Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

передвинулось на восток, мы встали свежими и готовыми к новой борьбе.

Сегодняшний день оказался еще более напряженным. Он-то и решил исход

сражения.

Узенькая полоска снежного забоя, на котором мы мучились вчера, тянулась перед

нами в течение всего лишь часа пути. Дальше проход закрылся. Слева возвышался

отвесный обрыв, наверху террасы лежал голый щебень, а справа, вплотную к каменной

стене, примыкали непроходимые льды. Здесь они стерли остатки снежного забоя,

прижались к скалам. Льды оказались вскрытыми. Повидимому, под влиянием прилива

они вздрагивали, терлись о скалы и скрипели. Казалось, что мы попали в ловушку, из

которой мог быть только один выход – назад. [390]

По расселине вскарабкались на террасу. Вид сверху был еще менее

утешительным. Недалеко от берега чернели большие разводья. Идущая от них сеть

узких, выклинивающихся каналов почти достигала берега. Это была очень неприятная

неожиданность. Еще накануне открытой воды не было, сжатые льды казались

неподвижными.

Скалистая терраса, с которой мы рассматривали окрестность, кончалась

километрах в трех к северу. За ней лежали утесы, достигавшие высоты 300—350

метров. Мимо них можно было пройти только по пловучим льдам. Появившиеся

разводья и каналы угрожающе напоминали о том, что льды в любую минуту могут

отодвинуться от берега.

Встал вопрос – что делать? Направиться в глубь острова и искать проход через

горы и ледники или возвратиться берегом к исходной точке маршрута и огибать остров

с северо-востока? И в том и в другом случае большой отрезок восточных берегов

острова Большевик должен был выпасть из нашей съемки и по-старому остаться в виде

приближенной линии. Третий вариант – продолжать маршрут в прежнем направлении:

выйти на вскрытые льды, подвергнуться угрозе быть оторванными от берегов и

унесенными в открытое море, но все же попытаться пройти опасный участок и

положить его на карту.

Решение надо было принимать немедленно. Льды, случайно вскрытые страшным

штормом, так же случайно, первым береговым ветром, могли быть отнесены от берегов.

Стремление не оставлять за собой неочерченные участки победило.

Чтобы уменьшить опасность, надо было спешить. Однако как часто случается, это

легко было пожелать, но очень трудно осуществить. Чтобы попасть на первую ровную

площадку льдов, надо было перебраться через самый мощный прибрежный вал

торосов. Мы направились к самой узкой перемычке его, но и здесь он достигал ширины

100 и высоты 8—10 метров. Я много видел до этого торошенных льдов, но то, что

лежало перед нами, превосходило все ранее виденное. Метровый лед здесь был

искромсан на отдельные льдины, и почти каждая из них стояла ребром. Торос

представлял собой какой-то чудовищный непроходимый частокол.

Четыре часа без передышки мы работали топорами, скалывали и валили набок

отдельные льдины и вырубали ступеньки в других. Прорубались, точно в лесной

чащобе. В результате получился узкий извилистый коридор, через который можно

было, пробраться пешком, но никак не на санях.

Настоящий бой только начинался. От исхода его зависел успех нашего маршрута,

исход всей экспедиции и, в не меньшей степени, наша собственная жизнь. [391]

В бой не выходят без знамени. Пробив ледяной коридор и выбравшись на первую

площадку, мы подняли здесь наш флаг. Красное полотнище зардело вызовом всем

враждебным силам, символом настойчивости и воли.

В рюкзаках начали переноску груза. 100 метров вперед, с тяжелой ношей на спине

и с шестом – для равновесия – в руках, и 100 метров назад, налегке. За обратный путь

надо было отдохнуть. Сбросили меха, потом свитеры – работали в одних рубашках.

Катился пот, пересыхало в глотке. Примус еле успевал натапливать воду для утоления

жажды. Перенесли весь груз, потом сани. Попробовали пустить самостоятельно

нескольких собак. Они попали в ледяные колодцы, беспомощно скулили и звали на

помощь. Пришлось сделать еще много рейсов, чтобы каждую собаку перенести на

руках.

На переноску груза, саней и собак потратили еще 4 часа. В общей сложности – 8

часов непрерывной работы на преодоление 100 метров!

Не теряя ни минуты, двинулись к северу. Узкие полосы ровного льда то и дело

пересекались трещинами, прерывались новыми грядами торосов. Шли, лавируя,

перебираясь через ледяные нагромождения, переправляясь через трещины. Льды

скрипели, дышали, жили и передвигались. Появлялись новые разводья, закрывались

старые. Там, где мы прошли час назад, чернели крупные пятна воды. Открытая вода

появилась под утесами. Потянул береговой ветерок. Началась борьба за минуты и

метры. Пришлось несколько раз изменять намеченный путь...

Но отлогий берег был уже близко. Собаки, будто тоже чувствуя опасность,

старательно тянули лямки. На десятом километре миновали последний утес и вышли на

новую береговую террасу.

Победа осталась за нами. Впереди, к северу, горы отодвинулись в глубь острова,

берег сильно понизился; вдоль него мы, очевидно, не встретим непреодолимых преград.

А позади, вплотную к обрывам, на протяжении всех десяти только что

пройденных километров, плещется открытое море. Усилившийся ветер отодвигает льды

все дальше и дальше.

Смотрим то на скалы, то на море, то на уходящие льды, то друг на друга. И все это

молча. Устали. Да и говорить не стоит! Мысли каждого понятны без слов.

19 мая 1932 г.

Сутки пела метель – по-весеннему звонкая, голосистая, веселая, точно майский

поток в сибирской тайге. Оборвалась она неожиданно, на высокой резкой ноте. Ветер

сразу ослабел. Только несколько отдельных вихрей промчались вдогонку за [392]

исчезающим вдали белым валом. Потом, как бы зачищая следы метели, с полчаса

шуршала поземка. Наконец, успокоенно пошептавшись, снежные кристаллы замерли на

поверхности сугробов. Наступил полный штиль.

Вид лагеря почти не изменился. Только с подветренной стороны палатки клином

вытянулся снежный занос да скрылась под большим, рыхлым сугробом половина своры

наших собак.

Я взял карабин и выстрелил в воздух. Сугроб ожил, зашевелился, местами

вспучился и, наконец, на его поверхности, точно цыплята, вылупившиеся из огромного

яйца, показались несколько удивленных собачьих морд.

Псы явно довольны своей уютной постелью. Многие из них, поняв, что тревога

ложная – охоты не предстоит, так и остаются лежать под теплым одеялом. Только

головы торчат над сугробом да глаза блаженно щурятся от яркого света.

На голубом небосводе – ни пятнышка, ни облачка. А на земле – ни звука, ни

шороха. Только на юге все еще курятся метелью вершины гор, отступивших теперь от

береговой черты уже на десятки километров. Косые лучи полуночного солнца бьют

прямо в крутые бока гор. Красные блики играют на синеве обрывов, а снежные вихри

над вершинами то загораются огненно-красным светом, то кажутся клочьями

нежнорозового тумана. Горы похожи на огромные костры, то затухающие, то вновь

вспыхивающие пламенем.

Это на юге. А на севере, за льдами пролива Шокальского, рисуются уступы

острова Октябрьской Революции – берега, уже хорошо знакомые нам. Мы узнаем

здесь отдельные участки, вызывающие воспоминания о прошлогоднем походе. Сейчас

эти берега в тени и выглядят мрачно. Однако мы знаем, что через несколько часов, когда

солнце перекатится на восток, они расцветут голубыми потоками мощных ледопадов и

своим блеском смогут соперничать с красивейшими уголками нашей планеты.

Полуночное солнце, не торопясь, взбирается все выше. Ждем часа наблюдений.

Только что приняты сигналы времени. Хронометры сверены. Теодолит установлен. Все

обещает большую точность наблюдений. Здесь необходимо закрепить съемку

астрономическим пунктом уже по одному тому, что мы, кажется, опять вылезли за

пределы карты Гидрографической экспедиции и должны уточнить свое

местонахождение.

Участок от вскрытых льдов покрыли в три перехода. Путь был сравнительно

легок – без «внеплановых» препятствий. Терраса, на которую выбрались с пловучих

льдов, была очень хорошо выражена и над урезом воды имела низкую, легко [393]

проходимую полосу. Сама терраса, по мере того как мы продвигались вдоль нее к

северу, тоже постепенно понижалась. Прибрежные льды стояли здесь неподвижно. На

втором переходе берег еще больше понизился, появилось много небольших заливов и

лагун. Высокие обрывы коренного берега круто, почти под прямым углом, отвернули на

запад.

Ближайшей целью экспедиции было достижение северной оконечности острова.

По карте Гидрографической экспедиции этой точкой был мыс Давыдова. После двух

хороших переходов он должен был обнаружиться где-то совсем близко. Начиная третий

переход, мы уже в первые часы пути ждали поворота береговой черты на юго-запад.

Однако время проходило, одометры отсчитывали новые и новые километры, а берег все

еще упорно тянулся на северо-запад. По всем признакам, мы прошли мыс Давыдова,

потом пересекли глубокий залив, а северной оконечности острова попрежнему не

видели. Теряясь в догадках, мы без остановки шли 16 часов. Поднялся ветер. Поземка

скоро перешла в метель. Все вокруг запело и загудело. Мы начали терять надежду и на

этот раз добраться до поворотного пункта, хотя, по нашим расчетам, уже почти

вплотную приблизились к курсу кораблей Гидрографической экспедиции 1913 года.

Вдруг берег сделал крутой поворот почти прямо на юг. Цель была достигнута.

Метель и облачность помешали сразу приступить к определению координат этой

точки. Да мы и не спешили. После 16-часового перехода на собаках, да еще в метель,

люди поневоле становятся неторопливыми. Они желают в таких случаях только самого

необходимого – разбить лагерь, устроить и накормить собак, утолить собственный

голод, забраться в спальные мешки и погрузиться в сон, которому не может помешать

даже рев урагана. Таково было и наше желание. Это помогло нам без особых томлений

дождаться окончания метели и вновь радостно встретить солнце. Сегодня оно должно

помочь нам определить наше местонахождение, а также сверить карту

Гидрографической экспедиции с нашими наблюдениями.

* * *

Уже за полночь. Солнце сделало полный круг. Сейчас оно перекатилось через

северный сектор небосклона и, не отдыхая, вновь взбирается к востоку. Его чуть

зарумянившийся диск больше по размерам, чем днем, и висит ниже над горизонтом. От

этого краски на земле ярче и разнообразнее.

Наблюдения закончены, но несколько раз проверенные результаты выглядят

больше чем подозрительно. [394]

Полученные координаты пункта накладываются на карту гидрографов. Точка

нашего местонахождения ложится на морское пространство далеко от береговой черты

и на расстоянии менее пяти километров от вытянувшегося по параллели ряда цифр,

обозначающих глубины на курсах «Таймыра» и «Вайгача».

Это выглядит действительно нелепо. Нам кажется невозможным, чтобы моряки не

увидели берег на таком близком расстоянии. Но цифры остаются цифрами, не верить

им в данном случае нельзя. Солнце тоже не могло соврать – на то оно и солнце!

Условия для наблюдений были хорошие. Где же тогда ошибка? Может быть, мы каким-

либо образом не учли один из дней нашего пути, «потеряли» этот один день? Тогда,

действительно, наши вычисления могли получиться ошибочными.

Нет, память, конечно, не изменяла нам. Данные наших наблюдений для юго-

восточной оконечности Земли почти совпадали со старой картой. А наши переходы

оттуда все наперечет – они твердо запомнились. Пережидая длительную метель,

вообще не трудно забыть об одном дне, но ни одной такой метели на данном отрезке

пути не было. Все же еще раз проверил наши журналы и дневники, но не обнаружил в

них никаких погрешностей.

Нужны какие-то особенно убедительные доказательства нашей правоты. Мы

выходим из палатки. На северо-западе четко видны знакомые берега. Местоположение

отдельных возвышенностей, гор, утесов и ледников нам хорошо известно. Пеленги на

них один за другим подтверждают координаты нашего лагеря. Значит, мы правы.

Значит, старая карта действительно далека от истины.

Полностью уверившись в координатах нашего пункта, начинаем искать причину

ошибки Гидрографической экспедиции. Вооружившись биноклями, садимся на сугроб

и тщательно изучаем лежащий на юге край плато. Скоро в его очертаниях мы без труда

начинаем опознавать линии старой карты, и для нас становится ясным происхождение

ошибки. Продвигаясь во льдах, моряки приняли далеко выступающую к северу низкую

террасу за ледяной припай. Способствовал этому зрительному обману снежный покров,

уже лежавший на земле. Поэтому на карту были положены только высокие обрывы

коренного берега, и, таким образом, северная часть острова оказалась обрезанной

больше чем на 32 километра.

Так происходят ошибки. Так уточняются карты. [395]

Окончание работ

20 мая 1932 года мы открыли и положили на карту залив Микояна, а на

следующий день подошли к пункту, где горные склоны, когда-то обманувшие

участников Гидрографической экспедиции, вновь приблизились вплотную к морю. Эта

точка и была нанесена на карту гидрографов под именем мыса Визе.

Следуя дальше, уже вдоль берегов пролива Шокальского, мы открыли два новых

фиорда. Один из них назвали Партизанским, другой – фиордом Спартака. Здесь мы

вновь встретили неподвижные торошенные льды, прижатые к береговым скалам.

Некоторое время путь был тяжел. Но что могли значить для нас эти трудности после

тех, что мы преодолели у восточных берегов острова?

22 мая, после рекордного 70-километрового перехода, экспедиция достигла

фиорда Тельмана и, таким образом, сомкнула свой маршрут вокруг острова Большевик.

Здесь наша радость, по случаю окончания съемки острова чуть было не омрачилась

потерей половины собак. Думая, что наши помощники после 70 километров пути уже

ни на что не способны, мы пожалели их и решили на часик оставить на свободе. Через

полчаса вся свора сорвалась с места и умчалась в горы, повидимому за оленями.

Удивляться нам было некогда. Нависла страшная опасность. Мы подняли стрельбу.

Половина собак, вообразив, вероятно, что мы бьем по зверю, вернулась в лагерь и тут

же была посажена на цепь. А остальные... вернулись с высунутыми языками только

через три с лишним часа.

Через день, закончив астрономические наблюдения в точке смыкания маршрута,

мы распрощались с островом Большевик, благополучно пересекли пролив Шокальского

и форсированным маршем двинулись на свою базу. Расстояние, на преодоление

которого в распутицу предыдущего года было затрачено 30 мучительных суток, на этот

раз мы покрыли в 5 суток. Поход был закончен утром 28 мая. Продолжался он 45 дней.

Из них 13 дней мы потратили на астрономические работы и вынужденные стоянки из-

за метелей, а в остальные 32 дня прошли 1118,9 километра.

* * *

Зима 1931/32 годов была значительно мягче предыдущей. Об этом говорили и

среднемесячные температуры воздуха, и характер морских льдов, и более ранний

прилет птиц, и резкое потепление в последние дни мая. Надо было ожидать и более

раннего наступления распутицы. [396]

А «наши владения» еще не были полностью приведены в порядок. Надо было

положить на карту еще остров Пионер и пролив Юнгштурма, отделяющий этот остров

от острова Комсомолец. Задерживаясь на базе, мы вновь рисковали попасть в распутицу

или оставить незаснятым заметный кусок Северной Земли.

Поэтому 1 июня, как только кончилась метель, экспедиция вышла в новый поход,

благо остров Пионер лежал совсем под боком. Поход продолжался всего лишь восемь

дней, за которые мы прошли 320 километров. Мы вновь побывали на мысе Серпа и

Молота, откуда проливом Юнгштурма прошли на западный берег острова Пионер,

переопределили астрономический пункт на мысе Буденного, положили на карту залив

Калинина и, следуя вдоль южного берега острова, сомкнули маршрут на его северо-

западной оконечности.

Вечером 8 июня мы уже были дома. А 9 июня с юго-запада налетел сильный

шторм; потеплело, сначала повалил густой снег, а потом стал хлестать проливной дождь

– началась распутица, пришло лето.

Для нас и погода, и дорога, и состояние льдов теперь были уже безразличны.

Наша полевая работа кончилась. Вся Северная Земля была заснята. Первичное

исследование ее, входившее в наши задачи, было закончено. Радио понесло в Москву

наш рапорт обо окончании работ экспедиции.

Скоро мы получили известие, что из Архангельска в наши края выходят два

корабля – «Сибиряков» и «Русанов».

Первым из них командовал капитан В. И. Воронин, а экспедицию возглавлял О.

Ю. Шмидт. Задачей экспедиции было прохождение в одну навигацию Северного

морского пути. Успешное разрешение такой задачи должно было доказать пригодность

морского пути вдоль северных берегов нашей родины для коммерческого плавания. При

благоприятных условиях «Сибиряков» предполагал посетить нашу базу.

«Русанов» должен был снять нас с острова Домашнего и после постройки новой

полярной станции на мысе Челюскина доставить в Архангельск.

* * *

Недели бежали одна за другой. Мы привели в порядок свои материалы и

коллекции, проявили все негативы и отпечатали фотоснимки, упаковали охотничьи

трофеи, заготовили для нашей смены солидные запасы мяса, сделали промеры

прибрежной части моря, успели свести воедино все наши маршруты и вычертить

первую сводную карту Северной Земли. [397]

Ранним утром 14 августа мы запеленговали по радио остановившегося в тумане

«Сибирякова», указали ему направление, а потом, побритые, постриженные и одетые в

свои лучшие костюмы, сели в моторную шлюпку, встретили корабль в море и привели

его к своей базе.

На корабле было много народу. Во всяком случае, так показалось нам. Может

быть, потому, что мы два года прожили маленькой группой, а может быть, потому, что в

течение доброго часа каждый из нас переходил из объятий в объятия приветствовавших

нас сибиряковцев.

Потом мы сделали доклад о своих работах и под аплодисменты моряков положили

на стол карту Северной Земли.

Вечером на коротком совещании в каюте В. И. Воронина мы изложили свои

наблюдения над режимом льдов в районе Северной Земли. Результаты наших

наблюдений позволили поставить вопрос о возможности для «Сибирякова» обойти

Землю с севера. Убедившись в такой возможности, руководство экспедиции приняло

решение итти вокруг мыса Молотова. Картограф экспедиции сейчас же начал снимать

копию с нашей карты. Так ей суждено было найти первое практическое применение.

На следующее утро, когда мы в своей шлюпке провожали «Сибирякова», на

горизонте показался «Русанов». Изменив курс, мы направились навстречу кораблю, на

котором должны были покинуть нашу Северную Землю.

Последние страницы дневника

«Русанов» снимается с якоря.

Капитан, повидимому, не очень уверен в наших промерах. Опасаясь подводных

сюрпризов, он отводит свой ледокол медленно, со всей осторожностью. «Русанов»,

поплескавшись винтами при выборке якоря, почти незаметно, самым малым ходом

отодвигается от берега.

Капитан часто стопорит машину, останавливается для очередного промера. Потом

опять командует: «Самый малый!» Корабль вздрагивает, продвигается еще немного

вперед, вновь останавливается.

Мы пользуемся возможностью в последний раз насмотреться на родные места.

Видно очень немного.

Воздух насыщен туманом, близким к моросящему дождю. Вглядевшись, можно

рассмотреть отдельные капельки, мелкие и серые, как пылинки. Миллионами они

плавают в воздухе, сменяют друг друга, обволакивают все предметы. Сквозь [398] эту

то редеющую, то сгущающуюся пелену, точно в дымке лесного пожара, виден остров

Домашний, вырисовывается силуэт нашего домика.

Туман такой же серый, каким был два года назад, когда мы расставались с

«Седовым». Но теперь мы напряженно следим не за тающими очертаниями уходящего

корабля, а смотрим на наш островок и на силуэт домика. И я затрудняюсь решить, какие

переживания сильнее: два года назад или сейчас, хотя отчетливо понимаю разницу этих

переживаний.

Тогда мысли, вопреки нашей воли, уносились на юг. В воображении вставали

шумные города, тенистые леса, знакомые лица, жаркое солнце – картины близкой и

привычной жизни. Нельзя было поддаваться такому настроению. Надо было возможно

скорее переключить все внимание, всю энергию на борьбу с полярной природой, на

выполнение порученного нам дела. И мы добились этого.

Теперь другие образы, другие мысли. В ушах все еще слышится гул метели, перед

глазами вспыхивают полярные сияния, вспоминается улыбка Арктики; шорох гонимых

ветром снежных пылинок заглушается грохотом морских льдов; в лунном свете

серебрятся ледники, раздается поскрипывание саней, плечо ощущает стенку тесной

палатки, а тело – холодную снежную постель; тысячи километров тяжелого пути шаг

за шагом, во всех подробностях оживают в воображении.

И сейчас, когда мы отплываем на юг, к тем картинам, с которыми когда-то так

трудно было расстаться, становится очень дорогим все виденное и все пережитое здесь.

– Что же, за два года туман-то так и не рассеялся? – прерывает мол мысли один

из моряков, плававший два года назад на «Седове».

– Что вы? Здесь были чудесные, замечательные, яркие дни! Вы представить не

можете, какие были здесь дни! – вырывается у меня в ответ.

Моряк смотрит на меня с недоверием, немного удивленно Должно быть, он не

ожидал такого пыла от человека, прожившего два года на маленьком острове, среди

льдов и вьюг. Я сознаю, что чувства мои не совсем понятны собеседнику. Он ведь не

знает, чем были для нас эти два года. Посторонний человек, если не услышит

подробного рассказа, не сумеет представить, как много было пережито и

перечувствовано нами на острове Домашнем в маленьком домике.

Островок и домик были свидетелями наших труднейших походов, настойчивости

и упорства, неуклонного стремления к намеченной цели. Они были свидетелями нашего

гордого чувства победителей в жестоких схватках с природой. Здесь мы тосковали по

Большой Земле и людям, с которыми нас [399] связывало только радио. В этом домике,

на этом островке в нас росло и подкреплялось делами самое дорогое для советского

человека – сознание выполненного долга перед родиной.

Единственное, чего мы не переживали здесь, – слабости, паники, неверия в

собственные силы. Ни разу мы не остановились перед трудностями, хотя природа так

много ставила их на нашем пути. Наши воля и силы укреплялись доверием советского

народа, нашей партии, товарища Сталина, с именем которого советский человек

одерживает победу в любом бою.

Иногда мы возвращались на этот островок уставшими и измученными, но ни разу

не приходили сюда сломленными или побежденными. Наша усталость была лишь

утомлением бойцов после выигранного сражения. Мы приходили сюда только на

передышку, чтобы с новыми силами продолжать борьбу.

А с каждым выигранным сражением мы вырывали у Арктики новые тайны,

отвоевывали новые территории, открывали новые острова, проливы, горы, ледники,

заливы, реки, бухты, мысы, пока вся Северная Земля не легла на карту Советского

Союза ясными и четкими линиями.

Мы выяснили ее простирание и конфигурацию, очертили границы, узнали рельеф,

геологическое строение, климатические условия, животный и растительный мир,

характер ледового режима окружающих Землю морей.

Работами экспедиции расшифрован тот, казавшийся сплошным, барьер посредине

Северного морского пути, который так пугал многих «знатоков», предсказывавших

самые мрачные перспективы освоения этого пути.

Мы завершили славное открытие русских моряков и завоевали для нашей родины

приоритет в исследовании Северной Земли.

Экспедиция исследовала огромное белое пятно и положила на карту среди

полярных морей 37 тысяч квадратных километров суши.

Обо всем этом нам предстоит доложить советскому народу, нашему

правительству, товарищу Сталину.

Мы знаем, что результаты наших трудов не будут похоронены в архивах, как это

часто случалось в старое время. Большевистское наступление на Арктику

разворачивается. Наши материалы уже используются в практике. Составленная нами

карта Северной Земли лежит на столе штурманской рубки «Сибирякова». Сейчас, когда

мы только еще покидаем наш юстровок, товарищи, два года назад высадившие нашу

экспедицию, ведут «Сибирякова» вокруг мыса Молотова. Их задача – [400] доказать

возможность беззимовочного плавания вдоль Северного морского пути. В этом

большом государственном деле исследование Северной Земли – лишь эпизод, но

эпизод совершенно необходимый.

...Мы победили! Чего стоила эта победа, читатель уже знает. Остров Домашний и

наш домик – немые свидетели нашей борьбы и осуществления мечты об исследовании

Северной Земли. Поэтому они близки и дороги нам. С невольной грустью и теплым

чувством мы следим, как оседающий туман все гуще окутывает нашу базу, где были

пережиты поистине незабываемые дни. [401]

«Русанов» отодвинулся от берега. Слышен скребущий, металлический звук

машинного телеграфа. Капитан приказывает дать средний ход.

Наш домик окутан туманом. Только у самого уреза воды еще четко рисуется край

намывной косы. Сюда на прощальный гудок ледокола выбегает десятка полтора собак.

Они шеренгой останавливаются у воды и следят за уходящим кораблем. Рука сама

поднимается для прощального приветствия. Хочется крикнуть им: [402]

– Спасибо, родные!

Некоторые из них родились, выросли и вступили в работу здесь, а большинство —

выходцы из низовьев Амура, прибыли сюда вместе с нами и вот так же два года назад

следили за уходящим «Седовым». Среди остающихся нет великана Варнака,

белоснежного красавца Полюса, умницы Мишки, заносчивого Пана, трудолюбивого

Белька и многих других. Они пали в борьбе с суровой природой.

Все они, погибшие и оставшиеся в живых, были нашими верными помощниками.

Они делили с нами все тяготы и невзгоды. Часто на них падали не меньшие трудности,

чем на нас самих, и во многом нашей победой мы обязаны их выносливости.

7 тысяч километров пути в метелях, морозах, хаосе айсбергов, в неразберихе

торощенных льдов, темноте полярной ночи, в ледяной воде и снежной каше, по

гололедице, обнаженным камням, по сугробам рыхлого снега – вот общий итог всех

наших маршрутов, походов по закладке продовольственных складов и охотничьих

поездок. Мы бы не проделали этот путь без помощи наших четвероногих.

Четкие пунктиры обозначают на карте наши походы, обвивают каждый остров

Северной Земли, пересекают ее, образуют густую сетку между ней и базой экспедиции.

Эти пунктиры – не только следы наших ног, но и отпечатки лап наших верных

помощников. На многих участках пунктиры надо было бы нанести красным цветом —

цветом крови, капля за каплей сочившейся из разбитых лап тружениц-собак.

Может быть, наша только что закончившаяся экспедиция была последней

большой экспедицией, целиком базировавшейся в своих передвижениях на собачьих

упряжках. Собаки еще раз доказали свою пригодность в проведении исследовательских

работ в Арктике.

Собачья упряжка может скоро сойти с путей полярных экспедиций, но человек

всегда с благодарностью будет вспоминать помощь и труд своих четвероногих друзей.

...Сейчас наши собаки остаются с новыми хозяевами. Мы знаем, что им уже не

придется совершать длительных и тяжелых походов, какие они делали с нами. В

обязанности прибывших товарищей входят стационарные наблюдения на нашей базе,

превращаемой теперь в обычную полярную станцию.

Но это нисколько не избавляет нас от забот о судьбе собак. Надобность в их

напряженной работе миновала, и как бы они не стали в тягость новым хозяевам. Кроме

того, мы знаем, что забота о животных вызывается не только необходимостью, но и

любовью, а настоящая любовь рождается в совместном труде. [403]

Для нас многие собаки, уже переставшие быть работниками, оставались

заслуженными и уважаемыми ветеранами. В наших глазах они имели все права на

почетную и спокойную старость, на ласку. Для новых людей они могут стать только

обузой. Правда, мы дали прибывшим товарищам наказ – оберегать и любить

животных. Но это еще не успокаивало нас.

Судьбой наших собак мы занимались еще до прихода корабля. В нашей стае,

вместе с подрастающим молодняком, их было 37 штук. Станции такое количество,

конечно, было не нужно. В известной мере помогла выйти из положения телеграмма

начальника будущей станции на мысе Челюскина. Он просил передать ему одну

упряжку. Мы отобрали в нее 12 лучших псов. Передовиком пошел мой Тускуб; сюда же

попал и наш Бандит, в придачу к упряжке мы дали ласковую, хлопотливую красавицу

Ихошку – она должна была скоро принести потомство и продолжить

североземельский род. Да еще у Журавлева нехватило сил расстаться со своим

передовиком; он вместе с ним возвращался в Архангельск.

Остальные, выстроившись шеренгой вдоль берега, провожают нас преданным и

умным взглядом, и вновь хочется крикнуть им:

– Прощайте, друзья! Спасибо за работу!

* * *

«Русанов» взял курс на юго-восток. Мы сначала пойдем в пролив Шокальского,

построим на его берегах избушку и оставим в ней некоторый запас продовольствия. Это

«на всякий случай», может быть, «кому-нибудь пригодится». Потом зайдем на мыс

Челюскина – построим здесь новую полярную станцию. И только после этого корабль

возьмет курс на запад.

Советская североземельская экспедиция закончила свои работы...

На «Русанове» мы только пассажиры. Единственными нашими обязанностями

будет соблюдение судового расписания, воспоминания о днях минувших, рассказы

морякам о наших приключениях на Северной Земле и думы о будущем. Капитан

надеется привести корабль в Архангельск месяца через полтора. А там... в Москву!

...Потянул ветер. Туман быстро оседает, уплотняется, прижимается к морю.

Сквозь высокие облака пробивается солнце. Появляются большие куски голубого неба.

Мне хочется остаться наедине со своими мыслями, Кинув последний взгляд на

островок, закрытый уплотнившимся туманом, иду в каюту. Но не проходит и пяти

минут, как ко мне [404] врывается Ходов. Ни разу я еще не видел нашего Васю таким

взволнованным. Он зовет меня наверх. Недоумевая, спешу на капитанский мостик. Над

головой еще больше голубых просветов, а над самой водой – тонкий, клубящийся слой

тумана; ветер и солнце прижимают его к морю.

– Туда смотрите, туда, – почти кричит Вася, сует мне бинокль и показывает за

корму корабля.

Взглянув в бинокль, я сразу увидел, что так взволновало Васю. Над клубящимся

туманом в лучах полярного солнца пламенеет красный флаг. Наш флаг, над невидимой

крышей домика! Временами туман поглощает красное полотнище, скрывает от глаз, но

оно снова вспыхивает и кажется еще ярче.

Вася крепко сжимает мой локоть. Волнение охватывает нас обоих. Ходов напамять

приводит телеграмму в Москву, переданную нами два года назад на борту «Седова»

корреспонденту «Известий»:

«Флаг, реющий над Кремлем, взвился на Северной Земле... Сквозь льды,

снега, туманы и полярные метели будем продвигать наш флаг все дальше и