Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

нас. Все же это были скалы, а не снежные наддувы. Несмотря на следы недавних

обвалов, мы, по установившейся привычке, воспринимали скалы, как символ

устойчивости и прочности. А, по существу, опасность была не меньшей, и обвалы

каменных глыб с выветрившихся скал не менее возможны, чем обвалы снежных масс.

[190]

Тут же нас ждал интересный и радостный сюрприз. Время от времени мы

слышали посвистывание, напоминавшее свист чистиков. Было еще только 8 апреля, и

мы не ожидали на такой широте встретить птиц. Вначале, слушая посвистывание, я

полагал, что это мой спутник бодрит своих собак, а он, в свою очередь, то же самое

думал обо мне. Из заблуждения вывели собаки. Услышав новые звуки, они повеселели,

несколько раз без понуканий пускались в галоп, потом начали задирать головы и зорко

следить за скалами. Я остановил упряжку. Свист слышался со стороны скал. Все еще не

веря в возможность встретить птиц, я выстрелил из карабина. В тот же момент с

ближайшей скалы сорвалось штук 15 чистиков. Стайка в стремительном полете

закружилась над нами. С соседнего обрыва поднялась вторая такая же стайка. Потом

откуда-то взялись несколько суетливых, как воробьи, люриков. И, наконец, высоко над

одной из вершин медленно проплыл бургомистр.

Появление птиц сильно взбудоражило нас, словно мы встретились со старинными

друзьями. Птицы были вестниками юга. Их прилет говорил о приближающемся конце

полярной зимы.

Удивляло только, что они так рано явились сюда. Правда, по календарю шел

второй месяц весны, но разве можно здесь жить по календарю? Не только птицы, но и

человек не проживет по нему в этой стране. Таяние снега начнется не ранее как через

два – два с половиной месяца. Только после этого появятся забереги, промоины и

полыньи в морском льду. Там птицы найдут себе пищу. Чем же они питаются сейчас?

Должно быть, где-то сравнительно недалеко есть вскрытые морские льды с

достаточным количеством разводьев.

Внимательно оглядев скалу, я убедился, что птицы здесь не случайные гости. На

карнизах скалы было много старого птичьего помета. Летом здесь, без сомнения,

размещается оживленный птичий базар. Сейчас сюда прибыл только

немногочисленный передовой отряд разведчиков.

Наличия птичьих базаров на Северной Земле, кажется, никто не предполагал.

Участники Гидрографической экспедиции упоминали только какую-то одну

неизвестную чайку. Мы минувшей осенью тоже видели птиц, но они могли быть

пролетными. Теперь можно было считать установленным, что на Северной Земле есть

птичьи базары и гнездовья. Скалы, где впервые были замечены птицы, мы начали

называть Базарными.

Дальше несколько километров пробирались между скалами и ледником, пока

берег не повернул круто к югу, а залив, начиная с этого места, сильно расширился. [191]

На противоположном северном берегу громоздились такие же высокие скалы.

Хотя день подходил к концу, мы решили осмотреть их. Выбрали подходящую дорогу и

без приключений пересекли ледник.

Здесь скалы были сложены теми же горными породами, но, обращенные

обрывами к югу и юго-востоку, они еще больше поросли оранжево-красными

лишайниками. Кое-где этот нарост сплошь покрывал обрывы скал. Скалы казались

яркокрасными и еще более эффектными рядом с каскадами льда, спадавшими с висячих

ледниковых долин, расположенных на высоте 100—150 метров. Тысячи трещин,

избороздивших ледяные каскады, переливались самыми разнообразными оттенками

синего цвета. Взгляд не знал, на чем остановиться – на зелено-красных скалах или на

застывших ледяных потоках.

Опять увидели чистиков. Их посвистывание часто доносилось и в нашу палатку,

поставленную вблизи скал.

Рабочий день кончился. Он был богат переживаниями и хорош по результатам. 36

километров осталось позади. После часового отдыха накормили собак и приступили к

приготовлению ужина. И природа подарила нам еще одно удовольствие.

За водой мы ходили не с ведром, как это делается в нормальных условиях, а с

лопатой, с пилой, с ножом или, наконец, с топором. Обычно тут же, около палатки,

вырезался большой кирпич твердого снега, вносился внутрь и растапливался в чайнике

или в кастрюле. Но когда была возможность получить воду из глетчерного льда, мы

никогда не отказывались. «Доадамова вода», как мы называли воду, вытопленную из

льда, образовавшегося много тысячелетий назад, нам приходилась больше по вкусу, чем

другая. В этот день глыба льда, отколотая топором от ледникового каскада, восхитила

нас. Лед был чист и прозрачен, как огромный кристалл хрусталя. Свежие изломы

лучились, искрились и переливались невиданным голубым перламутром. Казалось, этот

кусок льда пропитался лучами полярных сияний, долгие тысячелетия горевшими над

ледником. Под ударом ножа лед легко кололся, и мы любовались новыми

полированными поверхностями. Наконец жажда взяла свое. Замечательный лед был

опущен в чайник. Скоро мы пили кристально-чистую воду. Лучшего напитка после

дневного утомительного перехода нельзя было пожелать.

Весь следующий день стоял густой туман. Взгляд не мог проникнуть дальше чем

на 25—30 метров. Не лучше, чем в самую темную ночь. Итти со съемкой не было

никакого смысла. День просидели на месте. Я вычертил пройденный [192] путь.

Результаты со всей убедительностью показали, что мы вышли, как и предполагали, в

фиорд Матусевича и что он значительно больше, чем показывает карта. Ошибка

понятна и естественна. Моряки со своих кораблей не могли как следует разглядеть этих

мест.

Наша задача полностью определилась. Надо было итти на мыс Берга. Его мы

могли определить точно, по знакам, оставленным моряками. Здесь и будет оборудовано

наше вспомогательное продовольственное депо. До мыса, если он правильно нанесен

на карту, оставалось около 46 километров по прямой. Естественно, что на собаках мы

должны были пройти несколько большее расстояние, но все же надеялись через два

перехода достичь цели.

Голоса прошлого

10 апреля пустились в дальнейший путь.

Переправа через ледник едва не кончилась несчастьем. Моя упряжка, как обычно,

шла впереди. Снег, покрывавший ледник, лежал плотной массой и не вызывал никаких

подозрений. Вершины ледяных валов и отдельные бугры были совершенно оголены.

Лавируя между ними, мы спокойно продвигались вперед. Тишину нарушало только

поскрипывание снега под полозьями да еле уловимый топот собачьих лап, слышимый в

сильный мороз. Вдруг снег зашуршал, будто глубоко вздохнуло какое-то огромное

животное. Еще мгновение – и рядом с моими санями разверзлась широкая темная

пасть трещины. Две крайние в упряжке собаки полетели вниз вместе со снежным

мостом и повисли на лямках. Остальные судорожно уперлись лапами, стараясь

удержаться на месте. Отдернув сани от зияющей пропасти, я бросился к собакам. Сзади

бежал на помощь Журавлев. Он ухватился за сани, а я, лежа на животе, выдернул

повисших над пропастью собак. Все это приключение заняло одну-две минуты, а

показалось бесконечно длинным. Окажись сани только на шаг левее, и мне, очевидно,

уже не пришлось бы описать это происшествие.

Дальше пошли с большей осторожностью. Предпочитали двигаться по оголенным

ледяным валам и, по возможности, избегать привлекательного снега, так предательски

маскирующего трещины.

Достигнув южной стороны фиорда, мы взяли курс вдоль берега на северо-восток.

Граница горного плато, прорезанная ледниками и обозначенная пройденными нами

скалами, повернула на юг почти по прямой линии. Справа от нашего пути [193] лежала

холмистая равнина, почти полностью залитая ледниками. Вдоль северного берега

фиорда тянулись уже привычные нашему глазу скалы, между которыми виднелись

висячие ледниковые долины.

Через три часа сошли с глетчерного льда на морской. Рассеянные по нему

невысокие айсберги с округлыми, обтаявшими вершинами, делали ландшафт похожим

на степь с курганами. По берегу все еще тянулся ледник.

Начали попадаться свежие следы песцов и леммингов. Это предвещало близость

земли, свободной от льда. И действительно, на 24-м километре пути мы выбрались на

настоящий берег, изрезанный ручьями и речками. Здесь песцовых и лемминговых

следов было еще больше.

Недавно выпавший снег лежал мягким, пушистым ковром. Движение наше

замедлилось. Собаки, да и сами мы предпочли бы обойтись без этого ковра. Сани

передвигались тяжело. Все же нам удалось преодолеть еще 8 километров, и на 32-м

километре мы разбили свой лагерь.

Пока Журавлев занимался приготовлением пищи, я вычертил дневной маршрут.

До мыса Берга по карге оставалось 13 километров, если итти по прямой линии. Сергей

говорил, что придется сделать не меньше 25. И он был прав. Нам надо было найти

среди снега и льдов маленький столбик, оставленный моряками на астрономическом

пункте 18 лет назад. А если он уже не сохранился в целости, то отыскать его следы, что

было еще труднее. Для этого надо кружить вдоль береговой черты, заглядывать на

каждый мысок и пройти, конечно, гораздо больше чем 13 километров, тем более, что

путь по прямой линии нам преграждали ручьи, русла потоков, груды обнаженных

камней и мягкий убродный снег.

11 апреля стало для нас большим днем – днем достижения цели. С утра стоял

густой туман. В нем можно было проехать и не заметить большую башню, а не только

маленький столбик. Мы уже опасались, что безрезультатно потеряем день, как туман

начал быстро редеть, и к полудню разгулялся сияющий солнечный день. Мороз, как и

полагалось при ясном небе, усилился. Нас он не беспокоил, тем более, что дорога

оказалась очень тяжелой и возможностей погреться предоставлялось вдоволь.

На 20-м километре пути перед нами открылось море Лаптевых. Мы вышли на

небольшой мысок, потом повернули к югу и увидели перед собой узкую бухточку. В

ней не трудно было опознать бухту Новопашенного. Мыс, видимый километрах в

четырех к югу, мог быть только мысом Берга. [194]

До боли мы напрягали глаза, исследуя взглядом высокий берег, в надежде увидеть

знак, оставленный моряками. Шаг за шагом выдыхающиеся собаки пробивали путь в

рыхлом снегу. Наш маленький караван медленно продвигался к берегу. Уже видны

были отдельные камни.

Наконец зоркие глаза Журавлева заметили то, что нам было нужно. В бинокль и я

отчетливо увидел прямо на курсе небольшой холмик, а посредине него тонкий

низенький столбик. Скоро недалеко от него рассмотрел и второй столбик, еще пониже,

но потолще. С каким нетерпением мы устремились к ним! Даже собакам передалось

наше настроение. Они взволновались, начали всматриваться в берег, наконец, увидели

столбики и, забыв об усталости, с визгом устремились вперед.

Мы так много видели нехоженых мест, так много колесили по берегам, где не

ступала человеческая нога, так истосковались по людям и по человеческому следу!

Теперь маленький холмик и два столбика показались нам целым городком.

Пустынный мыс, окруженный с трех сторон льдами, но отличавшийся от других

мест двумя столбиками, поставленными человеком, казался нам обжитым. Здесь

казалось даже теплее, чем где бы то ни было на всей Северной Земле. Руки невольно

тянулись погладить эти столбики – первые и единственные следы человека, которые

мы встретили на нашей Земле.

Для нас это была также живая память о первооткрывателях Земли, свидетельство

славы русских моряков, ознаменовавших начало двадцатого столетия крупнейшим

географическим открытием. Воображение рисовало стоящие вблизи берега корабли и

толпу людей в черных бушлатах, устанавливающих эти знаки. Хотелось даже уловить

их голоса.

Но кругом стояла мертвая тишина. Даже наш возбужденный разговор, казалось,

заглушался, точно ковром, мягким пушистым снегом. Море Лаптевых, насколько

охватывал взгляд, было сковано льдом.

Первый замеченный нами столбик оказался обломком бамбуковой мачты, на

которой когда-то реял русский флаг. Конечно, мачта была поставлена целой, но теперь

она едва достигала высоты человеческого роста. Это – работа бурь. Им, безусловно,

помогали медведи. Глубокие следы зубов и когтей покрывали оставшееся основание

мачты, а верх его был буквально изгрызен. Второй столбик – знак на астрономическом

пункте. И над этой отметкой медведи потрудились не меньше. На столбике вырезана

надпись «1913 г. 29 августа [195] ...СЛО». Последнее надлежало читать: ГЭСЛО

(Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана). Две первые буквы

исчезли. Их содрали медведи.

Интересна эта привычка белых медведей. Ни один из них не может равнодушно

пройти мимо вертикально стоящего предмета. Каждый считает долгом попробовать на

нем прочность своих когтей и клыков. Если не может повалить, то начинает грызть и

драть когтями. Мои спутники на острове Врангеля, эскимосы, зная эту повадку

полярных бродяг, например, оставляя байдарку, никогда не ставили вертикально весел,

а борта перевернутой лодки всегда засыпали галькой или песком, чтобы она в таком

виде походила на обычный бугор. Не приняв мер предосторожности, охотник всегда

рисковал остаться без весел или байдарки. Летом на острове мы собирали плавник и,

чтобы его не заносило снегом, ставили бревна в так называемый «костер». Приехав

зимой, всегда находили «костры» разваленными. Надо думать, что медведей привлекает

любопытство к незнакомым возвышающимся предметам.

Рядом со столбиками мы поставили палатку, водрузили наш советский флаг. Он

зардел, как пламя, как символ вековой русской настойчивости, воли и

любознательности. Мы, большевики, люди нового поколения, пришедшие сюда через

18 лет после первооткрывателей, закрепляли за собой их наследство, чтобы

приумножить его во славу великой родины.

* * *

Так была достигнута наша очередная цель.

Привезенное продовольствие сложили около астрономического пункта. Все оно

было в цинковых запаянных ящиках и банках, чтобы не учуяли и не растащили

медведи. Запах издавал только керосин, но он вряд ли мог привлечь бродяг.

Предстоящие полевые маршрутные работы в центральной части Земли в

продовольственном отношении теперь были обеспечены.

Новое продовольственное депо лежало в 200 километрах от нашей основной базы.

Теперь предстояло эти 200 километров покрыть в обратном направлении. Дорога

была знакомая, сани легки, и, казалось бы, наш обратный путь должен быть веселой

прогулкой. Действительность оказалась несколько иной. Во-первых, начало сказываться

утомление собак. Метели, тяжелая работа и особенно беспрерывный мороз сильно их

вымотали. У многих были поранены и разбиты лапы. Раны на морозе заживают

медленно. Сами мы тоже чувствовали сильную [196] усталость. Сказывался тот же

мороз. По нескольку раз каждую ночь он будил нас в спальных мешках, заставлял

постукивать замерзающими ногами и поплотнее кутаться в меха – мешал сну и

отдыху. А отдых был так необходим нам после тяжелой работы днем. Метели бушевали

одна за другой. Они свистели над нами, точно кнут, и преследовали с настойчивостью

хищника. И конца им не было видно.

В ночь на 12 апреля на мысе Берга мы, только успев задремать, были разбужены

воем ветра. Массы рыхлого снега дали ветру возможность поднять жестокую юго-

восточную метель.

Перед утром я опять проснулся и не обнаружил моего товарища в палатке. Сквозь

вой ветра я услышал его голос:

– Дуй, дуй, чорт возьми! Еще прибавь, анафема! Еще! А палатку у меня не

сорвешь!

Навалив на колья палатки тяжелые камни, натянув парусину и все еще продолжая

ворчать, Журавлев вернулся, залепленный снегом с головы до ног. Пока он очищал себя

от снега, раздевался и укладывался в мешок, ветер, несколько раз сильно взвизгнув,

вдруг смолк. Наступила полная тишина. Она была так неожиданна, казалась такой

напряженной, что мы, не вылезая из мешков, невольно приподнялись, сели и

вопросительно взглянули друг на друга. Охотник не то обрадованно, не то с обидой на

то, что ветер заставил его вылезти из мешка, а потом так неожиданно стих, проговорил:

– Вот ушкуйник, вот разбойник! Ведь все понимает! Трепал палатку, как

медведь. Я думал – вот-вот сорвет. А теперь я укрепил палатку – он понял, что ничего

не сделать. Затих, не хочет зря работать. Вот умница-то!

Но затишье было обманчивым. Не успели мы вновь заснуть, как услышали глухой

гул. Он нарастал с каждым мгновением, перешел в вой, и ветер с размаху с невероятной

силой ударил в другую сторону нашей палатки – уже с северо-востока. Сергея это так

рассмешило, что он не скоро мог выговорить:

– И с этой стороны ничего не получится! Здесь такие же тяжелые камни. Моя

взяла!

И действительно, «его взяла». Хорошо натянутая палатка только гудела, точно

кожа на барабане. Ни одной слабины, ни одного хлопка парусины. Значит, опасаться за

судьбу палатки не было основания. Сколько ветер ни свирепствуй, она выдержит.

Журавлев еще долго издевался над ветром, словно над живым и понимающим

существом. Он называл его то безногим [197] уродом, то шумливой бабой, то

безмозглым дураком и продолжал смеяться. Я уже месяц не слышал от него ни смеха,

ни песен и теперь был очень доволен, что ветер – этот «безногий урод», «умница» и

«ушкуйник» – так развеселил моего товарища.

Ветер выл, бешено гнал тучи снежной пыли, свистел по-разбойничьи, а нам,

защищенным от расходившейся стихии только тонкой парусиновой стенкой, было

хорошо и весело. Мы еще долго не спали, пока усталость не взяла своего и метель не

убаюкала нас своей бесконечной песней.

Утром вьюга продолжалась с еще большей силой. Она была низовой – без

снегопада. Вверху, сквозь вихри поднятого снега, иногда голубело безоблачное небо и

виднелся огромный красный шар солнца. А внизу был настоящий ад. Ветер несся с

северо-востока. Повидимому, здесь преобладают ветры этого румба. Северо-восточная

сторона столбика на астрономическом пункте за 18 лет выбелена и отполирована ими,

точно хорошим краснодеревщиком.

Еле справляясь с ветром и несущейся снежной пылью, мы набрали камней и на

высоком бугре выложили большой гурий. Это будет примета, которую всегда можно

легко найти.

К полудню метель ослабела. Видимость улучшилась. Мы забрались в палатку и

разожгли примус, собираясь поесть и двинуться в обратный путь. Но не успели еще

растопить снег, как снова пришлось вылезать наружу.

Сначала послышался гул, покрывший и вой ветра и шум рядом стоящего примуса,

словно поблизости с грохотом проходили сотни танков. Потом раздался далекий,

приглушенный взрыв, за ним второй, третий... Не понимая, что случилось, мы

потушили примус и выскочили из палатки.

Гудело море. Мы выбежали на берег и остановились в изумлении. Насколько

можно было рассмотреть в стихающей низовой метели, весь прибрежный лед ожил.

Старые торосы вздыхали, шевелились и раскачивались. На наших глазах некоторые из

них с шумом развалились. Потом раздался новый взрыв. Ровная полукилометровая

площадка льда между двух прибрежных гряд торосов лопнула. На месте трещины

показался свежий излом льда. Невероятная сила, давящая с моря, выжимала метровый

лед и со скрипом и шипением толкала целые поля на прибрежный припай. Кромка

надвигающегося льда обламывалась, упиралась в льдины, уже вытолкнутые наверх,

волочила их, ставила на ребро, кружила, переворачивала и громоздила друг на друга.

Местами поставленные на ребро льдины высились, точно стены двух-, трехэтажных

домов. Потом они рушились [198] и рассыпались на десятки кусков, словно это было

хрупкое стекло, а не метровый лед.

Движение льдов не соответствовало направлению ветра. Ветер несся с северо-

востока, а лед двигался прямо с востока. Никаких признаков открытой воды не было

видно. Основная сила, приведшая в движение льды, таилась где-то далеко в море. Весь

прибрежный лед сплошным монолитом двигался на запад и только в непосредственной

близости к берегу, препятствующему напору, шло торошение.

Около двух часов мы наблюдали эту картину. Мы видели, как то справа, то слева

образуются и растут торосы. Некоторые из них достигли высоты 10—12 метров. На

наших глазах они слились в одну сплошную гряду. Словно крепостная стена с боевыми

башнями и бойницами вытянулась вдоль берега и, казалось, остановила напор льдов.

Только время от времени отдельные льдины скатывались с гребня да раздавался скрип и

шипение, говорившие о том, что ледяные поля в море все еще не успокоились.

Метель снова начала усиливаться и не давала нам возможности видеть, что

происходит вдали от берега. Но и то, что мы наблюдали, было поистине грандиозно.

Вряд ли такую мощь торошения можно наблюдать в открытом море, где нет берега и не

возникает препятствий для передвигающихся льдов.

Когда мы, наконец, вернулись в палатку, пообедали, потом снова вышли наружу,

движения льда уже не было заметно. Только подойдя вплотную к образовавшейся гряде

торосов, можно было услышать приглушенное скрипение льдин.

* * *

Нам очень не хотелось поднимать собак и гнать их в такую метель. Но конца ей не

было видно, приходилось трогаться в путь.

В 22 часа мы покинули мыс Берга и с попутной метелью понеслись на юго-запад.

В пять часов 13 апреля разбили лагерь у знакомых Базарных скал. Когда мы проходили

первый раз между Базарными скалами и мысом Берга, занимаясь съемкой берега, то

сделали 55 километров пути. А теперь, срезав мыс и идя прямо на скалу, уложились в

44 километра.

Устали хуже собак. Метель бушевала беспрерывно. Особенно сильна она была

вблизи гор. Здесь же можно было легко определить, на какую высоту ветер поднимал с

земли снежную пыль. Она мела по стенам скал на уровне 25 – 30 метров к выше не

поднималась. Но сам ветер свирепствовал [199] много выше. В 450—500 метрах над

нами, с вершин Базарных скал, он срывал снег и вихрем поднимал его на еще большую

высоту. Острые вершины, освещенные красными лучами солнца и курящиеся снежным

дымом, напоминали извергающиеся вулканы.

Внизу, в беспрерывном снежном потоке, трудно было дышать. Мы захлебывались,

словно при погружении в воду. Это, вероятно, измучило нас. Ведь мы начали борьбу с

метелью сейчас же после постройки гурия на мысе Берга, не менее 23 часов назад.

Палатку поставили в расселине скалы, под нависшими каменными глыбами. Здесь

было тихо, как в пещере. Метель так измучила нас, что мы обрадовались этому уголку

и, не думая об опасности обвала, забрались в палатку; забыв о пище, не раздеваясь,

свалились поверх спальных мешков и заснули мертвым сном.

Проснулись после полудня. Ветер продолжал бушевать. Из-за скал, куда нам надо

было держать путь, доносился сплошной вой. Решили посмотреть, что там делается.

Итти было невозможно. Ползком вылезли на глетчер. Ошкуя, увязавшегося за нами,

порывом ветра сбило с ног и снесло вперед по гладкому ледяному склону. Пес скулил,

пытался вернуться к нам, но ветер вновь и вновь сносил его вниз, пока он не догадался

пробраться под скалу и окольным путем вернуться в лагерь.

Перед вечером метель стихла. Не теряя ни минуты, мы подняли собак. Скоро

миновали Базарные скалы и через 7 часов, проделав свыше 30 километров, прошли

памятное нам мрачное ущелье. Здесь была та же картина, что и первый раз, если не

считать того, что еще одна снежная громада рухнула с высоты и похоронила наш

старый след на протяжении около 300 метров. Повидимому, последняя метель добавила

недостающие тонны снега, которые, наконец, нарушили устойчивость пласта, и

многометровый снежный наддув оборвался вниз.

Отдохнув на месте старого бивуака около западного выхода из ущелья, после

полудня 14 апреля мы покинули русло речки и вышли на плато. Чтобы выбраться на

него, пришлось на снежном склоне, по которому мы несколько дней тому назад

спускались вниз, теперь вырубить лестницу в 40 метров высотой.

На подходе к водоразделу нас захватила новая сильная метель. На этот раз ветер

налетел со стороны юго-западного ледникового щита и опять оказался встречным.

Корма для собак у нас оставалось на два дня. Поэтому решили, не останавливаясь,

бороться с метелью и пробиваться вперед. [200]

Несущийся снег слепил глаза. Шли ощупью, ориентируясь по ветру. Все же надо

было давать отдых лицу, горевшему от мороза и уколов снежных игл; собакам также

необходимы были передышки, чтобы содрать с морд ледяные маски и почистить глаза.

Время от времени мы делали десятиминутные остановки. Потом снова гнали вперед, и

так много часов подряд. Около полуночи стали лагерем уже на речке, впадающей в

залив Сталина. За переход преодолели более 40 километров. До дома оставалось 85.

На следующее утро, 15 апреля, взглянув друг на друга, мы увидели, что наши

щеки почернели. Оказывается, идя против метели, мы впервые за все поездки

обморозились. К счастью, морозом была прихвачена только самая поверхность кожи.

В этот день небо было ясно, стоял сильный мороз. Вышли с намерением покрыть

все расстояние до базы за один переход.

На Земле, перед выходом в залив Сталина, натолкнулись на след медведицы с

медвежонком. Они здесь прошли в конце метели. Следы были полузанесены и успели

смерзнуться. Охотник готов был пуститься в погоню, Но я удержал его. За 8—9 часов

звери могли уйти далеко, а наши собаки были достаточно утомлены. Кроме того, след

медведей часто терялся.

Прошли залив Сталина, миновали полуостров Парижской Коммуны и вышли на

восточный остров из группы островов Седова. Метель, бушевавшая накануне, как

оказалось, была чисто местной. Повидимому, ветер был вызван разницей температур

воздуха над южным ледниковым щитом и над землей и захватил сравнительно,

небольшой район. Во всяком случае, над морскими льдами метели не было.

При нашем переходе через залив Сталина весь лед был покрыт тонким слоем не

тронутой ветром снежной пудры. Читатель уже знает, что это самый тяжелый снежный

покров для путешествия. Наши собаки с усилием тянули даже пустые сани, – сами мы

большую часть пути шли пешком. Мы уже собирались остановиться, чтобы дать

собакам отдохнуть. Но вдруг они нашли силы. Причиной послужили свежие медвежьи

следы. Повидимому, это была та же медведица с малышом, следы которых мы видели

еще на Земле. Я разглядел зверей в бинокль километрах в 7—8. Они уходили через

пролив Красной Армии к северному ледниковому щиту.

В собаках заговорил инстинкт. Они рвались в упряжках и неслись по следу. Но

тяжелая дорога давала себя знать – только через два часа мы настигли зверей. [201]

Медведица свалилась от наших выстрелов, а звереныш бросился было наутек, но

в сотне метров остановился. Когда я подошел к нему, он вытянул трубочкой губы и

начал ворчать и фыркать, совсем как взрослый медведь, хотя и был не выше 25

сантиметров. Но скоро он не выдержал характера и начал сосать мой палец; не

сопротивлялся, когда я взял его на руки и потащил к нашим упряжкам.

Вечером, проголодавшись, «владыка Арктики» поднял было крик, но, наевшись

сгущенного молока, масла и сала, успокоился; вместе с нами проспал до утра в палатке,

а весь следующий день мирно сидел на санях, пока мы не добрались до дома.

Так мы снова провели в пути 15 суток и прошли более 450 километров.

Последнее из намеченных продовольственных депо было создано. [202]

Наступил полярный день. Солнце не заходит. Щедро льет оно свои лучи на

заснеженную, скованную льдами, окоченевшую от морозов Арктику. Теперь при ясном

небе мы будем видеть его в полночь на протяжении целых четырех месяцев. Где еще

можно наблюдать такие чудеса? Четыре месяца ночь и четыре месяца день! Сказочная,

волшебная страна!

Морозы медленно спадают. Но даже когда температура держится ниже – 20°,

солнце берет свое. Темные предметы, обращенные к солнцу, нагреваются. Снег на них

подтаивает, превращается в крупные ледяные кристаллы, а местами просто испаряется.

Все мы пользуемся каждой свободной минутой, чтобы побыть на солнышке.

Настроение у всех хорошее. Минуло самое суровое, самое тяжелое время года.

Организация продовольственных депо закончена. Для заброски продовольствия на

Северную Землю и продвижения его дальше по пути предположенных маршрутов мы

сделали почти 2000 километров. В темноте полярной ночи и призрачном свете луны, в

жгучие морозы, при бешеных метелях, преодолев все трудности пути и ночевок в этих

условиях, мы провели намеченную работу. Теперь все это было позади. Мы [203] с

удовлетворением и заслуженной гордостью могли оглянуться назад. Для обеспечения

весенних маршрутов по исследованию Земли и конечного успеха экспедиции было

сделано все, что в человеческих силах. Будущий успех экспедиции целиком обеспечен.

Мы были крайне удовлетворены. Принцип создания продовольственных баз

силами самой исследовательской партии в непригодный для полевых работ период года

и без участия вспомогательных партий вполне оправдался. Правда, это был тяжелый

труд, но все же он оказался выполнимым. А это главное. Кто ищет легкой работы в

Арктике, тому здесь нечего делать.

Однако нельзя было забывать, что вся проведенная работа не являлась самоцелью.

Она только давала нам прочную базу для следующего этапа экспедиции. Выражаясь

военным языком, все сделанное можно было назвать разведкой боем, захватом боевых

плацдармов и организацией исходных пунктов для нашего генерального наступления на

Северную Землю. Предстоящий этап был основным.

Мы приступали к съемке Земли. Только при осуществлении этой задачи все

выполненное в столь тяжелых условиях приобретало настоящую ценность.

Выход в маршрут намечался на 10 апреля. Сильные метели, свирепствовавшие в

феврале, задержали поездки по заброске продовольствия и оттянули этот срок. Надо

было дать хотя бы недельную передышку собакам, изнуренным морозами и тяжелой

работой. После проведенного «генерального совета» назначили выход на 23 апреля.

К походу все было готово. Продовольствие и снаряжение для похода

рассортировано, взвешено и для удобства упаковано небольшими частями. Научная

аппаратура тщательно выверена и для приборов приготовлены необходимая тара и

упаковка. В дни, когда отдыхали и набирались сил собаки, мы проверили, починили и

частично перешили меховую одежду, обувь, спальные мешки и палатки; привели в

порядок собачью сбрую, перетянули сани, еще раз проверили оружие, походное

снаряжение и лыжи; проверили предполагаемую нагрузку саней; снова обсудили

тысячи мелочей, кое-что из намеченного ранее снаряжения решили не брать, другое

дополнили. И, наконец, к вечеру 22 апреля могли запрягать собак и пускаться в путь.

* * *

Ходов снова оставался один. На этот раз на значительно более долгий срок, чем во

время первого похода на Северную Землю в октябре минувшего года. Нас заботило не

[204] только будущее пути, но и предстоящая юноше жизнь в одиночестве. Правда, он

заметно возмужал и попрежнему был спокойным, выдержанным и уравновешенным.

Обращаясь к нему, все чаще и чаще мы называли его уже не Васей, а Василием

Васильевичем. Душевное равновесие и физическое здоровье его надежны. Арктика