Текст книги "Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

– Какая маневренность!

На этот раз восхищение Красавчика адресовалось «тигру», который ловко развернулся буквально на месте. Но потом он крутанулся еще раз – в него врезался «Т–34», повредив гусеницу.

– Кошмар, – выдохнул Ули Шпигель.

У Юргена для увиденного даже слов не нашлось. У водителя немецкой «тройки», судя по всему, дрогнули нервы, он попытался уйти от лобового удара и вильнул в сторону. Его танк был не такой маневренный, как «тигр», и он заложил пусть и крутой, но все же вираж, и подставил бок другому «Т–34». Тот с ходу врезался в него и опрокинул, как пушинку. Двадцатитонную махину!

Но эта была лишь первая сшибка. Бой продолжался еще несколько часов. В результате иваны потеряли даже больше танков, чем немцы, но поле боя осталось за ними, их было еще больше.

Поздним вечером их выбили с позиций. Они защищались до последнего. «Ни шагу назад!» – приказал майор Фрике. И они держались, отбиваясь от накатывающих вал за валом иванов. Лишь один раз Юрген бросил взгляд в сторону и вверх и понял, что все, хана – иваны скатывались с обратной стороны соседнего холма, немцы там уже отошли на старые позиции. Больше он не смотрел по сторонам и тем более назад, боясь увидеть там заходящих с тылу иванов.

– Отходим! – приказал майор Фрике.

Он тоже все видел, и он не был фанатиком.

– Прикрываю! – первым отозвался Гиллебранд.

– Это не ваше дело, обер–лейтенант! – прикрикнул майор Фрике. – Для этого есть солдаты.

– Нет, мое, – ответил Гиллебранд, – я задержу их, а потом догоню вас. Никто, кроме меня, этого не сделает.

Похоже, он действительно верил в то, что ему это удастся. Он вырвал из рук Дица две последние пулеметные ленты и пополз к подбитому русскому танку, под которым Диц давно обустроил пулеметное гнездо.

– Отходим! – вновь приказал майор Фрике. – Обер–лейтенант Гиллебранд нас прикроет.

Они и сами прикрывали свои спины, отползая все дальше и дальше. И все глуше и глуше стучал пулемет Гиллебранда, потом раздался взрыв гранаты – и пулемет стих. Он был все же смелый парень, обер–лейтенант Гиллебранд, и не прятался за их спинами. Он мог быть их товарищем.

Das war Katastrophe

Это была катастрофа. Пока еще неявная, не проявившаяся в сотнях квадратных километров потерянной территории и названиях оставленных противнику крупных населенных пунктов, искусно ретушируемая словами об упорных боях и спрямлении линии фронта, героической обороне и удачных контратаках, сообщениями о тысячах уничтоженных солдат противника, о десятках сбитых самолетов и подбитых танков. Но эта катастрофа проявлялась чем дальше, тем больше, в разных мелочах, которые еще несколько недель назад были просто невозможны, в нарушениях казавшегося незыблемым немецкого порядка, в поломке винтиков и шестеренок, разрыве приводных ремней, обеспечивающих работу этой отлаженной машины, называемой немецкой армией. Эти мелкие поломки, умножаясь и складываясь, постепенно подводили немецкую армию к краю, за которым обрыв, падение, катастрофа явная и зримая.

Нет, они не побежали, они не бросили оружия, они продолжали сражаться. И нельзя было сказать, что их военный дух сломлен. Просто это был другой дух.

Юрген впервые понял, чем мог быть обусловлен ошеломивший его катастрофический провал Красной армии на первом этапе войны. Понял это на собственном опыте, умноженном опытом его товарищей. Красная армия готовилась к наступательной войне, к войне малой кровью на чужой территории, об этом говорила большевистская пропаганда, эти слова с готовностью подхватывала и раздувала нацистская пропаганда, чтобы лишний раз показать агрессивные устремления Советов и еще больше возбудить дух немецких войск И они первыми нанесли удар, обрушились на противника, не помышлявшего об обороне и не готовившегося к ней, прошлись по нему тяжелым катком. Иванам потребовалось время, чтобы прийти в себя и свыкнуться с мыслью, что воевать придется большой кровью и на своей территории. Это было непросто.

Вот и им было непросто. Они готовились к наступлению, они готовили себя для наступления, они шли в наступление, упорно пытаясь взломать оборону противника. Юрген не думал о победе. Его, как и многих его товарищей, вела вперед лишь надежда, что с разгромом противника закончится весь этот кошмар, кошмар войны, и чем быстрее они разгромят противника, тем больше у них шансов выжить. Эта надежда питала их дух.

Но вот они остановились, а потом стали медленно отходить назад, упорно цепляясь за каждую траншею, за каждую высоту, за каждый клочок земли. Они не были готовы к этому. И этому не было видно ни конца ни краю. Надежда умерла. Ее сменило отчаяние. Оно отныне питало их упорство, их дух. Это был другой дух.

Воспоминания Юргена о тех кошмарных трех неделях были под стать ситуации. В них отсутствовали стройность и порядок, когда события выстраиваются в цепочку и можно проследить их начало, развитие и конец. Вместо этого в памяти остались отдельные картинки, вырванные из контекста времени и пространства и объединенные лишь общими персонажами, которых становилось все меньше и меньше.

Вот большое село. Они продержались в нем пять дней. Когда их батальон подошел к селу, он насчитывал семьдесят два человека. Покинуло село тридцать пять.

Они там были не одни. В селе размещался штаб пехотной дивизии и штаб танкового полка и несколько тысяч солдат. В нем было все подготовлено для долгой обороны. Несколько линий траншей опоясывали село, все улицы были изрыты ходами сообщения, в подвалах домов были оборудованы огневые точки, зенитные орудия смотрели в небо.

Вот только их там не ждали. Штрафники были никому не нужны. Командир дивизии генерал фон Шнейдер категорически отказался брать их под свое крыло и отдавать какие–либо приказы. Ведь отдавая кому–либо приказ, ты берешь на себя ответственность за его судьбу. «Вы находитесь в подчинении штаба армии», – сказал он майору Фрике. Попытки связаться со штабом армии не привели к успеху. Тут–то и стало ясно, что армейская машина стала сбоить.

В конце концов им все же выделили небольшой участок, как водится, на передовой.

– Передайте вашим горе–солдатам, что позади них стоят регулярные части Вермахта и что у них есть пулеметы, – сказал генерал фон Шнейдер майору Фрике в качестве напутствия.

– Ни шагу назад! – вот что передал им майор Фрике. Он говорил им это на каждом рубеже.

Первыми отошли регулярные части с их пулеметами. Генерал фон Шнейдер даже не подумал передать приказ об отступлении штрафникам, ведь они ему не подчинялись. Но об этом знал только майор Фрике. А они знали только одного командира, майора Фрике, и отошли в освободившуюся траншею по его приказу.

Иваны были теперь так близко, что Юрген мог слышать их негромкие разговоры между собой. Вот опытный солдат учил молодого.

– Гранаты надо бросать умеючи, – говорил он, – фрицы тоже не дураки, вышвырнут твою гранату обратно. Так что бросай с задержкой на две секунды, тогда не успеют. В общем, делаешь та: выдергиваешь сначала чеку, потом опускаешь флажок предохранителя, отсчитываешь медленно раз–два и – бросаешь. Давай, попробуй, а я отойду, посмотрю, как это.

– Страшно, – отвечал молодой голос, – а ну как рабочий ошибся при сборке механизма, рванет раньше времени в руках.

– Не дрейфь! Двум смертям не бывать, одной не миновать! Я сколько раз так делал и, как видишь, живой.

– Говорят о чем–то, – услышал Юрген голос фон Клеффеля, привалившегося к стенке траншеи рядом с ним.

Он передал ему содержание разговора Фон Клеффель нисколько этому не удивился, они уже давно ничему не удивлялись.

– Сейчас вылетит, как тарелочка на стрельбище, – только и сказал он, – я когда–то отлично стрелял по тарелочкам, – и взял автомат на изготовку. – Раз–два, – отсчитал он.

Из траншеи иванов действительно вылетела граната. Показалось, что она зависла в воздухе, чуть наискось от них. Фон Клеффель успел нажать на курок. Раздался выстрел, и одновременно с ним граната взорвалась в воздухе, как шрапнельный снаряд, разбрасывая во все стороны россыпь осколков.

– Мимо! – воскликнул фон Клеффель, и было не понятно, что он имел в виду, то ли то, что осколки их не задели, то ли, что он промазал.

Иваны оттеснили их в центр села. Там, как водится, находилась церковь. Это было самое крепкое строение в селе, с толстыми стенами и узкими окнами. Идеальное место для обороны. Они зацепились за церковь. Пехотинцы фон Штейнера откатились дальше, почти на самую окраину. Они одни сдерживали наступающих иванов. Рядом лежали разбитые зенитные орудия, из них били прямой наводкой по русским танкам, они уничтожили друг друга в этой схватке.

– Вот, черт, – сказал Красавчик.

Юрген поднял голову. На село заходили штурмовики, немецкие штурмовики. За церковь метнулась фигурка майора Фрике.

– Четверо ко мне! – кричал он. – Крест! Ставим крест!

«Он сошел с ума, – подумал Юрген, – какой еще крест? По кому крест? По нам крест?»

Но ноги уже несли его к командиру. Вот он занял указанное ему место. Они стояли впятером, майор Фрике, фон Клеффель, Красавчик, Ули Шпигель и он, Юрген, образовав крест, и смотрели на пикирующий штурмовик.

– Я всегда предчувствовал, что эти летчики рано или поздно меня достанут, – сказал фон Клеффель.

Но летчик рассмотрел в последний момент условный знак, чуть махнул крыльями и взмыл вверх. Возможно, он удивился, что ему отдали приказ разнести село, в котором еще оставалась немецкая часть. А может быть, он, как и они, уже ничему не удивлялся, ведь такие накладки случались все чаще.

– Ложись, – крикнул майор Фрике.

Очень вовремя крикнул. Они едва упали на землю, как иваны, забившиеся в щели при атаке штурмовика, возобновили по ним огонь.

В том селе они потеряли Дица. Он был смелый парень, Хайнц Диц, и хороший солдат. Он со своим пулеметом засел на верхнем ярусе церкви и оттуда поливал огнем иванов. С ним был Курт Кнауф, они были закадычными дружками и никогда не расставались. Иваны пытались сбить их из пушки. Церковь была сложена на славу, ее стены было не так просто пробить. Но один снаряд врезался рядом с окном, у которого залег Диц. Его пулемет замолчал.

– Вольф, выяснить обстановку! – приказал майор Фрике. Юрген в ту минуту был ближе всех к нему.

Юрген поднялся на хоры. Голова, руки и грудь Дица были изрешечены осколками. Красная кровь смешивалась с красной кирпичной крошкой. Рядом сидел Курт Кнауф. Он широко раскрытыми глазами смотрел на своего друга, раскачивался из стороны в сторону и тихо напевал:

О, du lieber Augustin,

Augustin, Augustin,

О, du lieber Augustin,

Alles ist hin!

П е р е в о д

О, дорогой Августин,

Августин, Августин,

О, дорогой Августин,

Все пропало!

– Зачем вы спустили сюда Дица? – спросил фон Клеффель чуть позднее. – Он же мертв, мертвее не бывает.

– Это был единственный способ спустить Кнауфа, – ответил Юрген, – он не хотел расставаться с другом. Вы же видите, в каком он состоянии?

– Будем надеяться, что это контузия. Что это пройдет. Такое случается, – сказал фон Клеффель, но без особой надежды.

Так они потеряли еще и Курта Кнауфа. Вернее, он сам себя потерял. Контузия здесь была ни при чем. Возможно, тронулся он еще раньше, но Юрген впервые заметил, что с Куртом что–то не так, когда они проходили мимо позиций, где принял свой последний, а может быть, одновременно и первый бой батальон новобранцев гитлерюгенда. Они шли и отводили глаза от десятков растерзанных молодых тел, от залитых кровью лиц, искаженных гримасами боли, враз постаревших. В пыли лежал штандарт. «Вечно юная Германия». Не нашлось никого, кто бы поднял его и унес с собой. Они полегли здесь все.

Курт Кнауф бросился к нему, поднял, зарылся в него лицом. Так он стоял минут пять. Потом он разжал руки. Штандарт упал на землю. Он переступил через него и вскоре нагнал их, встал в строй. Он был тих и задумчив. И вот теперь превратился в музыкальную шкатулку. Смерть Дица добила его.

Спасли их тогда, не думая об этом, пехотинцы фон Штейнера. Они накатили волной контратаки, потеснив иванов, и вновь откатились. Эта волна подхватила их и отшвырнула далеко назад, в бескрайнее море русской лесостепи. Они были как утлая лодка, мечущаяся между отходящими кораблями немецкой эскадры. Они были предоставлены самим себе, своей собственной судьбе.

Они шли на север, к Орлу, где находился штаб армии. Они нисколько не походили на деморализованную, бегущую в беспорядке толпу. Они являли собой боеспособную часть, находящуюся на марше. У них был железный командир, майор Фрике, и он вел за собой железную когорту, построенную в четком соответствии с военным уставом. У них был даже обоз, четыре подводы, на которых они везли батальонное имущество, военное снаряжение и канцелярию. Документы заменяли им знамя. Пока у них были документы, они существовали как самостоятельная часть.

Они шли по дороге, пронизывающей негустой лес. Для лошадей с подводами нужна была проезжая дорога, это сильно ограничивало их выбор.

– В нашей 9–й армии перед наступлением было пятьдесят тысяч лошадей и около полутысячи танков, – вещал на ходу фон Клеффель, – соотношение сто к одному. Что бы там ни говорили, война не сильно изменилась. Солдат и лошадь – основа всего. Он в который раз подходил к заключению, что солдат на лошади – основа всего. Он был истинным кавалеристом.

– Да, в нашей армии было более двухсот пятидесяти тысяч солдат, – сказал идущий рядом майор Фрике. Он стал намного ближе к ним в эти дни. Ему не надо было держаться в отдалении, чтобы охватить взглядом строй его батальона. И ему уже не надо было напрягать голос, чтобы его услышали все его подчиненные. – Насколько я помню, – продолжал он, – для армии было припасено что–то около пяти тысяч тонн продовольствия, шести тысяч тонн фуража и одиннадцати тысяч тонн горючего. Выходит, что солдат для интендантов обходится дешевле всего.

– Солдат для всех обходится дешевле всего, – заметил Ули Шпигель.

– Они очень прожорливы, эти машины, – сказал фон Клеффель, – и их не выпустишь попастись на луг. Кстати, герр майор, не пора ли сделать большой привал? Мы шли всю ночь, и лошадям нужно подкрепиться.

– Проблема в том, что наши лошади идут медленнее, чем ездят русские танки. Но вы, конечно, правы, дорогой фон Клеффель. Батальон! Внимание! Стой!

В наступившей тишине они явственно расслышали шум танковых двигателей. Он приближался со стороны дороги, примыкавшей справа к той, по которой шли они.

– Подводы – в лес! – скомандовал майор Фрике. Подводы застряли в кустах почти сразу же. Фон Клеффель первым бросился распрягать лошадей. В этот момент на перекресток дорог выполз танк. «Тройка! Наш!» – облегченно выдохнули все.

Все, кроме Юргена. Он так и не смог впоследствии внятно объяснить товарищам, что заставило его схватить с подводы последний фаустпатрон, броситься вперед и залечь за толстым деревом у дороги в ожидании вражеского танка. Внешность танка не обманула его, он уже давно не доверял внешнему виду, он слушал лишь внутренний голос, а тот сказал ему, что перед ним – враг.

Возможно, ему вспомнился рассказ Красавчика. Тот, ссылаясь на слова механиков–танкистов, с которыми он подружился в Витебске, говорил, что «тройка» – образцовая машина. С точки зрения удобств, созданных для работы экипажа. Для Красавчика это было куда важнее, чем какие–то там боевые характеристики. Он говорил о комфорте, о прекрасной оптике приборов наблюдения и прицеливания, о надежной сильной радиостанции. И еще он рассказывал, что, по слухам, даже русские командиры–танкисты с удовольствием пересаживались на трофейные «тройки», отдавая им предпочтение перед куда более мощными «Т–34».

Возможно, он успел разглядеть этого самого командира, высунувшегося по пояс из башни танка. На нем была темная, но никак не черная форма, только на голове у него был черный шлем. Но это был не немецкий шлем.

Не менее вероятно, что все дело было в песенке Курта Кнауфа. При виде танка музыкальная шкатулка включилась, включилась сразу на последнем куплете:

Augustin, Augustin,

Leg' nur ins Grab dich hin!

Ach, du lieber Augustin,

Alles ist hin!

Перевод

Августин, Августин,

Ложись в могилу!

Ах, любимый Августин,

Все пропало!

Как бы то ни было, Юрген бросился вперед, изготовившись к обороне. И тем самым подал знак остальным. Все, не раздумывая, тоже бросились в лес. Война не оставляет времени для раздумий.

Фигурка на башне танка призывно махнула рукой и скрылась, опустившись вниз. Взревел мотор. Это был идущий следом танк. Он, сминая придорожные кусты, обогнул командирскую «тройку» и выполз на дорогу, развернулся лицом к ним. Это был «Т–34».

Иваны не стали тратить на них время и силы. Прошили лес несколькими разрывными снарядами да полили их огнем из пулеметов. Они не стали даже приближаться, не давая возможности Юргену использовать его последний фаустпатрон. Возможно, потому и не приближались, что их командир успел заметить характерную метровую толстую трубу в руках метнувшегося навстречу им немецкого солдата. И хорошо, что не приблизились. Юрген бы не промахнулся, после чего обозленные иваны раскатали бы их в лепешку.

А так они легко отделались. Шесть убитых, двое тяжелораненых, которые скончались к ночи, царапины не в счет. Две разбитые подводы, одна убитая лошадь, две раненые, их пришлось пристрелить. В живых осталась одна, которую успел выпрячь фон Клеффель, но она убежала. Это тоже была безвозвратная потеря.

Но главной их потерей был майор Фрике. В общем–то он тоже легко отделался. Когда они извлекали его, окровавленного, из–под рухнувшего на него дерева, они думали, что все, конец. Но когда они сняли с него пропитанный кровью, разодранный осколком китель, оказалось, что осколок лишь скользнул по ребрам. Ребра были целы, они увидели их, целые, когда промыли рану водой. Вот только с медикаментами у них было туго.

– Шнапс! У кого–нибудь остался шнапс? – спросил фон Клеффель.

Все потрясли фляжками. Они были пусты. Хорошо, что догадались встряхнуть фляжку самого майора Фрике. В ней был французский коньяк.

– Вы немного поспешили, мой друг, – сказал фон Клеффель очнувшемуся майору Фрике, – сейчас вам будет немного больно. Крепитесь.

И он вылил коньяк на рану. Майор Фрике изогнулся дугой, сцепив зубы, а потом резко опал, вновь провалившись в беспамятство. Ули Шпигель перебинтовал его. У него был в этом деле некоторый опыт, он был у них единственным санитаром. После этого они принялись за ногу майора Фрике, ту, которую придавило рухнувшим деревом. Она была изогнута ниже колена и синела на глазах. Но крови не было, хоть это радовало. Фон Клеффель смастерил лубок, он был специалистом по переломам, и они зафиксировали ногу. Брейтгаупт сделал носилки. После гибели Дица он стал у них главным плотником. А потом он молча принялся копать большую могилу. Неподалеку горел костер, они сжигали ненужные документы, сотни личных дел солдат, погибших в боях. Под деревом лежала невысокая стопка их собственных дел, в ней было шестнадцать папок.

Их командиром был теперь лейтенант Россель. Вернее, он считал себя их командиром, потому что был единственным боеспособным офицером среди них. А еще он считал, что они должны сражаться. Они были готовы сражаться, но только если это было необходимо для решения главной, как они считали, задачи – доставки в госпиталь их настоящего и единственного командира, майора Фрике. Они, верные дисциплине, подчинялись приказам лейтенанта, но в конце концов он их достал. Они, пройдя лесными тропами, вышли к какой–то деревушке. Лейтенант Россель приказал ее сжечь.

– Вы слышали приказ фюрера! – патетически воскликнул он, – После себя оставлять выжженную зону!

Они такого приказа не слышали, но ни секунды не усомнились в его существовании. В чем засомневались, так это в необходимости его исполнения. Они посмотрели на Брейтгаупта. Он у них был главным авторитетом по сожжению русских деревень. В любом вопросе можно доверять мнению только тех людей, кто пострадал за это.

– Нет, – сказал Брейтгаупт.

Другой бы пустился в долгие рассуждения о бессмысленности затеи, о том, что у них нет огнеметов или хотя бы бензина, чтобы поджечь все эти дома, что у них нет на это сил, а главное – времени. Брейтгаупт ответил, по своему обыкновению, коротко. И они согласились с ним. В их сердцах не было жалости к этой деревне или ее жителям, которых к тому же не было видно, они попрятались или ушли. Они просто не желали выполнять бессмысленный приказ. В некогда безупречном механизме сломалась еще одна шестеренка.

Они предоставили лейтенанту Росселю возможность бесноваться и кричать в одиночестве, а сами уселись в тени деревьев.

– Этот придурок своими дилетантскими действиями и тупым фанатизмом приведет нас к гибели, – тихо сказал фон Клеффель, ни к кому не обращаясь.

– Вы какого придурка имеете в виду? – спросил Ули Шпигель.

Фон Клеффель посмотрел на него, криво усмехнулся и ответил:

– Того, кто ближе, – и скосил глаза на лейтенанта Росселя.

Все заговорщицки перемигнулись. Один лишь Юрген не принял участия в пантомиме. Он недоумевал. Фон Клеффель всегда строго придерживался принципа субординации и никогда, по его же собственным словам, не отзывался негативно о действиях любого начальства в присутствии подчиненных, как своих, так и чужих. Доверительный разговор возможен только в кругу равных, обронил как–то он. Фронт спаял их дружбой, но равными не сделал. Юрген это понимал, тем более это ощущал фон Клеффель. И вдруг – такая откровенность! К чему бы это?

– Тут поневоле задумаешься о путче, – сказал фон Клеффель.

– Вы имеете в виду военный мятеж? – уточнил Ули Шпигель.

– Бунт на корабле! Ура! – воскликнул Красавчик. – Всех несогласных – на рею!

– Тогда уж бунт заключенных, – включился Юрген, – да здравствует свобода!

Так они перебрасывались словом Meuterei, [28]28
  Мятеж, бунт (нем.).


[Закрыть]пытаясь заглушить игрой тревожные мысли.

– Нет, я имею в виду именно наш добрый старый Putsch, – сказал фон Клеффель.

На лице его была написана решимость. Единожды не подчинившись приказу, он готов был идти дальше, идти до конца. Es geht alles auf eine Rechnung. [29]29
  Все внесут в один счет (нем.). Эквивалент русской поговорки: «Семь бед, один ответ».


[Закрыть]

Зашевелился лежавший на носилках майор Фрике. Он очнулся несколькими минутами ранее и ухватил часть разговора. Он силился что–то сказать. Фон Клеффель поспешно встал, сделал несколько шагов, склонился над носилками.

– Не волнуйтесь, дружище! – он ободряюще похлопал майора Фрике по плечу. – Мы вас вытащим отсюда, не будь я подполковник Вильгельм фон Клеффель.

– Спасибо, подполковник, – прошептал запекшимися губами майор Фрике. – Вручаю в ваши руки свою судьбу и судьбу моих подчиненных.

Впрочем, последние слова если и были сказаны, то настолько тихо, что даже Юрген, сидевший в двух шагах от изголовья носилок, их не разобрал и невольно доверился фон Клеффелю, громко объявившему:

– Майор Фрике вручил в мои руки свою судьбу и судьбу его подчиненных, – и еще громче: – Вашу судьбу! – Он горделиво выпрямился, одернул китель, обвел всех строгим взглядом и торжественным голосом произнес: – В сложившейся обстановке, когда командир батальона тяжело ранен, а младшие офицеры по разным причинам отсутствуют, я, Вильгельм фон Клеффель, принимаю на себя командование вверенным мне подразделением.

– Но, позвольте, герр подполковник, – подскочил к нему лейтенант Россель и тут же осекся, сообразив, что одним этим обращением он признал главенство фон Клеффеля. – Я являюсь… – повторил он попытку и опять осекся. – А как же я? – неуверенно проблеял он наконец.

– Можете считать себя временно разжалованным в рядовые, – пренебрежительно отмахнулся фон Клеффель и вдруг гаркнул: – Смирно! Кругом! Три шага вперед! Ложись! – Лейтенант то ли от неожиданности, то ли от привычки бездумно выполнять приказы начальства исполнил все в точности. – Отлично, рядовой Россель, – удовлетворенно сказал подполковник, – два балла в графу поощрений. И благодарите бога – у вас теперь появился шанс выжить. – Он обвел толпившихся вокруг солдат потяжелевшим взглядом и провозгласил, подняв вверх руку с торчащим указательным пальцем: – Шанс!

Это было решение, угодное высшим силам. Судьба не замедлила проявить к ним благосклонность, ниспослав дорогой подарок. Они не прошли и километра, как заметили на дороге немецкий бронетранспортер. Он мирно спал, укрыв внутренность брезентовым пологом.

– Букашка! – радостно закричал Красавчик, устремляясь к машине.

Он ударил ногой по скатам двух колес – накачаны в меру, проверил гусеницы – целехоньки, открутил крышку бензобака, засунул туда хворостинку – почти полный, заглянул под брезент. На водительских местах и в отделении десантников никого не было, но два штатных пулемета были на месте, еще один, со снаряженной лентой, лежал на полу. Если бы Красавчик отошел чуть в сторону и углубился на несколько метров в лес, то он нашел бы там тело солдата в черной форме бронетанковых войск с простреленной головой, руки которого были темными от въевшегося машинного масла. Вероятно, это был водитель бронетранспортера. Но даже эта находка не объяснила бы, как машина оказалась на дороге, в целости и сохранности. Собственно, Красавчика это не очень–то и интересовало.

– Фантастика, – сказал он и посмотрел на небо.

– Вот вам яркий пример превосходства доброй старой кавалерии над всеми этими механизированными частями, – сказал Ули Шпигель.

– Я всегда это утверждал! – подбоченившись, сказал фон Клеффель.

– Никогда не видел, чтобы кавалеристы драпали, бросив лошадей! – закончил свою мысль Ули Шпигель.

Von Panzergrenadieren,

Panzergrenadieren überrannt, [30]30
  Мотопехота, Мотопехота едет вперед (нем.).


[Закрыть]—

заблажил Курт Кнауф припев «Марша мотопехоты».

– Бедняга Кнауф, – сказал Юрген, – его словарный запас уменьшился с десяти до двух слов.

– Зато мотивчик боевой! – бодро воскликнул Ули Шпигель. – Честно говоря, он достал меня до печенок своим «Августином», – и тут же добавил: – Бедняга Кнауф!

– Фантастика! – повторил Красавчик, вынырнув из–под бронетранспортера. – Все в порядке!

– Надеюсь, вы сможете управлять этой самодвижущейся бронированной подводой, – сказал фон Клеффель.

– А то! С закрытыми глазами! Это же Майбах! О, Майбах! Самый шикарный лимузин, за рулем которого я сидел, был – Майбах! – Было видно, что произнесение этого имени доставляло Красавчику чувственное наслаждение. Он перекатывал его во рту и так и эдак У него во рту уже сутки ничего не перекатывалось. – Более того, я сидел за рулем двух Майбахов! – продолжал между тем Красавчик. – Вы только подумайте, фирма Майбаха выпустила за 20 лет меньше двух тысяч машин, и две из них, пусть на короткое время, были моими! Первую красотку я заарканил…

– Отставить! – скомандовал фон Клеффель. – В седло!

Они положили в бронетранспортер ранцы, документы и немногочисленные припасы. Они выстлали пол толстым слоем веток и поставили сверху носилки с майором Фрике.

– Мотопехота, мотопехота идет вперед! – прокричал Курт Кнауф.

И они подхватили песню. И, выстроившись в колонну по два, замаршировали по пыльной дороге перед урчащим бронетранспортером. С ним они вновь почувствовали себя сильными, обрели уверенность, им все было по плечу. Шанс разросся до неизбежности.

Das war ihr letzter Kampf

Это был их последний бой. Последний при отступлении к Орлу. Для многих он стал последним в жизни. Тут все сложилось одно к одному: усталость от беспрерывных боев и долгого марша, озлобление от сокрушительного поражения, масштабы которого проступали все более ясно, эффект неожиданности, желание быстрее завершить дело и пренебрежительное отношение к противнику. Впрочем, противник тоже отнесся к ним с известной долей пренебрежения. В противном случае он не стал бы с ними связываться. Дело было так. Они заблудились. То ли имевшаяся у них карта ни к черту не годилась, то ли они перепутали дорогу. Во всяком случае, та дорога, по которой они шли, вместо того чтобы вывести их прямиком к шоссе, уводила все дальше в лес. Это была даже не дорога, а две глубокие колеи в земле. После недавних дождей в них стояла вода, по край. Они пробовали идти между колеями, но ноги скользили, норовя сползти в колею. У одного солдата сползла. Так они узнали глубину колеи. По этой дороге даже их вездеходный бронетранспортер отказывался ехать. Он недовольно фырчал и отплевывался и в конце концов остановился.

– Обиделся, – сказал Красавчик, – я его сейчас умаслю и догоню вас. – И он действительно достал масленку.

– Да, дорога такая, что врагу не пожелаешь, – сказал Ули Шпигель.

Они дружно захохотали, хватаясь за животы: врагу не пожелаешь! Поэтому, наверно, они и не ожидали здесь никого встретить и беспечно шли краем дороги. А уж когда вышли на большую поляну, так и вовсе расслабились. А Курт Кнауф затянул свою бесконечную песню из двух слов. Так они вышли прямиком на базу партизан.

Верховное командование предприняло все возможное, чтобы полностью извести партизан в районах, примыкающих к театру главной летней кампании. Для этого было проведено несколько масштабных операций с поэтическими названиями типа «Цыганский барон». Но партизан, как и тараканов, в этой стране никогда и никому не удавалось извести полностью. Они самозарождались и плодились с невероятной скоростью.

Но в районе Орловской дуги было сконцентрировано столько немецких войск, что партизанам просто негде было развернуться. И отряд, на который они наткнулись, был всего лишь боевым охранением на базе партизан, где хранились доставленные по воздуху оружие и боеприпасы. Их товарищи бесследно сгинули в лесах, а они не смели двинуться с места и маялись от безделья. Их было человек тридцать. И они решили, что легко справятся с группой беспечных, гогочущих и распевающих песни фрицев, каких–нибудь квартирмейстеров или фуражиров, которые к тому же сами шли к их пулемету, замаскированному в кустах на опушке леса.

Раздалась пулеметная очередь. Она скосила четверых солдат, четверть наличного состава их батальона. При первых же звуках выстрелов Юрген упал на землю, накинул каску на голову и быстро пополз в сторону, к невысоким, но все же кустикам. Вскоре к нему присоединились фон Клеффель и Ули Шпигель.

– Разведать обстановку! – приказал фон Клеффель. – Ранцы оставить! Видны над травой, – снизошел он до объяснений.

– Есть, герр подполковник! – ответил Юрген и скинул мешок с ранцем. – Сохраните их для меня.

Ули Шпигель тоже скинул ранец – в разведку полагалось ходить парами. Они сделали ползком большой крюк по поляне, не удаляясь и не приближаясь к месту, откуда доносились выстрелы. Они даже ни разу не подняли головы, пока не увидели сквозь траву перед собой первые высокие кусты, предвестники леса. Они долго лежали, прислушиваясь, но не услышали никаких подозрительных звуков. Тогда они вползли под сень кустов и только здесь приподнялись и огляделись. Никого. Они стали пробираться между деревьями, ориентируясь на звуки выстрелов и стараясь не углубляться далеко в лес. Вскоре им попалась едва заметная тропинка. Ули Шпигель уверенно ступил на нее, Юрген последовал за ним.