Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

человеческая нога. Занимал только один вопрос – что сулит нам этот берег? Его

характер почти не менялся.

С самого начала перехода мы видели ту же морскую террасу, за ней – обрыв гор с

просачивающимися по долинам потоками льда, и дальше – ледниковый щит. Но вот

горы с плоскими, точно срезанными вершинами закончились. Ледниковый щит на

большом пространстве прорвал их барьер и устремился к морю. Его поток почти на 18

километров занял береговую линию. И только местами он спускался к морю спокойной,

покатой линией, не образуя ни одной трещины. На большем же пространстве

поверхность ледяного потока была покрыта бесчисленным количеством глубоких

пропастей с отвесными стенами и представляла собой десятки тысяч отдельных льдин

самой разнообразной величины. Это [284] будущие айсберги. Часть их уже отделилась

от потока и была окружена морским льдом. Здесь ледниковый щит находился в

движении и нажимал на морские льды. В непосредственной близости к щиту в морских

льдах виднелось много открытых трещин. Некоторые из них достигали двух-трех

метров ширины. Местами на морском льду стояли озерки морской воды, выдавленной

через мелкие трещины напирающим ледником.

Впереди, за прорвавшимся ледником, виднелся высокий мыс. На него мы и

держали курс.

Чем дальше шли, тем больше занимал вопрос, что же, в конце концов, находится

впереди – пролив или залив.

Противоположный берег заметно приближался. Он был уже примерно в 20

километрах. Между ним и мысом, на который шли, как ни вглядывались, ничего нельзя

было рассмотреть. Что там? Низкий, пока невидимый берег или глетчер, замыкающий

залив Шокальского? А может быть, и нет ничего, кроме морских льдов или айсбергов в

проливе, который предстоит нам открыть? Но вот в бинокль удалось рассмотреть у

самого мыса невысокий, но очень характерный, ледяной вал. По своей форме он мог

быть только береговым торосом. Если это так, то здесь бывает напор морских льдов, и

где-то близко есть свободный выход в море. Значит, впереди пролив. Начали попадаться

площадки молодого льда с вымерзшим на нем соляным раствором – повидимому,

прошлогодние забереги.

Мыс все ближе и ближе. Бурой скалистой массой он вырастал из-за потока

искрящегося ледника. Наконец мы миновали последние каскады глетчера и на 33-м

километре пути подошли к самому мысу.

Картина, раскинувшаяся перед нами, запомнилась на всю жизнь. Берег, вдоль

которого мы шли, повертывал на юго-запад, а противоположный берег все так же, почти

по прямой линии, уходил на юг и далеко впереди обрывался плоским мысом. Все

широкое пространство между берегами заполняли торошенные морские льды. Мы

находились в самом узком месте пролива!

Это было новое крупное открытие. Залив Шокальского с этого момента исчез с

карты. Его место заступил пролив Шокальского – новые ворота между западной и

восточной частями Советской Арктики – ценный подарок родине.

В тот же день мы сняли с карты гору, нанесенную гидрографами к западу от

залива Шокальского. Никакой горы на этом месте не оказалось. Повидимому, моряки

были обмануты полярным миражем, вводившим в заблуждение многих

путешественников. [285]

Разбили бивуак и успели взять полуденную высоту солнца. Вычисления показали,

что за два перехода мы спустились к югу на 44'. Чего еще можно желать?

19 июня 1931 г.

Вчера, разбивая лагерь, мы спугнули недалеко от палатки штук 20 гусей. Они

парами разлетелись в разные стороны. Через некоторое время тем же порядком —

парами – начали возвращаться обратно. Я взял карабин – и один гусь пошел нам на

ужин. Это была самка с формирующимися яйцами. Самое крупное из них почти

достигало величины куриного.

Новое доказательство, что гуси здесь действительно гнездуются.

Кроме гусей, много летало белых полярных чаек и иногда появлялись чистики.

Вскоре мы заметили, что они собираются на обрывистой гранитной возвышенности.

Ночью я добрался до их гнездовика. Огромный, многометровый снежный забой у

подножья скалы сильно помог мне в этом предприятии. Правда, несколько раз я

скатывался вниз, потом делал ножом ступеньки и взбирался выше. Надо сознаться, не

только любознательность руководила мной. Там могли быть яйца. Но все гнезда были

еще пустые, хотя птицы галдели так, словно их действительно грабили. Они стаей

кружились над моей головой, хлопали крыльями, но не решались ударить клювом.

Наконец, очевидно, поняв, что незваный гость немногим поживится в их пустых

гнездах, успокоились и, усевшись на вершине скалы, в нескольких метрах от меня, как

бы позировали перед объективом фотокамеры. Гнезда чаек не отличались сложной

конструкцией. Это были небольшие углубления, смесь помета с натасканным сюда

мхом, без подстилки из пуха. Над скалой, напоминавшей по форме гигантскую

окаменевшую черепаху, кружилось несколько бургомистров; но, сколько я потом ни

лазил, гнезд их не нашел. Вероятно, бургомистры были привлечены сюда гвалтом,

поднятым полярными чайками.

С высоты 100 метров я обследовал горизонт, но, несмотря на прекрасную

видимость, ничего нового не обнаружил. Торошенные льды лежали километрах в

пятнадцати от нашего лагеря. На запад их можно было проследить еще километров на

сорок. Это лишний раз убеждало, что мы действительно открыли новый пролив.

Возвращаясь в лагерь, я захватил с собой несколько заинтересовавших меня

образцов пород. К сожалению, большая часть возвышенности была погребена под

снегом, и тщательно обследовать участок нам не удалось. [286]

Собрав образцы пород, а заодно и образцы богато развитых здесь мхов, мы начали

свертывать лагерь. Но выйти так и не удалось. Подняв голову над санями, я увидел

недалеко от палатки медвежье семейство: медведица с двумя малышами шла прямо к

нам. Метрах в трехстах она понюхала ветер, дувший с нашей стороны, и круто

отвернула в сторону, Представлялся случай подкормить собак и пополнить свой рацион.

Спущенные собаки настигли зверей, и нам оставалось только подойти, сделать

несколько выстрелов, а потом привезти мясо к палатке. Всех собак мы пустили на волю.

Начался пир. Через час от медведицы остались только голые кости. Собаки развалились

на отдых. Теперь часов восемь тревожить их было нельзя. Но эта потеря во времени

должна была возвратиться сторицей: после медвежатины собаки становятся заметно

веселее и работают энергичнее».

Не возвращаться, не останавливать работу

«21 июня 1931 г.

Ну, вот и пришла настоящая весна!..

Странно писать эти слова 21 июня. Когда же в таком случае настанет здесь лето?

По календарю правильнее было бы уже сейчас сказать: наступило лето. Но все вокруг

дает право говорить только о весне. Сегодня первый день распутицы, характерной для

начала апреля в средних широтах. Природа Арктики никак не желает укладываться в

привычные для нас представления о временах года. Да, пожалуй, сейчас это не так уж и

важно. Нет никакой нужды втискивать здешнюю природу в какие-то рамки. Всего

существеннее сам факт, что распутица началась. А какая она – весенняя или летняя, —

не меняет положения.

Вместе с распутицей пришли и непривычные трудности. Раньше мы знали

темноту, снежные бури, туманы и обжигающие морозы. А теперь начинаем знакомиться

с водой.

Минувший день – смесь непредвиденных радостей и давно ожидавшихся

неприятностей. Начну от последнего бивуака. Ночью хорошо подморозило. Крепкий

наст прекрасно держал сани. Груза на них не прибавилось – медвежьи шкуры

пришлось бросить. Отдохнувшие, сытые собаки бежали весело. 16 километров мы

прошли быстро, почти незаметно. Несколько раз для осмотра обнажений выходили на

берег. Потом восемь километров тянулся новый ледник. Миновав его, вышли на мысок,

за которым вновь вырастала высокая ледяная стена. [287]

Неожиданно над головами пронеслись на север пять краснозобых гагар. Потом мы

увидели куличка-песочника. Пели пуночки. Километрах в трех спокойно брел медведь.

На ровном льду, в поле зрения, лежало много нерп и более десятка морских зайцев.

Последних в этом году мы увидели впервые. Один из них лежал метрах в шестистах.

Он заметил нас или, скорее, услышал шум, – часто и тревожно начал поднимать

голову, но не ушел.

В общем здесь был целый зоологический сад.

Но самое приятное нас ждало на берегу: мы увидели первые живые цветы. Да,

настоящие цветы! Яркожелтые полураспустившиеся шляпки альпийского мака,

скромные камнеломки и миниатюрные полярные незабудки.

Как давно мы не видели живых цветов и как мы им обрадовались сейчас!..

Мысок, поросший цветами, был только узким клином, вбитым между двумя

громадами ледников. Впереди километров на пятнадцать простирался мощный поток

льда, стекающий с Земли от ледникового купола. И только за ним вновь чернел какой-то

новый клочок обыкновенной земли. К югу от него виднелось несколько маленьких

скалистых островков. На этот мыс мы и взяли курс.

Дувший с Земли леденящий ветер совершенно стих. Тучи исчезли. Начало

припекать солнце. Температура воздуха прыгнула вверх. За все время пребывания в

экспедиции мы еще не испытывали такой высокой температуры, а для собак это была

уже настоящая жара.

Снег, представлявший до этого плотный, смерзшийся монолит, сразу перестал

держать сани и собак. Сначала он превратился в сыпучую зернистую массу, потом

начал пропитываться водой и стал похож на густую кашу. И, как нарочно, его здесь

оказалось немало. Сметенный зимними ветрами с ледникового купола, перемолотый

ветром и смерзшийся, он образовывал здесь заструги в виде параллельных крутых гряд

до 75 сантиметров высотой. Позднее, в последние весенние снегопады и метели, эти

гряды были засыпаны мягким рыхлым снегом, так и не успевшим подвергнуться

действию сильных морозов. В начале резкой оттепели скрытые заструги еще кое-как

держали наши упряжки. Но между застругами была сплошная каша. Дальше пошло

еще хуже. Раскисли и сами заструги. Сани и собаки все больше тонули в снегу.

Сами мы встали на лыжи, но скоро убедились в их полной бесполезности: они

целиком погружались в снежное месиво, и нужно было немалое напряжение, чтобы

вытащить их обратно. [288]

Мои собаки, зарываясь в снежную кашу, пробивали путь. Это их очень

обессиливало. В основном они тратили энергию на преодоление трудностей, а не на

полезную работу. Сани поочередно то оседали на правый или на левый полоз, то

погружались обоими сразу. И так – час за часом, километр за километром. Наконец

собаки совершенно выбились из сил, да и сами мы измучились не меньше. Но

остановиться было нельзя. Справа – глетчер; а морской лед весь покрыт слоем

снежной каши.

Надо было выбраться во что бы то ни стало на мыс. Останавливались чуть ли не

каждые десять метров. Передохнув, впрягались вместе с собаками в передние сани,

оттаскивали их на новые десять-пятнадцать метров, потом, отдышавшись, шли за

следующими санями. Охрипшими, сорванными голосами беспрестанно понукали

собак.

О передышке нечего было и думать. Нужно было итти к цели. Остановка могла

кончиться печально.

Когда мы протаскивали вперед одни сани, оставшиеся собаки даже не ложились,

хотя и были сильно измучены, – так они ненавидят воду. Собаки стояли и выли,

словно боялись, что мы их бросим в таком положении. Любой ценой надо было

пробиться к мысу. Снова мучительный путь, крики и удары бича.

Последние десять километров шли больше четырех часов. Только в полдень,

миновав глетчер, наконец, вышли на мыс. И собаки и мы сами упали, словно

подкошенные, на подсохшую землю.

Только после продолжительного отдыха мы нашли силы для того, чтобы разбить

лагерь.

22 июня 1931 г.

Мыс, на который мы вчера выползли, является крайней южной точкой

центрального острова Земли. Дальше берег повернул на северо-запад. Мысу дали имя

Якова Свердлова. Решили закрепить эту точку астрономическим пунктом. Теперь

задержка для нас будет только полезной. Если наступит похолодание – дорога

улучшится, если же сохранится тепло, она тоже станет легче – снег подтает, осядет и

станет более проходимым.

Пролив Шокальского остался позади. Сейчас, километрах в семидесяти к юго-

востоку, мы все еще видим последний уступ горной возвышенности, идущей вдоль

всего юго-западного берега пролива, начиная от мыса Визе. По своему

местоположению это, очевидно, и есть гора Герасимова, усмотренная

Гидрографической экспедицией с юга, из пролива Вилькицкого и нанесенная на карту.

От этой возвышенности [289] далее на юго-запад можно рассмотреть более низкий

выступ берега, вероятно, уходящий к мысу Неупокоева – юго-западной оконечности

Земли.

О вскрываемости пролива Шокальского пока можно судить только по характеру

виденных нами льдов и некоторым наблюдениям на берегу.

Начиная от мыса Анучина, на протяжении 35 километров мы шли вдоль

торошенного льда.

Линия торошения южнее острова Арнгольда повернула на юго-восток и несколько

южнее мыса Визе уперлась в противоположный берег пролива. Далее наш путь шел по

совершенно ровному льду, заполнявшему весь пролив. В районе большого ледника,

севернее входа в пролив, мы встречали лед, обнаженный от снежного покрова, и

водоросли, в заметном количестве выброшенные штормовой волной в районе

маленького мыска, на котором вчера мы обнаружили первые цветы.

Ледники здесь находятся еще в движении и, безусловно, поставляют айсберги в

достаточном количестве. Как часто пролив очищается от льдов и когда наступает

период их вскрытия и замерзания, можно установить только прямыми и многолетними

наблюдениями. Во всяком случае, имея в виду установление прямого сообщения

Северным морским путем, будущему мореплавателю необходимо будет помнить не

только о проливе Вилькицкого или о возможности обогнуть Северную Землю с севера,

но и о проливе Шокальского. Вопрос о глубинах, судя по характеру берегов, вряд ли

может возбудить какие-либо сомнения. Мысль о сделанном нами значительном

открытии смягчает как переносимые, так и предстоящие тяжести пути.

Сегодня сидим на месте. Определили астрономический пункт и выложили на нем

высокий каменный гурий.

Берег, обращенный своим склоном к югу, почти весь сухой. Недалеко от палатки

журчит ручей, цветут камнеломки, ложечная трава, незабудки; покачивают головками

полураспустившиеся альпийские маки. Несколько раз над лагерем пролетали гуси. Мне

удалось еще вчера подстрелить одного и двух сегодня. Один из них оказался самкой с

вполне сформировавшимися и готовыми к кладке яйцами. Часто появляются полярные

чайки. Видели одного поморника.

Температура воздуха повышается. Дует южный ветер. Снег на льду заметно

оседает. Появляются темные пятна воды. Теперь чем скорее растает снег, тем лучше для

нас. Поэтому мы радуемся южному ветру, на наших глазах съедающему снег. Если он

принесет еще и небольшой дождик, будет совсем хорошо. [290]

23 июня 1931 г.

В ночь на 22-е южный ветер как будто услышал наши пожелания и принес дождь.

Мы были разбужены характерным шумом барабанивших в туго натянутую парусину

палатки дождевых капель. То усиливаясь, то слабея, дождь продолжался почти всю

ночь.

На льду, в районе нашего лагеря, засинели озерки воды. Утром они занимали

около 30 процентов всей площади видимых ровных льдов. Снег сильно осел.

Просидев еще день на месте, вечером решили сделать попытку продвинуться

дальше. Начало подмораживать. В 10 часов вечера тронулись в путь. То, что мы видели

перед собой, вселяло надежду. Вслух мечтали о том, чтобы пройти километров

пятнадцать-двадцать, а про себя подумывали даже о тридцати. Пока огибали мыс, на

котором стояли лагерем, все шло хорошо. Осевший и подмерзший снег глубиной 10—

15 сантиметров сносно держал сани, а где не выдерживал, мы легко преодолевали эти

места. Озерки воды, покрывавшие льды, тоже не страшили нас, – они были мелкие и

лежали ровным слоем. Мы загоняли собак в такое озерко, а они, стараясь поскорее

выбраться из воды, стремительно вытаскивали сани. Но чем дальше мы шли, тем

становилось хуже и, наконец, стало невмоготу тяжело.

На курсе к следующему мыску, в шести километрах к западу от покинутого

лагеря, нам пришлось обогнуть несколько невысоких известняковых скал, торчащих

прямо из моря. Здесь лежал осенний, мелко торошенный лед. Между торосами снег

сохранился целехоньким. Пришлось много потрудиться, прежде чем миновали этот

участок. Но все же это была сносная дорога.

Впереди берег образовывал небольшую бухту. Мы решили пересечь ее по прямой.

Оторвавшись от берега, попали в такую переделку, в какой еще не бывали. Трудно было

представить, что на совершенно ровном льду мы встретим такой слой снега. В любой

точке глубина его превышала полметра, причем он нигде не выдерживал упряжек.

Собаки ползли по густой каше, а сани выпахивали глубокую канаву. Лыжи тоже

проваливались. Казалось, что мы тонем в этой жидкой массе. До противоположного

берега бухты оставалось километров пять-шесть. Стало ясно, что до него не дойдем.

Мои собаки выбивались из сил с каждым шагом. Я работал рядом с ними, но наших

общих сил хватало лишь на то, чтобы протащить сани без остановки только два-три

метра.

Я дал команду сбросить с саней половину груза, изменил куре на ближайшую

точку берега, дал передохнуть собакам [291] и снова погнал их. Даже с половиной груза

мы временами теряли надежду добраться до берега. Два километра, отделявшие нас от

него, шли три с половиной часа. Измученные, мокрые с головы до ног, в одежде,

пропитавшейся ледяной водой, с выбившимися из сил собаками, наконец, выбрались на

берег. Вскипятив чай и утолив жажду, пошли обратно, за оставленным грузом.

Вернулись в лагерь только через несколько часов. За 12 часов тяжелой работы мы

прошли всего 16 километров к оказались на расстоянии лишь 10 километров от

прежней стоянки. Как ни странно, но мы были необычайно довольны такими

результатами. Дорога была настолько тяжела, что мы могли только изумляться, что

сумели продвинуться на 10 километров.

Второе, что было приятно сознавать, – никому из нас не пришла в голову мысль

вернуться обратно. Как-то незаметно, с первого дня экспедиционной работы, у нас

выработалась привычка, а теперь уже можно сказать правило – не возвращаться

обратно, что бы мы ни встретили на своем пути.

Сейчас мы опять в палатке. Место здесь сырое. Под постеленным в палатке

брезентом хлюпает вода. Мокрую одежду развесили под матицей. Надежды на то, что

она скоро просохнет, очень мало.

Густой, сырой туман заполнил все, даже палатку. Сухие вещи, вынутые из

брезентовых мешков, пропитываются влагой. Возможно, что поблизости есть более

сухой участок берега. Как только мы узнаем о нем, перенесем туда наш лагерь. Здесь

нам придется просидеть несколько дней, пока снег не подтает и мы не получим

возможности двигаться.

Я вижу в наступившей распутице нормальное явление, жду дальнейшего

потепления и более интенсивного таяния снега.

Пеммикана после сегодняшней кормежки собак у нас осталось на две с половиной

недели. Наше личное продовольствие можно растянуть на месяц. Кроме того, мы

отнюдь не потеряли надежды на удачную охоту. В крайнем случае, если распутица

примет слишком затяжной характер и не позволит нам итти вдоль береговой линии, у

нас есть еще один путь. Мы можем подняться на ледниковый щит и попытаться итти по

нему. Здесь ледник настолько обессилен, что не достигает современной береговой

линии, находится в спокойном состоянии и, по всем признакам, доступен для

передвижения. Но это мы сделаем только в исключительном, вернее, в

катастрофическом случае. Ведь перейдя на ледниковый щит, мы потеряем береговую

линию, вынуждены будем прекратить съемку, геологические работы и другие [292]

наблюдения. А у нас, кроме правила не возвращаться обратно, есть и второе —

продолжать работу, как бы ни были тяжелы условия».

Высшая добродетель полярника

«24 июня 1931 г.

Ни в нашей жизни, ни в погоде никаких перемен не произошло. Мы сидим в

палатке, спим или едим, а погода по-прежнему киснет.

Почти беспрерывно стоит густой туман. В короткие моменты, когда он

рассеивается, видна низкая, сплошная облачность. Температура воздуха не поднималась

выше +1,5°.

Единственной новостью является маленькое разнообразие в нашем меню. Мы,

наконец, нашли применение шоколаду. До сего времени мы его возили без пользы и

лишь утяжеляли на несколько килограммов загрузку саней. Очень редко, без особой

охоты, съедали плитку и всегда при просмотре продовольствия недоумевали – зачем

мы его таскаем. Взяли мы его с собой по какому-то недоразумению, должно быть,

вызванному сложившимся убеждением об особой питательности этого продукта.

Вероятно, питательность его действительно высока. Оспаривать этого не собираемся.

Но мы убедились, что в полевых условиях шоколад все же не настоящая пища. А

потребность в сладостях у нас очень ограничена.

Теперь употребляем мы шоколад так: кладем в наш двухлитровый чайник

полкилограмма и кипятим. Получается напиток, как говорится, на любителя.

Основой нашего питания, как и раньше, служат мясные консервы, сухие овощи,

масло, сахар, пеммикан, сухое молоко, чай и галеты. Мясные консервы мы одинаково

охотно едим как в холодном, так и разогретом виде.

На этот раз мы захватили изрядное количество сушеных овощей и необходимых

специй, – пользуемся каждым удобным случаем, чтобы приготовить наш излюбленный

суп. И только при наличии свежей медвежатины суп отходит на задний план. Основным

нашим напитком теперь, в теплое время, является чай. Он прекрасно утоляет жажду и

несравним ни с кофе, ни с какао. Когда жажда одолевает сильнее обычного, мы

прибавляем в чай клюквенный экстракт. А после особо тяжелых переходов, когда мы

измучены, мокры с головы до ног и дрожим от холода, извлекается со дна продуктового

ящика заветная фляга и мы пьем чай «по-монастырски», с коньяком. [293]

Прекрасным по питательности и по вкусу оказался молочный порошок. К

великому сожалению, качество порошка мы оценили слишком поздно и взяли его мало.

Вполне оправдали лучшие надежды галеты. Они приятны на вкус, питательны,

занимают мало места, стойки к сырости и не боятся тряски. Последнее качество

особенно ценно. Будь у нас вместо галет сухари, они давно превратились бы в труху, а

труха не замедлила бы заплесневеть. Кроме перечисленных продуктов, у нас есть еще

макароны и рис. Мы возим их в качестве неприкосновенного запаса и будем

расходовать в случае особой нужды. В среднем наш суточный рацион составляет

попрежнему 1200 граммов на человека.

Собаки наши чувствуют себя очень плохо. Ненавистная для них сырость мешает

отдыху. На земле – лужи, а сверху – сырой туман. Каждая собака, выбрав себе место

для отдыха и согрев его, старается уже не вставать. Сегодня даже во время кормежки

многие не поднялись и съели свои порции лежа. На вчерашнем переходе у меня

охромела Блоха. Ошкуй сегодня стер обе задние лапы. Еще несколько таких переходов,

и пес может совершенно выйти из строя. Жаль. Он давно уже потерял свой жир и лень

и теперь стал примерным работником.

25 июня 1931 г.

Наше положение серьезнее, чем казалось. Сегодня рано утром туман исчез.

Облака рассеялись, показалось солнце.

Мы на лыжах пошли на разведку. Добрались до. мыса, замыкавшего Снежную

бухту (так мы окрестили ее за обилие снега на льду) с запада, и проделали в оба конца

километров двенадцать.

В западной части бухта еще глубже врезается в Землю. Кут ее находится

километрах в четырех от западного мыса. За бухтой берег Земли уходит на северо-

запад. Ледниковый щит, против которого мы стоим, прерывается километрах в

пятнадцати-двадцати. Дальше на северо-западе виден другой такой же щит. Между

ними большой прогал.

Снегу на льду попрежнему много, и за последние сутки он не стал ни крепче, ни

рыхлее – та же каша, что и была. Когда мы шли в первый конец, лыжи кое-как

держали нас на снегу, а возвращаясь обратно, вынуждены были снять их и по колено

брели в жидкой снежной массе.

В кут бухты впадает большой поток, берущий начало, повидимому, где-то между

ледниковыми щитами. Сегодня скопившаяся вода прорвала многометровые снежные

забои в русле, и поток с шумом устремился на лед. Рев воды [294] слышен на полтора-

два километра и напоминает гул далекого водопада.

Вода все больше и больше заливает лед бухты и пропитывает снег. Это «вода на

нашу мельницу». Чем больше печет солнце, тем скорее ручьи, потоки и речки промоют

себе сток в прибрежном забое, зальют прибрежные льды и растопят снег, и мы получим

возможность итти дальше.

Сидим и надеемся, что такая погода продержится хотя бы дня три-четыре. Думаем

о солнце, о потоках воды. А в глубине души растет тревога: как бы эти потоки не

оказались слишком мощными. В таком случае они не только растопят снег, но могут

размыть и прибрежные ровные льды. Тогда волей-неволей нам нужно будет итти по

земле. Это будет слишком тяжелым предприятием и нарушит все наши планы.

Все же унывать еще рано. Пока мы можем выжидать. Остается к этой

возможности прибавить хорошую дозу спокойствия. Только вот из бухты надо

выбираться при первой же возможности. Здесь может размыть лед раньше, чем у

открытого берега. Тогда мы окажемся на положении зайцев в половодье. Если завтра

продержится такой же день, то к вечеру снег должен осесть, и ночью мы попытаемся

выбраться из нашей западни.

26 июня 1931 г.

Ночью небо затянуло облаками, но утром они быстро рассеялись, и начало

пригревать солнышко. В полдень в тени термометр показывал +4,5°, а на поверхности

снега + 1,7°.

Днем спустили с цепей собак. Солнце и тепло оживили их. Они начали бегать,

резвиться и скоро занялись охотой. Один из соседних бугров, наиболее сухой, оказался

заселенным леммингами. Вся земля была изрыта норами. Наиболее удачливые собаки

вернулись в лагерь с полными желудками и во время кормежки отказались от своих

порций пеммикана.

...Весь сегодняшний день стоит мертвая тишина. Я сижу недалеко от лагеря.

Рядом со мной несколько собак. Разомлевшие от непривычного тепла, они лежат без

движения. Весь лагерь в покое. Бесконечно глубокий сапфировый небосклон

опрокинулся над белым простором льдов. До предела чист и прозрачен воздух. И над

всем этим стоит абсолютная, мертвая тишина. Ни звука, ни шороха, ни шелеста. Даже

обычно крикливые чайки летают совершенно бесшумно.

Чтобы рассеяться, беру карабин и иду прогуляться по тундре. За мной увязывается

несколько собак. Только через несколько часов возвращаюсь в лагерь успокоенный и

уверенный в себе. [295]

Пока я бродил, вода в большом количестве скопилась в русле соседнего потока,

но, не преодолев берегового забоя, устремилась в небольшую ложбину и нашла выход к

морю восточнее нашего лагеря. Палатка оказалась отрезанной от тундры широким

шумным ручьем.

Пора покидать эту бородавку. Кстати, в Снежной бухте все больше и больше

темных водяных пятен.

Итти, вероятно, будет легче. Во всяком случае, попробуем выбраться отсюда.

27 июня 1931 г.

Вышли в полночь. Сразу встали на лыжи, но скоро выяснилось, что пока

необходимости в них нет. На протяжении нескольких километров поверх льда лежал

слой воды глубиной от 5 до 15 сантиметров. Снег, попадавшийся небольшими

перемычками, был значительно тоньше, чем два дня назад. Собаки все еще старались

избегать воды, но потом, очевидно, поняв, что по воде тащить сани гораздо легче, чем

даже по неглубокому снегу, сами стали тянуть к каждому голубеющему озерку, как

только оно попадалось им на глаза. Временами они переходили даже на галоп, и тогда

во все стороны от упряжки летели целые фонтаны брызг. Теперь за ними пешком было

не поспеть. Мы сели на сани. Но сидеть нам пришлось совсем недолго. В конце

седьмого километра мы достигли западной стороны Снежной бухты. Здесь берег

образован рядом невысоких возвышенностей, которые легко можно принять за

отдельные островки. Однако все они соединены или очень низкими перемычками, или

намывными косами.

В месте нашего выхода лежал береговой намывной вал. Далее море небольшой

излучиной, шириной километров пять, вдавалось в Землю. Решили срезать излучину.

Здесь ни вблизи берега, ни в отдалении от него не было и признака воды. Вся

поверхность излучины была бела, как скатерть. Мы уже знали, что это такое, и не

ошиблись. Как только сани вышли на лед, так и погрузились в снежное месиво. Белизна

снега, как мы и ожидали, была только кажущейся. На льду скопился слой воды. Поверх

нее лежал пропитанный водой снег, покрытый, в свою очередь, крупнозернистым

фирном, и все это прикрывала корочка хрупкого льда.

Дорога была очень тяжела. Но что же делать? Надо было добраться до

намеченного берега. Чем дальше, тем становилось хуже. Сначала мы сбросили меховые

рубашки, потом шерстяные фуфайки.

Остановки участились. Пришлось пробивать путь на лыжах. Они оставляли две

глубокие борозды. Собаки, видя [296] впереди человека и какое-то подобие дороги, шли

дружнее и останавливались реже. Через восемь часов мы добрались до намеченного

мыска.

Продвинулись от старой стоянки на одиннадцать с половиной километров. Это

немного, но все же лучше, чем ничего. Когда-то мы делали за один переход почти

полградуса широты, а теперь радуемся, если нам удается сделать полградуса долготы.

Времена и условия меняются.

Мысок совсем обтаял, местами сухой. Много цветов. Ложечная трава, лютик-

пигмей, камнеломка, сравнительно много метлика. Узкой полоской, точно грядкой,

южный склон мыса опоясан полярным маком. Много леммингов.

Разбили лагерь. Собак пустили на охоту.

28 июня 1931 г.

Опять целый день на месте. Начинает надоедать. Еще вчера мы успели осмотреть

весь клочок земли, на который вылезли после тяжелого пути. А сегодня делать совсем

нечего. Единственное занятие – ждать, пока выправится дорога. Мы даже

приблизительно не знаем, когда наступит настоящее таяние снега. Может быть, завтра,

а может быть, через неделю. А вдруг так протянется целый месяц? Здесь и это

возможно. Продукты убавляются. Пеммикана для собак осталось только на тринадцать

дней. На охоту сейчас надеяться трудно. Тяжела бездеятельность. Изобретаем занятия.

Перетащили на другое место палатку. Сварили суп. Попытались заснуть – не

получилось. Кипятили чай, потом кофе. Наконец занялись составлением программы

предварительного отчета экспедиции, хотя до представления его оставалось еще года

полтора-два.

Погода все же работает на нас. Беспрерывно дует ровный южный ветер. Он

справится со снегом лучше всякого тепла. Снег на льду тает. Количество воды

увеличивается.

Надеюсь – сидеть осталось недолго. Но нужны терпение и выдержка».

Наш купальный сезон

«29 июня 1931 г.

Тронулись! Сделали не переход, а настоящий прыжок. Продвинулись, не прерывая

съемки, на 33,7 километра – расстояние, не предусмотренное самыми

оптимистическими предположениями.

Вчерашний южный ветер сделал свое дело. Поднявшись в 5 часов утра, я увидел,