Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

пришлась ему по душе. Все это – положительные черты нашего молодого товарища.

На него можно было надеяться.

Но все же он оставался один. Мы уходили почти в неизвестность. Всякая связь с

нами прекращалась. Далеко на юге была родина. С ней соединял только эфирный мост.

Лед, снег, неминуемые еще метели, несколько щенков да сидящий на цепи около дверей

дома медвежонок – вот обстановка и общество, в котором должен был жить наш Вася.

Отшельники, удалявшиеся в пустыню, были в лучших условиях. Да и психология

отшельника для Васи была чуждой. Он, конечно, хотел другого – принять участие в

походе, пережить все его трудности, радости и приключения. Но мы не могли пойти

навстречу его желаниям. Наша база требовала присутствия человека. Надо было

следить за имуществом, вести регулярные метеорологические наблюдения и держать

связь с материком.

Мы знали, что тревога о нас будет беспокоить товарища, что многое он

передумает в наше отсутствие. Чтобы сделать его хотя бы заочным участником похода,

вселить уверенность, что его доля работы не менее важна, чем наша; чтобы избавить

его от тревоги на случай нашей длительной задержки, от которой мы не могли быть

застрахованы, и, наконец, чтобы на прощание сказать Васе теплое слово, я накануне

выхода вручил ему пространное письмо.

«Дорогой Василий Васильевич!

Завтра экспедиция выходит на маршрутные полевые работы по съемке и

исследованию Северной Земли. На некоторое время мы должны разлучиться.

Считаю для себя обязательным рассказать вам о намеченном нами пути,

обрисовать ваши обязанности на время нашего отсутствия и дать несколько

советов.

В своем продвижении мы будем опираться на продовольственные депо,

созданные полярной ночью и во второй половине зимы на мысе Серпа и

Молота, у мыса Ворошилова – на северо-восточном выходе из открытого

пролива Красной Армии и на мысе Берга – на восточной стороне Земли.

Достигнув продовольственного депо на мысе Серпа и Молота, мы с полной

загрузкой саней двинемся по проливу Красной Армии, придерживаясь его

юго-восточного берега, а пройдя пролив, возможно, сделаем облегченный

рейс к мысу Берга. [205]

От мыса Ворошилова мы пойдем на север, вдоль предполагаемого берега

Земли, пока не достигнем ее северной оконечности. Обогнув последнюю, мы

положим на карту западный берег северной части Земли и снова выйдем на

мыс Серпа и Молота.

Протяженность этого маршрута не может превысить 700—800 километров,

так как вся северная часть Земли должна вписаться в неправильный

четырехугольник, очерченный на юге и юго-западе открытым проливом

Красной Армии; на востоке – линией прохождения судов открывшей Землю

Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана в 1913 году; на

севере – широтой приблизительно 81°30', а на западе – курсом экспедиции

О. Ю. Шмидта, проследовавшей в прошлом году на ледокольном пароходе «Г.

Седов» приблизительно по 89 меридиану и открывшей остров Шмидта.

Протяженность нашего маршрута может увеличиться только в том случае,

если береговая линия Земли будет сильно изрезанной или Земля в этой части

окажется расчлененной на отдельные острова и перед нами встанет

необходимость съемки глубоких заливов или проливов. Но и в этом случае

надо полагать, что наш северный маршрут не превысит 1000 километров.

Поэтому я предполагаю, что для его осуществления при нормальных для

Арктики условиях нам потребуется время от одного до полутора месяцев.

Закончив исследование северной части Земли и пополнив запасы на

продовольственном депо на мысе Серпа и Молота, мы немедленно приступим

к работам в центральном районе Земли. Для этого будет проведено новое

пересечение Земли с запада на восток, на линии залив Сталина – фиорд

Матусевича, по знакомому уже пути, пройденному мной с Журавлевым при

заброске продовольствия. Вновь пополнив продовольственные запасы на

мысе Берга, экспедиция двинется на юг, дойдет восточным берегом до залива

Шокальского, пересечет Землю в обратном направлении с востока на запад и

западным берегом вернется, в зависимости от условий, или прямо на главную

базу, или с предварительным заходом на продовольственное депо на мысе

Серпа и Молота.

Есть основания предполагать, что залив Шокальского в действительности

окажется проливом, а намеченный нами новый маршрут не превысит по

протяжению 800—900 километров и потребует на свое осуществление, так же

как и северный маршрут, от одного до полутора месяцев.

Экспедиция будет располагать необходимыми на намеченный срок работ

продовольствием, топливом и кормом для собак, а также научным

оборудованием, экспедиционным снаряжением и теплой одеждой.

На вас во время полевых работ экспедиции возлагаются важные и

ответственные обязанности:

1. Внимательно следить за сохранностью базы экспедиции со всем ее

имуществом, снаряжением и продовольствием и помнить о том, что [206]

экспедиция еще в течение минимально одного года не может рассчитывать на

пополнение своих ресурсов в случае их порчи или уничтожения. Особенно

вам надлежит следить за хозяйством базы в период таяния снега, охранять

имущество от возможного подтопления водой и никогда не забывать об

опасности пожара.

2. Систематически продолжать в установленные сроки метеорологические

наблюдения.

3. Отмечать все обратившие ваше внимание явления природы (усиленное

таяние снега, вскрытие льдов, появление птиц, залежка на льду морского

зверя и т. д.).

4. Передавать в Бюро погоды метеорологические сводки.

5. Поддерживать связь с материком и извещать Арктический институт,

минимум раз в две недели, о положении на главной базе экспедиции.

6. Последней по порядку, но не менее важной вашей задачей является

обязанность беречь себя. Учитывайте, что вы делаете такую же важную

работу, как и члены экспедиции, отправляющиеся в маршрут. Какое-либо

несчастье с вами будет непоправимым ударом по работам всей экспедиции.

Какой бы то ни было неоправданный риск своим здоровьем, и тем более

жизнью, должен быть совершенно исключен из ваших поступков. В период

вскрытия льдов (зная по личному опыту все опасности этого периода) я

категорически запрещаю вам морскую охоту или прогулку на лодке в

пловучих льдах.

Знал, что ваша жизнь в одиночестве не будет легкой, надеюсь, что все

трудности вы перенесете бодро и справитесь с ними, а возможные испытания

встретите мужественно, как настоящий советский полярник. Вы имеете все

данные для этого. Для сохранения вашего здоровья советую как можно

больше времени проводить в работах или прогулках вне помещения,

одновременно не отказывая себе ни в чем из продовольствия, имеющегося в

запасах экспедиции.

Срок нашего возвращения точно определить нельзя. Вам известно, что мы

будем располагать продовольствием и кормом для собак на 3—4 месяца;

однако это не дает права думать, что наше отсутствие по истечении этого

срока будет означать нашу гибель. Необходимо помнить, что мы располагаем

охотничьим снаряжением, будем пользоваться продуктами охоты и что,

возможно, создадутся условия, не предусмотренные планом, которые могут

задержать нас на значительно более долгий срок. В этом случае у вас не

должно быть оснований терять надежду на хорошее окончание нашего

предприятия и добрую встречу.

Не имея возможности предусмотреть всех случайностей вашей будущей

жизни в мое отсутствие, прошу вас каждый раз руководствоваться

создавшимися условиями и приобретенным вами опытом, учитывая ваше

здоровье и интерес экспедиции.

В надежде на счастливую встречу.

База экспедиции, 22 апреля 1931 года.

Г. Ушаков, начальник экспедиции» [207]

* * *

Во второй половине дня 23 апреля мы распрощались с Ходовым и пустились в

поход. Через час, пересекая Средний остров, мы еще видели наш домик. Вася взобрался

на мачту флюгера и махал нам на прощанье, повидимому, своей шапкой. Мы ответили

на его прощальное приветствие и пустили упряжки. База скрылась за возвышенностью

острова...

Около полуночи разбили лагерь в 25 километрах от дома.

Острова Седова давно потерялись из виду. Ледяное поле только на севере

замыкалось куполообразной возвышенностью да на северо-востоке упиралось в силуэт

мыса Серпа и Молота. По всем остальным направлениям ничего не нарушало ровной

линии горизонта. На безоблачном синем небе ярко светило полуночное солнце.

Рафинадом голубел снег. Метались сине-фиолетовые тени собак. Ширь казалась

бесконечной. Дышалось удивительно легко.

Лагерь разбили у подошвы одинокого айсберга. Приливо-отливная трещина,

опоясавшая ледяную глыбу, показала, что айсберг стоит на мели, а его очертания

говорили о том, что остановился он здесь много лет назад. За это время он успел

расколоться пополам и кромки трещины обтаяли и округлились. Сугроб у его подножия

напоминал толстое одеяло на ногах зябнущего старика. Но и в старости айсберг

оставался величественным. Наша палатка рядом с ледяной махиной казалась не больше

собачьей конуры перед многоэтажным домом.

На этот раз после распряжки собаки не спешат свернуться в мохнатые клубки и

прикрыть пушистыми хвостами сложенные в пучок лапы и нос. Некоторые лежат на

животе, положив головы на передние лапы, а большинство отдыхает на боку, вытянув

все четыре лапы. Мороз не тревожит их, хотя он довольно сильный. Да и нас мороз

теперь уже мало беспокоит.

Удивительно, как неодинаково воспринимается одна и та же температура в

различное время года и при разных сопутствующих условиях погоды.

Москвич греется на солнышке и радуется теплу, когда весной термометр

показывает 7—8° выше нуля. При той же самой температуре осенью он зябнет, кутается

и ворчит.

Накануне полярной ночи, в пору туманов и сырости, мы изрядно мерзли уже при

15-градусном холоде, а 25° считали крепким морозом. Прошло несколько недель.

Начались зимние поездки. Столбик спирта в термометре чаще и чаще пробирался к 40.

Теперь мы сухой 25-градусный мороз воспринимали [208] уже как благодать, как ласку

Арктики. Это при штиле. Во время метелей – хуже: мы одинаково мерзли и при 25– и

при 35-градусных морозах. Взглянув на термометр, мы нередко мечтали, чтобы 40-

градусный мороз, но только без ветра, пришел на смену 20-градусному с метелью.

Повышенная влажность, туман и особенно ветер способствуют усиленной

теплоотдаче тела, делают более ощутительным мороз. Немалую роль играет и

длительность пребывания на морозе. Одно дело – пробыть на нем час или день и

вернуться в теплое помещение, и другое – переносить его в течение недель, изо дня в

день, из часа в час, и при этом спать на снегу, раздеваться и одеваться на холоде, только

два-три раза в сутки иметь возможность погреть у примуса руки при изготовлении

пищи.

Привыкнуть к сильному морозу нельзя. Можно только научиться стойко

переносить его, уметь сопротивляться, воспринимать его как нормальное, обязательное

и длительное, но все же преходящее явление. Часто это трудно, иногда мучительно, но

всегда, как и всякая борьба, это развивает волю, чувство сопротивления и сознание

собственной силы.

Иногда казалось, что мороз достиг мыслимого предела – замерзла земля, застыл

воздух, окоченело все живое. Но ты идешь и идешь вперед, все ближе к цели, и все

силы природы не в состоянии остановить тебя. И тогда из груди сам собой вырывается

возглас: «Ух, хорошо!»

Таких морозов мы теперь не увидим до следующей зимы. Однако одеты мы пока

что, как и прежде, по-зимнему. Поверх бумажного белья – меховые пыжиковые брюки

мехом внутрь; далее – фланелевая рубашка, толстый шерстяной свитер и меховая

рубашка, последняя – тоже внутрь мехом. Брюки и рубашки покрыты шелковой

прорезиненной материей, которая хорошо защищает от ветра и сырости. Верхней

одеждой Журавлеву служит длинная ненецкая малица, а у меня – эскимосская

кухлянка, доходящая до колен. На ногах у нас – шерстяные носки, меховые оленьи

чулки и пимы из оленьих лап, с подошвой из медвежьей шкуры и толстой, но мягкой

войлочной стелькой. Голову закрывает меховой капюшон, а на руках – рукавицы из

оленьих лап, мехом наружу.

Надо заметить, что обычно меньше всего мерзнет голова. В безветреную погоду

мы, как правило, ездим без капюшонов в самые сильные морозы. Руки чувствуют мороз

сильнее, но их легко отогреть, усилив кровообращение движением или просто растерев

снегом. Сильнее всего страдают ноги, и согреть их труднее, так как долго бежать за

собаками, особенно по рыхлому снегу, невозможно. На обувь и ее сохранность мы

больше всего обращаем внимания. Вообще одеты мы тепло. [209]

Перечень нашей одежды может даже создать впечатление, о громоздкости ее. Но

надо знать качество оленьего меха, из которого сшита наша одежда. Он легок, мягок и

совершенно не стесняет движений. О его теплоте и говорить нечего – более теплого

меха в мире не существует.

В оленьих мехах мы спасались от самых лютых морозов. А теперешние весенние

морозы совсем не страшны. Сегодня часть пути шел в одной рубашке. Только Журавлев

ехал в малице, но без пояса, как ездит в теплую погоду ненец.

Незаходящее яркое солнце, несмотря на сильный мороз, создает впечатление

весны.

В полночь оно приблизилось к горизонту, еще более покраснело и, не коснувшись

горизонта, начало снова подниматься.

Когда надо пойти на риск

Следующий день неожиданно оказался мрачным. И в первую очередь для меня.

Началось это утром. Проснувшись, я хотел быстро подняться, но со стоном повалился в

спальном мешке.

Попытка повернуться вызвала в пояснице такую резкую боль, от которой

захватило дыхание. Стараясь не шевелиться, я пытался угадать, что же со мной

случилось. Предположения были самые неутешительные. Мысль, помимо воли, унесла

меня на несколько лет назад...

Шла зима 1926 года. Советское поселение, только что созданное на необитаемом

острове Врангеля, вступило в первую полярную ночь. Работы по устройству на новом

месте, неблагоприятная ледовая обстановка, полное незнание районов скопления зверя

и отсутствие опыта охоты в новых условиях не только у меня, но и у моих спутников-

эскимосов помешали осенью заготовить достаточное количество мяса. Ни хлеб, ни

крупы, ни сушеные и консервированные овощи, в изобилии имевшиеся в поселке, не

могли заменить людям привычного продукта.

Наши сто пятьдесят ездовых лаек выли на цепях и требовали мяса.

Полярная ночь на широте острова Врангеля продолжается только два месяца. В

полуденные часы при ясном небе полной темноты не бывает. В эти часы можно с

успехом охотиться. Значит, добывать мясо мы могли.

Но суровая зима, почти беспрерывные метели и сильные морозы даже для не

избалованных природой эскимосов казались необычными и неестественными. На этой

почве обострились [210] создавшиеся веками и тогда еще сохранившиеся среди, них

суеверия. Мыслями эскимосов завладел тугнагак – злой дух земли, чорт. Они решили,

что тугнагак недоволен появлением людей на острове, где до этого, по их мнению, он

был единственным и полновластным владыкой. Бороться со злым духом слабому

эскимосу, считали они, не по силам. Всемогущий дух закрутит в метели, похоронит под

сугробами снега, унесет со льдами в открытое море, заведет в темноте в неизвестность,

нашлет болезнь, найдет бесчисленные возможности погубить охотника, его жену и

детей.

Одно не укладывалось в мыслях эскимосов. Издалека приплывший к ним на

«большой железной байдаре» начальник, или, как они говорят, умилек, не боится злого

духа. Умилек называет себя новым, малознакомым словом – большевик, и говорит, что

злого духа нет. И хотя умилек еще ни разу и ни в чем не обманул их, им все же трудно

поверить в его слова. Умилек, наверное, ошибается. Тугнагак есть. Только он не может

справиться с большевиком, не властен над ним. И в метель и в темноте начальник ездит

на охоту на северную сторону острова, где много зверя и где живет сам чорт, и каждый

раз привозит много мяса.

Эскимосы только со мной покидают юрты и выезжают на охоту. Но и это делают с

оглядкой и опаской. На охоте стараются не терять меня из виду, не отходят без меня от

палатки. От этого страдает наш промысел. Положение с мясом делается все

напряженнее.

Легкие заболевания нескольких охотников точно подливают масла в огонь

суеверий. Все с меньшей охотой эскимосы покидают жилища даже со мной.

Только один старый Иерок не отставал от начальника. Одна за другой следуют

наши многодневные поездки на охоту. Изредка мы вытаскиваем с собой еще одного-

двух охотников и не приезжаем домой без свежего мяса. Нашего возвращения ожидают

дети. Матери встречают благодарными улыбками. В юртах в такие дни не умолкают

женская болтовня и веселый смех сытых ребятишек.

– Умилек и Иерок не боятся злого духа!

Растет надежда, что первая зимовка на острове окончится благополучно.

Но с кем не случается беды?

...Третьи сутки мы с Иероком проводим на северной стороне острова. Один

медведь, убитый в первый день охоты, нас не удовлетворяет. Хочется добыть еще. Зверя

достаточно, только на нашу беду он держится поближе к открытой воде, вдали от

берега. Проникнуть туда нам мешает неокрепший молодой лед, только что

образовавшийся на месте унесенных [211] бурей старых льдов. Но мы не теряем

надежды. Как только забрезжит полуденный рассвет, покидаем палатку и идем искать

добычу.

Так начинается и третий день. Выходя из лагеря, мы мысленно поглаживаем

руками и оцениваем золотисто-белые шкуры, которые еще должны добыть; смакуем

свежее мясо, еще гуляющее среди льдов; прислушиваемся к смеху радостных

ребятишек, которые, знаем, встретят нас дома. Грех вполне простительный. Кто же

выходит на охоту, заранее не взвешивая своей добычи?

Через час находим свежий след медведя и начинаем преследование. Иерок, как

всегда, просит меня не ступать на свежий след – «медведь узнает о погоне и уйдет». Я

делаю вид, что озабочен тем же самым и, чтобы не расстраивать друга, действительно

избегаю ступать на след. Однако эта «предосторожность» не помогает. Мы подходим к

месту, где зверь повернул в море на молодой лед и тут же начал проваливаться. Через

каждые двадцать-тридцать метров лед разломан, а самого зверя уже не видно. Древко

гарпуна легко пробивает неокрепшую ледяную корку. Путь отрезан.

Еще два раза мы находим свежий след и вновь упираемся в недоступный для нас

молодой лед. Настроение падает. Молча сидим на берегу, посасываем трубки и с.

грустью смотрим на предательские льды.

Вдруг нам кажется, что стоящая на мели старая торошенная льдина меняет свои

очертания. Бледножелтое пятно у ее края вытягивается и поднимается. Появляются еще

два пятна поменьше. Они отделяются от льдины, потом снова сливаются с ней. Это

медведица с двумя пестунами.

Сунув за пазухи трубки и подхватив карабины, мы бросаемся прямо к зверям.

Через десять минут. . я чувствую, как жгуче холодная вода заполняет мой меховой

костюм. Сильное течение уже положило меня горизонтально и тянет под лед. Пальцы

судорожно цепляются за ледяную кромку. Мороз жжет мокрые руки.

– Нож, умилек! Нож! – кричит Иерок, поспешно сдирая с плеча длинный

гарпунный ремень.

Я вспоминаю советы старика о пользовании охотничьим ножом. Удерживаясь на

левой руке, погружаю правую в воду, нащупываю на поясе нож и, вырвав его, со всей

силой по рукоятку всаживаю в рыхлый лед. Сразу становится легче. Рукоятка ножа,

точно большой гвоздь, торчит изо льда. За нее удобно держаться.

Иерок перестал торопиться. Он внимательно проверяет, не спутался ли тонкий

ремень, потом один конец его обвивает [212] вокруг себя, к другому привязывает

снятый с пояса точильный брусок, делает петлю и, сильно размахнувшись, бросает

свернутый ремень в мою сторону. Спираль лассо развертывается в воздухе, конец ее

пролетает разделяющее нас расстояние, и петля обвивается вокруг моей шеи.

Удерживаясь то на одной, то на другой руке, я подвожу ремень подмышки.

Товарищ вытягивает меня из воды. Но подмытый течением молодой лед не

выдерживает напряжения под Иероком. Лежа на льду, я вижу только голову своего

друга. Он держится на ноже точно так же, как только что делал это я.

Вытягиваю его за ремень на поверхность, но вновь проваливаюсь сам. Потом еще

раз меняемся ролями. Каждая попытка встать на ноги оканчивается новой ледяной

ванной. Распластавшись на льду, стараясь захватить как можно большую площадь,

ползем к небольшой старой льдине, вмерзшей несколько в стороне, на ней переводим

дыхание и также ползком выбираемся в безопасное место.

В мире немногие знают, что означает пройти на собаках семьдесят километров в

темноте, в полярный декабрьский мороз, в одежде, наполненной водой. Представить

это невозможно. Рассказать тоже. Когда через десять часов мы добрались домой, то

были больше похожи на движущиеся льдины, чем на людей. Меха на нас разрезали и

сняли, точно кору с деревьев.

Несмотря на принятые меры, оба свалились. У Иерока началось воспаление

легких, а его опухший умилек слег с острым воспалением почек....

С тех пор почки стали уязвимым местом в моем здоровье. Профессор —

московская знаменитость по почечным заболеваниям – рекомендовал поехать на

несколько лет на юг, в теплый климат, советовал погреться на солнышке, застраховать

себя от рецидивов. Профессор знал свое дело, но не ведал, что такое Арктика, не мог

понять, как можно любить ее. Выслушав советы профессора, вместо теплого юга я

вновь оказался на севере.

Теперь, лежа на снегу в спальном мешке, естественно, я подумал: неужели снова

почки? Ведь это конец. Второй раз, в условиях полярной экспедиции, такое заболевание

не перенести даже при железном организме.

Тяжелое заболевание любого из нас сулило бы неудачный исход всей нашей

экспедиции. Даже возвращение на базу и сколько-либо длительная задержка могли

принести непоправимые последствия.

– Что же делать? Возвращаться домой или продолжать путь в таком состоянии?

[213]

Мысль снова воскрешает былое.

...Иерок умер. Больного умилека, опухшего, с высокой температурой, на санях

возили провожать его друга в последний путь. После этого болезнь обострилась.

Больше месяца почти беспрерывно начальник был без сознания. Наконец болезнь

начала отступать. Медленно возвращались силы.

Мрачные вести дошли до слуха выздоравливающего. Эскимосы в одиночку

совсем не выходили из юрт. Ни одна упряжка не покидала поселка. Мяса не было. У

многих людей появились признаки цынги. Начали дохнуть собаки. Смерть Иерока

эскимосы расценили, как месть тугнагака. Паника охватила людей. Эскимосы решили

покинуть остров и вместе с семьями на собаках уйти на материк. Они ждали только

некоторого потепления. А между тем самих их при переходе на материк ожидала верная

гибель в морских льдах. Дело создания на острове постоянного советского поселения

оказалось накануне полного краха...

Собранные эскимосы плотным кружком сидели у моей кровати. Я начал беседу.

– Почему вы не едете на охоту?

– Боимся.

– Чего?

– Тугнагака! Он не желает, чтобы мы жили и охотились на его земле! Он не дает

нам зверя! Он всех нас заберет! – сыпались ответы.

– Почему вы так думаете?

– Как почему? Разве ты не понимаешь? Етуи поехал – заболел, Тагыо поехал —

заболел. Иерок умер! Злой дух посылает болезни. Мы боимся его! Он недоволен, что

мы приехали на его землю!

– Но ездили же вы со мной, не боялись?

– Да ведь ты – большевик!

– Ну так что же?

– Как что? Сам знаешь! Большевика дух боится!

После минутного колебания я заявил:

– Хорошо! Я встану, мы поедем вместе.

Собеседники не нашлись, что ответить. Наступила пауза. Потом они отошли от

постели, тихо обсудили мое предложение, и старший из них объявил приговор.

– Нет, умилек! Теперь мы с тобой не поедем. Злой дух боялся тебя, когда ты был

здоровый и сильный. Теперь ты слаб. Мы видели, как ты выходил на улицу. Ты ходишь

с палкой, шатаешься, когда нет ветра, не можешь согнуться. Ты, умилек, очень слаб!

Теперь тугнагак не испугается тебя. Он убьет тебя и нас.

Уговаривать было бесполезно. Для убеждения времени не [214] было. Решение

надо было найти немедленно. Пойти на большой риск. Он оправдывался положением.

Я приказал запрячь моих собак. Когда все необходимое для дороги лежало на

санях, оделся, взял карабин, патроны и вышел к упряжке. Эскимосы оторопевшей

кучкой стояли поблизости.

– Ты куда, умилек?

– Поеду драться с вашим тугнагаком.

– Ты слаб. Он убьет тебя!

– Неправда! Его не существует, поэтому он не может причинить мне вреда. Даже

больной, я привезу мясо. Вам будет стыдно! Женщины будут смеяться над вами.

Видя, что меня не остановить, они, опустив головы, не сказав больше ни слова,

разошлись по юртам. Там воцарилась гробовая тишина.

Поселок скрылся из виду. Я остался один среди снежных просторов. Не то от

лучей медленно ползущего над самым горизонтом солнца, не то от слабости рябило в

глазах. Мучительная боль грызла поясницу. Усталость охватывала все тело. Тянуло лечь

на сани.

Когда же я найду зверя? Неужели придется пересечь весь остров? Ведь это значит

несколько суток. Хватит ли сил?

Но на ловца и зверь бежит. Через четыре часа пути собаки подхватили легкие сани

и, распаляясь охотничьим азартом, как стая волков, понесли по свежему медвежьему

следу, а еще через час огромный зверь лежал у моих ног.

Победа? Нет, только половина! Торжествовать было рано. Наступил самый

тяжелый момент. Надо было освежевать зверя. Лежа на снегу, корчась от боли, кусая

губы, чтобы удерживать стон, обливаясь холодным потом и поминутно вытягиваясь на

снегу для отдыха, я освежевал уже коченеющего на морозе медведя, втянул на сани

шкуру и немного мяса. Но на большее был уже не способен. Кружилась голова.

Оставляли силы. Направив собак на пройденный след, лег на сани и привязал себя

ремнями. Последняя мысль была о том, чтобы собаки не встретили нового медведя и не

потеряли след...

Очнулся я на третий день в своей постели. В комнате сидели эскимосы.

Повидимому, они были здесь уже давно, так как все были без кухлянок и обнажены до

пояса.

Заметив, что я пришел в сознание, охотники сгрудились около меня. Радость и

ласка разгладила их суровые лица. Они заговорили об охоте и стали высчитывать,

сколько надо заготовить мяса и жира, чтобы их хватило... на следующую зиму.

Появились женщины и ребятишки. Мальхлютай – восьмилетний сынишка Кивьяна —

притащил своего любимого [215] трехмесячного щенка и под одобрительный смех

присутствующих преподнес подарок, положив его прямо на мою грудь.

Через неделю на нескольких упряжках мы неслись на охоту на северную сторону

острова. Я все еще чувствовал слабость, но теперь уже не боялся остаться один, а

эскимосы со мной не боялись духа. Кризис миновал. Советское поселение на острове

начало укрепляться. Мой риск оправдался...

И теперь опять такие же боли. Нет, еще сильнее! Что же делать?..

– Ну, что же, надо итти! – промолвил я.

– Куда?

– До Северной Земли осталось километров сорок. Сегодня мы должны их

осилить... Дорога хорошая.

Журавлев помог мне обуться, поднял и вывел меня из палатки.

Сияло солнце. Арктика, как и накануне, была прекрасной, искрилась и радовалась

приближающейся весне. Далеко на северо-востоке рисовались берега Северной Земли.

Как всегда, они звали к себе.

Вновь, как за четыре года до этого, надо было рисковать. Мы должны были пойти

на риск, он оправдывался нашими задачами.

В пути

Начались сборы. Запрягли и моих собак, увязали воз.

Достали нашу походную аптечку. Она была небольшая. На случай ранений, травм

и переломов в ней было немного перевязочных материалов, иод,

кровоостанавливающая вата, набор хирургических игл с иглодержателем,

хирургический шелк, пинцет, скальпель и небольшое количество скобок Мишо. При

возможном заболевании снежной слепотой мы могли воспользоваться имевшимся

раствором кокаина и алюминиевым карандашом. Не были забыты и зубные капли.

Имелся хинин на случай приступов, возможно, привезенной с материка малярии. И,

конечно, танальбин с опием и английская соль.

Я и раньше время от времени испытывал короткие острые боли в области

поясницы, и единственным средством лечения был уротропин. Казалось, что он

помогает. Это лекарство тоже было включено в нашу аптечку.

Доктора, как уже известно, среди нас не было. Его обязанности, в случае

надобности, охотно выполнял один из нас, чтобы иногда выдать пирамидон от головной

боли, уротропин или растереть скипидаром спину, которую временами «ломило к

непогоде». [216]

Основным принципом лечения была строгая, почти гомеопатическая дозировка

пирамидона и уротропина. Этим мы отличались от всякого другого оказавшегося на

нашем месте дилетанта.

В этот день я впервые отступил от нашего принципа строгой дозировки и,

совершенно обезумев от боли, не замедлил в несколько приемов покончить с доброй

половиной лекарства.

Выступили мы только около полудня и все-таки дошли до Северной Земли,

проделав полные 40 километров. Память о них сохранится на всю жизнь!

Журавлев шел впереди. За ним следовала моя упряжка. Спальные мешки и

свободные меха превратили мои сани в мягкое ложе. Мне это мало помогало, хотя на

коротких остановках я и расхваливал свою постель, а также хорошую дорогу.

Ровная дорога, или даже «ровная, как стол», в нашем понимании означала только

то, что на пути не встречалось торосов. Невзломанный морской лед действительно

ровен, как стол. Но на нем лежит снег. А снежный покров в высоких широтах Арктики

зимой почти никогда не бывает ровным. Господствующие ветры покрывают его

сплошными бороздами и гребнями – так называемыми застругами. Особенно ярко это

заметно вблизи берегов. Поверхность снега здесь уже вскоре после начала зимы,

установления периода метелей и сильных морозов напоминает глубоко вспаханное

поле. Иногда гребни застругов достигают всего лишь нескольких сантиметров, а порой

они возвышаются и до полуметра. В первом случае на протяжении метра их можно

насчитать до пяти-шести, а во втором – подошва только одного заструга занимает до

метра. Если смотреть издали, заструги в перспективе сливаются, и поверхность

снежных полей кажется совершенно ровной. Острые гребни застругов почти всегда

настолько крепки, что груженые сани, кроме поблескивающей ленты, не оставляют на

них никакого следа. Мелкие заструги, особенно если идешь поперек их простирания,

почти не мешают движению. Длинные полозья саней, только постукивая, скользят с

одного твердого гребешка на другой. Потому мы такую дорогу и называем ровной: не

надо путаться среди хаоса торосов, взбираться на ледяные нагромождения и спускаться

с них вниз.

Такая «ровная» дорога вела к Северной Земле. Сани, ударяясь о заструги,

постукивали полозьями. И малейший удар, каждый толчок отзывались у меня в

пояснице. А таких ударов было самое меньшее по одному на каждом метре на

протяжении всего 40-километрового пути. Они следовали друг за другом, сливались, и

жестокая боль была беспрерывной. [217]