Текст книги "Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 47 страниц)

Юрген поговорил с этим Эрвином на ходу. Всегда приятно было встретить земляка, а уж портового – вдвойне. У них нашлось немало общих знакомых, даже и девчонок. Подивились, как водится: по одним улицам несколько лет ходили, но не встретились, а вот за тридевять земель судьба сподобила. Эрвин знал Курта Кнауфа, он учился в одном классе с его младшим братом. Юрген рассказал о том, каким отличным товарищем был Курт Кнауф, и о его геройской гибели. Эрвин рассказал несколько забавных историй об их промысле в порту. Юрген хохотал до слез и над самими историями, и над тем, какими представали в них многие известные ему персонажи. Дядюшка Карл, старший сторож на воротах в западных доках, всегда надутый от сознания собственной значимости и придирчивый сверх меры, гонявший их, пацанов, и не пускавший в доки, вдруг оказался ловкачом и хитрецом, одним из организаторов всей этой аферы. А Рихард Стовено, прилизанный мальчик, которого Юрген всегда терпеть не мог, оказался стукачом. Ему переломали ноги и сбросили с пирса. Так ему и надо, стукачу!

– Даже не знаю, что бы мы делали, кабы не добровольцы, – вернулся к прерванному разговору Штейнхауэр, когда Юрген нагнал его во главе колонны.

– Добровольцы?! В штрафной части?! – удивился Юрген. – Ах да, – осекся он, сообразив, что его самого можно называть добровольцем, ведь он добровольно остался в батальоне.

– Действительно, почему – нет? – сказал Штейнхауэр. – К нам многие просятся, у нас весело, и Старик, как я уж говорил, умеет награждать по заслугам. Желторотых фанатиков, рвущихся на фронт, мы, понятно, не берем, на кой ляд они нам сдались, а людей опытных почему же не взять? У людей поживших и причины могут быть разные, веские, чтобы к нам проситься. Вот Роберт Искам, он фольксдойче, с Волги…

«Вот еще один землячок», – с тоской подумал Юрген.

– …к нам попросился. Взяли, конечно, как переводчика для допроса пленных и для переговоров с местными жителями. Роб! – громко крикнул Штейнхауэр.

– Ты что, командир? – донесся чей–то голос. – Роберт третьего дня погиб. Запамятовал?

– Вот так всегда, – скорбно сказал Штейнхауэр, – привыкаешь к человеку, раз – и его уж нет. Он был храбрый солдат, этот Роберт Искам, переводчик – одно название, в бою все за оружие берутся, и он сражался не хуже других.

– Он был из лагеря, – сказал Юрген, в его голосе не было вопроса.

– Конечно, – коротко согласился Штейнхауэр. – Есть и другие. Те уж совсем добровольцы. Другое дело, что к нам в бригаду они не по своей воле попали, а по приказу начальства, – туманно сказал он.

Юрген не стал вникать. Он провел достаточно времени на фронте, чтобы понимать, что там чего только не случается, особенно по приказу начальства. Самая дрянь именно по этим приказам и случается. Его другое волновало.

– Какие же вы в таком случае штрафники? – сказал он.

– А кто мы есть?! – загорячился Штейнхауэр. – Мы еще большие штрафники, чем вы! У тебя автомат на груди висит, а у меня что? Когда иваны валом валят, винтовкой, пусть и снайперской, много не навоюешь. Старик посылал зимой наверх заявку на новое вооружение, я ее видел. Просил 62 пулемета, 12 минометов, 600 новых винтовок. Обрати внимание, автоматов и орудий, самых завалящих, даже не просил, знал, что ничего не дадут. У нас их отродясь и не было. И раций не было. И врача. Представь! Ни одного врача почти на тысячу человек! Любое ранение – ложись и помирай. А посылали–то куда? В самое пекло. Это у вас в вермахте все ясно, вот фронт, вот тыл. А у нас – ни фронта, ни тыла, противник со всех сторон, отовсюду ударить может. И никому до этого дела нет, выкручивайся, как сможешь, а не сможешь, так и шут с тобой. Смертники, одно слово.

Все это Юргену было хорошо знакомо. Он поспешил согласиться с новым приятелем. Им нечего было делить.

Дорога раздвоилась. Та, что уходила в сторону от железной дороги, упиралась в небольшую деревню на краю леса. До нее было километра полтора. Это была первая деревня, что попалась им на глаза.

– Бандитское гнездо, – сказал Штейнхауэр, – нутром чую.

– По мне – так обычная деревня, – пожал плечами Юрген.

– Ты меня слушай, – сказал Штейнхауэр, – у меня на это дело и нюх, и опыт. Я, знаешь, сколько таких деревень за два года перевидал! Всю Белоруссию из конца в конец несколько раз на своих двоих прошел, с севера на юг и с запада на восток. Только посмотрю и сразу скажу: бандитская или нет. У нас ошибки дорого обходились.

До Юргена наконец дошел смысл некоторых оговорок Штейнхауэра.

– С партизанами воевали? – спросил он.

– С ними, – согласился Штейнхауэр и тут же мягко поправил: – С бандитами. Слышали, чай?

– И слышали, и видели, и сталкивались, – коротко ответил Юрген. У него к партизанам был свой счет. Длинный.

– Надо проверить, – сказал Штейнхауэр и свернул на боковую дорогу. – Вы с нами?

Юрген неохотно согласился. Это была не их работа. А военных приключений он уже досыта нахлебался, чтобы еще самому искать их на свою голову. Он от последнего–то все никак в себя прийти не мог, ныли от усталости и подрагивали мышцы, глаза слипались, в голове вата.

– Ваши армейские фельдмаршалы да генералы докладывали: мы пол–России завоевали, – принялся рассказывать Штейнхауэр, – а что они завоевали? Города с пригородами и дороги между ними. В леса и в болота они даже не совались, там дорог нет, одни тропки. По ним технику не протащишь, а без техники вермахт воевать не может, не приучены, несподручно. Вот нас туда и бросили. Знал бы ты, сколько в тех лесах бандитов было! Попадались отряды и в сто, и в пятьсот человек, а на круг – несколько десятков тысяч, если не все сто тысяч. И вооружение не то, что у нас, автоматы, пушки, гаубицы, даже танки. И против всей этой армады – один наш батальон. Представь!

Юрген представил. Понимающе кивнул, пряча невольную усмешку.

– Нам, конечно, и другие части СС помогали. И вермахт. Если где что разбомбить нужно, это они всегда готовы, только покажите где. А в разведку опять мы! По три и по пять дней ходили. А леса не то что у нас в Баварии или в Тюрингии – сырые! И мошка. Мелкая такая, но роем вокруг вьется, человека не видно, через час глядишь – нет человека, одна бледная немочь, всю кровь из него высосали. Зимой еще хуже. Холод собачий, а костра не разжечь, не обогреться. В болотное окно провалился, пиши пропал. Представь!

Юргену и представлять не надо было. Он это проходил.

– И все ради чего? Расстояния там немереные, пока разведаешь да сведения в штаб доставишь, бандитов уж и след простыл. Они сегодня здесь, завтра там. Так наш Старик что придумал? Облетать большой район на разведывательном самолете, на таком, чтобы можно было идти на малой скорости над самыми деревьями, над деревнями. Партизаны как такой самолет увидят, всегда стрелять начинали, кто ж удержится! А вскоре мы наваливаемся или вермахт.

– Неужели сам летал?

– Никому не доверял! Старик – он такой! Он и в атаку первым поднимается! А на тех самолетах он нарочно крупную свастику снизу на крыльях рисовал, по крестам бандиты не всегда стреляли, а свастика их раззадоривала. Пули вокруг так и свистели, мне пилот рассказывал. Да что пилот! Стоило только на крылья посмотреть – как дуршлаг. А Старику хоть бы что! Только пуще заводился!

– Смелый человек, – сказал Юрген с искренним уважением.

– У нас трусов нет! Не держатся, не выживают. У нас ведь какая служба была? Одно большое приключение! Вспоминаю сейчас свое браконьерство на гражданке – детская игра! Вот у нас была охота так охота. Иду, бывало, один в лес, с подружкой моей верной, – Штейнхауэр ласково погладил приклад винтовки, – и день, и два дичь выслеживаю, нахожу гнездо бандитское, залегаю, главаря высматриваю – мелочовка меня не интересует. Засекаю. Снимаю одним выстрелом и – опять в лес. Нахожу место, где они со своими связниками из города встречаются. Опять терпеливо жду. Вот встретились, связник обратно в город идет. Я его – щелк! И дальше иду. Смотрю, идут три бандита, тяжелые мешки за спинами. К железке идут, подрывать, это их любимое развлечение. Ну а у меня свое! Я двоих убираю, а третьего скручиваю и с «языком» на базу возвращаюсь.

– Да, это не в траншеях сидеть, – согласился Юрген.

– Это что! Мы еще и настоящие облавы устраивали. Тут уж всем отделением шли. Предварительно все разведывали, конечно. Где бандитский лагерь располагается, какие к нему пути–подходы есть. В лагерь мы не совались, их там и сотня, и две бывали, мелочовка–то нас не интересовала.

– Это еще кто на кого облаву устроит, – усмехнулся Юрген.

– Правильно понимаешь! – радостно откликнулся Штейнхауэр. – В прямом бою они нас количеством задавят, поэтому мы их хитростью брали, на марше. Наш дозорный сообщает: бандиты на вылазку собираются. Мы тут как тут. Минируем тропу, по которой они пойдут, в лесу вокруг всякие ловушки устраиваем, залегаем двумя группами на расстоянии шагов в сто, ждем. Появляются. Сначала группа разведчиков. Их мы пропускаем. Вот и основная колонна. И мы из двух засад, одновременно, по голове и по хвосту колонны из пулеметов – та–та–та. Тут мины рваться начинают. Бандиты врассыпную. А в лесу их ловушки ждут. Взрывы, крики! А мы уже отходим. Потому что у них все равно преимущество в численности остается, и в три, и в четыре раза. Отстреливаемся, отрываемся. Бандитам уже не до вылазки, уползают обратно в лагерь, раны зализывать. А мы – героями на базу. Кровь бурлит! Хорошо!

Первая история не очень возбудила Юргена. Ой примерил ситуацию к себе и понял: нет, не его это, он не охотник, он не любит выцеливать издалека добычу из ружья. Ему по душе прямая схватка. И еще ему нравится сражаться бок о бок с товарищами, когда один за всех и все за одного. И еще хорошо, когда нет над тобой командиров, когда все зависит от твоего расчета. Он любил охотиться стаей и быть вожаком стаи, первым среди равных. Так он применил вторую историю к себе.

– Хорошо, – согласился он.

– Хорошо, – произнес Штейнхауэр совсем другим тоном, как–то раздумчиво. – Входим в деревню. Ты бы приказал своим парням быть настороже и держать оружие наготове.

Юрген огляделся. За разговором они незаметно подошли к самой деревне. Она казалась вымершей, хотя над некоторыми домами курился дымок из печных труб. И еще он с удивлением обнаружил, что в строю не было никого из эсэсовцев.

– Мои парни знают свое дело, – сказал Штейнхауэр, заметив взгляд Юргена, – им приказы не нужны.

– Солдаты, внимание! Рассредоточиться! Оружие на изготовку! За мной! – негромко скомандовал Юрген и двинулся по единственной улице деревни, зорко посматривая по сторонам.

Так они дошли до конца деревни. На улице никого не было, даже детей. Лишь изредка колыхались занавески на окнах. А еще у домов, иногда из раскрытых дверей, появлялись солдаты Штейнхауэра и делали ему какие–то знаки.

– Точно, бандитское гнездо, – сказал он с каким–то удовлетворением, – ни одного мужчины, попрятались. Но еда для них осталась. Вот и перекусим!

– Это кто перекусит, а кто и навернет на полную катушку, – рассмеялся Юрген. – Бакс, Чижевски! Занять пост на околице! Граматке, Кальбер! Граматке, отставить! – не та была ситуация, чтобы этого недоумка в охранение ставить. Деревня действительно выглядела что–то уж слишком мирной. Это было подозрительно. Чертовски подозрительно. – Кальбер, Лебин! Занять пост на входе в деревню! В оба смотреть! Остальные, по трое, по домам – обед!

– И завтрак! И ужин! – радостно подхватили его солдаты. Много ли солдату нужно для счастья?

Они заняли лучший дом. Это был не их выбор. Просто солдаты старательно обходили его, всем своим видом показывая: этот дом для начальства. Они ввалились в него вшестером: Юрген с Красавчиком и Брейтгауптом, Штейнхауэр с Эрвином и земляком Брейтгаупта, имени которого Юрген так и не услышал. Это был молчун похлеще Брейтгаупта. Юрген заметил, как Штейнхауэр жестом позвал этих двух солдат за «барский» стол, потому что они были их земляками и новыми приятелями. Это был знак уважения. Юрген оценил его.

Их встретила хозяйка, крупная полька лет сорока – сорока пяти. За ее спиной, смотря исподлобья, стояла девушка лет восемнадцати, вся в мать, такая же крупная. «Такая же красивая», – отметил про себя Юрген. В его взгляде это не отразилось. Тяжелый у него был взгляд. Под его тяжестью девушка опустила глаза.

– Мечи весь харч на стол. Може, останний раз исть будем, – сказал Штейнхауэр с порога.

Хозяйка испуганно вздрогнула и метнулась к печи. Вздрогнул и Юрген, от неожиданности.

– Пришлось выучить несколько фраз на их варварском наречии, – смеясь, сказал Штейнхауэр. – Не знаю толком, что это означает, но действует безотказно. Проверено! Ишь, как забегали. Швыдче! – крикнул он.

Крикнул, впрочем, беззлобно. Вот и хозяйка уже не вздрогнула испуганно, а окинула Штейнхауэра быстрым, каким–то оценивающим взглядом. На пороге комнаты возник Эрвин, он, оказывается, уже успел обыскать дом. Он подал знак: все чисто. Штейнхауэр удовлетворенно кивнул.

– Самогонку давай! – крикнул он.

Хозяйка повела головой. Дочка подошла к стене, откинула половик, схватилась за кольцо на крышке подпола. Эрвин подошел чуть позади и сбоку, держа винтовку наготове. Да, эти парни знают свое дело, отметил про себя Юрген, их на мякине не проведешь. Девушка спустилась в подпол и вскоре появилась обратно, держа в одной руке двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью, а в другой – большой свиной окорок.

– Добре, – сказал Штейнхауэр.

Хозяйка достала поднос, поставила на него шесть объемистых стопок, налила почти под край. Дочка тем временем настрогала окорок, сложила куски на блюдо, добавила свежих огурцов. Потом взяла каравай хлеба, устроила между грудей, начала резать большим ножом.

– Милостиво просим, панове офицеры. Будьте здравы!

Хозяйка поставила поднос на стол, поклонилась в пояс. Штейнхауэр снял одну стопку с подноса, поставил на край стола перед хозяйкой, широко улыбнулся:

– Просим. Будьте здравы!

Хозяйка принялась отнекиваться, показывать жестами, что ей это много, потом – что она выпьет только с «панами офицерами». Штейнхауэр лишь широко улыбался ей в ответ. Наконец, хозяйка храбро выпила. Поперхнулась, закашлялась, вся покраснела.

Приятель Брейтгаупта вскочил, принялся хлопать ее ладонью по спине. Хозяйка прокашлялась. Штейнхауэр внимательно посмотрел в ее заблестевшие глаза, усмехнулся, взял стопку.

– Прозит! [39]39
  Prosit! (нем.) – На здоровье!


[Закрыть]– сказал он и выпил.

– Прозит! – повторили все за ним и тоже выпили.

Только приятелю Брейтгаупта стопки не досталось. Он не протестовал. Он как заведенный продолжал хлопать хозяйку по спине, спускаясь все ниже и ниже.

В желудке у Юргена разлилось блаженное тепло. Он взял большой ломоть хлеба, наложил на него куски окорока, впился зубами. Совсем хорошо стало. Чтобы продлить это состояние, он выпил еще одну стопку, закусил огурчиком. Через полчаса он откинулся назад, привалившись спиной к стене, и, не переставая методично жевать, с усмешкой наблюдал сквозь полуопущенные веки за потугами Эрвина и приятеля Брейтгаупта. Первый кружил вокруг дочки, второй – вокруг мамаши, помогая, а больше мешая им собирать на стол.

– Истосковались парни, – сказал Штейнхауэр, заметив направление взгляда Юргена.

– У нас в батальоне каждый пятый из таких истосковавшихся, – сказал тот. – Если не за изнасилование, так за связь с расово неполноценной особой.

– Все зло от баб, – повторил Красавчик свою любимую присказку, – мы на местных даже не смотрим.

– Пуганая ворона куста боится, – сказал Брейтгаупт.

«Beschossener Hase flieht vor jedem Gebüsch.»

Это сказал Брейтгаупт.

– Нам можно, – протянул Штейнхауэр и тут же уточнил: – Нам, штрафникам. А по доброму согласию – сам бог велел.

Хозяйка поставила перед ними по большой миске густой наваристой похлебки с жирными клецками.

– Добре, – сказал ей Штейнхауэр и повернулся к Юргену, – ну что я тебе говорил! Бандитское гнездо! У них эта похлебка в печи стояла. Для кого они такую прорву наварили? Не для себя же!

– Да нас, наверное, ждали, – усмехнулся Юрген, внутренне соглашаясь с новым приятелем.

– Да кого бы ни ждали, все нам досталось, – вторил ему Красавчик.

– Это точно. Досталось. И еще достанется, – сказал Штейнхауэр, принимаясь за еду.

Эрвин с тюрингцем возобновили свои кружения, все более настойчивые. Хозяйка несколько раз бросала быстрые взгляды на Штейнхауэра и Юргена. Но те расслабленно сидели на лавке. Им было хорошо. И им ничего не хотелось. Даже вникать в суть этих быстрых взглядов.

Посматривала хозяйка и на Эрвина с дочкой, с каждым разом все более обеспокоенно. Наконец она вытерла руки, сняла передник, пошла к двери в соседнюю комнату, по дороге задев Эрвина своей большой грудью. Тот сразу же забыл о дочке, потянулся за хозяйкой как привязанный. Та остановилась на пороге, посмотрела на тюрингца, чуть повела головой в сторону комнаты. Тюрингец подхватился, но на полдороге остановился, обернулся, призывно помахал рукой Брейтгаупту. Он был хорошим товарищем, этот тюрингец! Брейтгаупт подхватил эстафету. Он вскочил и посмотрел на Юргена, как на товарища и командира. Юрген пожал плечами: делай, что хочешь. Это было единственное движение, которое он сделал. Брейтгаупт посмотрел на хозяйку. Та тоже повела плечами, но не так, как Юрген, ее грудь колыхнулась. Брейтгаупт тяжело зашагал в ее сторону. Хозяйка пропустила всех троих в комнату, обернулась на пороге.

– Панове офицеры! – сказала она просительно, показала глазами на дочку, отрицающе покачала головой.

– Все будет хорошо, – сказал Юрген, – не тронем.

Он не понял, на каком языке сказал это, на немецком, польском или русском. Главное, что его все поняли. Красавчик со Штейнхауэром согласно кивнули головами.

– Дзенкую бардзо, панове офицеры, – сказала хозяйка и закрыла за собой дверь комнаты.

Лишь по лицу девушки пробежала какая–то неясная тень, то ли страха, то ли разочарования. Чтобы подавить в корне всяческие устремления, у всех подавить, Юрген повернулся к Штейнхауэру и завел с ним разговор.

– А там, в Белоруссии, как у вас с местным населением складывалось? – спросил он.

– Да по–разному, – махнул рукой Штейнхауэр, – люди–то – они ведь разные. А с другой стороны, одинаковые, везде одно и то же. Вон баб возьми. Такие же бандитки попадались, как эти. Готовы с тебя штаны содрать, а чуть зазеваешься, опоят чем–нибудь или под пулю бандитскую подведут. А были добропорядочные, приветствовали нас как освободителей и защитников и тех же бандитов нам сдавали.

– Даже так? – удивился Юрген. – Своих?

– А что тут удивительного? Бандиты ведь тоже разные были. Были идейные или организованные, называй как хочешь. Эти в лагерях укрепленных размещались, у них командирами были кадровые офицеры, те, что в окружении оказались или, наоборот, с той стороны фронта заброшены были, комиссары большевистские, они им мозги постоянно прочищали. Эти по приказу из Москвы воевали, у них и танки были, и пушки, я уж рассказывал. Они могли и на колонну на дороге напасть, и на небольшой город с гарнизоном. Были и другие. Те по лесам да по деревням отсиживались. Подорвут иногда полотно железки или деревянный мост через речушку, на большее не хватало сил и задора. Охотились в основном на старост, на служащих полиции из местных, в общем, на предателей, как они их называли. А часто просто сводили старые счеты. Сам, поди, знаешь, как это бывает. Вспомнил обиду десятилетней давности, взял ружье, пошел и убил соседа. Он–де предатель, или собирался предать, или просто мог предать. И никто ничего против не скажет. У кого оружие, тот и прав. А были еще чистые бандиты. Тем было вообще не до нас, разве что случайно где столкнемся. Им лишь бы пограбить. Весело жили.

– Кому война, кому мать родна, – сказал Юрген.

– Как ты сказал? Ни разу не слышал. Но – в точку! Впрочем, по этой части все хороши были, одно слово – бандиты. Одеваться во что–то надо, есть, пить. Где взять? Только у гражданского местного населения. Многие добровольно помогали, у них через одного кто–нибудь из близких родственников в бандах находился, муж, сын, брат. Своим как не помочь! Иногда. Но если чужим и постоянно, кто же вытерпит? Ввалятся в избу посреди ночи, самогонки напьются, кого изнасилуют, кому бока намнут, выгребут все ценное. Бандитов было столько, что для их прокорма гражданского населения не хватало. Так что они еще и между собой зачастую воевали, не пускали чужаков на свою территорию. А гражданское население к нам шло с просьбами: выгоните всех этих бандитов, житья от них нет. И рассказывали, где лагеря их находятся, и как к ним подобраться, и кто у них в разведчиках и связниках состоит.

– Да вы, думаю, тоже не ангелами были, – усмехнулся Юрген, – и в белых одеждах только зимой ходили, для камуфляжу.

– А ты вот посмотрел бы, что они с нашими солдатами делали, которые случайно к ним в лапы попадали! – разгорячился Штейнхауэр. – Живодеры настоящие! Тут и ангел бы озверел и крови возжаждал. А как еще с этими бандитами обходиться? Они другого языка не понимают. Да и как сражались? Нас – одна сотня, а их – три. Только выучкой да спаянностью и брали. А с гражданским населением нам что – охота была возиться? Но наверху считали, что коли вермахт захватил такую огромную страну, то должен не только сам с нее кормиться, но еще и Германию кормить. Вы же на фронте не задумывались, откуда к вам продовольствие поступает, так ведь?

– Это любой солдат знает, откуда. Со склада, – улыбнулся Юрген и успокаивающе похлопал приятеля по колену.

– Вот именно, со склада, – вздохнул Штейнхауэр. – Вот пусть бы интенданты его и забивали. Так нет, нас посылали. Забирать все у того же гражданского населения. Самая поганая была работа, поверь. Их и год, и два свои бандиты грабили, тут мы приходим. Представь!

Юрген представил. Крики, вопли. Мычат коровы, которых выводят со двора, визжат свиньи. Заходятся лаем собаки. Плачут дети. Ругаются на чем свет старики. Старухи сыплют проклятиями. Женщины с растрепанными волосами бросаются на солдат, норовя вцепиться им ногтями в лицо.

– Поганая работа, – сказал он.

– Вот и я о том же говорю. Мы бы и рады были им что–нибудь оставить на развод и чтобы с голоду не перемерли. Но во–первых – приказ, а во–вторых – бессмысленно. Придут через несколько дней все те же бандиты и все оставленное выметут подчистую. А так и им жрать будет нечего. Присмиреют или уйдут куда. Все нам легче.

– Да, с голодным брюхом долго не повоюешь, – согласился Юрген.

Так они разговаривали часа три–четыре. Красавчик спал, завалившись на лавку. Девушка сидела в углу, изредка вставая, чтобы наполнить блюда на столе. Из дальней комнаты доносился мерный скрип, нарушаемый иногда женскими вскриками. Время от времени дверь в комнату распахивалась, оттуда вывалились по очереди Эрвин, Брейтгаупт или его земляк, бросались к столу, выпивали самогонки, хватали куски и устремлялись обратно.

Один раз, через два часа после того, как они сели за стол, Юрген поднялся и вышел из дома. Он сменил караульных, прошелся по домам, где отдыхали его солдаты вперемешку с эсэсовцами. Солдаты были пьяны, но в меру с учетом выпавших на долю испытаний. Никаких ссор и происшествий не было. Все было тихо–мирно, как у них. И разговоры за столом были о том же, что и у них. О пережитом.

– Скоро темнеть начнет, – сказал Штейнхауэр, выглядывая в окно, – пора убираться отсюда. Я лучше в чистом поле под дождем буду ночевать, чем в этом бандитском гнезде.

– Мне тоже не нравится эта позиция, – сказал Юрген.

Через полчаса они стояли во дворе их дома. На улице заржала лошадь. Появился эсэсовец, шепнул что–то на ухо Штейнхауэру. Тот кивнул, подошел к большому сараю, распахнул створку широких дверей в центре. Там была конюшня.

– Хорошие лошадки, – сказал он, ведя на поводу двух лошадей с длинными ногами и лоснящейся кожей, под которой перекатывались литые мышцы. – Эрвин! Там еще две. Выведи!

За Эрвином в конюшню сунулись Брейтгаупт с его земляком. Они вынесли четыре кавалеристских седла.

– И пусть кто–нибудь посмеет сказать мне, что это крестьянские лошадки, – раздумчиво протянул Штейнхауэр.

Он смотрел на хозяйку, которая вышла из дома. Она стояла на крыльце, чуть враскоряку. Лоснилось влажное от пота лицо, волосы свисали нерасчесанной гривой. В полусонных глазах было безразличие. Она и не думала возражать Штейнхауэру. Юрген тоже понимал, что Штейнхауэр прав. На этих лошадях не пахали и их не запрягали в телегу. Это были кавалеристские лошади. Это были чертовски хорошие лошади польских улан.

Штейнхауэр двинулся боком к конюшне, по–прежнему не отрывая взгляда от хозяйки. Вот он распахнул вторую створку двери. В глубине конюшни Юрген увидел еще одно стойло с низкорослой, крепко–сбитой лошадкой. Полусонное оцепенение враз слетело с хозяйки; она дернулась вперед.

– А вот и наша работница, – сказал Штейнхауэр и ласково погладил лошадь по широкой спине. – Объедали тебя эти бездельники? Ничего, теперь у тебя будет вдосталь сена и овса.

Юрген с усмешкой наблюдал за Штейнхауэром. У него было сильное подозрение, что все это был спектакль, с начала и до конца. Штейнхауэр, несомненно, давно знал, что в конюшне стоят кавалеристские лошади, его парни выяснили это еще при первом беглом обыске. Впрочем, конца в этом спектакле пока не было. И Юрген гадал, каким он будет. Он мог быть любым.

Все разрешилось буднично. Юрген даже испытал легкое разочарование. Штейнхауэр вышел из конюшни, притворил за собой дверь и громко закричал, так, что его было слышно, наверно, и на другом конце деревни:

– Седлать коней! Через пятнадцать минут выступаем!

Юрген был уже готов повторить команду, но тут на двор вбежал рядовой Ульмер.

– Это мародерство! – крикнул он и добавил, много спокойнее: – Нам придется отвечать за это.

– Что – мародерство? – спросил Юрген.

– Вот это, – сказал Ульмер и показал на лошадей.

Ульмер имел право высказывать без спросу свое мнение о мародерстве. Так у них в батальоне было заведено: экспертом в том или ином вопросе считался тот, кто пострадал за это. Брейтгаупт был непререкаемым авторитетом по сожжению русских деревень. Его посадили за отказ сжечь деревню. Если Брейтгаупт говорил «нет», они дружно вставали на его сторону, командование ничего не могло с ними поделать. Красавчик был экспертом по всему, связанному с автомобилями, включая их угон. Отто Гартнер занял вакантное до последнего времени место эксперта по черному рынку. В лагере под Оршей именно он определял, в каком соотношении обменивать пришедшее в негодность обмундирование на самогонку. А также то, какое обмундирование можно считать пришедшим в негодность.

Ульмера судили за мародерство. Он был фельдфебелем. Во время отступления под Конотопом он украл свинью. Дело было так. Они шли целый день на двадцатиградусном морозе. Последние сухари они сгрызли еще на позициях. И вдруг они увидели лежавшую на дороге свиную тушу. Это было как чудо, как подарок небес. Ульмер сказал: можно. Солдаты разрубили тушу саперными лопатками на мелкие куски и изжарили мясо на костре. Без вмешательства небес не обошлось: русские самолеты разбомбили автоколонну, и одна из бомб попала в машину со свиными тушами. Это было имущество вермахта, так сказали прибывшие в разгар пира полевые жандармы. Нет, этот Ульмер не был настоящим мародером. Его мнение можно было не принимать в расчет.

– Отставить! – сказал Юрген. – Нам не придется отвечать за это. В крайнем случае, отвечать придется мне. Вас это не коснется. – И он наконец отдал приказ: – Седлать коней! Выступаем через десять минут!

Юрген давно не сидел в седле. Собственно, на настоящих кавалерийских лошадях он никогда не ездил, но с детства знал, с какой стороны надо подходить к лошади. Да и в армии приходилось. На фронте чего только не приходилось делать. Страха у него не было, и лошадь, почувствовав твердую руку, сама плавно и бережно несла его вперед. В этом преимущество тренированных лошадей: с ними просто обращаться. Если знаешь как.

Красавчик ехал в телеге. Он не доверял лошадям еще больше, чем лодкам. Рядом с ним сидел Граматке, он вообще ничего не умел. Юрген в который раз подивился, что Граматке вышел живым из крепости. Еще в телеге сидели Бренчер с Кальбером, они были хорошими солдатами, но – городскими жителями. Рядом с телегой, держась за нее одной рукой, шагал Ульмер, показывая всем своим видом, что он не имеет никакого отношения к этому мародерству. Приятную тяжесть в желудке он объяснял добротой и хлебосольством местных жителей. Так уж устроен человек, он всему найдет устраивающее его объяснение.

Все эсэсовцы ехали верхом, лихо сидя в седлах. Они вообще были лихими парнями. Настолько лихими, что вполне могли поджечь напоследок «бандитское гнездо». Юрген обернулся. Над деревней ничего не клубилось, даже печи не дымили.

– Мы в генерал–губернаторстве, – усмехнулся Штейнхауэр, проследив направление взгляда и правильно его истолковав.

– Поэтому ты оставил последнюю лошадь? – спросил Юрген.

– И поэтому тоже. Здесь другая война начинается. С большевиками была война на уничтожение, командование это прямо говорило и приказы соответствующие отдавало. А с поляками нам ссориться не след. И командование за это по голове не погладит. Тут даже Старик не защитит. Это же генерал–губернаторство, – повторил он, – считай, наша земля. И население, считай, тоже почти что наше. Бандиты, конечно, и здесь есть, но большинство – крестьяне, обычные крестьяне, которые работают, а не воюют против нас. А у крестьян ведь как? Есть у крестьянина пять лошадей, реквизируешь четыре, одну оставишь, он погорюет, но смирится. А вот на того, кто последнюю заберет, на того вызверится и за вилы возьмется. Вот и пусть они на бандитов нападают, а немцев за порядочную власть почитают, которая все по закону делает.

Разумно, признал Юрген. Штейнхауэр сам был крестьянин, к его словам стоило прислушаться. Но экспертом по их понятиям он не был. Страдал не он. Страдали от него.

«За чужой щекой зуб не болит», – говорил в таких случаях Брейтгаупт.

«Hundert Schläge auf fremde Rücken sind nicht viel.»

Это сказал Брейтгаупт.

* * *

В Варшаву они прибыли на рассвете. Им пришлось сделать небольшой крюк, чтобы перебраться через Вислу. Через железнодорожный мост им прорваться не удалось. Там была большая и несговорчивая охрана. Она вообще не желала вступать с ними ни в какие переговоры.

При въезде в предместье путь им преградил шлагбаум и десяток жандармов с большими бляхами на груди. Они и не подумали прорываться. Они пришли, куда шли. За шлагбаумом, справа от дороги стояло двухэтажное здание с надписью Feldgendarmerie. За ним стояло несколько наспех сколоченных бараков, обнесенных двумя рядами колючей проволоки. Туда указывала табличка на столбе: Auffanglager. Жандармы попробовали загнать их туда. Они не на тех напали.