Текст книги "Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)

– Это понятно. Я имею в виду: на настоящем кладбище. С гранитными памятниками, склепами, часовенками…

– Отличная позиция, – сказал Юрген.

– Для обороны. Тут тебе и укрытия, и готовые доты, и все на века сделано. А нам–то атаковать! Мина как шарахнет, кости во все стороны и воронка как готовая могила. Для тебя. Нет, парни, вы, похоже, еще не поняли, куда попали. Я вообще удивляюсь, как вы до нас добрались. К нам постоянно пополнения подходят, так каждый взвод по несколько убитых и раненых с собой приносит. Снайперы. Засады. И это – до настоящего боя! Потери страшные. Из моего отделения, тех пятнадцати парней, что шли тогда вместе с вами к Варшаве, я потерял уже пятерых. Файертага убили. Помните Файертага?

– Ветеран? У которого жена письмо фюреру написала? Помним, – сказал Красавчик, – жалко мужика.

– А ведь думала, что через фронт муж домой быстрее вернется, – сказал Юрген. – Быстренько искупит вину и – домой. У него, поди, срок давно вышел?

– Давно, – ответил Штейнхауэр. – И на фронт бы его не взяли по возрасту.

– Вот как иногда выходит.

Штейнхауэр разлил по второй. Помянули Файертага и всех погибших.

– Вас тоже сюда направляют? – спросил Штейнхауэр.

– Кто ж его знает? – сказал Юрген. – Куда командование прикажет.

– Наше дело телячье, поел да в закут, – добавил Красавчик. Он подхватил это у Брейтгаупта.

– Сюда – не приведи господь! Мы в Белоруссии поначалу думали: страшно. Потом привыкли. Как к виду человеческой крови привыкли, так даже удовольствие стали находить в некоторых операциях. По нам они были. По нашему браконьерскому сердцу. Я, помнится, рассказывал. Потом на передовую попали. Тоже поначалу страшно было. И тесно душе в траншеях. Но – свыклись. Здесь – хуже всего. К этому невозможно привыкнуть. Бандиты всюду, на улицах, на крышах домов, в подвалах, они могут принимать любые обличья и нанести удар с любой стороны в любое время. Это уже не война. Здесь нет никаких правил. Пленных не берут. Вернее, берут. Чтобы немедленно расстрелять. Всех расстреливают: СС, гестапо, жандармов, полицию. Это те, чьи тела с простреленными затылками я сам видел. Отделение железнодорожной охраны шло на смену на вокзал. Легли ровно у одной стенки! Самолет наш случайно сбили. Летчик повис на стропах парашюта на дереве в парке, тут, неподалеку. До сих пор висит. Как решето! Фольксдойче семьями вырезают. Пленные – поляки, которых мы берем, – говорят, что исключение делается только для солдат в форме вермахта. Дескать, их командование приказало, чтобы с солдатами вермахта обращались «цивилизованным» образом. Видели мы это «цивилизованное» обращение! – Он мотнул головой в сторону внутреннего двора. – В гробу мы его видели!

Распахнулась дверь в залу. Два эсэсовца втащили за руки девчонку лет четырнадцати. «Красавицей будет, – отметил про себя Юрген, – полька!» Девчонка упиралась, но что она могла поделать с двумя здоровыми мужчинами. Дирлевангер поднялся и направился к боковой двери, ведшей в другую комнату. Эсэсовцы потащили девчонку за ним, захлопнули дверь за собой.

За столами было шумно, но Юрген все равно расслышал доносившиеся из комнаты звуки борьбы. Что–то там упало. Раздался высокий девичий крик:

– Чувай! [52]52
  Czuwaj! (польск.) – девиз харцеров, см. ниже.


[Закрыть]

– Это что такое? – спросил Красавчик.

– Seid bereit! – ответил Юрген.

– Immer bereit! [53]53
  Будь готов! – Всегда готов! (нем.).


[Закрыть]– немедленно откликнулся Красавчик.

Крики продолжались, но слов было не разобрать. Раздался выстрел. Наступила тишина. На пороге комнаты возник Дирлевангер. Он, слегка пошатываясь, вкладывал «вальтер» в кобуру. Затем заправил выбившуюся из–за пояса рубашку, подтянул ремень на брюках.

– Это была бандитка, – сказал он, усаживаясь в кресло во главе стола. – Все поляки – бандиты! – громко выкрикнул он. – И ваш Каминский такой же! – Он обращался к Фрике. Судя по всему, у них был разговор о Каминском. – Тоже мне – СС–бригаденфюрер! – Он произнес последнее слово с ненавистью и презрением. Но эти чувства распространялись только на носителя звания, но никак не на самое звание. Это звание как нельзя лучше подходило самому Дирлевангеру. Он в этом ни секунды не сомневался. Юрген ясно видел это. – А его бригада! – продолжал разоряться Дирлевангер. – Только и знают, что грабить! А как с бандитами сражаться, так это к бригаде Дирлевангера! Во всей Варшаве только одни мы и сражаемся по–настоящему!

К Дирлевангеру поспешно подошел один из его офицеров и, наклонившись, стал что–то тихо говорить.

– Что?! – взъярился еще пуще Дирлевангер. – Какой–то дом?! В ружье! – закричал он, вскакивая со своего места. – Мы покажем этим полякам, как сражаются немецкие солдаты! Мы всем покажем, как сражаются солдаты Дирлевангера! Подполковник! Присоединяйтесь! Это будет поучительное зрелище.

– Солдаты вермахта никогда не стоят в стороне, когда сражаются их товарищи, – с достоинством сказал Фрике, тоже поднимаясь. – Солдаты! Внимание! За мной!

Фрике не мог допустить, чтобы Дирлевангер опередил его. Они так и шли плечом к плечу по коридорам и лестницам госпиталя. За ними вперемешку шагали их солдаты.

– Два медведя в одной берлоге не живут, – шепнул Брейтгаупт на ухо Юргену.

Тот не сразу сообразил, что Брейтгаупт имел в виду Дирлевангера и Каминского.

«Zwei Hahne taugen nicht auf einem Mist.»

Это сказал Брейтгаупт.

Фрике направился к бронетранспортеру. Красавчик взялся за ручку дверцы водителя.

– Дело ваше, но не советую, – громко сказал Штейнхауэр, нарочито обращаясь к Юргену. Он не смел давать советы старшим офицерам. – Эта тарарайка – не лучшее средство передвижения по городу, полному вооруженных бандитов.

– Рады бы на танке, да нету, – откликнулся Красавчик.

– Танк – тоже не лучшее.

– Что лучшее? – спросил Юрген.

– Трамвай, – со смехом ответил Штейнхауэр, – одиннадцатый номер.

Он похлопал себя рукой по ногам. Но они и без этого его поняли. Они рассмеялись в ответ.

– В колонну по два! За мной! – скомандовал Фрике.

Он умел прислушиваться к советам младших по чину, если они были высказаны в тактичной форме. И не считал зазорным следовать им, если они совпадали с его собственным здравым смыслом. Им повезло с командиром. Далеко не все были такими. Это касалось и здравого ума. У многих офицеров он если и был, то сильно отличался от их солдатского здравого ума. Таким был капитан Россель, они еще не успели забыть о нем.

Как ни хорош был подполковник Фрике, но у него в голове были свои тараканы. Вермахт превыше всего! Солдаты вермахта, его солдаты, были на голову выше эсэсовских браконьеров. Они доказывали это тем, что шли ровным строем посреди улицы. Они не кланялись пулям, свистевшим над их головами. Впрочем, пуль было немного, если быть совсем точным – всего две. Об этом не стоило даже упоминать. Возьми далекий стрелок прицел чуть пониже, они бы недосчитались двух товарищей. Это был привычный риск.

После перекрестка, где над ними просвистели пули, колонна разделилась надвое, одна половина пошла гуськом по правому тротуару, вторая – по левому. Это был четкий маневр.

На следующем перекрестке они увидели развороченный взрывом бронетранспортер, родного брата их «букашки». Они даже вздрогнули. Юрген так засмотрелся, что чуть не упал, споткнувшись. На мостовой лежала оторванная по колено нога в немецком армейском ботинке.

– Вот, черт! – воскликнул Красавчик.

– Это что! – сказал шедший рядом Штейнхауэр. – Тут такое было! Бронетранспортер подбили, судя по всему, в самом начале восстания, врасплох застали. А мы сюда два дня назад подошли. Смотрим, весь кузов телами забит в армейской форме. Один живой, руку к нам тянет, кричит что–то или пробует крикнуть, до нас только неясный хрип доносится. А рядом, у гусеницы, еще один раненый лежит, без кителя и рубашки, истыканный весь, в крови, подрагивает. Мы уж потом сообразили, что не мог он столько дней тут пролежать. А к нам только–только пополнение прибыло, не разобрались еще парни, что тут к чему, бросились, естественно, к раненым. Как верхнего сняли и еще одного под ним, тут–то и рвануло. Поляки бронетранспортер заминировали. Трое наших погибли. Так всех вместе и похоронили. Там уж не разобрать было, кто и что.

Через три квартала они достигли цели. Это был старый шестиэтажный дом с эркерами, кариатидами и балконами. Мансарда была чуть вдвинута вглубь, перед ее окнами шел резной каменный парапет. Нижний этаж являл ряд узких окон, забранных толстыми коваными решетками. Арка входа была наглухо закрыта мощными дубовыми воротами, отделанными широкими металлическими полосами.

– Хорошая позиция, – сказал Юрген подошедшему Штейнхауэру. – По крыше пробовали подобраться?

– Думаю, что все перепробовали, только без толку. Старику просто так да по мелочам никто докладывать не будет, себе дороже. Тем более что это участок русской роты.

– Русской? – с удивлением переспросил Юрген.

– Да у нас кого только нет и не было, – отмахнулся Штейнхауэр. – Русские скорее погибнут, чем пойдут к начальству докладывать. Не любят они этого. Тут, видно, кто–то из офицеров был. Операция задерживается. Надо штурмовые орудия подтянуть, а из этого дома вся улица простреливается.

– А по другим улицам нельзя?

– Нет, это одна осталась. Там везде завалы, орудия не протащишь.

– Баррикады?

– Есть и баррикады. А больше от рухнувших зданий. Сами себе дорогу перегородили. А может быть, и поляки постарались, с них станется. Или русские бомбы сбросили, их самолеты вовсю летают. Тут сам черт не разберет!

Тем временем они кружным путем пробрались во внутренний двор дома напротив. Сквозь открытую арку Юрген вновь увидел монументальные ворота.

– Сюда бы фаустпатрон, – сказал он.

– Или «колотушку», [54]54
  «Anklopfderat» (нем.) – прозвище 37–мм противотанкового орудия.


[Закрыть]или еще лучше – танк, – с легкой издевкой сказал Штейнхауэр.

– Да нету! – повторил Красавчик.

– Почему же, есть, – сказал Штейнхауэр, – малыш «Голиаф».

– Еще и Голиаф! – сказал Красавчик.

– Видели мы уже сегодня одного малыша, – сказал Юрген, – это он все улицы вокруг загадил.

Донесся короткий предсмертный вскрик, за ним крики, долгие и возбужденные. Они исходили от группы солдат, копошившихся над чем–то в арке. Штейнхауэр, явно встревоженный, поспешил туда. Юрген с Красавчиком пошли за ним.

– Зиги убили! – досадливо сказал Штейнхауэр. – Он последний, кто умел управляться с «Голиафом».

Юрген наконец увидел Голиафа. Он действительно походил на игрушечный танк, железный, с настоящими гусеницами.

– А почему башни нет? – спросил Юрген.

– Зачем ему башня? – сказал Красавчик. – У него же нет ни пушки, ни пулемета, ни стрелка с водителем, это мина на колесах, – он уже сидел на корточках, рассматривая агрегат, – допотопный агрегат, – сказал он, – с кабелем. Сейчас уже радиоуправляемые есть.

– Какой есть, – хмуро ответил Штейнхауэр, – нам новое вооружение не дают, хорошо, если не списанное.

Подошел Дирлевангер. Быстрым взглядом оценил ситуацию. Он был собран и холоден, совсем не такой, как за столом в зале.

– Пятнадцать минут, – сказал он. – Через пятнадцать минут мы атакуем. С «Голиафом» или без.

– Как? – тихо спросил Юрген, глядя в спину уходившему Дирлевангеру.

– Нам бы только до окон первого этажа добраться, – ответил Штейнхауэр.

– Отойдите от света, – донесся снизу голос Красавчика.

Они сдвинулись чуть дальше, к самому концу арки, вжавшись в стены по обе стороны. Юрген прикинул, как можно добраться до окон первого этажа. В принципе можно. Будь там девчонка, которая бы его ждала, он бы добрался. Но там нет девчонки. И они их не ждут. Вернее, ждут, но не для этого.

– А он справится? – спросил Штейнхауэр.

– Красавчик у нас эксперт по машинам, он профессиональный угонщик, – ответил Юрген.

– Я специализируюсь по всему самодвижущемуся, кроме женщин, – сказал Красавчик.

– Это они специализируются по тебе, – сказал Штейнхауэр, подмигивая.

Подмигивал он одним глазом, а вторым косил на дом напротив. Он выстрелил из своей винтовки, просто так, куда–то вверх и не целясь. Так показалось Юргену. Лишь мгновение спустя он заметил дуло ружья. Оно поднялось вертикально вверх над парапетом мансардового этажа, блеснуло на солнце и опять скрылось за парапетом, увлекаемое невидимым падающим телом.

– Я белке в глаз попадаю, семь из десяти, – сказал Штейнхауэр, проследив направление взгляда Юргена. – Не очень хорошо. Тут проще.

Юрген врезал автоматной очередью по краю парапета, выбивая рой кирпичной крошки. Возможно, ему только привиделось, что там что–то мелькнуло. Но он и до Варшавы знал, что если тебе на фронте что–то привиделось – стреляй, всматриваться, размышлять да разбираться потом будешь.

– Солдаты 570–го! Внимание! Ко мне! – раздалась громкая команда Вортенберга.

– Передай, что я при деле, – сказал Красавчик.

– Этот дом полностью зачищен, но ты на это особо не рассчитывай, – напутствовал Юргена Штейнхауэр.

Фрике приказал им занять позиции на третьем и четвертом этажах, поддержать огнем эсэсовцев. Они стали подниматься по лестнице, держа автоматы наготове. Двери всех квартир были широко распахнуты или притворены, на многих виднелись следы взлома, но какие–то были отомкнуты изнутри, тем не менее даже из них не доносилось ни звука. Дом казался вымершим.

Обер–лейтенант Вортенберг, шедший первым, показал Юргену и Отто Гартнеру на их квартиру. Отто распахнул дверь, Юрген, низко пригнувшись, влетел в прихожую, быстро огляделся, заглянул на кухню и столовую и направился в сторону комнат, выходивших на улицу. Они зашли в гостиную. Блеснули стеклянные дверцы горок с какими–то фарфоровыми безделушками. Все ровные поверхности были покрыты кружевными салфетками. В высоком кресле, откинув назад голову с раскрытым ртом, сидел старик в пиджаке и отутюженных брюках. На белой рубашке красным жабо расплылось кровавое пятно. Это был единственный непорядок в комнате. Даже карты на ломберном столике и те были аккуратно сложены в колоду.

Шевельнулась плотно задвинутая штора на правом окне. Отто, он стоял с той стороны, прошил ее короткой автоматной очередью. В ответ не раздалось ни звука, даже звука разбитого стекла. Стекла в окнах давно были выбиты.

Юрген подошел к окну, окинул быстрым взглядом дом напротив. Засек в трех окнах мелькание теней за тюлевыми занавесками. Над верхним парапетом мелькнула на мгновение и тут же исчезла светлая голова. Шелохнулась тяжелая штора в правом крайнем окне четвертого этажа, из–за нее медленно высунулось дуло ручного пулемета, «МГ–38», автоматически отметил Юрген. В доме напротив готовились к отражению штурма. Наступило короткое затишье.

Снизу донеслись урчащие звуки. Это, должно быть, «Голиаф» выполз из арки. Юрген, приподнявшись на цыпочки, осторожно посмотрел вниз, на улицу. Так и есть. «Голиаф», как гигантская черепаха, медленно полз вперед, толкая перед собой начиненную взрывчаткой тележку и волоча за собой хвост электрического кабеля. Возможно, он и сам был набит взрывчаткой, Юрген этого не знал. Раздалось несколько выстрелов, пули отлетели от панциря «Голиафа», не причинив ему никакого вреда. У одного из средних окон, почти точно напротив Юргена, вдруг сгустилась за занавеской темная, изломанная тень. Он быстро прицелился и нажал на гашетку.

Человек отдергивал занавеску. Ударившая в него очередь крутанула его. Он завернулся в занавеску как в саван. В правой руке у человека была граната. Он собирался бросить ее вниз. Она упала сама, выскользнув из омертвевшей руки.

Юрген следил за тем, как граната медленно падала вниз. Последовавший взрыв был слишком сильным для такой крошки. Он тянул килограмм на пятьдесят тротила, никак не меньше. Дом основательно тряхнуло. Вверх взметнулось облако тротиловой гари, дыма и пыли, на какое–то время скрыв от Юргена дом напротив. Когда дым немного рассеялся, Юрген разглядел внизу лежащего кверху брюхом «Голиафа», тлеющие расщепленные куски дерева, искореженные металлические полосы и солдат в эсэсовской форме, бегущих вдоль стен дома и через улицу к образовавшемуся пролому. Во главе толпы, рвущейся напрямик, бежал Дирлевангер. Его ни с кем нельзя было спутать.

Что было дальше, Юрген не видел. Ему было не до того. Оборонявшиеся ответили на штурм яростным огнем. Они стреляли из пистолетов и винтовок, бил замеченный Юргеном пулемет из крайнего окна на четвертом этаже и еще два с другой стороны дома. Полыхала мостовая внизу, бутылки с коктейлями Молотова уже не поджигали, их просто швыряли. Стреляли поляки и по их дому. Собственно, стреляли поляки по ним, расчетливо, экономя патроны, тщательно выцеливая «своего».

Вскоре и они перестали поливать окна, фасад и верхний парапет градом пуль, тем более что это не приносило видимых результатов. Перестрелка разбилась на множество дуэлей, каждый высматривал и караулил «своего», до всех остальных и всего остального никому не было дела. Трудно думать о чем–нибудь другом, когда ты постоянно на мушке у противника. Отто так увлекся охотой за «своим», что подставился под пулю «чужого». Тот не смог удержаться, когда Отто вдруг высунулся в окно Юргена. И сам в свою очередь подставился. На том цепная реакция и остановилась. Нарушитель негласной конвенции был противником Юргена. Отто сидел на полу и поскуливал. Царапина, подумал Юрген, так скулят при царапине.

Он получил несколько мгновений передышки. Юрген окинул быстрым взглядом все этажи дома напротив, оценивая обстановку. Интенсивность стрельбы заметно уменьшилась, стреляли только с двух верхних этажей. Похоже, эсэсовцы ворвались в дом и бой шел на лестницах и в квартирах. С треском распахнулось окно на втором этаже, из него спиной вперед вылетел человек, он перебирал руками и ногами, как будто хотел уцепиться за невидимый канат. Тело с глухим стуком шмякнулось на землю, прямо в догорающий бензин, выгнулось дугой и опало. На мостовой были разбросаны еще несколько тел, одежда на них тлела, распространяя зловоние. На них не было касок, погон, ремней с большими пряжками, ничего, что указывало бы на военную форму. Лишь перед воротами мостовая была буквально выстлана телами эсэсовцов, им дорого дался бросок через улицу.

В комнате третьего этаже появилась большая темная фигура. Как–то странно переваливаясь, она стала приближаться к окну. Колыхнулась занавеска, мелькнула бело–красная повязка. Юрген вскинул автомат, прицелился. Тень бросилась к окну. Наверное, хочет бросить гранату или очередную бутылку с зажигательной смесью. Он нажал на гашетку. Очередь ударила в тело уже в воздухе. Человек не бросал гранату, его самого выбросили как распоротую подушку. Из окна высунулась рука с огромным кулаком и погрозила Юргену. Это был кулак Штейнхауэра. Его ни с кем нельзя было спутать.

Они уже на третьем, подумал Юрген. Винтовочная стрельба прекратилась. Только продолжал бить ручной пулемет из крайнего окна на четвертом этаже. Вскоре он с грохотом упал на мостовую, на него сверху легло тело стрелка. Зачем они выбрасывают людей из окон, подумал Юрген, на психику давят? Будь он на месте поляков, его бы это не испугало, он бы стал драться с еще большим остервенением. Или с большим уже невозможно?

– Отбой! – донесся крик Вортенберга.

Отто по–прежнему сидел на полу, прижав руку к правой стороне головы, сквозь пальцы просачивалась кровь. Юрген поднял его на ноги, довел до кухни. Там у хозяев, бывших хозяев, непременно должна была быть аптечка. Чай, получше, чем их индивидуальные пакеты. Да и те следовало поберечь – пригодятся. Он усадил Отто на стул и стал открывать шкафчики на стене. Аптечки нигде не было.

Отто продолжал скулить, действуя нервы. Юрген принялся выдвигать разные ящички, от досады вываливая ненужное содержимое на пол. Звенели, падая, столовые приборы, разлетались салфетки, скрипели под подошвами ботинок специи и крупы. Наконец нашел. Взял бинт, вату, перекись водорода, спирт. Оторвал руку Отто от головы, протер все спиртом. Так и есть, царапина. На шее, точно по линии волос. А что мочку уха срезало, так без нее можно и обойтись. Вот только бинтовать неудобно. Ну да не впервой. Юрген вернулся в гостиную, он там заприметил бар. Взял бутылку коньяку, налил им с Отто по фужеру.

– Голова шальная, – сказал Отто, выпив все одним махом.

В глазах у него действительно была какая–то муть. Контузило немного, что ли? Слабоват был этот Отто Гартнер на голову, чуть что – сразу контузия. Но, возможно, просто крови много потерял, из таких царапин, случается, много крови вытекает.

– Это бывает, – сказал Юрген, – сейчас пройдет.

Они пошли вниз по лестнице, вышли во двор. Заметив сидевшего на каменной лавке Красавчика, Юрген подошел, сел рядом, достал пачку сигарет, протянул товарищу. Курить хотелось страшно. Наверное, после коньяку, подумал Юрген.

– Хорошо, чтобы мы на бронетранспортере приехали, – сказал Красавчик.

– С чего это такая глубокая мысль? – спросил Юрген.

– Да ногу осколком зацепило. Царапина. Но побаливает. Больше десяти километров не пройду, – сказал Красавчик.

– Давай перевяжу по–нормальному, – предложил Юрген.

– Брейтгаупт уже перевязал.

– До свадьбы заживет, – сказал подошедший Брейтгаупт.

«Bis zur Heirat wird es schon wieder gut sein.»

Это сказал Брейтгаупт.

– При чем здесь свадьба? – недоуменно спросил Красавчик. – Не дождетесь. Не дождетесь! – крикнул он в колодец двора, задрав вверх голову.

Ему ответило громкое эхо. На миг Юргену даже показалось, что это кричали все немецкие солдаты, сражавшиеся в Варшаве. Он сам готов был крикнуть всем своим противникам: не дождетесь!

– Подъем! – скомандовал Вортенберг.

Подполковник Фрике уже входил в арку, направляясь на улицу.

– Ну и воняет там, – поморщился Красавчик. Но, возможно, поморщился он оттого, что ступил на раненую ногу. Хотя, конечно, воняло. Мерзко.

Они вышли на улицу как раз в тот момент, когда из–за развороченных ворот захваченного дома появился Дирлевангер со своими солдатами. Мундир на Дирлевангере был порван в нескольких местах, его глаза горели сумасшедшим огнем.

– Образцовый штурм, – сказал ему Фрике, – впечатляюще.

– Легкая разминка перед настоящим боем, – проскрипел Дирлевангер.

Он достал большую фляжку из чехла на ремне, открутил крышку, стал жадно пить, запрокинув голову. Его кадык мерно ходил вверх–вниз. Он наконец оторвался от фляжки, шумно выдохнул, обдав их облаком водочных паров. Зубровка, определил Юрген, божественный аромат. В той ситуации любой аромат был божественным.

– Орудия – к площади! – приказал Дирлевангер обычным своим чуть хрипловатым голосом. – Тральщики готовы? – обратился он к одному из своих офицеров.

– Так точно, около ста человек.

– Мало, – скривился Дирлевангер.

– Всех, кого смогли собрать.

– Из стольких домов – и только сто человек! Да мы в любой белорусской деревушке больше собирали! Подвалы все проверили?

– Так точно!

– Идите к черту! Стоять! Приступайте к операции! Какого черта вы стоите? Приступайте к операции. Мы подтянемся через полчаса.

Офицер помчался куда–то вдоль по улице. Дирлевангер коротким жестом пригласил Фрике следовать за ним и тоже неспешно пошел в том же направлении. Подъехало первое орудие. Лошади остановились и, нервно переступая ногами, попытались сдать назад. Это, наверное, были лошади–новобранцы, они не хотели ступать на раскаленную, залитую вонючей смесью и заваленную трупами мостовую.

– Распрягай! – крикнул Штейнхауэр. – На руках перекатим! – он несколько нервно посмотрел в спину удалявшемуся Дирлевангеру. – Парни, взялись!

Он подошел к Юргену.

– Лихо вы, – сказал Юрген, – сколько там было?

– Все, что были, все там лежат. Кто их считал? Сотня.

– Рота.

– Да какая там рота! Взвода настоящих бойцов не набралось бы. Тоже мне вояки!

Штейнхауэр подошел к лежавшему на мостовой телу. Широкие, какие–то бесформенные брюки, пиджак с закатанными рукавами, кудрявые светлые волосы, выбивающиеся из–под глубоко надвинутой кепки. Носком сапога Штейнхауэр перевернул тело. Лицо было разбито в кровь и местами обожжено, но это было девичье лицо. Юргену даже показалось, что это близняшка той девушки, что приволокли в штаб Дирлевангера.

– Харцеры! [55]55
  Харцеры – члены польской национальной скаутской (пионерской) организации, действующей с перерывами с 1918 года по настоящее время. Была запрещена во время немецкой оккупации. В Варшавском восстании участвовали харцерские батальоны «Зоська», «Парасоль», «Вигры»; кроме того, была харцерская рота «Густав» и харцерские взводы в других частях; девушки–харцерки были санитарками, работали на пунктах питания; почтовое сообщение в восстании осуществлялось исключительно харцерами. Возраст большинства членов боевых подразделений был от 12 до 17 лет.


[Закрыть]– Штейнхауэр зло пнул тело ногой. – Отморозки хуже нашего гитлерюгенда, – пояснил он Юргену, который, впрочем, и так это знал, – такие же фанатики. И сокращение у нас, у СС, слизали.

Он поставил сапог на грудь девушке, показывая на наспех вышитую эмблему. Szare Szeregi, «Серые шеренги», перевел про себя Юрген. Под эмблемой были уже знакомые стилизованные буквы G и S, их смысл оставался неясен.

– Хуже их тут нет, – сказал Штейнхауэр, – прикидываются детьми и при любом удобном случае норовят выстрелить в спину. – Он вновь зло пнул тело. – И вот от рук таких недомерков гибнут хорошие немецкие парни. Приятелю твоему пулю в живот всадили…

– Эрвину? – с горечью в голосе спросил Юрген.

Штейнхауэр кивнул головой.

– Парни его в госпиталь понесли. Я думал, ты видел, – сказал он.

– Нет, не видел, – покачал головой Юрген и добавил: – Хорошо, что сразу в госпиталь.

Только потом он сообразил, что Эрвина понесли в штаб, который был госпиталем лишь по вывеске над входом. Там не было врачей. Никто из тех, кто сражался в городе, не мог рассчитывать на помощь врачей. Они могли рассчитывать только на себя и на товарищей.

Раздался глухой звук. Так взрывается противотанковая мина или заложенный в землю фугас. Звук шел с того конца улицы, куда они направлялись. Юрген вскинул голову. Дирлевангер с Фрике шли как ни в чем не бывало, даже, кажется, мирно беседуя о чем–то своем, командирском. Штейнхауэр тоже не проявил никакого беспокойства.

– Бандиты заминировали подходы к площади, – сказал он и усмехнулся: – или выходы, это с какой стороны смотреть. Это их обычная тактика. Так что смотри под ноги и ступай только на нетронутые камни мостовой. – Он опять усмехнулся. – Одним глазом – под ноги, другим – вверх, на окна домов.

– А как же вперед? – с такой же усмешкой спросил Юрген.

– Вперед – стреляй не глядя. Не ошибешься.

Они помогли артиллеристам переволочь пушки.

Это были «пятидесятки», с ними было нетрудно управляться. Они шагали прямо по лежащим телам, ребра скрипели и ломались под тяжестью колес. Они не считали, что совершают какое–то кощунство. Они даже не задумывались об этом. Вот если бы им приказали собрать тела, сложить их в сторонке и оставить разлагаться на летнем солнце, тогда бы они в душе возмутились, сочтя это надругательством над павшими в бою.

Брейтгаупт тем временем договорился с лошадьми. Он нашептал им в ухо какую–то вечную мудрость лошадиного племени, и те покорно тряхнули гривами и пошли за Брейтгауптом по дальнему от разгромленного дома тротуару.

Впереди, в квартале от них, открылся вид на большую площадь. По обе стороны улицы, привалившись спинами к стене, сидели и стояли солдаты. Их лица были одинаково черны от пороховой гари и одинаково расчерчены струйками пота, стекавшего из–под касок. Одни были подавлены и молчаливы, другие возбуждены и говорливы. Они все недавно вышли из боя, тяжелого боя.

Штейнхауэр приветливо махнул одному из стоявших, подошел, подал руку, спросил:

– Как дела, Стас?

В ответ полилась смесь из польских и русских слов, слова были преимущественно бранные, это единственное, что понял Юрген. Штейнхауэр ободряюще похлопал солдата по плечу и нагнал Юргена.

– Шума, [56]56
  «Schuma» – сокращение от Schutzmannschaft (нем.), отряды вспомогательной полиции на оккупированных территориях, сформированные из добровольцев, как правило, местных жителей. Использовались как городская полиция, противопартизанские и пожарные части, для охраны военнопленных и концлагерей и т. п. Обычно подразделения «Шума» четко разделялись по этническому признаку: крымско–татарские, литовские, украинские, русские и т. д.


[Закрыть]– сказал он.

«Да, шумный парень», – по инерции по–русски подумал Юрген.

– Украинец, доброволец, – продолжал Штейнхауэр, – то есть он в полицию добровольцем пошел, а уж когда их отряд к нам на усиление направили, их уже не спрашивали.

– Что сказал? – спросил Юрген. Ему действительно было интересно – что мог извлечь Штейнхауэр из потока брани на чужом языке?

– Потери большие, – коротко ответил тот. Он понял главное и понял правильно. – У них вообще были большие потери. Стас едва ли не последним остался из того, первого отряда. Он у нас с весны сорок второго.

– А я в батальоне с осени сорок второго, – сказал Юрген.

– Тебе повезло дважды, – сказал Штейнхауэр и, заметив недоуменный взгляд Юргена, объяснил: – Что поздно начал и что до сих пор жив.

– Если так смотреть, то нам каждый день везет, каждую минуту.

– Да, без удачи в нашем деле никуда.

Почти перед самым выходом на площадь мостовая была вздыблена. Вокруг глубокой воронки лежали три женских тела. В отличие от девушки–харцерки они были одеты в легкие летние платья. У одной на ногах были туфли на высоком каблуке. Возможно, были и на второй, но у нее теперь не было ног, вместо них было бело–красное месиво.

– И пусть нам после этого говорят, что на войне можно обойтись без тральщиц! – воскликнул Штейнхауэр.

Юрген оторвал взгляд от женщин. Он не понял, что хотел сказать Штейнхауэр. На войне нельзя обойтись без женщин? Так?

– Здесь могло бы лежать несколько наших парней! – продолжил Штейнхауэр.

Они проходили мимо третьей женщины. Она лежала на спине, широко раскинув руки и обнажив длинную, гладкую шею. Ее платье задралось, как будто специально для того, чтобы лучше была видна рваная рана на правом бедре, над верхней кромкой ажурного чулка. Осколочное, автоматически определил Юрген. Под правой грудью расплылось пятно крови. Красивая была грудь. Да и женщина… Штейнхауэр наклонился, протянул руку к женщине. Юргену показалось, что он хочет пощупать пульс на шее. Бесполезно, подумал он. Вот и Штейнхауэр, как ему показалось, досадливо отдернул руку.

– И как это парни проглядели? – сказал Штейнхауэр, разгибаясь. В его руке был золотой медальон в форме сердечка, с него свисала разорванная золотая цепочка. Он открыл медальон, выдул из него прядь светлых волос, защелкнул, вытер запекшуюся кровь. – Дочке подарю, – сказал он Юргену с нежностью в голосе. – У меня дома дочка есть. Маленькая. Была маленькой, когда меня сцапали. Теперь уже большая, почти десять лет. Будет ей приданое!

Он расстегнул пухлый подсумок, опустил туда медальон. Медальон лег неглубоко, он блестел и пускал солнечные зайчики. Штейнхауэр деловито застегнул подсумок и двинулся вперед. Приданое мерно позвякивало в такт его шагам.

– А может быть, пропью, – рассмеялся Штейнхауэр. – До дому дорога долгая, да и попадем ли…

– Пропить – это самое то, – сказал Юрген.

«Вот только колом бы в горле не стало», – мысленно продолжил он. Ему было как–то не по себе. Он достал фляжку, отвернул крышку, сделал большой глоток. Вроде бы отпустило. Рядом крякнул Штейнхауэр, тоже зашуршал крышкой фляжки.

Голос Дирлевангера Юрген услышал за несколько шагов.

– Теперь у вас, подполковник, есть возможность представиться коменданту Варшавы. Насколько мне известно, он располагается в этом дворце, – язвительно сказал Дирлевангер и махнул рукой в сторону старинного здания, возможно, действительно дворца. – Я уже второй раз разблокирую эту площадь, потому что вермахт два раза отдавал ее бандитам. Но я уничтожу это бандитское гнездо! – Теперь Дирлевангер смотрел в другую сторону, на ряд старых домов, окаймляющих площадь, на возвышающиеся за ними шпили костелов. Там был Старый город. В каждом старинном городе есть свой Старый город.