моросящий дождь. Температура воздуха поднялась очень

значительно. Барометр упал. Но ветер все же начал стихать. Наконец, к 14 часам

видимость улучшилась настолько, что мы смогли покинуть стоянку. К полуночи успели

положить на карту новых 25 километров берега.

В пути несколько раз попадали в шквальный ветер и метель. Ветер бил прямо в

лоб, так как берег все еще уходил в юго-западном направлении.

К полуночи заметно похолодало. Поверхность снега оледенела и подламывалась.

Боясь, что собаки изрежут лапы, мы решили удовлетвориться 25-километровым

переходом и остановились. К тому же и видимость опять ухудшилась, а ближайшие

часы не обещали просветления.

Собаки на переходе несколько раз «брали дух» какого-то зверя, настораживались,

начинали метаться, но тут же успокаивались, так как чутью мешал менявшийся ветер.

Журавлев начал было рыскать вдоль торошенных льдов, но, боясь потеряться в метели,

вынужден был бросить это занятие. Перед остановкой собаки снова насторожились.

Зверь был где-то близко. Я начал осматривать льды в бинокль и тут же увидел медведя,

спокойно шагавшего параллельно нашему пути. Журавлев на пустых санях помчался в

погоню. Вскоре охотник вернулся с добычей. Это была невзрачная тощая медведица. Но

для голодной собаки не существует голой кости. Эту поговорку не замедлили

подтвердить наши четвероногие помощники.

О дальнейшем пути рассказывают страницы дневника. В них мало веселого. Май

не баловал нас погодой.

«21 мая 1931 г.

Ни о чем не могу писать, как только о желании итти вперед и абсолютной

невозможности это сделать. На исходе сутки, как беспрерывно воет ветер, а снегопад

сменяется непроглядным туманом, или все это вместе давит на нас общими силами.

Рассмотреть что-либо дальше 20 метров нет никакой возможности. Какая же тут

съемка, когда не отличишь, где небо и где земля. Да еще при здешних берегах. В

хорошую-то погоду иногда приходится думать и гадать – где находишься: на земле или

в море. [257]

Лежим в палатке, не отрываем глаз от барометра. Его стрелка дошла до цифры

737,7 и точно примерзла. Стукнешь по стеклу пальцем, стрелка вздрогнет и

отодвинется на одну десятую миллиметра вверх; щелкнешь второй раз – она, точно в

испуге, отпрыгнет на две десятых обратно. Вечером охотник задал вопрос – насколько

прыгнет стрелка, если по анероиду хорошенько тяпнуть топором... Я бы с

удовольствием «тяпнул», если бы это хоть сколько-нибудь нам помогло.

22 мая 1931 г.

Немногим лучше, чем вчера. Утром показалось было солнце, улучшилась

видимость, и мы, быстро откопав сани, пустились в путь. Но не сделали и пяти

километров, как снова накрыл туман, повалил снег, и видимость опять уменьшилась до

20—30 метров. Час простояли на месте в ожидании, пока пронесет туман и снег, а

потом шли почти ощупью, делая ходы по 200—300 метров, часто останавливаясь,

чтобы увидеть впереди направление берега. Так за пять часов прошли 10 километров.

Дальше надоело. Решили остановиться.

Поставили палатку. Барометр утром показывал 735,5, днем давление немного

поднялось. Температура воздуха понизилась. Слабый ветер с северо-северо-запада.

Будем ждать лучших условий. Какие бы фокусы Арктика ни показывала, берега

Северной Земли должны точно лечь на карту. Для этого необходимо видеть их. И чего

бы ни стоило, мы дождемся такой возможности. Терпение, выдержка, настойчивость и

самообладание – вот наше оружие.

23 мая 1931 г.

21 час. Запас собачьего корма убавился на 15 килограммов. Потерян еще один

день.

Барометр за сутки поднялся на 10 миллиметров. Но пока нам это не принесло

никакой пользы. Только два часа назад прекратился снегопад, а туман попрежнему

продолжает окутывать все вокруг. Получается, как у Пифея: нет ни неба, ни земли, ни

моря, ни воздуха, а какая-то смесь из всего этого, висящая в пространстве и никоим

образом не проходимая.

Терпеливо ждем, когда эта смесь распадется на свои составные части. Собаки, и

те непрочь продолжать путь: то одна, то другая время от времени начинают тоскливо

скулить. Даже им надоело вынужденное бездействие.

Сегодня исполнился месяц, как мы распрощались с Васей Ходовым и покинули

нашу базу. Тогда я в душе рассчитывал закончить этот маршрут в течение месяца.

Действительность оказалась несколько хуже. Одометры показывают, что мы [258]

прошли только 563 километра. До базы или до продовольственного склада на мысе

Серпа и Молота наберется еще 300 километров. При хорошей погоде мы сумеем пройти

со съемкой это расстояние в одну неделю. Но можно ли рассчитывать на погоду?

Я только что подсчитал остающиеся запасы собачьего корма, хватит еще на

полных 10 суток, а продовольствия нам – на полмесяца. Правда, некоторых продуктов

на этот срок нехватит, но голодать все же мы не будем.

Хуже всего, что уходит время.

Приближается настоящая весна. Сегодня слышали чириканье пуночки.

Увеличивается опасность, что до начала распутицы мы не успеем начать второго

маршрута и проскочить через Землю на ее восточный берег.

24 мая 1931 г.

7 часов. Около полночи туман начал рассеиваться. Мы уже не сомневались в том,

что скоро сможем выйти, и начали собираться в путь. Однако через час опять повалил

густой снег, и все окутал туман еще плотнее прежнего. И до сих.пор ничто не меняется.

Только что провел утренние наблюдения. Вот результаты: атмосферное давление

– 751,1; температура – 3,5°; северный ветер – 3 метра в секунду; снег, туман;

видимость – 30 метров.

Будет ли конец этому?

Томительно сидеть на одном месте. Маршрутные работы и по своему характеру и

по своей сущности очень динамичны. Исследователь беспрерывно находится в

движении. Каждый день, каждый час он видит что-нибудь новое, особенно в таких

местах, как наши, где еще не бывал человек. Мы с волнением приближаемся к каждому

новому кусочку земли, к каждому новому мысу. Всегда хочется поскорее заглянуть за

него, увидеть продолжение берегов, их характер, строение, жизнь. Это желание не дает

покоя, гонит вперед. И как охотно мы ему подчиняемся! Как бы тяжел ни был путь, мы

почти никогда не останавливаемся, не взглянув на встретившийся мысок или не дойдя

до намеченного пункта.

Такими чувствами живешь весь день. Лагерь каждый раз на новом фоне. То около

палатки возвышается утес, упирающийся вершиной в низкую полярную облачность; то

голубая стена айсберга; или во все стороны расстилается ледяная равнина – белая,

беспредельная, захватывающая своим простором.

Хорош бывает последний час перед сном. Лагерь давно устроен, собаки

накормлены, все заботы кончились, покой [259] охватывает стоянку. Прислушиваясь к

окружающей тишине и к томящей усталости в теле, принимаешься за записки и

открываешь журнал съемки. Здесь каждая точка, каждый ход, каждая линия

подкреплены цифрами. Следя за нанесенной на бумагу извилистой чертой берега, вновь

видишь пройденный участок. Эти линии родились только сегодня, но будут жить века

на карте твоей родины, пока волны моря, работа ледников, выветривание и

геологические процессы не изменят их или не преобразит их вида сам человек,

меняющий лик Земли быстрее самой природы. И засыпаешь с отрадным чувством

удовлетворения окончившимся днем.

В этом прелесть путешествия. В этом романтика работы.

Она в постоянном движении вперед, в познании того, что еще вчера было

неизвестно на родной земле, в ожидании завтрашнего дня, вновь повторяющего все эти

переживания.

Поэтому-то и тяжелы так вынужденные задержки.

Конечно, тоскливо подсчитывать остающиеся продукты и вычислять сотни

километров неизвестного ледяного пути до продовольственного склада или,

просыпаясь, видеть, что погода никак не оправдывает твоей надежды на хороший

переход. Но тяжелее всего сознавать бесплодную потерю времени и нового трудового

дня. Помогает только крепкая вера в то, что никакие силы природы не могут помешать

настойчивому человеку, верному своему долгу, рано или поздно прийти к цели...»

Записи были прерваны 24 мая.

Около полуночи туман начал редеть, видимость улучшилась, и мы немедленно

покинули опостылевшую стоянку. Небо еще оставалось покрытым темносерыми

низкими облаками. Но они нам не могли помешать.

Сани шли необычайно легко. Полозья бесшумно скользили по тонкому слою

только что выпавшего снега, покрывшего крепкий весенний наст. Зимой, при низких

температурах, такая пороша заслуживала бы проклятия, а теперь ничего не доставляла,

кроме удовольствия.

В пути вышли на узкий, острый мыс, получивший имя Куйбышева. Мыс

простирался к юго-западу, точно нож, и своим острием отрезал обнаженный берег

Земли от новой ледниковой стены. Она представляла собой западный край ледникового

щита, виденного нами со стороны пролива Красной Армии. Голубая отвесная стена по

мере продвижения к югу все более повышалась, и мы уже не удалялись от нее до конца

перехода.

Небо попрежнему оставалось пасмурным, но тучи заметно поднялись, и

видимость еще более улучшилась. К тому же [260] следить за высокой отвесной стеной

было значительно легче, чем за тем низким берегом, вдоль которого мы шли раньше.

Изредка проходили мимо крупных айсбергов. А в конце перехода увидели

большое скопление их. Айсберги обступили новый мыс, образованный самой ледяной

стеной.

Большинство ледяных гор здесь имело форму сильно вытянутых треугольников

высотой от 18 до 20 метров. В длину они не превышали 300 метров, и только два из них

достигали 650 метров. Среди этих айсбергов мы и разбили свой лагерь.

Переход был хорош. 44 километра берега и ледяного барьера легли на наши

планшеты.

Следующий день был менее благоприятным. Во второй половине дня нас опять

накрыл туман, да такой густой, что мы потеряли из виду даже ледниковую стену, хотя и

прижимались вплотную к ней. Но до этого мы все же успели пройти 27 километров и

достичь мыса, за которым край ледника круто повернул на юго-восток, в глубь Земли.

На подходе к мысу успели рассмотреть километрах в двенадцати-пятнадцати на

юго-запад высокий обнаженный берег. По крайней мере нам так показалось. Но

проверить это наблюдение из-за тумана в тот день нам так и не удалось. Можно было,

конечно, и в тумане итти в этом направлении, но мы раз и навсегда взяли за правило не

оставлять за собой на карте Северной Земли пунктирных линий. Решили и сейчас

выдержать это условие и дождаться лучшей видимости.

Словно в награду, ночью, туман неожиданно исчез. Потом начали рваться тучи.

Временами проглядывало солнце. Его появление было больше чем кстати, так как мы

расстались с ним еще на мысе Молотова и после этого не проводили астрономических

определений. Правда, как только было закончено определение астрономического

пункта, снова налетел густой туман и начал порошить снег, но мы уже не считали себя

вправе быть недовольными и спокойно легли отсыпаться.

Движение возобновили в первом часу 27 мая.

Погода окончательно выправлялась. Видимость улучшилась настолько, что на

юго-западе стал отчетливо виден берег, замеченный нами перед последней остановкой.

Сначала шли вдоль береговой черты на юго-восток, а потом, убедившись, что

перед нами не пролив, а лишь неглубокий залив, повернули на юг и взяли курс на

противоположный берег. Часа через полтора оказались на земле, свободной не только от

ледника, но в большей своей части далее и от снега.

На 25-м километре пути вышли на мыс, названный именем [261] М. В. Фрунзе.

Потом миновали бухту с тремя маленькими островами.

Время приближалось к полуночи. Небо почти очистилось от облаков. Сияющая

солнечная ночь напоминала нам яркий майский день средних широт.

До конца перехода шапки и рукавицы мы уже не надевали. Больше того, за шесть

часов мы успели так загореть, что нам позавидовал бы любой любитель загара,

возвращающийся из Крыма. В мае и июне человек загорает в Арктике довольно быстро

и густо. Кристально-чистый воздух, почти лишенный пыли, позволяет

ультрафиолетовым лучам в изобилии проникать до поверхности земли.

Воспользовавшись погодой, мы без остановки шли вперед. Стоял полный штиль.

Солнце светило непрерывно. К полудню температура воздуха немного поднялась. Путь

доставлял одно удовольствие.

Миновав мыс Фрунзе, мы около 20 километров шли на юго-восток, пока, как

сначала нам показалось, не достигли вершины глубокого залива. Однако, поднявшись

на берег, возвышавшийся здесь до 50 метров, мы увидели в том же направлении

широкий морской рукав, который можно было проследить взглядом еще километров на

двадцать к юго-востоку. Вдали виднелись крупные льдины с округлыми, обтаявшими

вершинами, а по берегам, с обеих сторон рукава, сближались куполообразные

возвышенности ледников.

После только что проведенных астрономических наблюдений мы точно знали

свое местонахождение. Морской рукав уходил к мысу Октябрьскому, расположенному в

проливе Красной Армии. А мы уже знали, что там, против Известняковых островов,

лежит глубокая излучина, уходящая в теперешнем нашем направлении.

Не могло быть сомнений, что мы стояли перед новым открытием. Перед нами

лежал еще один пролив, вторично рассекающий на севере массив Северной Земли.

Впоследствии так это и оказалось. Это был пролив Юнгштурма.

Ровный лед, освещенный ярким солнцем, и наше желание поскорее убедиться в

новом открытии так и звали вперед. Но тут заговорил расчет. Время уходило. Надо

было спешить, чтобы до наступления распутицы начать второй маршрут, пересечь

центральную часть Земли и выйти на побережье моря Лаптевых. А места, где мы

сейчас находились, лежали совсем недалеко от нашей главной базы. Положить их на

карту мы могли в любое время. Эти соображения удержали нас от соблазна исследовать

новый пролив.

Решили не задерживаться со съемкой не только пролива, но и вновь открытого

острова, отложив эту работу до более [262] удобного времени в будущем, а сейчас

заканчивать путь вдоль западных берегов Земли, завернуть на нашу главную базу и, не

задерживаясь там, отправиться в следующий маршрут.

Приняв такое решение, мы пересекли пролив и на следующий день вышли на

мыс, названный именем Буденного. Сложенный темными, почти черными известняками

и достигающий значительной высоты, он выглядел совсем как бастион, резко

выдвинутый к западу против вздыбленных торосами наседающих льдов. Незаходящее

солнце попрежнему катилось по ясному небу, что позволило определить здесь новый

астрономический пункт.

Вечером 28 мая мы открыли мыс Дзержинского, а на следующий день залив

Калинина и полуостров Крупской. Южиый берег последнего уходил на восток. Здесь

лежал вход в пролив Красной Армии.

На горизонте узкой полоской виднелись острова Седова. Там была наша база.

Выложив в конечной точке съемки каменный столб и оставив здесь неизрасходованное

продовольствие, взяли курс на юг.

Через шесть часов подкатили к нашему домику и были встречены обрадованным

Васей Ходовым.

Поездка длилась 38 суток. Прошли мы за это время 701 километр и положили та

карту всю северную часть Земли.

Кончался май. Вместе с ним успешно закончился большой этап в работах нашей

экспедиции. [263]

Два дня мы провели в нашем домике. Два дня отдыха! Не так-то уж это много

после 38 суток ледяного похода. Но, по терминологии спортсменов, мы были «в полной

форме», и двухдневная передышка казалась для нас вполне достаточной, чтобы

пуститься в новый поход.

Вася Ходов, видимо, изрядно стосковавшийся, ухаживал за нами, как нянька за

малыми детьми. Он пек, варил, таскал снег, грел воду для ванн, кормил нас и всячески

проявлял свое внимание. Но радость встречи не сказалась на его характере. Будучи

всегда немногословным, он и сейчас ухаживал за нами молча. Только теплые взгляды да

мягкие, предупредительные движения выдавали настроение юноши и его отношение к

нам. Он старался угадать каждое наше желание. И его молчаливость и скупость в

выражении чувств придавали этому вниманию еще больше задушевности и тепла.

Вася жадно слушал наши рассказы о путешествии, но ничего не говорил о своей

жизни в одиночестве. Пришлось нам первым приступить к расспросам.

– Ну, Вася, рассказывай, как ты здесь жил.

– А чего рассказывать? Хорошо. [264]

– Были сильные метели?

– Были. Один раз выход из дома совсем занесло.

– Как же вылез?

– Откопался.

– Наблюдения вел аккуратно?

– Один раз запоздал.

– Это почему?

– Вышел во-время. У будки с термометрами медведь...

– У будки?!

– Стоит на задних лапах, дверцу обнюхивает.

– Ну?!

– Ну, пока бегал за карабином да стрелял, на семь минут к наблюдениям опоздал.

– Медведя-то убил?

– Убил у самой будки. Потом отметки с термометров брал, стоя на туше.

– Выходит, что медведи беспокоили?

– Было.

– В дом-то хоть не лезли?

– Один в туннель забрался, медвежонка нашего задавил. Я тут его и застрелил —

прямо из сеней.

– Да сколько же ты их набил?

– Восемь.

– Сколько?!

– Восемь, говорю.

– И всех у домика?

– Четырех.

– А остальных?

– Одного у будки – я говорил. Одного у ветряка, одного на льду. Он подошел к

складу, да чего-то испугался – побежал...

– Уже семь. А восьмого?

– Позавчера на доме убил.

– Как на доме?

– Так на доме. Он залез по забою на крышу: трубой интересовался...

– А где ты загорел?

– Да больше на улице был, на солнце. Сами советовали.

– Значит, не скучал?

– Иногда. Медведи да щенята... Потом чайки появились...

– А поговорить не с кем?

– С Землей Франца-Иосифа разговаривал, раз с Ленинградом.

– Так это же все точки да тире! Без человеческого-то голоса, небось, скучновато?

[265]

– А репродуктор? Включу – он говорит, поет.

– Ну, а нас ждал?

– Думал, где вы. А так скоро не ожидал. Вот комнату красить начал – не успел.

В наше отсутствие Ходов начал ремонт домика. Внутри он решил окрасить его в

белый цвет. Развел белила и в промежутках между метеорологическими наблюдениями,

работой в радиорубке и охотой на медведей принялся за окраску потолка и стен. Наш

приезд захватил метеоролога, радиста, охотника и маляра в самом разгаре работ.

Потолок жилой комнаты уже блестел и радовал взгляд, как только что выпавший снег.

Можно было представить, каким уютным будет наше жилье по окончании ремонта.

Мы отдыхали по-настоящему. После 38 суток скитаний по льдам приятно было

принять ванну, побриться, одеться в обычную легкую одежду, а ночью вытянуться на

чистой, свежей простыне.

Собаки, отпущенные на волю, пользовались полной свободой. Их отдых был не

только заслуженным, но и необходимым.

Впереди предстоял новый этап работы – исследование центральной части

Северной Земли. Надо пересечь ее от залива Сталина, через фиорд Матусевича, до

мыса Берга, по пути, уже пройденному нами с Журавлевым в марте. Далее мы должны

заснять восточный берег Земли, дойти до вершины залива Шокальского и, если бы он

действительно оказался заливом, вновь пересечь Землю в западном направлении и уже

западным берегом вернуться на острова Седова. Для этого необходимо пройти 700—

800 километров. Этот маршрут на весну 1931 года давно нами задуман. Нам нужно

было заснять Северную Землю в два года. Если бы мы не провели этой весной

маршрута в центральную часть Земли, то не смогли бы закончить работ и в следующем

году.

Время было позднее. Май кончился. И хотя никаких коренных перемен в

полярном пейзаже еще не замечалось, настоящая полярная весна с ее распутицей не за

горами. Безусловно, она должна захватить нас в пути. Это сулило такие трудности,

каких мы еще не встречали, причем приходилось считаться не только с предстоящими

лишениями. Если бы распутица задержала нас надолго, морские льды могли вскрыться,

и море отрезало бы нас от базы экспедиции до нового замерзания в октябре – ноябре.

Было над чем призадуматься!

Предстоящий поход был, кажется, исключением в истории арктических

путешествий. Обычно июнь здесь считается уже [266] непригодным для санных

исследовательских маршрутов. Правда, многие исследователи ходили в этот период по

льдам, но их передвижения были вынужденными – перед ними стоял вопрос о

спасении жизни. Нам же казалось, что если человек может итти по морским льдам,

когда ему угрожает гибель, то он сумеет пройти по ним для проведения обычных работ.

Мы были уверены, что самая буйная распутица не в силах остановить нас и только в

худшем случае сможет задержать, замедлить наше продвижение, сделать его

необычайно трудным. Мы ясно представляли картину предстоящего похода и

положение, в котором можем оказаться, но сознательно шли на неминуемые трудности.

Более всего меня беспокоил залив Шокальского. Если бы он оказался

действительно заливом, нам пришлось бы делать второе пересечение Земли. К этому

времени снег должен был растаять, земля обнажиться, речки наполниться водой.

Продвигаться с помощью обычной упряжки в таких условиях невозможно. В этом

случае предполагалось бросить все лишнее снаряжение, сохранить только дневники,

журналы съемки, научные инструменты и коллекции, запрячь всех собак в одну

упряжку и так пробиваться на запад. На случай возможной потери собак и

вынужденной необходимости итти пешком, кроме парусиновой палатки, бралась еще

шелковая и портативное высококалорийное продовольствие – шоколад, пеммикан,

какао, молочный порошок и галеты.

Меховые брюки, пимы, толстые меховые чулки и малицы мы оставляли дома. Из

одежды брали оленьи и суконные рубашки, кожаные сапоги и брюки и тюленьи

непромокаемые пимы. Кроме этого, у нас были легкие кухлянки, спальные мешки и

дождевики.

На случай, если бы нас море отрезало от базы экспедиции и нам пришлось бы

жить на Северной Земле до ледостава и питаться продуктами охоты, я упаковал и

положил на свои сани 300 штук винтовочных патронов.

Выход был назначен на 1 июня.

Поход действительно был тяжелый. Тяжести пути оказались столь

труднопереносимыми, что перед ними поблекло все, что рисовало нам воображение

перед отправлением в путь. Но задача, поставленная нами, была выполнена полностью.

Как это было сделано – рассказывают страницы дневника. Обратимся к нему.

«2 июня 1931 г.

Здесь часто путаются привычные понятия. Опровергаются старые, давно

установившиеся истины. Вчера мы оставили наш [267] домик и вышли в новый поход

на выполнение второй части работы экспедиции – исследование центральной части

Северной Земли. Вчера же по календарю был первый летний день. Помню, еще

ребенком я разучивал: «Летние месяцы – июнь, июль, август». Вспоминается еще:

«Летом солнце печет, липа цветет, рожь наливает...» Но впечатления последнего дня так

же далеки от такого представления о лете, как далеки самые детские годы. Кажется,

еще ни разу не покидали мы нашей базы в более неприятную погоду, чем вчера. С утра

хмурилось небо и тянул северо-восточный ветерок. Он свежел с каждым часом. Когда

мы окончательно были готовы к выходу, повалил снег и началась настоящая метель. Мы

бы охотно воздержались от выступления в такую погоду, но боимся потерять время.

Утешая себя старой поговоркой, что из дома погоды не выберешь, пустились в путь

навстречу метели. Через час поверх меховых рубашек пришлось надеть кухлянки.

Сырой, резкий ветер насквозь пронизывал теплый мех, и мы мерзли не менее, чем

зимой. Вот тебе и «липа цветет».

Сейчас 7 часов утра. Мы снова у продовольственного склада на мысе Серпа и

Молота. За 12 часов пройдено 70 километров. Метель стихла почти на половине

перехода, но холод пробирал нас всю дорогу. Иногда показывалось, но тут же вновь

скрывалось за облаками бледное солнце, невеселое и негреющее. Только перед выходом

на Землю заметно потеплело. Чашка горячего чая окончательно изменила наше

настроение к лучшему.

На складе все в порядке. Медведей не было, а больше некому тронуть наши

запасы.

Берем собачий пеммикан, керосин и мясные консервы в дополнение к другим

припасам, захваченным с базы. В общем на каждую упряжку, включая вес саней и

человека, приходится от 330 до 360 килограммов груза. На собаку падает до 40

килограммов. Наши собаки теперь втянулись в работу и могут везти и больше, но,

учитывая трудность пути при пересечении Земли, это для них вполне достаточная

нагрузка. Конечно, этого запаса на все время нехватит, но впереди у нас есть

продовольственное депо на мысе Берга.

3 июня 1931 г.

Вчера в 23 часа покинули мыс Серпа и Молота. Продвинулись очень недалеко. Во

время выхода все небо закрывали низкие облака, но видимость была достаточной. Шли

по Земле напрямик, держа курс на вершину залива Сталина. Путь все время вел по

прибрежной террасе сравнительно небольшой высоты. На поверхности ее, под снегом,

много [268] раковин моллюсков – следы когда-то покрывавшего ее моря. Дальше, в

глубине Земли, на большей высоте, видна была вторая терраса, а за ней – горы

Сталина и Калинина, напоминающие возвышенности мыса Серпа и Молота, со

склонами, крутыми к морю и пологими к Земле.

Скоро налетел туман. В полчаса он окутал весь берег. Только иногда можно было

уловить темные точки – отдельные валуны, разбросанные по террасе. От камня к

камню медленно продвигались вперед. Наконец вынуждены были остановиться.

Съемка стала невозможной. В добавление к туману повалил густой снег, начался ветер.

Поставили палатку. Пройдено всего лишь около 11 километров. Решили

приготовить завтрак в надежде, что за это время погода улучшится. Но мы успели не

только позавтракать, но и выспаться и пообедать, а с места сдвинуться не могли. Уже 15

часов как метель с силой несется с юго-востока. Ветер треплет палатку. Снег заваливает

собак и сани. Когда же конец?

4 июня 1931 г.

В первом часу, воспользовавшись ослаблением метели, снялись с лагеря. Еще

несколько часов дул свежий восточный ветер и продолжалась поземка. Но съемке они

не мешали. К полудню ветер стих, и заголубело небо. К этому времени, беспрерывно

продвигаясь на юг, мы достигли устья речки в самом куту залива Сталина. В апреле мы

с Журавлевым начали отсюда пересечение Земли. Речка течет посредине широкой

ледниковой долины. Само русло речки представляет узкое ущелье глубиной в 30—40

метров, и лишь временами левый берег понижается и становится отлогим. Пласты

пород разрезаны руслом поперек залегания. Поэтому здесь прекрасные геологические

обнажения. Чтобы иметь возможность увидеть почти беспрерывный разрез Северной

Земли, мы решили повторить пересечение по старому пути. Кроме того, этот путь был

уже знаком и наиболее благоприятен в некоторых других отношениях. После

небольшого отдыха на берегу залива Сталина мы направили упряжки в русло речки и

начали постепенный подъем. Лагерь разбили, пройдя 15 километров вверх по течению,

при генеральном курсе восток-северо-восток.

Всего сегодня прошли 41 километр. Лучшего и желать нельзя. Но завтрашний

день не обещает ничего хорошего. С 18 часов опять началась метель. Сила ветра все

время нарастает. Визг и вой переходят на все более высокие ноты. Сейчас мы целиком

зависим от погоды. Со дня на день ждем оттепели и распутицы и знаем, что если

распутица захватит [269] нас в центре Земли, мы не сможем пройти узкими ущельями

на восточную сторону, А тут метели так и налетают одна за другой и задерживают нас.

Признаки весны видны на каждом шагу. Она где-то совсем близко. Отдельные бугры на

пройденной нами террасе, где снег или ожеледь лежали тонкими пластами, уже

обнажились. Среди мхов на солнечном припеке кора миниатюрных побегов полярной

ивы приобретает зеленый оттенок. В русле речки порхают и весело чирикают пуночки.

Сегодня на одном из обтаявших бугров увидели полярную сову. Она сидела

неподвижно и следила за нашим караваном. Только когда мы подъехали почти

вплотную, птица слетела. На дне влажной ямки, на голой земле, лежало шесть почти

круглых белых яиц. Мы забрали яйца и на стоянке сварили. На вкус они оказались

вполне приемлемыми.

5 июня 1931 г.

Вчера не могли сдвинуться с места. Весь день бесилась, выла и улюлюкала дикая

метель. Даже зимой мы редко слышали такой концерт. Наш лагерь был расположен в

глубоком ущелье и защищен со всех сторон. Несмотря на это, мы боялись, что палатка

не выдержит напора ветра. В отдельные моменты скорость его достигала 20—21 метра

в секунду. После шквала ветер несколько слабел, но через 15—20 минут налетал с

новой силой. Бешено проносились тучи мелкого липкого снега. Сани и собаки

похоронены под сугробами. Вот тебе и июнь! Начиная от главной базы, после каждого

перехода долго отсиживаемся и бесполезно теряем время из-за непогоды. Нудное

сидение в палатке в общей сложности отнимает больше времени, чем нахождение в

пути. Мерзко! Погода явно против нас.

Только около полуночи ветер начал слабеть. В 4 часа решили, что метель

кончается, и снялись с лагеря. Но только двинулись, как опять повалил снег и снова

завыл ветер. Четыре часа пробивались вперед. Берега речки постепенно понижались.

Наконец мы достигли водораздела. Здесь волей-неволей пришлось остановиться.

Впереди было новое очень глубокое русло другой речки, текущей уже на восток. Нам

нужно было попасть в него. По старому опыту мы знали, что это не легко. Недалеко от

верховьев речки еще можно было спуститься в ее русло, но само оно здесь было

непроходимым. Ниже по течению скалистые берега образуют ущелье глубиной до 70—

80 метров. Да и вблизи водораздела стены этого ущелья возвышаются от 25 до 35

метров. Снежные наддувы совершенно маскируют обрывы. В метель с них легко

свалиться. Последствия могут быть непоправимыми. [270]

А ветер свистит. Один шквал сменяется другим. Валит мокрый снег. Видимость

скверная. Ориентиров нет. Приходится стоять и ждать, пока метель позволит

продолжать путь. Поставили палатку. Сани не развязывали и собак оставили в

упряжках, чтобы сняться при первой возможности.

Тепло. Солнце скрыто за облаками, а снег на палатке тает. Струйки воды сбегают

по полотну. С тревогой обсуждаем вопрос – удастся ли проскочить на восточную

сторону Земли.

Около полудня ветер достиг скорости 18 метров в секунду. Но это был его

последний вздох. Скоро он начал быстро слабеть. В 14 часов мы пошли дальше.

Водораздел представляет слегка всхолмленную равнину с небольшими пологими

возвышенностями. При первом пересечении в апреле путь здесь был хорош. Снег

лежал ровной плотной массой, и сани легко скользили по нему. Сейчас дорога

убийственная. Свеженаметенный сырой снег липнет к полозьям. Собаки еле волочат

сани. Сами мы, сколько можем, помогаем им.

Так пробивались около 15 километров, пока не дошли до верховьев нужной нам

речки. Измученные собаки лежат не поднимаясь. Сами сидим в палатке, куда загнала

нас вновь начавшаяся метель».