Текст книги "Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

Еще через день, с наступлением темноты, они были буквально оглушены ревом многочисленных громкоговорителей, установленных напротив их позиций. После бравурной музыки зазвучали пропагандистские речи на подозрительно правильном немецком языке. Говорившие представлялись членами комитета «Свободная Германия», созданного из немецких военнопленных.

– Предатели Зейдлица, – сквозь зубы сказал Фрике. – Эх, Зейдлиц, Зейдлиц… А какой генерал был!

Солдатская молва быстро превратила пропагандистов в «армию Зейдлица». Но качели тогда еще не сильно отошли от верхней точки, так что это было истолковано в их пользу – видно, плохи у русских дела с резервами, если они вынуждены привлекать части из немецких военнопленных. Каждый прислушивался к себе – стрелять в соотечественников не хотелось. Тем менее вероятно, что те будут стрелять в нас, следовал неопровержимый вывод. Они перейдут на нашу сторону при первой возможности, ведь это же наши немецкие парни!

Единственно, что напрягало, – так это урчание танковых двигателей, которое пробивалось даже сквозь грохот громкоговорителей. Русские перебрасывали танки и другую тяжелую технику на расширенный плацдарм. Танков, судя по не прекращающемуся всю ночь урчанию, было много.

Das war unerwartet nicht

Это не было неожиданным. То есть Юрген этого, конечно, не ожидал, не готовился внутренне, не прокручивал в голове возможные варианты и детали, он вообще об этом не думал. И тем не менее, когда это случилось, он нисколько не удивился.

Он сидел в укрытии на переднем скате холма, почти у самой вершины. Его обустроили артиллеристы для корректировщиков огня. Пока корректировать было нечего и артиллеристы не возражали, тогда Юрген по ночам располагался здесь для наблюдения. После отъезда Эльзы он назначил сам себя в полуночную смену, против правил без напарника, чтобы побыть одному, и каждую ночь приходил сюда, часто задерживаясь дольше положенного срока. Здесь был широкий обзор и хорошая слышимость. Он часами сидел и всматривался в русские позиции – не мелькнет ли огонек, не блеснет ли штык, не прокатится ли по земле подозрительная темная волна. А в ту ночь он еще и обеспокоенно вслушивался в урчание танковых моторов.

Из–за спины, с обратного ската холма, доносились еще одни непривычные звуки, это переговаривались солдаты. Юрген давно скомандовал отбой, но из всего отделения спать завалился один лишь Брейтгаупт, его ничем нельзя было пронять, он мог спать в любой ситуации. У всех остальных сна не было ни в одном глазу, они все больше заводили себя разговорами о грядущем контрнаступлении под канонаду пропагандистских залпов русских немцев.

Юрген чуть пригнулся, щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Кто–то вошел в укрытие, опустился рядом на лавку.

– Привет, Юрка, – раздался голос из далекого детства.

– Привет, Ули, – сказал Юрген. Он глубоко затянулся, выпустил струйку дыма и только после этого спросил: – Как ты меня нашел?

– Спросил у твоих солдат, где фельдфебель Юрген Вольф. Они показали. И посоветовали по–дружески не беспокоить тебя, ты этого не любишь, можешь и в глаз дать, – с усмешкой сказал Ули.

– Наряд вне очереди, если попусту, – проворчал Юрген.

– Они сказали: два. А ты уже, оказывается, обер–фельдфебель. На какой ерунде можно было погореть! – рассмеялся он и, спохватившись, но все равно иронично: – Поздравляю!

– А ты – капитан?

– Майор.

– Наш обер–лейтенант так и подумал.

– Это такой высокий симпатичный парень?

– Он предлагал тебя расстрелять.

– Симпатичный парень, – повторил Ули.

– Как ты меня нашел? – еще раз задал свой вопрос Юрген.

– Это было просто. Мы знаем расположение всех ваших частей, а уж о перемещении знаменитого 570–го ударно–испытательного батальона приказано докладывать лично командующему фронтом, – брат подкалывал Юргена, как в детстве. – Это было просто, – повторил Ули, такая у него была манера разговора, ее Юрген тоже помнил, – вы, штрафники, всегда на передовой, даже идти далеко не надо.

– А ты, как я успел заметить, всегда за передовой.

– Это с какой стороны посмотреть. С нашей – за.

– С вашей, – искаженным эхом отозвался Юрген. Тему «ваши – наши» обсуждать не хотелось, тут можно было разругаться вдрызг. Этого тоже не хотелось. – Как ты меня узнал? – спросил Юрген.

– Логика. Возраст, фраза в конце, сказанная на чистом русском, бессмысленная со всех точек зрения помощь в побеге. Со всех, кроме одной. Совокупность фактов могла иметь только одно объяснение, и это объяснение следовало принять за истину, какой бы невероятной она ни казалась. Элементарная логика.

Юрген ощутил легкое разочарование, даже обиду. Конечно, если бы брат сказал что–нибудь о зове крови, он бы посмеялся над этим, но холодная «логика» была еще хуже. Смех, как ни крути, лучше разочарования и обиды.

– Для проверки я по нашим каналам запросил материалы из личного дела отца, – продолжал между тем Ули, – уж месяц как получил. Вот, посмотри.

Он вложил что–то в руку Юргену. Фотография, определил тот на ощупь. Щелкнул зажигалкой и тут же затушил огонек. Ему хватило этого мгновения. Эта фотография всегда стояла в рамке на тумбочке у кровати матери. Мать, отец и посередине он, Юрген: отец держит руку на его плече, отец был высоким, а он, Юрген, всегда маленьким, в мать. Это была, наверно, последняя фотография отца, вскоре его арестовали, и едва ли не единственная, где они были сняты втроем, во всяком случае, других Юрген никогда не видел.

Теперь Ули щелкнул зажигалкой, осветил фотографию.

– Какой волчонок! – ласково сказал Ули. – Ты совсем не изменился. Тебя легко было узнать.

Юрген смотрел на себя, пятнадцатилетнего. Он себя не узнавал.

– Ты огонек–то притуши или хотя бы опусти пониже, – сказал он, – а то словишь ненароком пулю от своих. – И, ворчливо: – Развели снайперов.

– Какие снайперы! – усмехнулся Ули. – Не видно ни зги. Спят без задних ног.

Но зажигалку все же загасил. Юрген задрал голову вверх. На чистом небосводе слабо прорисовывался тонкий серпик луны, мерцали звезды. «Дрянь погода, – подумал Юрген, – завтра с утра жди бомбежки. Ну, хоть отосплюсь».

– Ты, помнится, танкистом был, – сказал он.

– Был. Попытался стать. Мне всегда техника нравилась, вот и подал в танковое. То есть сначала в летное, но по росту не прошел, – слишком высокий. В танке мне тоже было тесновато, но – взяли. Да и танки тогда были – смешно вспомнить! – Он действительно рассмеялся. – Техника техникой, но как я сейчас понимаю, в танковое я подался, лишь бы наперекор отцу сделать, по–своему. Он ведь против был, у него свои планы были о моей военной карьере, все убеждал меня… Чем больше убеждал, тем крепче у меня было желание сделать наоборот. У нас с отцом всегда так выходило, сколько себя помню. Он как приедет, так уже через час за ремень хватается, так я его доставал. Драл меня нещадно, к дисциплине и послушанию приучал, да все без толку. Это ты у нас был пай–мальчиком, всегда папу–маму слушал, если бы не я, вырос рохля рохлей.

У Юргена были совсем другие воспоминания о детских годах, прямо противоположные, но он промолчал.

– Но от судьбы не уйдешь, – продолжал Ули, – все равно в разведке оказался, пусть и армейской. Как у нас говорят, яблочко от яблони недалеко падает. – Он остановился, осекшись.

– У нас говорят: не от яблони, а от дерева, – сказал Юрген после едва заметной паузы.

– Правда?

– У меня есть товарищ, он только пословицами и изъясняется, он говорит: от дерева.

Они немного поговорили о нюансах языка, заинтересованно и горячо, как будто не было сейчас темы важнее. Они, поддерживая друг друга, убегали прочь от скользкой темы. Ули, расслабленный воспоминаниями, сболтнул лишнего, так ему показалось. Юргена информация об отце не то чтобы сильно поразила, в глубине души он был готов к чему–нибудь эдакому, это был один из возможных вариантов, которые подспудно крутились в его голове. Но ее нужно было хорошенько обдумать, наедине, не сейчас. Расспрашивать же брата было бесполезно, наврет ведь в три короба по их шпионскому обыкновению, только хуже будет. Уж лучше о языке, тут и думать не надо, знай себе говори, это выходило само собой.

– Ты стал настоящим немцем, – сказал Ули, – немецким немцем.

– А ты стал русским, – уколол все же брата Юрген и уточнил, чтобы совсем без иллюзий, – русским русским.

– Ну вот и поговорили, – весело сказал Ули, он нисколько не обиделся, это было хуже всего.

– Поговорили, – сказал Юрген. – А ты зачем заходил?

– Горазд ты вопросы задавать, – усмехнулся Ули. – Уж насколько я люблю задавать разные вопросы, но до тебя мне далеко. Да ты и в детстве был такой. Отбою не было от твоих как да почему. Как же ты меня доставал!

– Ты зачем заходил? – повторил свой вопрос Юрген.

– Настойчивый… Да просто так, шел мимо, дай, думаю, зайду, проведаю братишку, посмотрю, как ему служится, узнаю, не обижают ли товарищи, по шее им надаю, если что не так. Они мне много чего рассказали, как я понял, моя помощь не требуется. Да! Ценную информацию получил, брат, оказывается, уже обер–фельдфебель, скоро фельдмаршалом будет.

– А больше тебе никакой информации не было нужно?

– От них и тебя – нет! – рассмеялся Ули. – Сам могу поделиться. – Голос его посерьезнел. – В ближайшие дни мы начнем большое наступление…

– Тоже мне новость! – хмыкнул Юрген, но внутри у него екнуло.

– Полагаю все же, что для тебя и твоих товарищей это – новость, причем неприятная. А вот для вашего командования и всей берлинской камарильи…

– Только не надо пропаганды! – вновь прервал брата Юрген. – Свои–то надоели, а тут еще ваши – бла–бла–бла с самого вечера. Спать не дают! И за вашей передислокацией следить, – добавил он. Знай наших! Мы тоже не лыком шиты!

– Хорошо, – согласился Ули, – только факты. В предстоящей операции будут задействованы два с половиной миллиона человек, больше сорока тысяч орудий и минометов, больше шести тысяч танков и самоходных орудий, семь с половиной тысяч самолетов. Это, к слову сказать, больше, чем было у Германии в начале войны с СССР. Оставим в стороне качество вооружений, которое неизмеримо выросло с тех пор и у нас, и у вас. Главное – то, что вся эта мощь будет сосредоточена на существенно меньшем участке фронта. Ты просто представь длину западной границы СССР и сравни с этой одерской поймой. Тут, напротив ваших позиций, на каждом километре фронта стоит по двести семьдесят стволов, не винтовочных, не автоматных – орудийных. Осадная артиллерия, гаубицы, тяжелые минометы, «Катюши».

– Под всем этим бывали, – протянул Юрген. Хотел, чтобы вышло пренебрежительно, но и сам понял, что не вышло. Воспоминания были не из приятных, так сразу не скажешь, от чего хуже. От обстоятельств зависело. В чистом поле страшнее простого пулемета ничего нет.

– На складах семь миллионов снарядов, по несколько штук на брата, вашего брата. Жалеть, как понимаешь, не будут, ни снарядов, ни вас.

– Зачем ты мне это говоришь? Думаешь, что у меня поджилки затрясутся или что я побегу в плен сдаваться.

– Не думаю, – сказал Ули.

Сказал без заминки, уверенно и искренне, отметил Юрген. Уважает, знать. Приятно.

– Зашел к тебе просто так, повидаться, – продолжал Ули, – и говорю тоже просто так, для сведения. Чтобы ты представлял ситуацию. Чтобы без фанатизма.

– Все мы на фронте под Богом ходим, – сказал Юрген.

– Это верно. Но некоторые еще и испытывают его терпение, нарываются, проявляют бессмысленное геройство в безнадежном положении. Будет обидно, если ты погибнешь не за понюх табака в самом конце войны. А матери так и больно. О матери подумай, – вернул он Юргену старый должок. – Она тебя больше всех любила. – В его голосе неожиданно прозвучали нотки застарелой, детской обиды.

– Вспомнил о матери… – сказал Юрген.

– Я о ней никогда не забывал. А, ладно! Идти пора. Заболтались мы с тобой, а меня командование ждет.

Ули порывисто встал. Юрген разглядел, что он одет в полевую форму Вермахта, только петлицы не были видны под камуфляжной курткой.

– Там внизу посты, – сказал Юрген, – мои парни, в частности, стоят. Они глазастые и стреляют хорошо.

– Сюда прошел и туда пройду, первый раз, что ли? – отмахнулся Ули.

– А своих не боишься? Одежка у тебя неподходящая.

– Они предупреждены. Да и пропуск у меня есть.

– Опять какая–нибудь липовая бумажка за подкладкой зашита?

– Бумажка – вещь опасная. У меня носовой платок имеется. – Он достал из кармана тряпицу, сшитую из трех полос, черной, белой и красной.

– Вроде как флаг, – сказал Юрген.

– Флаг и есть, флаг ненацистской свободной Германии.

– Уже и флаг есть, ну–ну, – сказал Юрген. Тут в голове защелкнуло воспоминание. – Постой, ты что, у Зейдлица?

– Зейдлиц! – возмутился Ули. – Пустышка, никакого правильного понимания будущего Германии. Пруссак, одно слово. Да и все вы, немцы… Служаки твердолобые… Некоторые, конечно, проникаются, но – болтуны. Вон, вещают, – он махнул рукой в сторону русских позиций. – Я по другой части. Ты что, не понял?

– Понял. Чего уж тут не понять.

– Ну, ладно. Бывай! Даст Бог, встретимся еще.

– На свете чего только не бывает, – протянул Юрген, – может быть, и встретимся, хорошо бы, не в бою.

Так они и расстались, не обнявшись, не пожав руки. Они были, как ни крути, противниками, в первую очередь противниками, а уж потом братьями.

* * *

– Разрешите обратиться, герр подполковник!

– Что–нибудь чрезвычайное, обер–фельдфебель Вольф?

Юрген примчался в штабной блиндаж еще до утреннего построения. Фрике едва успел побриться и теперь вытирал лицо влажным полотенцем.

– Имею предчувствие, что русские в ближайшие дни перейдут в наступление на нашем участке фронте.

– С каких это пор мы стали доверять предчувствиям? – Фрике улыбнулся, но как–то печально.

– Всегда доверяли, герр подполковник, только предчувствию и доверяли, – сказал Юрген абсолютно серьезно, этим утром он не был настроен шутить и поддерживать шутку.

– Что ж, не скрою, что у меня тоже есть предчувствие, что русские в ближайшие дни нанесут на нашем участке фронта упреждающий удар, чтобы сорвать наше контрнаступление.

– Завтра–послезавтра.

– Да, сегодня уже поздно, – Фрике посмотрел на часы, – половина седьмого. Они начнут завтра. Возможно, послезавтра.

– В три или четыре часа утра, как обычно.

Фрике не стал утруждать себя выражением согласия. Они уже настолько хорошо понимали друг друга, что общались в телеграфном стиле, обходясь без лишних слов.

– Основания? – спросил Фрике.

– Всю ночь с южного плацдарма доносился шум танковых двигателей. В пять часов утра противник после короткой артподготовки предпринял атаку с северного плацдарма.

– Откуда такие сведения? – Фрике подошел к двери блиндажа, открыл ее, даже поднялся на несколько ступенек вверх. – Я ничего не слышу.

– Солдатское радио, герр подполковник. Распространяется быстрее звука, – сказал Юрген и деловито продолжил: – Атака больше похожа на разведку боем или отвлекающий удар. На нашем участке фронта противник не предпринимает никаких действий. Тишина. Подозрительно.

– Мертвая тишина. Прекращены все радиопереговоры. Это не подозрительно, а однозначно. Русский фельдмаршал Жуков ударит именно здесь, он не будет повторять план охвата с флангов. Он использовал его в последней операции на Висле, такой повтор против правил военного искусства. Ваши предложения?

– Прошу вашего разрешения отправиться этой ночью в разведку на позиции противника.

– Выполняйте! Этой ночью мы потеряли две группы разведчиков. Третья вернулась ни с чем. Сегодня они повторят попытку, но ваша помощь лишней не будет. Нам нужен «язык», хороший «язык», сегодня ночью. На рассвете может быть уже поздно. Удачи!

Выйдя из штабного блиндажа, Юрген остановился в нерешительности. Куда пойти – к интендантам или к врачам? В санитарном отделении он не был с отъезда Эльзы, нехорошо получалось, ведь они были так добры к ней. Он завернул к врачам. Они все были в сборе, сидели за столом и пили утренний кофе: главный батальонный лепила обер–лейтенант Клистер, которого солдаты за глаза называли, естественно, Клистиром, фрау Лебовски и десять санитаров.

– Юрген, как дела у Эльзы, она уже добралась до места? – спросила фрау Лебовски вместо приветствия. До появления Эльзы она была единственной женщиной в батальоне. Ей было далеко за сорок, и она ко всем обращалась по имени, игнорируя фамилии и звания. Она была абсолютно невоенным человеком, Юрген даже подозревал, что она не знает, какие погоны носит на плечах. Она была лейтенантом.

– А она разве вам не написала? – притворно удивился Юрген. Он выждал короткую паузу, лелея надежду. Никакой реакции. – Да, добралась, все хорошо, – бодрым голосом сказал он. – Спасибо за заботу, фрау Лебовски. – К ней все обращались по–граждански.

– У вас какое–нибудь дело? – спросил Клистир, он не терпел пустых разговоров.

– Мне нужен небольшой кусок красной материи, совсем небольшой, – Юрген показал руками, какой, – я подумал, вдруг у вас есть.

– Заходи через три дня, когда начнется контрнаступление, красного будет завались, – хохотнул один из санитаров, кажется, его звали Лео.

Фрау Лебовски посмотрела на него с немым укором, потом повернулась к Юргену.

– Кажется, у меня есть то, что вам нужно, – сказала она, – пойдемте, посмотрим.

У нее полчемодана было забито тряпками, совершенно ненужными, на взгляд Юргена, какими–то лоскутами, лентами, бантами, тесьмой, рюшами и розочками. Но в этой свалке быстро нашелся подходящий кусок красной материи.

– А зачем она вам нужна? – спросила фрау Лебовски.

Пришлось рассказать. Все равно бы не отстала – она была по–граждански любопытна.

– Черный, белый и красный, – задумчиво произнесла фрау Лебовски, – очень оригинальное сочетание цветов, впрочем, где–то я его уже видела. – Она сказала это безразличным тоном, но глаза ее лукаво поблескивали. – Я сейчас сама сошью, что вам нужно, у меня это лучше получится и не займет много времени. Присаживайтесь, Юрген, выпейте пока чашечку кофе.

Она сделала все, как надо, не спросив последовательности цветов. «Прокололись, фрау Лебовски», – усмехнулся про себя Юрген.

У блиндажа его отделения рвал и метал Ферстер.

– А вот и Вольф, герр лейтенант, – преувеличенно громко сказал Красавчик, заметив приближающегося Юргена. – Говорил же я вам, что его вызвали в штаб батальона.

Красавчик понятия не имел, куда делся Юрген, но скормил командиру взвода убедительную версию и успел предупредить об этом товарища. Красавчик – он был опытным солдатом. Был тот далеко не частый случай, когда придуманная история соответствовала действительности.

– Приказ подполковника Фрике, – коротко сказал Юрген Ферстеру и продолжил, больше для солдат: – Приказано ночью провести разведку силами группы из двух человек.

Солдаты на это никак не отреагировали. Возбуждение, царившее прошедшим вечером и ночью, сменилось вялостью и апатией. «Еще один день безрезультатного ожидания приказа о контрнаступлении, еще одна бессонная ночь, и они будут никакие», – подумал Юрген. Лишь Красавчик молодцевато подтянулся и сделал шаг в направлении Юргена, ненавязчиво намекая… Нет, остановил его взглядом Юрген. Почему? Красавчик вопросительно поднял брови. Юрген опустил взгляд на грудь Красавчика. Грудь колыхнулась с легкой обидой: я в полном порядке! Нет, повторил Юрген. Он перевел взгляд на Брейтгаупта. Его каменное лицо являло готовность идти куда угодно по приказу товарища и тем более вместе с ним. Он, как и все остальные, не сомневался, что одним из разведчиков будет командир отделения. «Старина Брейтгаупт!..» – подумал Юрген. Этой мгновенной задержки хватило предательскому языку, который вдруг выговорил:

– Клинк.

Правильный выбор, тут же подхватило сознание, Клинк – ловкий парень и уже мотался к русским траншеям. Юрген неохотно согласился.

– Клинк, ко мне, – сказал он, – Целлер – за старшего.

Дальше началась рутина: проверка и подгонка оружия и одежды; посещение саперного взвода для уточнения карты минных полей – саперы постоянно что–то там улучшали и, как крестьяне по весне, спешили посадить в землю каждую доставленную им мину; короткие соболезнования разведчикам и дотошные расспросы об обстоятельствах их неудачного ночного рейда; многочасовое сидение в выдвинутом далеко вперед гнезде наблюдателей и дотошное разглядывание в бинокль нейтральной полосы и передней линии русских позиций.

До них было неблизко, около полутора километров. По слухам, в районе плацдармов расстояние между немецкими и русскими траншеями было не больше ста метров, здесь же после захвата кюстринского коридора русские почти не продвинулись по ровной, топкой, лишенной растительности и насквозь простреливаемой равнине. Шедшая чуть поодаль дорога была разбита, разрывы артиллерийских снарядов обтесали некогда высокую насыпь, превратив ее в череду островерхих кочек, между которыми в глубоких воронках, как в болотных окнах, стояла вода.

В тот день Юрген успел даже поспать часа три, приказав разбудить себя, когда начнет смеркаться. Это был последний спокойный сон перед самым длинным днем его жизни, который тянулся четыреста пятьдесят часов, если считать по меркам мирного времени.

* * *

До русских позиций они добирались почти час. «Сюда бы надувную лодку», – подумал Юрген, во второй раз соскальзывая в воронку и погружаясь по пояс в воду. Надувная лодка была бы в самый раз. То, что в свете дня представлялось землей со слежавшейся прошлогодней травой и редкими круглыми прудиками, обернулось сплошным топким болотом, редкими стали участки более или менее твердой земли, в которую не проваливались сапоги, но и они были покрыты тонким слоем воды.

Но в остальном все было нормально. Выбранные Юргеном ориентиры достаточно четко прорисовывались на фоне сероватого неба, едва подсвеченного молодой луной, и вывели их точно в намеченное место между двумя русскими секретами, тем, на который напоролись вчера их батальонные разведчики, и другим, засеченным Юргеном днем. Прогал между постами был метров пятьдесят, они легко в него просочились. Уже из–за спины донеслась беспечная болтовня двух русских.

– Тоже мне секрет! – хмыкнул Клинк.

Юрген не глядя врезал ему локтем по ребрам: молчи и тихо радуйся.

Они подползли к первой траншее, полежали пять минут, прислушиваясь. Там никого не было, на это Юрген и рассчитывал. Он вернулся на несколько метров назад, к одиноко стоявшему кусту, приподнялся, «сфотографировал» их собственную высоту и беззвучно надломил три нижние ветки, чтобы не промахнуться случайно на обратном пути.

Потом они спустились в траншею и спокойно переоделись. Завернули слишком приметные каски и изгвазданные грязью маскировочные балахоны и засунули их в холщовые заплечные мешки, которые вполне могли сойти за русские сидора. Туда же отправили и автоматы. Клинк был даже рад этому, он больше полагался на свой нож. Натянули поверх толстых свитеров новые камуфляжные балахоны. Под свитерами у них были форменные кители. Перед выходом Клинк долго недоумевал, зачем нужны кители, в одних свитерах было намного удобнее. «Мы разведчики, солдаты, а не шпионы», – сказал ему Юрген, а Красавчик доходчиво объяснил, как это различие выражается в последствиях. «Понял», – сказал тогда Клинк и непроизвольно потер шею рукой. Этот жест он повторил и сейчас. Нервничает, отметил Юрген, излишне нервничает, это не Брейтгаупт. Эх!

Он достал тряпицу, сшитую фрау Лебовски. Досадливо подумал, что не выяснил у брата, как ее полагается носить. Пришлось нацепить привычным манером, как нарукавную повязку. Девственно белая полоса на предплечье бросалась в глаза. Юрген натянул на нее короткий рукав камуфляжного балахона. Можно было двигаться дальше.

Они уже давно шли поверху, постепенно углубляясь в позиции русских. Последние сомнения исчезли – до наступления остались считанные часы. Дело было даже не в обилии военной техники и солдат, выдвинутых на передний край, а в той характерной смеси фаталистического спокойствия и напряженной суеты, которая предшествует наступлению.

Спокойствие демонстрировали солдаты, которым скоро предстояло идти в бой. Их тут было излишне много для имевшихся укрытий, поэтому они устроились кто как горазд, лежали, завернувшись в плащ–палатки, на каждом, сколько–нибудь сухом клочке земли сидели кучками, привалившись спинами друг к другу, и – спали. Спали безмятежным крепким сном, дружно храпя. Точно так же спали сейчас солдаты на немецких позициях. Перед самым выходом Юрген слышал, как Ферстер скомандовал отбой, на три часа раньше обычного срока. Это был такой же безошибочный сигнал, как крик «Тревога» ранним утром. Но солдаты, обычно вступавшие в живую дискуссию по куда меньшим поводам, на этот раз молча отправились спать. Чего попусту обсуждать очевидное и неизбежное, лучше хорошо выспаться перед завтрашним боем. Они мгновенно заснули, и безмятежность их сна объяснялась уверенностью, что уж этой–то ночью ничего плохого с ними не случится, – все, чему суждено произойти, случится на рассвете.

А вокруг и часто над ними, перешагивая через спящих солдат, суетились офицеры, техники, представители других вспомогательных частей. Подтягивали, смазывали, тащили, складывали, переставляли, теряли и искали пропавшее, пересчитывали и громко требовали недостающее. Все были заняты своим делом и на других обращали внимание только для того, чтобы обругать за то, что мешаются под ногами, или отдать очередное приказание, если попавший под ноги оказывался вдруг подчиненным.

Вскоре Юрген с Клинком шагали по русским позициям не таясь, нацепив лишь маски сосредоточенной деловитости и кидая быстрые взгляды по сторонам. Юрген даже отвлекся на постороннюю мысль о том, что ведь что–то похожее происходит даже в обычное время и в их батальоне, – то–то брат гулял по их расположению, как по собственному двору. Это им, командирам, казалось, что все находится в порядке и в полном соответствии с уставом, за исключением разных мелочей, вроде расстегнутого воротничка форменной рубашки или плохо вычищенных сапог; плохо вычищенное оружие возводилось в ранг чрезвычайного происшествия со всеми вытекающими. Но они следили только за своими прямыми подчиненными, до остальных им не было дела. Да они их не знали. Вот он, Юрген, знал в других ротах только «стариков», их было не так много с учетом больших потерь в их батальоне. Он даже в лицо знал далеко не всех и никогда не удивлялся, встретив у блиндажа своего отделения незнакомого парня в немецкой форме.

Да, форма… Немецкой форму делали нашивки, петлицы, погоны, сама же она могла быть старой и новой, французской, бельгийской или чешской, формой СС или люфтваффе, в том числе списанной, Вермахта или фольксштурма. У штрафников вообще не было знаков отличия, а у «вольняшек», таких как Юрген, они были часто скрыты под балахонами или водонепроницаемыми накидками.

Юрген внимательно пригляделся к русским – то же самое! Из тридцати попавшихся навстречу солдат ни у кого не было одинаковой формы. Офицерские портупеи с пистолетными кобурами обтягивали солдатские телогрейки, вполне добротные шинели нависали на раздолбаные кирзовые сапоги, плащ–палатки соседствовали с кожаными куртками и овчинными жилетами, но наибольшее разнообразие царило в головных уборах: обилие теплых шапок самого разного фасона указывало на то, что русские, похоже, еще не перешли на летнюю форму одежды.

Все бы ничего, но как выбрать в этой разношерстной толпе подходящего языка? Строевой офицер им был не нужен. Эти ни черта не знают, просто ждут приказа вышестоящего начальства. Они знают даже меньше солдат, которые всегда обмениваются слухами, полученными от солдат других подразделений, и тем, что удалось подслушать из разговоров все тех же офицеров. Лучше всего информированы интенданты и штабные писари, но их на передовой днем с огнем не найдешь. Срочные дела, которые находятся у интендантов в тылу, такой же верный признак грядущей военной операции, как визит высокого начальства.

Земля под ногами стала тверже и пошла немного вверх. На невысоком взгорке стояла большая грузовая машина с высоким и длинным капотом. «Студебекер», так назвал эту машину Красавчик, когда они захватили ее после удачной контратаки под Варшавой вместе с танкистами из дивизии «Викинг». Борта были откинуты, посередине кузова стояло что–то, покрытое маскировочной сеткой, непроглядной в темноте. Угадывалось только, что это что–то круглое и повернуто в сторону немецких позиций. Юргену сразу вспомнился «Малыш Циу», тот тоже стоял на грузовике.

У переднего крыла стояли три фигуры, вдруг они слились в одну, а когда распались, то засветились тремя красноватыми точками, почти сразу упавшими вниз и исчезнувшими. Одна фигура отделилась, произнесла: «Я на двойку. Не спать!» – И двинулась в их сторону. «Похоже, офицер, артиллерист. Но лучше бы проверить», – подумал Юрген, следя за приближающимся мужчиной.

– Гоп–стоп, – шепнул на ухо Клинк.

– Угу, – процедил сквозь зубы Юрген, – по слову «данке».

Они бросились бежать назад по протоптанной дорожке, но за первым же поворотом Клинк юркнул в сторону, растворившись в темноте, а Юрген, пробежав еще метров двадцать, развернулся и неспешно пошел навстречу мужчине.

– Товарищ, сигареты не найдется? – сказал он метра за три.

Мужчина остановился, настороженно посматривая на Юргена. А тот быстро обшарил его взглядом: офицерские сапоги, сдвинутая на затылок круглая шапка без козырька, на плечи наброшена какая–то длиннополая куртка, погоны с тремя или четырьмя маленькими звездочками, на левой стороне груди поблескивает что–то круглое, медаль или орден. В принципе годится. Только чего это он так насторожился?

– Что–то я вас здесь днем не видел, – сказал Юрген обычным своим обер–фельдфебельским тоном, наезд в таких ситуациях – лучшее оружие.

– А, камараден! – почему–то радостным голосом сказал мужчина. – Фраере Дойчланд. [85]85
  Искаженное «Freies Deutschland» (нем.) – «Свободная Германия».


[Закрыть]

Юрген бросил быстрый взгляд на задравшийся рукав камуфляжной накидки, открывшей цветастую повязку. «Понятно. Грамотный попался, еще лучше!» – подумал он.

– Рот фронт! – Юрген выдал проверенное приветствие, известное каждому грамотному русскому.

– То–то я удивился – сигарета! – с улыбкой в голосе сказал мужчина. – Нет у нас сигарет, а вот папиросой камарада с удовольствием угощу. – Он полез в карман за пачкой. – Вы сегодня без работы?

– Да, приказано молчать, – ответил Юрген.

– Вы свое дело сделали, уши фашистам прожужжали и мозги прочистили, а мы теперь их – по глазам!

– Это как? – спросил Юрген.

– Как?! Секрет!

– Понятно. Ничего, недолго осталось. До рассвета. Потерпим.

– Точно! – Офицер достал наконец пачку, сказал с гордостью: – Казбек!

– Данке.

Клинк вырубил его выверенным ударом. Юрген одной рукой подхватил падающее тело, второй – пачку папирос. Сгодится! Сунул ее в карман, потом для надежности еще раз приложился ребром ладони за ухом русского, чтобы не пикнул до самых их позиций, наклонился, поднял свалившуюся шапку, нахлобучил ее на голову Клинку. Тот сразу все понял. Через пару минут он уже стоял в русской куртке с оторванными погонами, а тело русского офицера было обряжено в заляпанный грязью немецкий маскировочный балахон, на голове у него была каска Клинка с крепко затянутым ремешком. Юрген содрал цветную нарукавную повязку – она ему больше была не нужна. Еще раз окинул взглядом Клинка, русского, себя. Все было в порядке. Вперед!