Текст книги "Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)

– Как ты? – спросил он сидевшего рядом Красавчика и показал глазами на его руку. Красавчика опять зацепило, в который раз в левую руку, Юрген видел, как Брейтгаупт накладывал ему повязку прямо там, на летном поле.

– Царапина.

– К докторам ходил?

– Ходил. После ранения я стал трепетно относиться к своему здоровью, – с насмешкой над самим собой сказал Красавчик. Ранением он называл пробитое легкое, все остальное было не в счет, это были царапины. – Там много наших, – добавил он, – Фрике, Вортенберг, целая очередь.

– Вортенберг отдавал приказ на отход, – с сомнением в голосе сказал Юрген.

– Отдал приказ и пошел в госпиталь.

– Если пошел, то ничего серьезного.

– Да, ничего серьезного.

О Фрике Юрген не спросил. Пока не знаешь, надеешься. Он надеялся, что с Фрике все обойдется, что он останется в строю, без такого командира им придется совсем туго.

– Пойду на свежий воздух, голова дурная, – сказал Юрген.

– Да, сходи проведай, потом мне расскажешь, – сказал Красавчик.

Брейтгаупт молча доскребал миску. Он поднял голову и посмотрел на Юргена. Тот кивнул. Брейтгаупт тоже кивнул, – благодарно и придвинул к себе миску Юргена.

Воздух был далеко не свежий, даже пропущенный сквозь сигарету он отдавал пороховой гарью. Но к ночи похолодало, легкий ветерок остужал воспаленную кожу лица. Юрген задрал голову. Так и есть – безоблачное небо, к утру совсем выстудит. Тишина. После дневного грохота спорадические перестрелки в городе представлялись бреханьем собак в мирной деревне. В Берлине русские против своего обыкновения не вели боевых действий ночью, их прорыв в аэропорт был редким исключением. Возможно, они опасались незнакомого, полного ловушек большого города. Или у них находились ночью другие занятия. Богатый, полный жителей город предоставлял для этого множество возможностей. Юрген это хорошо знал. Зачем думать о том, что и так знаешь? Вот он и не думал.

Навстречу ему, сильно припадая на правую ногу, шел Граматке. Его все–таки зацепило! Когда Граматке с ужасом и изумлением уставился на свою руку, испачканную его кровью, Юрген испытал какое–то даже облегчение. Его уже начала нервировать неуязвимость Граматке, в этом было что–то мистическое, – уж не оборотень ли, думал временами Юрген, вглядываясь в худое, костистое лицо подчиненного.

Завидев командира, Граматке подобрался и даже хромота почти пропала. Вот это правильно, подумал Юрген, рана–то пустяковая, сапог пострадал намного больше.

– Все в порядке, Граматке? – спросил он. – Рану обработали?

– Так точно, герр обер–фельдфебель! – выкрикнул Граматке. – Остаюсь в строю! Я буду сражаться, я могу сражаться, я хочу сражаться.

Нормальная реакция, шок от ранения и все такое прочее, подумал Юрген.

– Если я останусь в госпитале, то русские убьют меня, придут и убьют меня, – заговорщицким тоном сказал Граматке.

– Русские не убивают пленных, тем более раненых, – сказал Юрген.

Он всегда это знал, но держал при себе, чтобы не подрывать боеспособность части. Юрген даже не чувствовал, а знал, что многих, того же Граматке, заставляет стойко сражаться только страх перед русским пленом, перед неизбежной позорной смертью в русском плену. В последние дни этот страх испарился. Возможно, это было следствием появления на передовой «армии Зейдлица» или просто на фоне военных неудач солдаты стали более восприимчивы к вражеской пропаганде. Юргену не было до этого дела, он не испытывал ни малейшего желания нагнетать страхи, кого–то в чем–то убеждать или переубеждать. У него хватало других забот.

– Я им бесполезен! Раненый, я не могу даже копать землю! Они убьют меня! – выкрикнул Граматке. – Я им бесполезен, – повторил он, сникая, – я ничего не умею делать.

«Хоть это понял, уже хорошо», – подумал Юрген вполне доброжелательно.

– Присоединяйтесь к отделению, Йозеф, – сказал он.

– Спасибо, герр обер–фельдфебель, – сказал Граматке. Сказал как нормальный мужчина, без угодничества или насмешки.

Юрген прошел в соседний отсек аэровокзала, где разместился полевой госпиталь. В помещении, похожем на зал ожидания, скопилось множество раненых, они лежали на полу, на испачканных кровью скамьях, полусидели в креслах, откинув головы назад и положив натруженные оружием руки на подлокотники. Это и был зал ожидания: одни ждали перевязки, другие – кружки воды, третьи – решения своей судьбы, все чего–нибудь ждали.

На двери одной из боковых комнат мелом было написано: 570 ВВ , – это был медпункт их батальона. Пахло кровью, антисептиком, немытыми телами. Два сдвинутых конторских стола, накрытые зеленоватой простыней, использовались как один операционный. Лежавшее на нем тело было неожиданно белым, с рыжеватыми волосками. Над телом склонился Клистир, он с сосредоточенным видом копался в развороченной груди.

Ближе к стене, на табуретке, сидел подполковник Фрике. Всегда облаченный с педантичной аккуратностью в военную форму, он выглядел непривычно домашним в одних кальсонах. Его руки были заложены за голову, как будто он сдавался в плен санитару, бинтовавшему ему грудь.

– Скользнуло по ребрам, – сказал Фрике, перехватив взгляд Юргена, – царапина. Моему старому приятелю больше досталось, придется списать. Жаль.

Фрике с сожалением посмотрел на распяленный на спинке стула китель. Левый бок был изодран в клочья. Осколок, заключил Юрген.

– Не царапина, – Юрген широко улыбнулся, он был рад, что с командиром все обошлось, – медвежья ласка.

– Вы это так называете? – с неожиданным интересом спросил Фрике. – В наше время мы говорили: промах Амура. – Он задумался, наморщил лоб. – Да, точно, если с левой стороны, то промах Амура, а с правой… Нет, не помню. А вот это – сквозняк, – он качнул головой в сторону операционного стола.

– Сквозняк – он во все времена сквозняк, – сказал Юрген.

– Форточка – это, – форточка, – раздраженно проскрипел Клистер, – говорил я ему: иди впереди солдат, и в награду Бог пошлет тебе чистенькое, аккуратное сквозное ранение, загляденье, а не ранение, заштопаю, будешь как новенький, даже лучше, потому что комиссованный.

Юрген тем временем пригляделся к раненому. Это был командир третьей роты, его фамилии Юрген не помнил, не стоил он того. Офицеры презирали его за трусость, было непонятно, как он ухитрился дослужиться до капитана. У них были на этот счет свои соображения, за это они презирали его еще больше. Солдаты его ненавидели за беспрестанные придирки и бессмысленную безжалостность в бою. Возможно, они были отбросами общества и подонками, как честил их капитан, но не считали это достаточным основанием для того, чтобы гнать их толпой на вражеские пулеметы.

– Он боялся получить пулю в спину, – раздался голос Вортенберга.

– Помолчите, Карл, вы мешаете мне работать, – сказала фрау Лебовски.

Она зашивала рваную рану на лице Вортенберга.

– Ну вот, будет почти незаметно. – Она откинулась чуть назад, с удовлетворением рассматривая результат своих трудов, потом залепила рану большим куском пластыря.

– Фрау Лебовски, как вас понимать? – шутливо воскликнул Вортенберг. – То – шрамы украшают мужчину, то – какая очаровательная розочка, то – почти незаметно.

– Не пытайтесь понять женщин, Карл, мы сами себя не понимаем. Все зависит от настроения и освещения. Вот с вашим шрамчиком…

– Обер–фельдфебель Вольф!

– Я, герр подполковник! – обернулся Юрген к Фрике.

– Разыщите лейтенанта Ферстера. Передайте ему мой приказ, что он назначен командиром третьей роты. Совсем не осталось офицеров! – досадливо сказал он. – А вы, Вольф, принимайте взвод.

– Есть, – без всякого энтузиазма сказал Юрген. – Взвод… – протянул он. – Едва на отделение наберется.

– Наберется? – вскинул глаза Фрике.

Юрген пожал плечами.

* * *

Он стоял, куря уже третью или четвертую сигарету, и смотрел в сторону летного поля, где регулярно вспыхивали яркие разрывы – русских забрасывали минами из минометов.

«Сутки продержались, – подумал Юрген, – продержались, в сущности, в безнадежной ситуации». Ровное летное поле с длинным зданием аэровокзала с одного края и полуразрушенной диспетчерской башней, возвышающейся, как Альпы, представилось Германией. Отряд в центре, окруженный со всех сторон, беспрестанно обстреливаемый, истекающий кровью, превратился в Берлин. «Они, похоже, не собираются прекращать сопротивление. Так и надо! – подумал Юрген. – Силы противника истощаются, еще быстрее падает его дух при столкновении с таким упорством. – У него были веские основания для такого заключения, они и были этим самым противником. – Еще не все потеряно, – взбодрил он себя, – у нас еще есть шанс. Мы еще поборемся!» – продолжал накручивать себя Юрген.

– Успели поужинать, Юрген?

– Так точно, герр подполковник.

– Следуйте за мной.

Грудь Фрике облегал новый китель, застегнутый на все пуговицы. Он был затянут и подтянут, как всегда.

– Отдано нам на разграбление, – пошутил он, распахивая дверь.

– Что тут грабить? – ворчливо сказал Юрген.

Это был склад боеприпасов. У одной стены громоздились штабели артиллерийских снарядов, у другой сиротливо жались деревянные ящики с гранатами и матово поблескивали цинковые ящики с патронами. Их было по десятку, не больше.

– А вот пулеметы и фаустпатроны! – с энтузиазмом рыночной торговки воскликнул Фрике.

– Пулеметы – это хорошо, – сказал Юрген.

– Организуйте раздачу оружия и боеприпасов, – приказал Фрике, – вы единственный унтер–офицер, кто не ранен и держится на ногах. Таблетку хотите? – Он протянул пузырек.

– Спасибо. – Юрген вытряхнул таблетку первитина [93]93
  Метамфетамин, который использовался в немецкой армии как стимулирующее средство.


[Закрыть]и немедленно проглотил ее – как бы он иначе держался на ногах? – Позвольте взять несколько про запас.

– Конечно, Юрген, только не увлекайтесь.

К рассвету они были готовы: раны перевязаны, оружие проверено, почищено и смазано, подсумки и ранцы забиты боеприпасами – они ничего не оставили на складе, определен состав новых отделений и взводов, командиры назначены. Все были готовы. Эсэсовцы возобновили атаки на отряд, занявший летное поле. Русские пытались форсировать канал и деблокировать свою группу в аэропорту. «И ведь деблокируют», – подумал Юрген. Мысль эта, как ни странно, подняла дух. Вот так же на помощь им придут свежие части, обещанные фюрером. Ведь должны быть резервы, черт побери! Не бывает такого, чтобы не было резервов, эти умники из Генштаба не умеют воевать по–другому.

Они сидели в импровизированной казарме и ждали приказа. Юргену не надо было выглядывать наружу, чтобы понять, что там происходит, ему вполне хватало звуков. Остальным, впрочем, тоже. Даже малышу Дитеру, который как пристал к ним на Зееловских высотах, так уж и не отстал. Вчера он прошел настоящее боевое крещение и был очень горд собой. Сейчас он с видом знатока комментировал доносившиеся до них звуки разрывов снарядов и перестрелки и спорил с Фридрихом, куда их пошлют: к каналу или на летное поле. Они были самыми молодыми среди них, Дитер и Фридрих, потому и спорили. «Старики» сидели молча, они не хотели тратить энергию не то что на бесполезный спор, но даже на размышления. Куда прикажут, туда и пойдут.

В помещение ввалился Штульдреер, весь вывалявшийся в грязи и какой–то прокопченный, отыскал взглядом Юргена, подошел, тяжело опустился рядом.

– Русские смяли нас, – сказал он, отдышавшись. – Они переправились через канал в другом месте и ударили вдоль набережной. Они обошли нас с фланга, – добавил он немного извиняющимся голосом.

– Обычное дело, – сказал Юрген.

– На этой войне – да, – сказал Штульдреер, – это другая война.

– Вам виднее. Я другой не знаю. Но вы молодцы, вы долго держались, сутки на этой войне – это долго.

– В Бресте мы продержались тридцать два часа, – вставил Красавчик, – но это была крепость.

– У нас тоже была крепость, – сказал Штульдреер, – мы не пустили русских, как они ни старались, но они обошли нас с фланга. Я с вами, можно? У меня больше нет части, у меня больше нет товарищей, – он едва не плакал, славный старик, – кроме вас.

Юрген сочувственно похлопал его по плечу, сказал преувеличенно бодрым тоном:

– Рады принять вас в наши ряды, ефрейтор, нам нужны опытные солдаты.

В дверях появился подполковник Фрике.

– Батальон! Внимание! Пятиминутная готовность! Выступаем!

– Вы слышали: выступаем, – назидательно сказал Красавчик Фридриху с Дитером. – Чего спорили? Не туда и не сюда, а бог знает куда. С начальством всегда так, никогда не угадаешь, что у него на уме. Подрастете – поймете.

Они уже тронулись в путь, когда увидели фрау Лебовски. Она семенила от отсека госпиталя, обвешанная медицинскими сумками, обеими руками она сжимала тяжелый чемодан, который подбрасывала коленом на каждом шаге.

– Фрау Лебовски, – сказал ей Фрике, – вам следует остаться в госпитале, с ранеными.

– Там остались доктор Клистер и два санитара, этого более чем достаточно.

– Лейтенант Лебовски! – прикрикнул Фрике.

– Мой друг, – сказала она спокойно, – я не в том возрасте, чтобы безразлично терпеть изнасилование толпой грязных азиатов. Я пойду с вами и пойду до конца.

«Изнасилуют, это как пить дать», – подумал Юрген. Половина их батальона с радостью бы изнасиловала фрау Лебовски, невзирая ни на какой возраст, подай она только знак. Впрочем, некоторым и подавала. Она была доброй женщиной, фрау Лебовски. Он подошел и взял чемодан из ее рук.

– Спасибо, Юрген, – сказала она и добавила невпопад. – Вы, наверно, очень скучаете по своей девочке…

– Батальон! Шагом марш! – скомандовал Фрике.

Они шли краем аэропорта, держась под прикрытием невероятно длинного, чуть изогнутого здания аэровокзала, потом – сильно обрезанных, густых деревьев. Впереди виднелись высокие дома городских кварталов.

– Я там каждую подворотню знаю, – возбужденно говорил Штульдреер, – держитесь меня, парни, со мной не пропадете.

Alles war wie in Warschau

Все было как в Варшаве. За тем небольшим отличием, что они теперь играли роль поляков, а русские осваивали их роль. Последнее обстоятельство переворачивало ситуацию в их пользу, ведь у них был богатый опыт, которого не было у русских, пока те еще освоятся, а они уже знают назубок и наперед все уловки, что защищающихся, что нападающих. И вообще, воспоминания о Варшаве настраивали на оптимистический лад: как солдаты, они были лучше поляков и никак не хуже русских, поляки продержались против них два месяца, Юрген не видел причин, почему они могут выступить хуже. Несколько недель – и мы еще посмотрим, кому придется держаться!

Все было как в Варшаве: простреливаемые насквозь улицы; сплошной ряд пяти–и шестиэтажных домов; пустые квартиры, в которые они заходили как к себе домой; мальчишки с яркими эмблемами, шныряющие по улице с оружием, которое они едва могли нести; молоденькие, четырнадцати–пятнадцатилетние девушки в военной форме, полученной на складе СС, которые неведомым образом пробирались в дом, громко требовали, чтобы им дали пострелять, что они умеют, а потом в минуты короткого затишья валились на спину на пол и раздвигали ноги; стрельба прямой наводкой по домам, так что снаряды прошивали дом насквозь, как шило мягкую кожу: летящие из окон цветочные горшки, гранаты, тела; русские, шедшие на штурм каждого дома как бойцы бригады Дирлевангера, с той же яростью и тем же пренебрежением к собственной и чужой жизни; и снова русские, грабящие по горячим следам захваченные дома, с той лишь разницей, что в Варшаве на них была военная форма с рунами СС, а в Берлине – с пятиконечными звездами.

* * *

Свой первый дом им пришлось занимать с боем. Им попался упорный, вооруженный до зубов противник.

– Наша сторона – левая, ваша сторона – правая, – в который раз повторял Фрике какой–то майор. – Наша сторона – нечетная, ваша сторона – четная, такова диспозиция, у меня на руках приказ, подписанный… – Он тряс перед лицом Фрике какими–то бумажками.

– У меня своя диспозиция, – отвечал Фрике, – я не желаю оказаться лицом к лицу с противником, который займет дом на противоположной стороне улицы и начнет расстреливать моих солдат с расстояния в тридцать метров. А это неизбежно случится, если вы отступите, не выдержав удара.

– Почему это мы отступим, а не вы отступите? – кипятился майор.

– Потому что мои солдаты никогда не отступают, они знают, что я прикажу немедленно расстрелять любого, кто сделает хоть один шаг назад без приказа. – Он немного преувеличивал, подполковник Фрике, но он уже стал выходить из себя. – Они выполнят любой мой приказ, они сами расстреляют любого, кто будет путаться под ногами у их командира с какими–то там диспозициями! Обер–фельдфебель Вольф!

– Есть! Этого или автора диспозиции? – спросил Юрген и крепко сжал зубы, чтобы не рассмеяться в лицо этому майоришке.

– Очистить территорию! – уточнил приказ Фрике.

Они оттеснили конкурентов, те не сильно сопротивлялись.

– Ну и рожу ты смастерил – зверь! – шепнул Юргену Красавчик. – Этот майор как глянул, так сразу в штаны наложил. Куда ему до того русского генерала… – он осекся под бешеным взглядом товарища. – Все, забыл, случайно вырвалось.

Так они заняли два угловых дома на улице, выходившей на небольшую площадь. Это была хорошая позиция.

– Русские непременно сюда выйдут, тут прямой путь в центральный район, к правительственному кварталу, к рейхсканцелярии, – сказал Штульдреер.

– Спасибо, обнадежили, – сказал Юрген. – Тут чердаки есть?

– Есть, как не быть, и чердаки, и подвалы, все как у людей.

– Пойдемте, посмотрим.

Старик запыхался, поднимаясь по крутым лестницам. «Надо будет его наверху оставить, – подумал Юрген, – хотя какой здесь с него толк?»

Он остановился на последней лестничной площадке, прикинул, где угловая квартира. Рванул на всякий случай на себя ручку двери, та не поддавалась, тогда Юрген, недолго думая, снял автомат с груди и выбил замок тремя прицельными выстрелами. Прошел внутрь квартиры. Точно, угловая. Раздвинул пошире шторы, распахнул окно, выглянул наружу. Площадь как на ладони, вид на улицу тоже ничто не загораживало – отлично.

– Каждая веточка видна! – сказал Штульдреер, выглядывая из–за его плеча. – Я–то в молодости отлично стрелял, мне бы снайпером быть. И рука была твердая, и глазастый! Как орел все видел, а с возрастом еще лучше стало, вдаль что хочешь разгляжу.

– А мушку видите? – спросил Юрген.

– Это которая на винтовке? Вижу, конечно, – сказал Штульдреер, уже не так уверенно.

– Будете снайпером, – сказал Юрген, – так, рамы выбить, пространство у окон освободить.

– Зачем рамы… – начал Штульдреер.

– Чтобы стекла не летели в глаза!

– … выбивать?

– Выбить и скинуть вниз! После атаки русских здесь ничего целого не останется. Хорошо, если стены останутся.

– Но то – русские. А то – своими руками. Имущество все же чужое. – Старик выглядел растерянным.

– Ефрейтор Штульдреер! Выполняйте!

Юрген поднялся на низкий чердак, вылез на крышу, покатую, с высоким каменным парапетом. Крыша соседнего дома была почти на том же уровне, спрыгнуть туда не составляло труда, Юрген обследовал и ее вместе с чердаком, потом вернулся назад. Закурил сигарету, оглянулся по сторонам. В просвете улицы виднелся аэропорт, там шел жаркий бой. С востока доносилась интенсивная артиллерийская стрельба, поднимались клубы дыма от многочисленных пожаров. То же и с запада. Обзор на север закрывало высокое здание, за ним, вдали, налетали волнами русские самолеты, там, должно быть, находились правительственные здания. На северо–западе угадывалось какое–то пустое пространство, за ним клубились черные тучи. «Не дым, – подумал Юрген, – или гроза собирается? Хорошо бы, душно».

Штульдреер уже вполне освоился на новой позиции, в таких делах самое трудное – начать. На столе лежала картошка, несколько пакетов круп, стояли три бутылки вина.

– А то я не знаю, где берлинские хозяйки продукты прячут, – подмигнул он Юргену. – Эх, жаль, ни газа, ни воды, ни электричества, сразу отключили, в нашем–то доме по очереди отключают, отключат, включат, все жить можно. Может быть, хоть вода есть, только напора не хватает. Скажи парням, пусть внизу проверят да сюда принесут. Я бы картошки на всех сварил, хорошо она сейчас пойдет, картошечка!

– Как варить будете? – спросил Юрген.

– Нашел проблему! У нас в доме приноровились костры на балконе разводить. Вот и тут балкон есть, в соседней квартире. Сварим! Была бы вода!

Юрген спустился вниз. Окна цокольного и первого этажа были уже заставлены тяжелой мебелью, лишь в некоторых были оставлены небольшие просветы, как раз для фаустпатрона.

– Отходы есть, – доложил он Фрике, – через двор и через крышу.

– Хорошо, – сказал Фрике и повернулся к Вортенбергу: – Обер–лейтенант, я буду в расположении третьей роты. Держаться до последнего, отход только по моему приказу.

Третья рота – сказано было громко. Народу у них было на две полноценные роты, да и то если считать всех, включая связистов без телефонов, писарей без канцелярии, ездовых без лошадей, артиллеристов без орудий и фрау Лебовски без яиц. Да и роты на большой дом было мало, она растворилась в нем, как ложка сухого молока в ведре воды. Юрген отправил на крышу Красавчика, как самого надежного, и Гартнера, как лучшего стрелка, приказав им взять с собой пулемет и винтовку. Стоило им выйти из строя, как Юрген с ужасом увидел, насколько уменьшился его взвод. В результате третий и четвертый этажи так и остались незанятыми, да и на других у многих окон не было стрелков.

Русские методично разбивали баррикаду с другой стороны площади, их танки один за другим продирались сквозь узкий проезд и выкатывались на площадь, выстраивались в линию, готовясь к следующей атаке. Вдруг в скопище танков ударила огненная стрела, раздался страшный треск, как будто земля раскололась, чтобы поглотить незваных гостей. «Чудо–оружие!» – воскликнул кто–то за спиной Юргена. Да, это было чудо–оружие, оружие Бога – молния. Треснула не земля, а небо, и оттуда хлынули потоки воды.

– На крышу! Все на крышу! – слетел вниз по лестничному пролету крик Штульдреера.

«Только этого нам не хватало!» – думал Юрген, несясь наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

– С кастрюлями и ведрами! – ударил в грудь новый крик, ударил и остановил.

Вода пришлась очень кстати, фляжки у всех давно были пусты, а от хронического недосыпа, еды всухомятку, марша с двойной нагрузкой и оборудования новой позиции пить хотелось ужасно. Вода была чуть кислой на вкус, но Граматке всех уверял, что это даже хорошо, способствует пищеварению. Чтоб он понимал, этот Граматке, была бы пища, а с ее перевариванием у них проблем не будет. И было бы время, чтобы эту пищу съесть. Времени им русские не дали, за одной грозой без промедления ударила другая.

Юрген в этот момент был наверху, в квартире, где обосновался Штульдреер. Он наблюдал оттуда за русскими, утирая пот со лба. Черт, после грозы стало еще хуже, воздух стал тяжелым, липким, вонючим, от него першило в горле и слезились глаза.

– Можно? – с нетерпением в голосе спросил Штульдреер. – Вон из танка их офицер высунулся, рукой машет. Я его враз сниму.

– Без приказа не стрелять, – сказал Юрген. – Пусть думают, что нас здесь нет, пусть подойдут поближе.

Но они были не одни в этом районе. Оттуда–то сбоку выстрелила пушка, снаряд врезался в русский танк, и тут же вся группа пришла в движение. Два танка развернулись и двинулись в сторону немецкой пушки, стреляя на ходу, остальные, перестраиваясь в колонну, устремились к их улице. За ними бежали солдаты, сотни две, прикинул Юрген.

– Есть! Попал! – радостно завопил Штульдреер.

Но Юрген уже несся кубарем вниз. Он занял свое место на втором этаже, осторожно выглянул в окно. До передних танков было не больше семидесяти метров.

– Чего ты ждешь, Фридрих? – спросил он у товарища, пристроившего свой панцершрек на соседнем подоконнике.

– Не дави на психику, командир, – сказал Фридрих и нажал на гашетку.

Граната ударила в основание башни, танк вспыхнул, дернулся и остановился. А Фридрих тем временем уже закреплял на трубе следующую гранату.

– Хорошая работа, Счастливчик, – сказал Юрген.

Он опустился на одно колено, тщательно прицелился в бегущую толпу вражеских солдат и дал длинную очередь. Лиха беда – начало.

Через пятнадцать минут на улице перед их домами горело уже четыре танка. Оставшиеся отползали назад, огрызаясь огнем. Промахнуться было мудрено, каждый их выстрел достигал цели, стены дома содрогались, то там, то тут вскрикивали раненые. А на площади уже разворачивалась батарея гаубиц: две на один дом, две на другой, две нацелены на верхние этажи, две на средние, нижние взяли на себя танки. Они расстреливали их методично, как на стрельбище, казалось, русские артиллеристы соревнуются между собой, кто чаще попадет в окно, во всяком случае, снаряды влетали туда с ужасающей регулярностью, крушили внутренние стены, пробивали потолки.

Юрген отослал всех солдат своего взвода в задние комнаты, оставшись в передних один в качестве наблюдателя. Он лежал под широким мраморным подоконником, укрытый со стороны комнаты старинным дубовым комодом, периодически чуть высовывался, поднимал руку и смотрел в зеркальце на площадь. Русские пошли во вторую атаку, чуть более осторожно, но тем же манером.

– Взвод! Занять места! – крикнул Юрген, силясь перекричать артиллерийскую канонаду.

Фридрих вкатился в комнату со своей трубой, с которой он ни на миг не расставался, быстро выглянул в окно и тут же рухнул на пол. Просвистела пуля, – давно не слышали, впилась в потолок.

– Как остальные? – спросил Юрген.

– Рванули по местам.

– Как дела? – повторил вопрос Юрген.

– Нормально. Почти все живы. Минус три.

– Наши? – Юрген еще не привык к взводу и выделял солдат своего старого отделения, они были своими, они были лучшими.

– Все.

– Отлично.

Юрген прислушивался к шуму танков, оценивая их передвижение. Вот они подъехали к их сгоревшим товарищам, начали объезжать их…

– Начали! – крикнул он, вскочил, прижавшись к стене, и, почти не прицеливаясь, дал очередь.

Это сразу сбило спесь с русских. Думали, что мы уже все! Думали, что возьмете нас голыми руками! А вот хрен вам! Получайте! Юрген стрелял короткими очередями, прижимая русских к земле. Справа раздался один громкий выстрел, второй, загорелся русский танк. Так держать, Фридрих! Мы им еще покажем!

Но танки с возросшим упорством пытались прорваться на улицу. Русские автоматчики залегли и били прицельно по окнам. Казалось, что они заранее договорились, кто в какое окно будет стрелять, Юрген переполз к одному окну, к другому, везде свистели пули, да так, что не высунуться. Но надо. Он поднялся и вновь принялся бить короткими очередями, пока не расстрелял весь магазин.

Потом переместился к другой стороне окна, приподнялся, окинул взглядом дом напротив: как там дела у товарищей из третьей роты? В окне прямо напротив Юргена стоял Фрике и стрелял с рук из пулемета. Юрген впервые с Орловской дуги видел командира батальона в бою. Но обстоятельства того боя стерлись из памяти, остались только воспоминания, как они извлекали Фрике из–под рухнувшего дерева, а потом несли его несколько десятков километров до самого Орла. Да и что он тогда понимал в войне?! Это теперь он мог оценить, кто как сражается. Фрике держался почти образцово, смело, но не безрассудно, ситуацию оценивал быстро, все замечал, вот и Юргена заметил, чуть кивнул головой, стрелял расчетливо и экономно, только гибкости в фигуре не хватало, но это было, наверно, возрастное или сугубо офицерское.

Один русский танк все же дополз до их подъезда и прежде, чем его забросали гранатами, успел два раза выстрелить из пушки по входным дверям. Двери были хорошие, но не такие, чтобы выдержать выстрелы почти в упор. Снаряды разметали баррикаду, которую они сложили за дверями. Ну, теперь жди гостей!

Но русские не спешили врываться в дом, они, похоже, вообще не собирались этого делать. Они возобновили обстрел дома из гаубиц и танков, намереваясь разрушить его до основания. В глубине комнаты в доме напротив появился Фрике, он махал рукой вдоль по улице и что–то кричал. Юрген показал рукой вверх. Фрике несколько раз энергично кивнул головой и пропал.

– Отходим! – крикнул Юрген.

На лестнице он столкнулся с поднимавшимся снизу Вортенбергом.

– Подполковник Фрике передал сигнал об отходе, – доложил Юрген.

– Хорошая новость, Вольф, – с облегчением в голосе сказал Вортенберг, – я только что отдал аналогичный приказ.

Потянуло дымом, это разгоралась мебель, из которой они соорудили баррикаду за входной дверью. Солдаты поспешно поднимались вверх по лестнице.

Юрген обошел все квартиры второго этажа, распахивая двери и криком призывая солдат. Никто не откликался, здесь были только мертвые. Третий этаж был пуст. На четвертом раздавались стоны. Сюда, в задние комнаты одной огромной квартиры, сносили раненых.

Вортенберг полагал, что это самое безопасное место в доме, этому было много причин. Одна из них заключалась в том, что на этом этаже не было немецких солдат. Но русские били по всем окнам, невзирая на то, есть там стрелки или нет. Один из тяжелых снарядов разнес внутреннюю стену и засыпал одну из комнат с ранеными осколками кирпича и металла. Это месиво разбирали два бледных писаря, пытаясь отыскать хоть одного выжившего. Лежавшим в соседней комнате повезло чуть больше, если им вообще повезло. Выстрелы русских пока не достигли их, ими занимались два санитара и фрау Лебовски.

– Командир батальона отдал приказ об отходе, – сказал Юрген, быстро оценив ситуацию, – все уже на крыше.

Как оказалось, не все. За спиной Юргена раздалось громкое топанье. Брейтгаупт, определил Юрген. Если принять, что лицо Брейтгаупта могло выражать эмоции, то сейчас оно выражало легкое беспокойство. При виде Юргена оно вернулось к обычной каменной неподвижности.

Фрау Лебовски закончила бинтовать плечо одному из раненых, завязала аккуратный бантик, поднялась на ноги.

– Я готова, – сказала она.

– Раненые, – нерешительно сказал один из санитаров. – Мы оставим их здесь?

– Да, – жестко ответил Юрген, давая понять, что сейчас нет времени для объяснений и обсуждений.

– Но кто–то должен остаться с ними, – вступил все же в разговор второй санитар, – до прихода русских.

– Не вы, – еще более жестко сказал Юрген, кинув быстрый взгляд на их форму без нашивок, – вы – штрафники, вы не сдадитесь в плен! Эй вы там! – крикнул он писарям. – Быстро сюда! Остаетесь за санитаров, – сказал он представшим перед ним писарям. – При появлении русских – руки вверх и никакой самодеятельности. Это приказ, – добавил он на всякий случай.

Отходить с батальоном, прыгая под огнем по крышам, или ждать появления безжалостных русских в горящем доме было одинаково опасно, смертельно опасно. Им ничего не оставалось, кроме как покорно выполнить приказ. Они не могли даже сбежать, нахождение рядом с ранеными давало им хоть какой–то шанс.