Текст книги "Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)

Потянуло запахом специй. Брейтгаупт повел носом. Эсэсовец заметил, понимающе усмехнулся, вновь запустил руку вниз, повторил операцию.

– Держи, фриц, – сказал он, протягивая открытую банку, – мы добрые. – Он широко улыбнулся.

– Американская, – предупредил Юрген.

– Дареному коню в зубы не смотрят, – сказал Брейтгаупт и взял банку.

«Einem geschenkten Gaul sieht man nicht ins Maul.»

Это сказал Брейтгаупт.

– Вкусно, – сказал Брейтгаупт через какое–то время, – попробуй.

Юрген попробовал. Действительно вкусно. Он вычистил оставшуюся половину банки.

– Тут ночью налетели, как вороны, целая стая, сотня, не меньше. И большие, мы таких и не видали, – рассказывал тем временем Грицко. – Думали, бомбить будут, только потом сообразили, что это ж не Германия, что это англичане своим союзникам–полякам помощь прислали.

– Как долетели–то? – сказал Серега.

– А чё? До Берлина и Дрездена долетают, а до Варшавы не могут? Это им как два пальца обоссать. Тут же все близко.

– Долететь дело нехитрое, – рассмеялся сидевший, – а вот улететь!.. Мы тут парочку сбили (наши сбили, уточнил про себя Юрген), теперь уж не сунутся.

– Да и чё летать? – сказал Грицко. – Тут сам черт не разберет, как и куда сбрасывать груз, чтобы он к бандитам попал. Этот прямо к нам на головы свалился, едва отпрыгнуть успели. И чё делать с этой горой металлолома? – Он ткнул пальцем в сторону. Там навалом лежала гора карабинов неизвестного Юргену образца. – У них патрон нестандартный. Да и тех сбросили на час хорошего боя. Тьфу! Всего прибытку – две коробки тушенки.

– Парашютный шелк у них знатный, – добавил сидевший, – портянок нарезали.

– Все одно лучше нашей фланели ничего нет, – отмахнулся Грицко.

– Это точно, – поддержал разговор Серега, – только где ж ее взять?

– На зачистку пойдешь – добудешь, – сказал Грицко.

Непонятная «зачистка» звучала как припев в веселой песне.

– Эй, туда! – крикнул, вскакивая, сидевший до этого эсэсовец.

Юрген обернулся. В ворота, спотыкаясь на каждом шагу, входила группа из десятка немолодых мужчин интеллигентного вида, в пиджаках и галстуках. Один был в шляпе. Она поминутно падала на землю. Мужчина нагибался, поднимал ее и водружал обратно на голову. Остальные были, вероятно, не такими упорными. Они давно потеряли свои шляпы. Они лишь болезненно вздрагивали, когда следующие за ними охранники били их прикладами, а то и дулами ружей в спины и в бока.

– И вы проходите, – сказал Юргену эсэсовец, – третий этаж. Драй этаж, – он показал три пальца.

Когда–то давно, два или даже четыре дня назад, это был госпиталь. Госпиталь какого–то святого. Имя святого, выведенное лепниной над входом, было стерто разрывом артиллерийского снаряда. От госпиталя остался только морг. Он был во внутреннем дворе. Юрген увидел его, когда выглянул в окно. У стены штабелем в несколько рядов лежали тела. Там и тут белели бинты перевязок. Верхний ряд тел алел свежей кровью. Белое и красное. Возможно, убитые не были бунтовщиками. Но они стали ими.

Угол двора был завален разбитыми кроватями. Их, наверное, выбрасывали из окон с верхних этажей. Теперь окна были предусмотрительно закрыты. Сквозь стекла было видно, как внутри двора студенисто подрагивает тяжелый смрадный воздух.

Юрген отвернулся и быстрым шагом направился к двери, возле которой застыл охранник в эсэсовской форме с одним «кубарём» в петлице. Охранник окинул их внимательным взглядом, показал жестом, чтобы они закинули автоматы на спину. Юрген усмехнулся про себя: какие предосторожности! Но автомат закинул и вошел в распахнутую охранником дверь.

Это был кабинет. Три высоких окна были заложены на треть высоты мешками с песком. У среднего окна стоял резной двухтумбовый стол. За ним сидел мужчина в черной эсэсовской форме с серебряными витыми погонами и тремя серебряными дубовыми листьями на обеих петлицах. На левом кармане кителя висел Железный крест. На столе у правой руки лежала фуражка с большой кокардой. На высокой тулье раскинул крылья орел. Мужчина был немолод. Аккуратно причесанные волосы, пухловатые щеки, тяжелые верхние веки, наплывающие на глаза. Тяжел был и взгляд, который он вперил в вошедших.

Юрген невольно подтянулся, встал по стойке «смирно», четко отдал честь.

– Господин генерал! – Юрген плохо разбирался в знаках отличия СС, поэтому выбрал «генерала». С «генералом» не промахнешься, особенно если обращаешься к полковнику или как там у них в СС. – Ефрейтор 570–го ударно–испытательного батальона Юрген Вольф. Рядовой Брейтгаупт. – Юрген повел головой в сторону Брейтгаупта, избавляя его от представления. – Сопровождаем подполковника Фрике, начальника сборного лагеря испытательных батальонов вермахта. Проводим рекогносцировку.

Кажется, он сказал все ключевые слова. Юрген замолчал.

– Продолжайте, – сказал мужчина, – расскажите, откуда вы, как добрались, что видели, как к нам попали.

Несколько недоумевая, Юрген приступил к докладу. Генерал слушал очень внимательно, покачивая иногда головой. Потом он вдруг рассмеялся.

– Не о том говоришь, солдат! – сказал он на чистейшем русском языке. – Я тебя просил рассказать, откуда ты, а ты мне какие–то байки травишь. Да я и сам догадался! У тебя среднерусский акцент. Но ты немец, это факт. Выходит: поволжский немец. И пару словечек ты употребил старых, так в Германии уже давно не говорят. Ну что? Прав я?

Тренировка у подъезда не пропала даром. Юрген даже не вздрогнул, услышав русскую речь. Продолжал стоять истуканом.

– Не хочешь говорить, черт с тобой! – сказал генерал по–немецки и вновь перешел на русский. – Да будь кем угодно! Русский, украинец, немец, поляк – мне все равно! Хоть вообще не говори по–немецки. Хоть не сражайся за Германию. Лишь бы сражался против большевиков!

Последнее он говорил не для Юргена. У него были другие слушатели. За длинным столом у стены сидели, развалившись, несколько офицеров в эсэсовской форме. Стол был плотно заставлен бутылками с вином и водкой, фарфоровыми блюдами с мясом и зеленью, высокими фужерами и старинными кубками. Этими кубками офицеры и принялись стучать по столу, громко приветствуя слова своего главаря: «Да! Любо! Смерть жидам!» Во все стороны летели брызги вина и слюны.

– Где мед, там и мухи, – шепнул Юргену Брейтгаупт.

«Auf dem schönsten Fleisch sitzen gern Fliegen.»

Это сказал Брейтгаупт.

Вдруг что–то ударило Юргена по голени. Он обернулся. Мимо него прокатился низенький круглый мужчина, для которого, как видно, не нашлось формы по размеру, кроме каски и сапог. Нарукавная повязка была повязана поверх какой–то шерстяной кофты, возможно, и женской, но мужчине она была точно по фигуре. Повязка была красной. Черная свастика была нарисована в белом круге. В руках мужчина волок два объемистых мешка. Он тяжело дышал.

– Вот, Бронислав Владиславович, сберкассу взяли, – сказал мужчина, обращаясь к генералу.

«Это не Дирлевангер, – сообразил Юрген, – это как бишь его? Каминский!» – вспомнил он.

– Неужели поляки не успели разграбить?! – всплеснул руками Каминский, это был действительно он.

– Да, конечно, разграбили, – сказал толстяк, – поляки – известные воры!

Он поперхнулся, наклонился и принялся развязывать узлы на мешках.

– Орел да Кромы – первые воры! – смеясь, сказал Каминский. К удивлению Юргена, он не вспылил и не оскорбился. – А кто у нас тут орловские?

– Мы! – радостно закричала компания за столом.

– Орлы, – довольно сказал Каминский.

– Да куда местным до наших медвежатников, – рискнул высунуться толстяк, – сейф открыть не смогли. Плевое дело!

Он наконец развязал узлы. Залез внутрь мешка обеими руками, вынул груду перевязанных пачек рейхсмарок, вывалил на стол.

– Резаная бумага, – пренебрежительно отмахнулся Каминский. – Тоже, конечно, сгодится на первое время. На какое–то время, – многозначительно протянул он. – А вот это что–то поинтереснее! – встрепенулся он.

Мимо Юргена протопал еще один солдат. У него в руках тоже было два мешка. В них что–то позвякивало. Солдат водрузил мешки на стол, растянул затянутые горла.

– Полностью зачистили три шестиэтажных дома на соседней улице, – доложил солдат.

– Полностью?

– С десяток хозяев сюда доставили, авось вспомнят еще что–нибудь. А остальных – полностью.

– Проблемы были?

– Какие проблемы? Дети, старики, женщины… Мужчины хлипче женщин, даром что в штанах. Хоть бы кто взбрыкнул. А то даже скучно.

– Это всё? – спросил Каминский, вороша рукой в мешке. Он достал перстень с большим зеленым камнем, поднял его вверх, повертел на свету, удовлетворенно кивнул. – Натуральный.

– Все ваше, – ответил солдат. – Парни свою долю взяли, как договаривались.

– В следующий раз всё принеси, – сказал Каминский, – я вам сам долю отделю. Не обижу, вы же знаете.

– Знаем, Бронислав Владиславович, – расплылся в улыбке солдат.

– Ты еще здесь? – спросил Каминский, переводя взгляд на Юргена. Тот стоял не шелохнувшись. Каминский перешел на немецкий. – Пригласи ко мне вашего командира.

– Zu Befehl, Herr General! [50]50
  Слушаюсь, господин генерал! (нем.).


[Закрыть]

Юрген вскинул руку к каске, четко повернулся и, печатая шаг, вышел из комнаты. Уф, выдохнул он в коридоре. Он бросил взгляд в окно. Во дворе лицом к кирпичной стене, прижавшись к ней поднятыми руками, стояли несколько мужчин в цивильной одежде. Они были похожи на тех мужчин, которых провели мимо Юргена внизу. Возможно, это были те самые хозяева из домов на соседней улице. Двое эсэсовцев обшаривали их карманы. Еще двое били ногами мужчину, извивавшегося на земле. Когда Юрген с Брейтгауптом вышли из арки, ведущей во внутренний двор, донеслись глухие звуки винтовочных выстрелов.

– Это не Дирлевангер, – доложил Юрген Фрике, – это Каминский. Он приглашает вас к себе.

– И как он тебе показался? – спросил Фрике.

«Он не поляк, и не немец, и не русский, он просто сволочь, большая сволочь». Вот что хотел сказать Юрген. Но он слишком долго подбирал слова. Его неожиданно опередил Брейтгаупт:

– Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют.

«Kleine Diebe hängt man, große läßt man laufen.»

Это сказал Брейтгаупт.

В который раз Юрген с удивлением посмотрел на него: ай да Брейтгаупт! В самую точку! Фрике этой аттестации тоже оказалось достаточно. Он направился к зданию, взяв с собой фельдфебеля Грауэра и Ульмера. Юргена он оставил с товарищами. Юрген был бесконечно признателен ему за это.

– РОНА – это Русская освободительная народная армия, – сказал Фрике Вортенбергу после своего возвращения. – Здесь одни русские. 1700 штыков. Какой кошмар!

Фрике надолго замолчал. Он немного рассказал для почти двухчасового отсутствия.

– И кого они здесь освобождают? – спросил Вортенберг, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Себя, только себя, – ответил Фрике, – тут сплошь добровольцы, которые примкнули к Каминскому еще в России. Они отступают вместе с нашими частями. Им нет хода назад. Руководство СС решило использовать в Варшаве их опыт борьбы с партизанами в России. Но тут не Россия! И они ведут себя тут так, как, наверное, никогда бы не вели себя на родине. Тут для них всё чужое, все – враги. Они не делают различия между бунтовщиками и лояльным нам населением. Они косят всех подряд и в первую очередь мирное население как самое беззащитное. Своими действиями они не столько уничтожают бунтовщиков, сколько увеличивают их число. Хуже всего, что они носят немецкую форму. Они дискредитируют честь немецкой армии! Немецкого народа! – возмущенно воскликнул он.

Постепенно Фрике успокоился и разговорился:

– Этот Каминский – весьма неординарная личность, с ним интересно беседовать. У него прекрасный немецкий язык. Впрочем, это неудивительно, ведь его мать была немкой.

Все солдаты, включая Брейтгаупта, дружно кивнули. Да, чему уж тут удивляться, если его мать была немкой. У них у всех матери были немками. И они все говорили на немецком. Это не стоило им ни малейших усилий.

– Отец у него был, естественно, поляк, но родился Каминский в Российской империи. Во время большевистского переворота он был студентом политехнического института в их столице, Санкт–Петербурге. Он не нашел ничего лучшего, как пойти добровольцем в Красную армию, чтобы воевать против немецких, а затем и польских войск. И еще он вступил в партию большевиков. После окончания службы в армии он закончил прерванную учебу в институте и в течение десяти лет работал инженером–технологом на химических предприятиях.

– Весьма достойная профессия для штатского человека, – заметил Вортенберг.

– Несомненно! Затем в его жизни все изменилось. В 1935 году его исключили из партии за критику большевистских коллективных хозяйств, а в 37–м арестовали и предали суду за принадлежность к некоей экономической школе. Его называли: враг народа. Как интересно! Все как у нас. Включая трудовое перевоспитание. Его он проходил на спиртовом заводе все в той же должности инженера–технолога. Перед самой войной он был освобожден и отправлен на поселение в Орловскую область.

«Врет он, этот генерал. – подумал Юрген, – в России ссылают на поселение в Сибирь, или Казахстан, или куда еще подальше». Других нестыковок в рассказе Фрике о Каминском он не заметил.

– Собственно, с этого и начался наш неформальный разговор, – сказал Фрике. – После обсуждения диспозиции Каминский спросил, где мне довелось воевать. В числе прочего я назвал Орловскую дугу, где получил серьезные ранения и едва не попал в лапы к партизанам. Тогда меня спасли и вынесли на своих плечах присутствующие здесь ефрейтор Вольф, рядовые Хюбшман и Брейтгаупт. Я чрезвычайно благодарен им за это, – сказал Фрике и улыбнулся Юргену.

Фрике говорил это для обер–лейтенанта Вортенберга, фельдфебеля Грауэра и новых солдат батальона, чтобы явить им пример достойного поведения в бою. Юргену было это приятно. Он улыбнулся в ответ Фрике. Брейтгаупт тоже ощерил зубы, и ему было приятно. Красавчик шарил рукой слева от себя. Вероятно, он искал клаксон, чтобы просигналить что–нибудь задорное в честь их командира и всего их батальона. Но клаксона не было. Это был «майбах», но не тот, к которому привык Красавчик.

– Но вернемся к Каминскому. Он тут же отреагировал на мои слова, сказав, что если бы я попал в его район, то мне нечего было бы опасаться и мне была бы оказана самая квалифицированная медицинская помощь. Оказывается, он был обер–бургомистром большого округа в Орловской области. Очень большого. По его словам, под его управлением находилась территория, сопоставимая с воеводством в Польше или землей в Германии. Он назвал Саксонию, но я думаю, что это сильное преувеличение, хотя в России все возможно. Самое удивительное, что это был не просто округ, а самоуправляемый округ. Немецкая администрация отдала все бразды правления в руки русских. Для поддержания порядка в округе была создана уже упомянутая РОНА. Им удалось даже вывести партизан! Раньше в округе случалось от 40 до 60 нападений партизан в месяц, а к лету 43–го года, когда наш батальон прибыл в те места, партизанские налеты сошли на нет.

– Не думаю, что дело было только в деятельности вооруженных формирований РОНА. Каминский проводил здравую внутреннюю политику и пользовался полной поддержкой гражданского населения. Конечно, я знаю это только с его слов, но ведь и слов достаточно, чтобы понять умонастроение человека. Ликвидация большевистских коллективных хозяйств и раздача земли крестьянам в частную собственность, развитие местной промышленности, запрещение самогоноварения, создание сельских школ и больниц, ремонт дорог и мостов, защита имущества и жизни граждан. Что это как не создание нормальных условий жизни для населения? Как не попытка привнести немецкий порядок на русскую землю?

– И как долго простоял этот порядок? – спросил Вортенберг.

– Долго. Полтора года. Для немецкого порядка нужны немцы. Ушли мы – рухнул порядок. Естественно, что вместе с нами вынуждена была отойти и бригада Каминского. Вот вам отличие отрядов самообороны от регулярной армии: стоит этим самооборонцам ступить за границы своего округа, своей земли, как они превращаются в толпу наемников – насильников и мародеров.

– Каков поп, таков и приход, – сказал Брейтгаупт.

«Wie der Herr, so's Gescherr.»

Это сказал Брейтгаупт.

– Верно, – кивнул головой Фрике, – этот Каминский – подонок. – Фрике никогда не позволил бы себе такого высказывания о немецком генерале вермахта, тем более в присутствии нижних чинов. Но речь шла о бригаденфюрере СС и русском, несмотря на мать–немку и отца–поляка. – Природный ум, дар администратора, военные таланты в его случае ничего не значат, скорее наоборот. Умный подонок нанесет стократный ущерб. Будь моя воля, я бы таких, как этот Каминский, на пушечный выстрел не подпускал к немецкой армии. А уж коли вышла такая промашка, постарался бы от него побыстрее избавиться.

– Боюсь, герр подполковник, что таким образом вы бы лишь ускорили новую встречу с Каминским, – сказал Юрген, подмигивая другим солдатам, – ведь он мог бы попасть в наш батальон.

– О! – сказал Фрике и задумался. – Да, такое вполне могло бы случиться, – мечтательно произнес он и воскликнул: – Я определил бы рядового Каминского в ваше отделение, ефрейтор Вольф!

– Рад стараться, герр подполковник! – закричал Юрген.

Солдаты весело рассмеялись. Им нужна была разрядка. Собственно, ради этого Юрген и устроил эту маленькую интермедию. А подполковник Фрике удачно подыграл ему. Они все лучше понимали друг друга.

– Вот, черт! – Красавчик ударил по тормозам. – Ну и страшилище!

Они выглянули из бронетранспортера. Перед ними была небольшая площадь. Она была оцеплена солдатами в немецкой форме без каких–либо бело–красных опознавательных знаков. Посередине площади на гусеничном шасси и бронированном лафете смотрела в небо труба диаметром не менее метра и длиной в три человеческих роста. Это было нетрудно определить, потому что вокруг суетилось с десяток артиллеристов. Они казались пигмеями.

– Малыш «Циу», – сказал рядовой Целлер.

– Ты с ним знаком? – спросил Красавчик.

– А то! Заткните уши! Малыш сейчас пукнет!

Они не замедлили последовать этому совету. Артиллеристы порскнули в разные стороны. Цепь пехоты подалась назад. Из трубы вырвалось что–то большое и черное, полетело тяжело и медленно вперед и вверх, но невысоко и недалеко, зависло на мгновение в небе и ухнуло вниз. Юрген почувствовал, как ему сначала ударило по барабанным перепонкам, а потом по ногам, когда бронетранспортер подпрыгнул как пушинка от далекого разрыва.

– Славный малыш, – сказал Красавчик. – А ползунки–то у него от «тигра».

– 126 тонн, иначе нельзя, – небрежно сказал Целлер.

– Продолжайте, – приказал Фрике. Он никогда прежде не видел такой установки.

Целлер расцвел. Наконец–то он был в центре внимания. Наконец–то его знания и опыт пригодились. У него уже начал развиваться комплекс неполноценности, потому что в батальоне он считался экспертом всего лишь по потере мелкого военного имущества. Какие–то желторотые новобранцы глубокомысленно рассуждали о злонамеренном подрыве боеспособности части, о подготовке к совершению государственной измены, о саботаже и диверсиях, об изнасилованиях, в конце концов, а он, боевой офицер, отвоевавший три года на Восточном фронте, не смел вставить ни слова!

– Перед вами самоходная мортира калибра 600 миллиметров образца 1940 года, способная выпускать снаряды весом до четырех тонн на расстояние до четырех километров, – так несколько скованно и официально начал он свой рассказ. – Всего было выпущено шесть таких установок и им по традиции были присвоены личные имена: Адам, Ева, Один, Тор, Локи и вот – Циу.

– Их где–нибудь использовали в боевых условиях? – подхлестнул рассказчика Фрике.

– Конечно. Едва ли не с первого дня войны на Восточном фронте. Из них бомбардировали хорошо известную нам Брестскую крепость.

– Видели мы там одну огромную воронку, – сказал Юрген, – нам объяснили, что это воронка от полуторатонной авиабомбы.

– Нет, это скорее всего малыш «Адам» постарался. Он сделал целых шестнадцать выстрелов. А «Еву» заклинило при первом же, – хихикнул Целлер.

– С баб чего брать? – сказал Красавчик. – У них вечно заклинивает в самый неподходящий момент.

– Лично я наблюдал действие «Тора» и «Одина» под Львовом. Точнее, одного «Тора», он сделал четыре выстрела. А «Один» потерял гусеницу, ему было не до стрельбы.

– Мало того, что одноглазый, [51]51
  Согласно германо–скандинавской мифологии верховный бог Один был слеп на один глаз.


[Закрыть]так еще и хромой, – заметил Красавчик, ему лишь бы побалагурить.

– Его подковали и отправили вместе с Тором под Севастополь, там они хорошо поработали.

– Ну это когда было! – сказал Фрике. – А после этого?

– Я не слышал, – упавшим голосом сказал Целлер.

– Я тоже, – подбодрил его Фрике. – Значит, ничего больше и не было. Хюбшман! Трогайтесь! Мы не будем ждать здесь следующего выстрела. Фельдфебель Грауэр! Следите за маршрутом по карте!

Грауэр и так поминутно сверялся с планом города, на котором нетвердой рукой кого–то из заместителей Каминского была проведена извилистая карандашная линия. Один раз эта линия вывела их прямиком на засаду повстанцев. Они рассеяли их пулеметным огнем. Это была мелочь, о которой не стоило говорить.

Еще они увидели воочию результат деятельности малыша «Циу». Это ни с чем нельзя было спутать. Снаряд пошел в крышу дома и прошиб все этажи до подвала, где и разорвался. Они немного поспорили, сколько этажей было в доме, четыре или пять, потому что от них ничего не осталось. Соседние дома, стоявшие в блоке, тоже завалились внутрь, следующие пошли трещинами. Около них суетились какие–то люди, пытавшиеся вытащить наружу хоть какой–нибудь скарб. Этим людям было не до проезжавших мимо немцев. Они тоже не стали обращать на них внимание.

* * *

Штаб Дирлевангена также располагался в госпитале.

– У них, в СС, это наверное в уставе записано, – сварливо заметил Фрике, окидывая взглядом здание госпиталя. – Святой Станислав, – прочитал он надпись над входом, – он не помог полякам.

Записано или не записано, но выбор именно госпиталей был вполне обоснован. Так рассудил Юрген. Они всегда несколько отставали от окружающих домов, что облегчало организацию обороны. Он в последнее время так привык обороняться, что думал в первую очередь об этом. Широкие коридоры, большие комнаты, туалеты, душевые, опять же кровати – все это легко превращалось в казарму. И медпункт с персоналом под рукой, это никогда не бывает лишним. Вероятно, надо было еще обдумать то, куда девать больных, лежавших до этого в госпитале. Юргену просто не хватило на это времени.

Навстречу ему, широко раскинув руки, шагал Штейнхауэр. Они обнялись как старые друзья.

– Привет портовым!

Это был Эрвин. Они похлопали друг друга по плечам.

– Штрафник штрафника видит издалека! – донесся возглас Брейтгаупта.

Его земляк–тюрингец только мычал от радости.

«Gleiche Brüder, gleiche Kappen.»

Это сказал Брейтгаупт.

Юрген представил друзей подошедшему подполковнику Фрике. Тот пожал им руки. Да, они были эсэсовцы и браконьеры, но, черт подери, это были первые немцы, которых они встретили за день.

– Пойдемте к Стар… – Штейнхауэр запнулся. – Извините. К командиру бригады СС–штандартенфюреру Дирлевангеру! Он будет рад вас приветствовать. Я так думаю, – добавил он. – Вы первое подразделение вермахта, которое прибыло к нам за все последние дни. – Штейнхауэр наклонился к Юргену и тихо сказал: – Это мы все время заходили в гости к вермахту. Прорвав предварительно кольцо поляков. Они тут все в первый же день обложили.

Они шли по лестницам и коридорам, с наслаждением вслушиваясь в звучавшую со всех сторон немецкую речь. Вдруг Юрген услышал какие–то странные крики. Он не смог бы воспроизвести их при всем желании – у него гортань была устроена не так. Крики шли снаружи. Он подошел к окну. Здесь тоже было подобие внутреннего двора – пространство между двумя крыльями здания госпиталя. Через него тянулась длинная вереница людей, преимущественно мужчин. Они стояли на коленях со связанными за спиной руками. Бело–красные повязки на их рукавах образовывали ровную линию, как след от накапавшего с ложки малинового варенья на льняной скатерти. Мимо шеренги двигались фигуры в форме вермахта. Их лица были темными на фоне серых кителей. В руках у них блестели длинные кинжалы. То один, то другой из них подходил к стоявшему на коленях, хватал его левой рукой за волосы, закидывал голову назад, резким движением перерезал горло и отпихивал тело от себя. При этом все они издавали те самые гортанные крики, привлекшие внимание Юргена.

– Дикие люди, – донесся спокойный голос Штейнхауэра. Он стоял рядом и через плечо Юргена смотрел в окно. – Это азеры. Они с Кавказа, с гор. Мы не дошли до их земли, так они поднялись и сами пришли к нам. Они добровольцы. Служат в вермахте.

Юрген стоял молча, смотря вниз на солдат в немецкой форме. Каски на их головах походили на бараньи пастушьи шапки. Они резали поляков как овец.

– Звери, – сказал он наконец.

– Озвереешь тут! – немедленно откликнулся Штейнхауэр. – Эти служили в охранном полку вермахта, состоявшем сплошь из их соплеменников. В день начала восстания один из батальонов их полка оставался в казармах на Кошиковой улице. Их окружили. После нескольких часов перестрелки поляки предложили им сдаться, обещая свободный проход при условии добровольной сдачи оружия. Они ссылались на Женевскую конвенцию. Эти дети гор ничего не слышали ни о каких конвенциях, они поверили честному слову польского шляхтича. Они вышли из казарм с поднятыми руками. И тогда поляки перерезали всем им глотки. Натурально. У них тогда было мало патронов. Вот теперь эти и мстят, у них такой обычай. А что глотки режут, так это тоже дань обычаю. С патронами у нас проблем нет.

– А почему они у вас?

– Потому что чистоплюи из вермахта боялись быть замаранными в неизбежной резне, – криво усмехнулся Штейнхауэр, – и потому что в этой ситуации с ними мог справиться только Дирлевангер. Эти его боятся. И уважают.

– А он уважает их обычаи, – сказал Юрген.

– Без этого нельзя. У нас кого только не было.

В мае вдруг одна за другой стали прибывать маршевые роты с мусульманами. Знаешь, кто такие мусульмане? – Юрген кивнул. – Ну да, конечно, ты же их только что видел. Они жизнь белорусов и вообще всех иванов ни во что не ставили, убийство за богоугодное дело считали, это им их бог так говорит. Были и другие части добровольцев с Кавказа, не мусульман, но внешне точь–в–точь. Там было столько национальностей, что сам черт голову сломит. Запомнить и разобраться в них мог только Старик. Рота латышей была. Даже шесть испанцев было, добровольцев из ихней «Синей дивизии». Дивизия к вермахту приписана, а они к нам попросились, они были много наслышаны о Дирлевангере.

«Так уж и попросились, – усмехнулся про себя Юрген, – штрафники, поди».

– Да, я слышал, что он отличился в Испании, – сказал он вслух.

– Ефрейтор Вольф! – донесся грозный окрик.

Юрген поспешил на зов, который, судя по недовольному виду Фрике, был не первым. Ну, засмотрелся, заболтался, с кем не бывает. Готов искупить кровью.

Они вошли в просторную залу, где размещался штаб Дирлевангера. Она напоминала больше немецкую пивную. Сдвинутые столы были заставлены бутылками и кружками, высились горы мяса и хлеба, нарезанных крупными ломтями, большие миски с квашеной капустой были обложены кругами польской копченой колбасы. Вокруг столов плотно сидели солдаты в эсэсовской форме, они жадно ели и пили. Как заметил потом Юрген, солдаты за столом не засиживались. Этим, наверное, и была обусловлена жадность еды и питья. Поел, попил и – на службу, в бой!

Как привязанные сидели лишь унтера и офицеры за несколькими столами у боковой стены. Они принимали донесения, делали какие–то отметки в разложенных перед ними бумагах и картах, отдавали приказы. Иногда они подходили к Дирлевангеру, что–то в свою очередь докладывали ему и выслушивали короткие приказы.

Дирлевангера Юрген узнал сразу, хотя ни разу не видел его. Он сидел во главе самого протяженного из столов. Широкие залысины удлиняли и без того высокий лоб. Большие, как очки мотоциклиста, глазницы глубоко запали. Чисто выбритые щеки были натянуты на скулах, как кожа на барабане. Короткая щетка усиков накрывала тонкие губы. Квадратный подбородок лежал на Рыцарском кресте, тот еще на одном кресте.

– Рад видеть вас, подполковник, – сказал Дирлевангер, поднимаясь.

Фрике пожал протянутую руку. Исполнилась мечта его юности, но он не выглядел счастливым. Он уже не считал это рукопожатие великой честью, вообще никакой честью. Но он был вежливый человек, подполковник Фрике.

– Прошу к столу, подполковник. – Дирлевангер сделал широкий гостеприимный жест. – Полагаю, вы проголодались. В Варшаве негде поесть, кроме как у нас. Приглашение касается, конечно, и ваших подчиненных. Бравые парни! – Он окинул их всех быстрым цепким взглядом. – Располагайтесь и ни в чем себе не отказывайте. У нас хорошие фуражиры.

– Пойдем. – Штейнхауэр потянул Юргена за рукав.

Обернувшись, Юрген с удивлением обнаружил, что один из столов полностью освободили для них. Они с Красавчиком сели рядом со Штейнхауэром.

– Перекусим! – возбужденно сказал тот и, ловко открыв пол–литровую бутылку с коричневатой жидкостью, в которой плавали стебельки травы, разлил ее в три кружки. – Будем!

– Будем! – откликнулись Юрген с Красавчиком.

Они со стуком сдвинули кружки. Выпили до дна.

Приятное тепло наполнило пустой желудок.

– Хороша! – сказал Красавчик, прочитал вслух надпись на этикетке: – Zubrovka – Цубровка.

– По–польски читается: зубровка, – сказал Юрген.

– Так бы и писали!

Но им было не до филологических споров. Закусив квашеной капустой, они навалились на хлеб и мясо. Утолив первый голод, Юрген посмотрел в сторону командирского стола. Дирлевангер разливал вторую бутылку. Разливал на двоих.

– Голодные, а морды гладкие, – сказал Штейнхауэр, – отъелись немного после похода?

– Отъелись и отоспались, – ответил Юрген, – в родной лагерь шли. И приняли как родных.

– Повезло. А мы, представь, какой круг сделали: из Варшавы в Нойхаммер, это за Бреслау, оттуда в Восточную Пруссию, почти к Северному морю, а потом обратно в Варшаву. И все это в четыре дня!

– Самолетами, что ли? – Красавчик даже присвистнул от удивления.

– Только самолетов не хватало – все остальное было. Да и тут не отоспишься. И не отъешься. Вы не смотрите, что столы от еды ломятся, я с утра ничего не ел. Не до того. – Он потянулся за очередным куском. – Третий день на кладбище!

– Это как? – одновременно недоуменно спросили Юрген с Красавчиком.

– Бандиты там засели, вытесняем. Анекдот: завоевываем кладбище! – Штейнхауэр не смеялся. – Никогда не приходилось?

– Да мы все время воюем на кладбище, – сказал Юрген. – Закапываем убитых товарищей и – продолжаем воевать, стоя на их могилах. Иногда и закапывать не успеваем. Тогда стоим на телах.