Текст книги "Пуля для звезды. (Пуля для звезды. Киноманьяк. Я должен был ее убить. Хотите стать вдовой?)"

Автор книги: Генри Харт

Соавторы: Эдвин Коннел,Ж. Феррье,Р. Гордон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

У Даниэль Жено не было времени снять ни черный плащ, ни длинный белый шарф, которым и воспользовался убийца.

– Задушена, – сказал Дельмас, указывая на синяки на шее трупа и выпученные глаза.

Несколько часов спустя медицинский эксперт определил, что женщину убили около полуночи.

– Если бы она позвонила мне вместо того, чтобы писать, – убивался Бруно.

Дельмас, проверявший лежащую на столе сумочку, вынул удостоверение личности.

– Жено Даниэль Мари, родилась 4 марта 1940 г. в Шатоден, Ер-э-Луар.

– Инспектор?

Да?

– Посмотрите сюда, – сказал Бруно.

Журналист указал на оранжевую пыль, оставшуюся на плаще между поясом и полой.

– Что это такое? – спросил полицейский, удивленный возбуждением молодого человека.

– След от замши! У Эрналя есть брюки, оставляющие повсюду подобные следы. Это меня поразило. Вы наверняка найдете следы на велюре дивана в его гостиной…

– К сожалению, это небесспорно! Столько людей шляется в подобных брюках…

Дельмас нашел еще одну улику: между сжатых пальцев погибшей застрял клок жестких седоватых волос.

– Волосы убийцы…

В тот же вечер инспектор узнал, что в действительности речь шла о волосах, используемых для изготовления париков. Бруно заявил, что у него всегда оставалось впечатление, что режиссер-антиквар скрывает частичное облысение.

Консультация у Рейны Вальдер дала категоричный ответ: Эрналь носил накладной парик.

* * *

Шел пятый день, проводимый Фабрисом Фонтеном в клинике Боргез в Нейи. Медики, проведшие краткое лечение сном, надеялись, что отныне он сможет противостоять превратностям судьбы. И действительно, едва придя в себя, актер попросил принести газеты.

Узнав об убийстве Даниэль Пакен, он тотчас попросил пригласить полицейских, занятых расследованием. Ему ответили, что инспектор Дельмас, уже несколько раз интересовавшийся его состоянием, сейчас здесь вместе с одним из своих коллег.

– Позвольте ему войти!

Дельмас и Соважон предстали перед Фонтенем, загорелое лицо которого резко контрастировало с отворотами пижамы из белого льна. Все его обаяние куда-то исчезло.

Почти бессознательно оба полицейских удивились произошедшим с актером переменам. И в то же время некая замкнутость, смешанная с недоверием, часто возникающая у людей искусства, полностью исчезла.

– Не знаю, продвинулось ли ваше расследование дальше того, что я почерпнул из газетных статей, – начал Фонтень, отбросив рукой газеты с одеяла, – но могу сказать лишь одно: обвинять Жан-Габриэля Эрналя в серии преступлений и попыток покушения на создателей фильма – ошибка. Вы можете возразить, что я всего лишь актеришка, не знающий методов полицейского расследования, но я воздержался бы от переоценки явных доказательств виновности, оставленных у последней жертвы.

– Вы говорите о следах пыли от замши и волосках парика? – спросил Дельмас.

– Не кажется ли вам это несколько грубоватым, несколько притянутым? Тем более, что у Эрналя душа не убийцы. Даже наоборот. Это человек, все испытавший, все вкусивший и, если он за что-то берется, делает все со знанием и спокойствием. Он был слишком привязан к Тони, чтобы причинить ему боль. То же самое и с фильмом: немыслимо, чтобы Эрналь его уничтожил. Я много размышлял обо всем этом, и мое мнение таково: он убит, как и все, но убийца тщательно скрыл его труп, чтобы свалить на него вину. Еще одна деталь: попытайтесь вырвать несколько волосков из парика – и вы увидите, как это легко!

Улыбка Соважона быстро сошла с лица, он практически только что выполнил совет актера.

– Вы будете счастливы узнать, что мы пришли к тому же заключению, что и вы, – сообщил инспектор Дельмас.

– Значит, я не зря снимался в дюжине полицейских фильмов! – заметил Фонтень.

Он пытался шутить, но на душе у него было невесело. Актер медленно протер глаза.

– Я думаю, у вас есть идеи насчет личности убийцы? – спросил Дельмас.

– И да и нет, – прошептал Фонтень, протянув руку к стакану с минеральной водой, стоящем на столике у изголовья.

Медленно выпил, облизнул пересохшие губы и продолжил:

– Я хочу сказать, что после смерти Франсуазы Констан, случайной, пока нет доказательств обратного, и исчезновением Эрналя, я отказывался верить в возможную связь между событиями. Я сказал «отказывался», что означает нежелание предполагать возможность связи. После смерти Луврие мне пришлось взглянуть на события открытыми глазами. А когда Маги…

Не закончив фразы, он махнул рукой, выдав тем самым свои эмоции.

– Что вы знаете точно? – спросил Дельмас.

– Многое из того, что вам необходимо знать. В 1962 году Эрналь организовал распределение ролей в «Скажите, что мы вышли», как он полагал, идеальное и объединившее Франсуазу Констан, Даниэль Пакен и его самого; главная роль оставалась за ним. В те времена Франсуаза была одной из ведущих звезд, и мы были уверены, что благодаря ей фильм ждет успех, даже в самом худшем случае! Я был на пути к славе. Что же касается Даниэль, то она была дебютанткой, несколько раз появлявшейся на театральной сцене. Она не выдающаяся актриса, но ее чувственность, ее прелестная небрежность в совершенстве подходили для роли. Оставалось определиться с ролью Лены, очень спокойной девушки, немного отрешенной, которая…

Фонтень прервал свой рассказ вопросом:

– Вы видели фильм?

Инспектор отрицательно покачал головой.

– Говоря в двух словах, мы, две пары: Франсуаза и Эрналь и Даниэль и я, псевдоинтеллектуальные пары, громогласно произносящие между двумя бокалами виски фразы о самоочищении, но слишком эгоистичные и привязанные к маленьким радостям жизни, чтобы действительно желать перемен. Все это воспроизводится в полутонах с незначительным текстом. Противоположность нам – Лена. Серьезность, искренность, красота. Все то, чем не обладаем мы. Она стеснительна и притягивает нас обоих вплоть до момента, когда, без каких бы то ни было прямых объяснений, мы понимаем, что Лена – лишь воображаемый образ того, что мы желаем в ней видеть. В действительности она чище, чем мы, но обладает удивительной скрытностью и терпением.

Внезапно осознав всю не разделяемую ими экзальтацию, Фонтень продолжил с некоей иронией, как бы стесняясь самого себя:

– Это действительно выдающийся фильм, вы же знаете…

Затем, уже более спокойно, продолжил:

– Эрналь обошел все курсы драматического искусства Парижа, чтобы найти подходящую для этой роли девушку, тем более, что роль немногословна. Необходима была выразительность взгляда, естественность… Эрналь встретил ее на улице, на бульваре Сен-Мишель, девушка где-то училась. Ей было лет шестнадцать-семнадцать…

– Как ее звали? – поинтересовался Соважон.

– Я знал лишь ее имя: Элен, которому она предпочла Лену, имя своей героини.

– Была ли она замужем или обручена?

– Не знаю. Она не делилась с нами. А когда ее начинали расспрашивать, отвечала: «Я не интересна…» Предложение Эрналя позабавило ее, она ничего не понимала в кино, но согласилась на пробу. И проба оказалась великолепной… до того блестящей, что мы – актеры, Франсуаза и я, а может быть, и Даниэль, почувствовали, что Лена крадет наш фильм! Мы выехали в Гремильи, в Солонь, где устроились в поместье друга Эрналя. Нам нужен был месяц: две недели на репетиции и две на съемки, но в действительности ничто не было пущено на волю случая. Мы, актеры и техники, были своего рода семьей, все знали свое дело, у всех был какой-то театральный опыт. Лене было чуждо то, что нас волновало, и мы этому смутно завидовали.

– В общем, то, что и в фильме, – резюмировал Соважон.

– Точно, – подхватил Фонтень тоном, означавшим, что замечание поверхностно. – Мы много пили. Эрналь курил марихуану. Даниэль была моей любовницей, но не увлекала меня. Я был любовником Франсуазы, а ассистент режиссера была некрасива… Мне нужна была Лена. Все желали ее… а Эрналь полагал, что имеет на нее все права.

На мгновение он замолчал, взгляд его затуманился; полицейские вежливо молчали.

– Вы догадываетесь о последствиях, – продолжил он. – Слишком много друзей или, скорее, соучастников противостояли друг другу. Мы решили развратить, слово несколько литературное, но точно по сути, Лену. Начали с того, что заставили ее пить. Затем от алкоголя она перешла к наркотикам, по пути пройдя через постель Эрналя и мою тоже. Дело довершили техники. Все это с согласия Франсуазы и Даниэль, которых разумность и целомудрие Лены раздражали. Лишь ассистент режиссера нам противостояла… Но что она могла сделать!

Фабрис Фонтень вновь погрузился в свои мысли и поудобнее устроился на подушке.

– Лена быстро поддавалась влиянию, была хрупка и сверхчувствительна. Она не оказывала нам никакого сопротивления. Самое ужасное в этой авантюре с… (актер поискал подходящее слово и нашел его)… разрушением – ей, возможно, послужил фильм. Мы снимали сцены в хронологическом порядке и Лена, казалось, падала на наших глазах, как того и требовал сценарий, но не теряла своей красоты. Она была все так же прекрасна, но еще более отчуждена и обеспокоена. У нее было два или три нервных кризиса. О враче никто не заикался. Девушки, заботясь о ней, наливали ей стаканчик спиртного! Мы сыграли с ней ужасную шутку…

Фонтень заколебался, продолжать ли ему излияния, затем решился.

– Однажды, когда я совершенно голым лежал на постели, с вылезшими из орбит глазами и весь в крови (я убил кролика), она меня увидела…

Актер тряхнул головой, не закончив фразы.

– Последние дни съемок Лена не понимала даже самых простых указаний. Она нас больше не слышала. В некоторых сценах Эрналь снимал ее со спины…

Торопясь закончить, Фонтень заговорил быстрее.

– Когда фильм отсняли, мы отправили ее в Париж и бросили там прямо на улице… Солидарные… и стыдящиеся себя, я думаю. С тех пор я ее не видел, хотя часто вспоминал. Мы ее не убили, но в каком-то смысле она была мертва. Что с ней стало? Может быть, она вылечилась? Мы оставались безнаказанными… по крайней мере, до сих пор! – подчеркнул актер. – И все же… я спрашиваю себя, связана ли история Лены Лорд каким-то образом со смертью Франсуазы, Луврие, Даниэль… Вам это выяснять. Естественно, мы можем найти оправдание. У Лены, когда мы ее оставили, уже проявлялись признаки душевного расстройства. Можно было убедить себя, что она станет рано или поздно безумной, в любом случае… но это не имело большого значения! Итак, я вам рассказал все, что знал, – почти со злостью заключил он.

– Мы будем вам признательны, если вы больше никому не скажете об этом. В особенности представителям прессы, – рекомендовал Дельмас.

– Не беспокойтесь… «Михаил Строгав» с этим и умрет, тем более, что в этой авантюре трупов и так хватает.

Фабрис Фонтень провел рукой по лицу, словно прогоняя усталость, а инспектора направились к выходу.

* * *

Засунув руки в карманы поношенного красного шерстяного пальто, Мариз Биссман шла по улице Гобелин. На мгновение она задержалась перед витриной магазина, где пластиковые манекены, одновременно негнущиеся и грациозные, демонстрировали купальные костюмы. Мариз задумалась над черным комплектом, соединенным на уровне пупка широким золотистым кольцом.

«Пожалуй, мне такое не носить», – подумала она с сомнением. С сомнением, ибо в укромных уголках ее души существовала иная Мариз, прекрасно выглядящая и стройная, которая могла себе позволить любую модную экстравагантность. Это второе «я» часто всплывало, позволяя Маризе легче переносить монотонность бытия и приучив ее не обращать внимания на свой физический облик. К чему краситься, ходить к парикмахеру, заботиться об одежде, если ей никогда не дотянуть до Той, Мариз-мечты?

Обладай Мариз Биссман литературным даром, она рассказала бы сказочные истории о Той Мариз-героине, но она не умела излагать свои мысли и строить фразы, позволяя себе лишь мечтать.

Отойдя от витрины, она вдруг заметила, что за ней следует мужчина. Больше заинтересованная, чем взволнованная, она замедлила ход, якобы умиляясь кошечке, развалившейся на пороге дома. Мариз подошла приласкать животное, а сама покосилась на остановившегося незнакомца.

Тот был высокого роста и скрывал лицо за развернутой газетой.

Крайне удивленная, Мариз продолжила свой путь, а незнакомец, продолжая читать, последовал за ней.

«Почему он прячет лицо… И зачем он меня преследует?»

Немного волнуясь, она остановилась перед разинутой пастью метро, будто ожидая кого-то. Мужчина приблизился к ней. Ей захотелось вырвать газету, но взглянув на его руки, она внезапно остолбенела. Эти руки…

– Не кричи, Мариз, не шевелись, не смотри на меня, – глухо прошептал он.

– Жан-Поль!

Она радостно рванулась было к нему, но вовремя поняла смысл услышанных слов. «Не шевелись, не смотри на меня!» Ценой невероятных усилий она повиновалась и перевела взгляд на двигавшиеся по улице длинной цепью машины.

– Подойди ко мне через пять минут в «Кинексе», в зале, – добавил Жан-Поль Биссман и спокойно удалился.

Когда Мариз сочла, что пять минут истекли, хотя в действительности не прошло и тридцати секунд, она направилась в том же направлении, что и муж. На это раз она следовала за Жан-Полем и заметно волновалась, словно боялась больше его не увидеть. В толпе без труда Мариз отыскала его фигуру, разглядела кудрявые черные волосы. Он резко свернул вправо, чтобы не столкнуться с ребенком, и Мариз заметила темные очки. Эта деталь ее потрясла.

«Нет сомнений, он скрывается… Но от кого?»

Она подумала о полиции, решив вначале, что это идиотизм, затем изменила свое мнение.

Она вспомнила, что у Жан-Поля была беспокойная юность и что среди людей, с которыми ей приходилось встречаться после их свадьбы, была парочка довольно темных личностей.

«В чем же дело? – спрашивала она себя. – Что с ним стало за два года?»

Мариз все еще любила Жан-Поля и была способна простить, ибо в сердце не таила на него злобы, как бы она не утверждала обратное. Когда он сделал ей предложение, она была удивлена, как он мог заинтересоваться ею? И это удивление так до конца и не развеялось. После его исчезновения она сказала себе: «По крайней мере, у меня в жизни что-то было», а Та, Мариз-мечта, помогла ей утешиться.

Жан-Поль Биссман взял билет в «Кинекс». «Цены снижены с полудня до 14 часов», – гласил плакат.

В свою очередь, Мариз подошла к кассе, затем билетерша провела ее в темный зал.

– Туда! – сказала Мариз, указывая на последний ряд.

Усевшись, она не придала никакого значения происходящему на экране, даже не взглянула на рекламную афишу при входе. Жан-Поль тут же оказался рядом с женой.

– Это ты дала фото для «Франс Пресс?» – тихо спросил он.

Она заставила его повторить вопрос, так как не поняла.

– Да, – сказала она наконец. – Я не должна была этого делать?

Последовавшее молчание убедило ее в этом.

– Я не знала, – начала Мариз. – Мальчик был так симпатичен…

– Бруно Мерли?

– Да, как будто он…

– Опиши его.

– Хорошо!

Ей хотелось сказать, что сейчас не время, что она счастлива видеть его и желает знать, что с ним стало, но поняла: Жан-Поль разозлится, если она не послушается. От напряжения она прикусила губу.

– Это трудно, – начала она. – Он достаточно высок, но ниже тебя, не очень плотный, но и не худой. Хорошо сложен. И молод, очень молод. Лет двадцати. Прекрасный мальчик… ну, как твой племянник Арман! Но волосы подлиннее. – Она была довольна найденным сравнением.

– Как одет?

– В куртке из… из…

Она не сумела подыскать слова, вечно забывая название такого материала.

– Винил! – воскликнула она облегченно. – Белый винил.

– У него машина?

– Да, «2 СѴ», я видела из окна.

– У тебя есть его адрес?

– Нет.

Жан-Поль Биссман внезапно встал, и Мариз пришлось убрать свои колени, чтобы пропустить его.

– Ты вернешься? Скажи, ты вернешься?

Но он был уже далеко, и она осталась в темноте одна, зная что на этот раз не должна следовать за ним.

Подождала немного, глядя на обнимающуюся на экране парочку, и вышла, не дождавшись конца их долгого поцелуя.

Прошлась по улице, зашла в киоск и купила выпуск «Франс Пресс».

На четвертой странице по соседству с Фонтенем поместилось фото Жан-Поля Биссмана. «Два оставшихся в живых из кошмарного фильма: знаменитый актер и звукорежиссер», – гласил текст.

Глава девятая

Появление фотографии Жан-Поля Биссмана в «Франс Пресс» вызвало гнев инспектора Дельмаса, тут же позвонившего Бруно Мерли.

Несмотря на громогласные угрозы, извергаемые полицейским, Бруно Мерли остался совершенно спокоен:

– Благодаря мне полиция узнала, кто устроил налет в Безоне, – заметил тот, как только смог вставить словечко. – Нам только что позвонил один тип, пострадавший; он уверенно опознал Биссмана. Вам нет смысла хватать меня за горло, лучше бы поблагодарили… особенно, если хотите узнать адрес Биссмана!

– Какой еще адрес? – взбешенно взревел Дельмас.

– Улица Веронез, 8, в тринадцатом округе.

И Бруно повесил трубку, не заботясь, есть ли у инспектора к нему еще вопросы. Потом он узнал у телефонистки номер Рейны Вальдер и через несколько минут выяснил, что этим утром Фабрис Фонтень выписался из клиники, и что съемки «Михаила Строгова» должны начаться незамедлительно.

Бруно уселся за пишущую машинку и подправил статью для второго выпуска новостей. Заголовок гласил: «Налетчик из Безона опознан».

На этот раз фото Жан-Поля Биссмана удостоилось первой страницы.

В конце дня Анна позвала с коммутатора:

– Какой-то тип тебя спрашивает…

– Кто?

– Он не хочет называть себя.

– Переведи разговор на меня, – попросил Бруно.

Раздался щелчок:

– Вы Бруно Мерли?

Да.

Вновь щелчок. Незнакомец повесил трубку.

Когда наступило время обеда, редакционный зал большей частью опустел, но Бруно в тот день остался.

– Что там еще стряпает наш юный гений? – бросил критик из рубрики «Мюзик-холл».

– Преступление! – насмешливо заметил другой. – Ты знаешь, что он расшибется в лепешку, чтобы застолбить свою колонку и выдать неподражаемый материал!

Казалось, Бруно ничего не слышит, а это несколько задевало остальных. Вооруженный фломастерами, он машинально рисовал в своем блокноте женский профиль, наслаивая контуры один за другим.

Телефонистка Анна время от времени подходила взглянуть на него сквозь приоткрытую дверь и удивлялась его бездеятельности. Обычно во время перерыва она прогуливалась по кварталу, жуя сэндвич.

Прежде чем выйти, она подошла к журналисту.

– Ты не обедаешь?

– Не голоден.

– Пойдем пройдемся со мной!

– Нет, благодарю, но я устал.

Анна не осмелилась настаивать.

– Ладно… Тебе принести сэндвич?

Он кивнул.

Девушка исчезла. Десять минут спустя Бруно тоже вышел, немного прошелся вдоль фасада редакции и сел в свой автомобиль, направившись в сторону Монпарнаса.

Он ехал медленно и постоянно поглядывал в зеркало заднего вида. Но убедившись, что за ним следует темно-зеленый «рено-8», сразу перестал интересоваться происходящим позади.

Найдя местечко, Бруно остановил машину напротив дома 232 бис по бульвару Распай, поспешно схватил сумку и выпрыгнул на тротуар.

На последнем этаже горел свет. Бруно добежал до лифта и, сев в него, нажал кнопку десятого этажа.

Когда дверцы лифта открылись, журналист оказался лицом к лицу с верзилой, который, скрестив на балюстраде лестничной клетки ноги, читал в плетеном кресле спортивный журнал. Бруно понял, что перед ним телохранитель Фабриса Фонтеня. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок, мускулистые руки человека, занятого физическими упражнениями. Тот недобро посмотрел на Бруно.

– Мсье Фонтень у себя?

– Кто вы и что вам нужно?

– Он меня прекрасно знает. Я – Бруно Мерли из «Франс Пресс».

– Мсье Фонтень не желает никого видеть, в особенности журналистов или кого-то в этом роде!

– Тем не менее, не могли бы вы сообщить ему, что я здесь?

Верзила задумался.

– Скажите ему, что я хотел бы поговорить о Маги Вальер, его секретарше, – добавил Бруно.

Телохранитель не шевельнулся.

– Если я беспокою его, то лишь оказывая ему услугу, – добавил Бруно. – Ну, дело ваше!

С видом человека, сделавшего все от него зависевшее, чтобы убедить в своем желании помочь, журналист повернулся к лифту и нажал кнопку вызова, ибо кабина ушла вниз.

– Подождите секунду, – бросил верзила.

Он достал из кармана ключ, вошел в квартиру и почти тут же вернулся.

– Ладно, можете войти, – сказал он, вновь усаживаясь в заскрипевшее под его весом кресло. – Эй! А что там внутри? – воскликнул он при виде сумки в руках Бруно.

– Спортивная форма.

– Бокс?

– Баскетбол.

Ответ пришелся по вкусу вновь уткнувшемуся в чтение телохранителю, а молодой человек прошел в вестибюль надстройки-пирамиды.

Его встретили звуки органной музыки.

«Шабо», – подумал он.

Бруно был потрясен при виде осунувшегося лица Фабриса Фонтеня, которое еще больше портил искусственный загар, недавний, но почему-то придававший довольно неприятный, слегка зеленоватый оттенок.

– Добрый вечер, – поздоровался Бруно.

Руки Фонтень глубоко засунул в карманы длинного махрового халата, застегнутого на крупные пуговицы от правого плеча до лодыжки. Он знаком пригласил Бруно следовать за ним; они воспользовались внутренним лифтом, чтобы подняться на последний этаж, откуда слышались громовые раскаты органа. Выйдя из лифта, актер уменьшил громкость, чтобы можно было разговаривать.

– У вас нет проблем с соседями? – спросил Бруно.

– Во-первых, у меня нет соседей и, во-вторых, здесь все из звукопоглощающего материала. По стаканчику? – предложил Фонтень, подойдя к бару. – Ах, да! Вы ведь не пьете.

– Сегодня я сделаю исключение. Виски.

Фонтень взял квадратную бутылку, два стакана и устроился в выемке одного из пластиковых кресел.

– Итак, Маги? – спросил он, наполняя стаканы.

– Она любила вас, – ответил Бруно.

– Ну, это я знал.

– Любовь…

– Любовь, – подтвердил Фонтень. – Это все?

– Я думал, вы не знаете…

– Вы принимаете меня за идиота?

Фонтень отпил из своего стакана половину. Бруно к своему не притронулся.

– Но то, что меня интересует…

Актер рыгнул без всякого смущения, и Бруно понял, что тот уже прилично напился.

– Что меня интересует, – повторил Фонтень, – каким образом об этом узнали вы!

Он посмотрел на Бруно и удивился, увидев его стоящим, но даже не подумал предложить сесть.

– Предположим, она сказала мне.

– Невозможно! – отрезал Фонтень, махнув рукой.

– Почему же невозможно? – спросил Бруно, взяв бутылку виски за горлышко.

– Ну как же! Потому что…

У Фонтеня еще оставалось время понять, что происходит, но Бруно уже нанес ему удар бутылкой по голове и, не издав ни звука, актер рухнул на ковер.

Задержанная темными кудрями кровь проступила лишь через несколько минут.

Бруно раскрыл свою сумку и достал оттуда плетеный шнур, который обвил вокруг шеи Фонтеня.

Он задушил актера совершенно спокойно. Убедившись в смерти жертвы, Бруно убрал шнур в сумку, подошел к проигрывателю и увеличил громкость. Раскаты органа вновь разорвали тишину.

С сумкой в руке он спустился по лестнице на три этажа и, открыв дверь, выходящую на лестницу, сказал достаточно громко, чтобы слышал телохранитель актера:

– Постарайтесь получше выспаться, а завтра я вам позвоню. До свидания.

И улыбнувшись, закрыл дверь.

– Все нормально? – спросил верзила.

– Нормально, – ответил журналист.

Лифт, вызванный Бруно, все еще стоял там.

– Всего хорошего, – сказал он, входя в кабину.

– Счастливо! – ответил, подмигнув, телохранитель.

Бруно вновь оказался на бульваре Распай, сел за руль своего «2 СѴ» и отъехал. Все так же сопровождаемый «рено-8», он миновал бульвар, затем свернул на улицу Эмиль-Ришар, делящую пополам кладбище Монпарнас.

Пересекая авеню Мэт, миновал улицу Плант и вдруг свернул направо, устремившись на узенькую и малонаселенную улицу Бенар. Там он остановил машину у бистро.

«Рено-8» на малой скорости обошел его, и Бруно смог рассмотреть водителя, губастого брюнета с массивным подбородком.

Журналист вышел из машины лишь после того, как «рено» пристроился к тротуару немного дальше, за грузовиком.

Неторопливо он прошел под аркой старого дома и пересек квадратный двор. В каждом углу двора было по двери с буквами от А до D, а посреди него ярко светил фонарь.

Бруно толкнул дверь «D» и нажал на кнопку реле освещения. Спокойно поднявшись по лестнице до пятого этажа, он остановился и прислушался. Снизу доносился шум шагов. Заскрипели деревянные ступеньки.

Погремев связкой ключей, Бруно открыл дверь и не захлопнул ее, будто намереваясь тут же уйти. Пройдя узким коридором, он вошел в большую комнату с побеленными стенами и повернул выключатель. Круглый шар осветил низкую кровать, комод, стоящий на полу телевизор, стул, утонувший под грудой пуловеров и рубашек, и несколько валявшихся там в беспорядке книг.

Напротив кровати, между камином и комодом, на стене от пола до потолка висела огромная фотография. Фото молодой женщины лет двадцати пяти с умиротворенным взглядом и длинной стройной шеей.

На комоде валялась записная книжка. Достав ручку, Бруно наугад ее раскрыл и торопливо написал: «Если со мной что-то случится, найдите Жан-Поля Биссмана».

Едва закончив, он услышал, как заскрипели доски паркета.

Бруно не шелохнулся, продолжая стоять спиной к приближающемуся человеку.

– Мне нужно сказать тебе пару слов, Мерли…

Бруно сунул руку в первый ящик комода, схватил пистолет и повернулся лицом к вошедшему.

Биссман был вооружен и трижды выстрелил. Бруно рухнул, получив две пули в голову и одну в грудь.

Падая, Бруно зацепил фотографию, перед которой стоял, и частично разорвал ее. Жан-Поль Биссман отупело уставился на лицо женщины.

– Лена Лорд! – прошептал он.

Его взгляд скользнул по молодому человеку: по щекам того потоком текла кровь, на рубашке проступило кровавое пятно. Бруно выронил свой пистолет. Из упавшего на пол ствола вывалилось несколько сигарет «голуаз».

У Биссмана не было времени задаваться вопросом, почему Мерли пытался угрожать ему портсигаром. В доме раздались крики и послышалось хлопание дверей.

– Это наверху…

– Я вам говорю, три выстрела!

Биссман выбежал на лестничную клетку и бросился вниз.

– Это он! Остановите его!

– Задержите его!

Эхо шумной погони достигло комнаты Бруно, но тот уже ничего не слышал.

С закрытыми глазами, глухой ко всяким звукам, он, тем не менее, не потерял еще сознания. Оперся о пол, кое-как привстал, держась за камин, потом, отчаянно вытягивая руки, прислонился окровавленной щекой к гладкому холодному лицу молодой женщины на фото.

Так он и умер.

* * *

Двумя часами позже инспектор Дельмас нашел в ящике комода Бруно Мерли магнитофон.

Карточка с надписью «Для инспектора Дельмаса» была приклеена липкой лентой к его крышке.

Инспектор нажал на кнопку воспроизведения, и лента пошла. Дельмас тотчас узнал прозвучавший голос.

– Настоящее имя Лены Лорд, фотографию которой вы можете видеть на стене, – Элен Мерли. Я ее сын. Моя мать, швейцарка по происхождению, находится в институте психиатрии Фондасион Женин в Женеве.

Своего отца я не знаю. Моей матери было семнадцать лет, когда я родился в Париже. Классическая история соблазненной и покинутой студентки… Двойная измена, ибо мой дедушка, узнав о моем рождении, отказался видеть свою дочь и прекратил всякую помощь. Позже он немного отошел, но было уже поздно. Не знаю, каким образом она могла выкручиваться. Думаю, это было нелегко, а переносимые в одиночестве многочисленные тяготы жизни подорвали ее душевное равновесие. Как бы там ни было, она стала замыкаться в себе. Я никогда не чувствовал ее враждебности к кому бы то ни было, но будучи еще ребенком, уже понял, что мир нанес ей непоправимую рану.

В конце 1962 года она потеряла рассудок. Мне было почти десять лет, и я ничего не забыл. Тем не менее была одна неизвестная мне вещь, тщательно скрываемая от меня: фильм, в котором снялась моя мать. Я никогда не слышал имени Лены Лорд.

Дедушка поместил мою мать в клинику. Я мог навещать ее раз в месяц. Она меня не узнала. Она никогда не узнавала меня. Я обожал ее, с трудом переносил подобное отчуждение, ведь она была так близка мне, мне одному. Возмужав, я с ужасом осознал всю серьезность ее болезни, но не переставал надеяться.

После смерти дедушки, бывшего вдовцом, я начал работать в Париже и через несколько месяцев стал сотрудником «Франс Пресс».

И вот однажды вечером, глядя в телевизор, я был шокирован! Неизвестный мне фильм с моей матерью в одной из главных ролей… Увидеть ее такой, какой она была до своей болезни, когда она любила меня… Нет, я не могу передать всего того, что почувствовал. Впрочем, вам этого не понять.

А я понял одно: события, вызвавшие помешательство моей матери, оставались для меня тайной. С давних пор я просил объяснений у моего деда и лечащего врача.

Я узнал, что фильм «Скажите, что мы вышли» был поставлен в 1962 году, и тогда же мою мать впервые поместили в клинику. Значит, она потеряла рассудок после съемок фильма. Поэтому я и решил, что во всем виноват фильм… Фильм или те, кто участвовал в съемках…

Удача, ибо я надеялся, что это удача, мне улыбнулась. Получив задание сделать репортаж о Франсуазе Констан и Жан-Габриэле Эрнале, я начал с актрисы, представившись на всякий случай, чтобы как-то ее расположить, режиссером телевидения. Представ перед ней, я специально забыл забрать газетные вырезки – простейший способ вновь встретиться с ней в тот же вечер около 23 часов. Она была в халате, готовая лечь спать, и даже приняла снотворное, о чем сказала мне. Я же ей сказал, что узнал кое-что любопытное о Лене Лорд. Она тотчас занервничала и очень взволнованно просила не публиковать мою информацию.

Понемногу я узнал правду. Во время съемок фильма съемочная группа приобщила мою мать ко всем «прелестям жизни»: спиртному, наркотикам и пьяным оргиям. Ее рассудок долго сопротивляться не смог.

Я принял решение: все эти негодяи должны исчезнуть с лица земли.

Франсуаза Констан пошатывалась от снотворного. Она не проводила меня до двери. Я сделал вид, что ушел, и спрятался в прихожей, а выждав с полчаса, осторожно принялся изучать обстановку. Найдя ванную комнату, перенес туда из постели крепко спящую Франсуазу Констан. Сняв с нее пижаму, уложил ее в ванну и какое-то время удерживал ее голову под водой. Сопротивлялась она недолго. Потом я ушел, оставив открытыми краны.

Не больше труда доставил и Эрналь, но мне пришлось убрать заодно и Тони Лафо. Об этом я сожалею, против него я ничего не имел, но он ни на шаг не отходил от Эрналя.

В следующее после встречи с Эрналем воскресение я встретился с ними, с ним и Тони, в загородном доме, о котором мне сказал Эрналь. У меня с собой была бутылка шампанского, в которую я подмешал снотворное.

При моем появлении Тони, естественно, взбеленился, но тотчас заулыбался, узнав о моей якобы скорой свадьбе. Я знал, что ложь – лучшее средство развеять его страхи, поэтому сказал, что, проезжая мимо, вдруг вспомнил об их загородном домике. Короче, мы распили бутылку шампанского… я, конечно, не притронулся к своему стакану, а они скоро захрапели.