Текст книги "Бермудский Треугольник (СИ)"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Тоскливое лето

Каникулы Поскотин провёл у родителей. Лето в тот год выдалось жарким, с частыми, но скоротечными грозами, с утренними туманами и ранними грибами. То ли от жары, то ли от пережитого он постоянно ощущал нехватку воздуха. Его грудь будто сжимало в тисках, отчего приходилось часто останавливаться и делать глубокий вдох, чтобы снять чувство внутренней тяжести. По согласованию с покинувшей его женой, вместе с ним отдыхал сын, который все дни проводил на даче в окружении оравы сверстников, больше похожих на американских индейцев, нежели на бледнолицых детей индустриального города. Весь день, палимые солнцем, они пропадали то на реке, то на озере или, перебравшись вброд на песчаные острова, ловили майками на отмели рыбью мелочь, которую их бабушки и дедушки перекручивали на котлеты.

Герман встречался со школьными друзьями, пил с ними водку и вспоминал чудесные дни, когда их беззаботное времяпрепровождение не регулировалось женщинами. Женщинами, которые были их жёнами, или, на худой конец, любовницами, и которые ещё совсем недавно казались такими вожделенными, а теперь гоняли их по магазинам, травили завистью к более удачливым семьям и бесконечно висели на телефонах, перемывая белые косточки попавших в их тенеты самцов. Поскотину друзья завидовали. Он имел полное право подмигивать незнакомым девушкам, мог, не оглядываясь на часы, сидеть в компании или, мгновенно собравшись, уехать на рыбалку. А Герман завидовал им. Ему не хватало стабильности и даже, в каком-то смысле, домашнего рабства. Все его друзья состоялись. Среди них уже были известные врачи, набирающие силу партийные функционеры, руководители оборонных НИИ и – кто бы мог подумать – заместитель директора мясокомбината. Свою профессию он любил, но считал её какой-то невнятной. Случись, его комиссуют, трудно было представить, чем он мог бы заняться. Ореол героя Афганской войны уже потускнел, хотя его отблески ещё могли возбудить интерес неокрепших девичьих душ. Об учёбе рассказывать друзьям было нельзя, о предстоящей командировке – не хотелось.

Более откровенными были встречи с ветеранами «Каскада», с которыми он служил в Афганистане. Содержание бесед измерялось литрами, а выход из них напоминал воскрешение из мёртвых. Германа поражали загадки собственной памяти, которая отказывалась даже намекать о том, как он попал на остывший полок деревенской бани, или по чьей прихоти лежит средь бела дня в полузатопленной лодке на берегу песчаной косы. Память, конечно, возвращалась, как и друзья, которые вновь её гасили до следующего воскрешения. Тем не менее, он стал замечать, определённый лечебный эффект от этих бесхитростных процедур. К нему постепенно возвращалось ощущение полноты жизни.

Дважды Поскотин встречался с женой, которая наведывалась к сыну. В первый раз он не знал о чём с ней говорить, а во второй – не знал что ответить. Накануне его возвращения в Москву Татьяна предложила ни много, ни мало восстановить семейные отношения. Рассказывала о каких-то ошибках, коварстве жён и любовниц известных артистов. Герман её слушал и не находил ни одной причины, почему бы не пойти ей навстречу. «Не ты одна… Все так живут… Кажется, мир вот-вот перевернётся», – утешал он её, не зная как прикоснуться к той, кто уже несколько месяцев ему не принадлежала. Сошлись на методе постепенного восстановления разрушенного. Для начала надо было устроить сына в столичную школу. В Москву семья вернулась в полном составе.

Экзамен в школу

Устроить ребёнка в столичную школу оказалось непростым делом. На первом же собеседовании у заведующей учебной части его сыну был поставлен диагноз «задержка в развитии». «Не помнит содержания „Колобка“, обозвал отца героини сказки „Морозко“ подкаблучником. Утверждал, что Ивана-царевича на самом деле звали Иванушка-дурачок, потому как только он мог взять в жёны лягушку. Своё утверждение аргументировал тем, что женщину, как и лягушку никогда не переделать. Но что самое ужасное, не смог вспомнить ни одного стихотворения про маму…» – перечисляла признаки отклонений от нормы женщина с ожерельем из янтаря, зажатым между двумя полушариями в оправе из угрожающих размеров бюстгальтера. «Как же так?! – пытался парировать его отец. – Стихи про маму, это конечно упущение, но отец, который по требованию жены гонит на мороз любимую дочь – хуже любого подкаблучника. Он просто мерзавец! Про лягушку… Ну я, право, не знаю… И я бы такую в жёны не взял. Ворожбой как цыганка промышляла, неопрятна в быту: что не доест – в рукава суёт». Завуч уставилась на молодого папашу. «Вы это серьёзно?!» «Наполовину… Мой сын уже давно Жюля Верна читает, по „Юному технику“ простенькие модели собирает… Вот вы скажите, может ли неразвитый ребёнок прочесть, а главное понять газету „Правда“? А мой может!» С этими словами, Герман наклонился к сыну и сунул ему в руки партийное издание, которое всё это время теребил в руках. «Читай! Только с выражением, а потом этой тётеньке расскажешь всё, что понял» «Вести с полей», – затараторил Пашка. «Я тебе сказал с выражением!» «Вести с полей!» – что есть силы гаркнул сын и, проглатывая от усердия слова, вновь затарахтел: «Механизаторы Северной Осетии собирают картофель, овёс и горох…» Мальчик перевёл дух. «Не спеши», – посоветовал отец. «Но главная страда впереди! Ведь одна из основных забот земледельцев братской республики – это сбор кукурузного зерна…» «Довольно! – воскликнула завуч. – Ну и что ты из этой трескотни понял?» «Отвечай тётеньке, не робей!» – подбодрил его отец. Сын ещё некоторое время пялился в газету и вдруг, подняв свои серо-голубые глаза, со знанием дела заговорил: «А то, папа, что успеха добьётся тот, кто сумеет соблюсти все тонкости индустриального метода выращивания этой культуры!» Встретив улыбку отца, он перевёл взгляд на завуча. «Павлик, а хитрить и заглядывать без разрешения старших в конец статьи не хорошо! – пропела обладательница инкрустированного янтарём бюста и, обращаясь к его отцу, вынесла вердикт, – Берём! Ваш сын зачислен в „первый-А“».

Возвращение «Валькирии»

Приступая к занятиям на втором курсе, Герман некоторое время никак не мог избавиться от прошлогодних романтических наваждений. Ему постоянно снилась Ольга. Она вторгалась в его разум на занятиях, путала мысли на семинарах и, временами казалось, сидела в пеньюаре рядом, когда уставший, он возвращался служебным автобусом домой. Надо было что-то решать, и заложник прошлого, не найдя ничего лучшего вновь дал обет начать новую жизнь. Не такую, как в прошлом году, когда его «длинной» воли хватало от силы на пару коротких дней, а ту, что без компромиссов и душевных метаний, ту, что охлаждает воспалённый разум и сводит от напряжения скулы. Для начала он попытался бросил курить, но, промучившись до первых ночных заморозков, решил перенести борьбу с вредными привычками на последующий этап, когда его дух окрепнет, а тело наберётся живительных соков праведной жизни. Он изнурял себя утренней зарядкой и вечерними пробежками, без обычных повизгиваний принимал ледяной душ и даже записался в группу боевого самбо.

Отдельные успехи наблюдались и в семейной жизни, которая своим пресным однообразием, казалось, восстанавливала его расшатавшиеся нервы. Чтобы подготовить себя к предстоящим годам жизни в условиях войны, Поскотин увлёкся пулевой стрельбой и быстро восстановил былую славу «Ворошиловского стрелка».

Однажды, выходя из библиотеки, он заметил, как в курилке возле окна его друзья Саша и Веник весело болтают с приятелями-пограничниками. И тут он внезапно осознал, что от былого «Бермудского братства» остались одни воспоминания. Недавний товарищ по акватории подошёл к компании, но однокурсники, загасив сигареты, лишь вежливо и коротко его поприветствовали, после чего дружной толпой потянулись в сторону буфета. Герману стало не по себе. «Неужели праведная жизнь достойна лишь одиночек?» Ему ещё предстояло обдумать этот удивительный парадокс, а пока он спешил в тир, чтобы поупражняться в стрельбе из личного оружия. В подвальном помещении, пропахшем сладковатым запахом пороховой гари, заканчивалась тренировка. Выбив девяносто очков из ста, «Ворошиловский стрелок» уже собирался вернуться в общежитие, когда перед его бесстрастным взором праведника возникла пульсирующая жизнью искусительница в образе «Валькирии», той самой «Валькирии», которую однажды «Бермудский треугольник» встретил в спальном районе. То был знак из его недавнего мира, когда он, раздираемый земными пороками, вращался в водовороте спонтанных эмоций и… был счастлив! Да, глядя на голубоглазую «Валькирию» с русой косой, сидевшей поодаль с небольшим чемоданчиком, отмеченным красным крестом, Герман отчётливо осознавал, что ещё немного и его «новая жизнь» под напором страстей полетит коту под хвост. Танцующей походкой деревенского петуха, распадающийся на молекулы праведник подкатывался к посланцу Валгаллы. Уставшая от бесцельного сидения девушка-врач его не узнала. Она открыла свой симпатичный чемоданчик, после чего, не обращая внимания на приближающегося слушателя, достала из него пудреницу и принялась поправлять макияж.

– Вы позволите? – расправив плечи, произнёс распираемый предчувствиями Поскотин.

– В смысле?

– Позвольте на минуту ваше зеркальце!

Девушка щёлкнула крышкой и равнодушно передала ему изящную плоскую коробочку. Герман с осанкой тетерева вернулся к огневому рубежу, снарядил обоймы и, повернувшись спиной к мишени, положил на плечо пистолет «Макарова». Другой рукой он держал зеркальце, через которое стал прицеливаться. Выстрел! У курсанта мгновенно заложило ухо. Второй! Звенело уже в обоих. После того, как восьмая гильза беззвучно упала на пол, оглушённый стрелок вместе с ошалевшим инструктором направились к мишеням. Вся мишень в пределах «десятки» был разодрана в клочья. Этим нестроевым приёмом Поскотин удивлял своих сослуживцев в Афганистане. «Отлично! – не выдержав, воскликнул инструктор. – Выбил „на мастера“. Жаль только, что твой цирковой номер не предусмотрен нормативами». Совершенно оглохший стрелок промолчал и, сдав оружие, пошёл относить пудреницу её хозяйке. Женщина что-то взволнованно говорила, вертя пальцем у виска. «Да-да! – отвечал оглохший курсант, – Мне тоже приятно… Меня зовут Герман. Гер-ман! Второй курс, персидское отделение!» «Дурак, вы товарищ Герман! Вы испортили себе барабанные перепонки! Завтра же зайдёте ко мне в кабинет!» – недовольно шумела дежурная врач. «Я тоже рад знакомству! Очень рад!..» – орал больной, чувствуя как к нему возвращается жизнь.

Глухота вскоре прошла, но звон в ушах держался долго. «А что, клин клином вышибают», – размышлял выходящий из затянувшейся аскезы молодой человек. Не прошло и трёх дней, как возродившийся из пепла «Бермудский треугольник» обсуждал чудоподобное явление небесной всадницы их погрязшему в добродетелях другу. «И что, она тебя даже не узнала?» – допытывался разомлевший от спиртного Вениамин, намазывая куриный паштет на румяный кусок плетёной ха?лы. «Ни разу!» – отвечал «блудный сын», освежая рюмки подельникам.

Герман ещё несколько раз приходил в тир на тренировку, но вместо «Валькирии» с чемоданчиком неизменно встречал преклонных лет женщину в белом халате, которая, хитровато щурясь, отказывалась назвать имя недавней сменщицы. «Не про вас она будет, молодой человек… – ворчала бабка, не выпуская из рук вязания. – Чина?ми не вышли…» «Старая мымра!» – сокрушался он про себя, возвращаясь на огневой рубеж.

Вскоре занятия по пулевой стрельбе пришлось забросить. Поскотин записался на курсы совершенствования английского языка, куда он ходил вместе с Веником. Из-за всё возрастающих нагрузок «новая жизнь» начала увядать, словно букет цветов, выставленных у раскалённой печи. Ему всё ещё удавалось выкраивать время на тренировки по самбо, но они были лишены прежнего налёта фанатизма и Герман, пребывая в состоянии созерцательности вместо надлежащего прилива боевого духа, через раз оказывался поверженным. Он уже готовил себя к решению распрощаться со спортом, но тут случились соревнования, увильнуть от которых было равносильно потере лица.

Нокаут

Первые два боя Поскотин провёл успешно, завалив двух первокурсников, одного чистым броском, а второго – болевым приёмом. В ожидании третьего он расслаблялся, легко прыгая по матам и поигрывая затёкшими мускулами, пока внезапно не замер. К судейскому столу, легко обходя зрителей приближалась девушка с русой косой и в белом халате. «Валькирия»! У Германа забилось сердце. Рядом с ней шёл одетый в борцовскую куртку невысокий блондин с редкими лоснящимися волосами. Передав ей знакомый Поскотину чемоданчик, блондин подвинул даме стул и на секунду задержал её руку в своей, после чего непринуждённо улыбнулся и… направился к Герману. Он двигался вразвалку, как утка, которой пришили ноги от цапли. Его левая рука покоилась на поясе, в то время как правая производила широкую отмашку. «Чучело! – подытожил впечатление о противнике его соперник, становясь в стойку. – Заломаю, как берёзоньку!» Протягивая руки для приветствия, он с неприязнью взглянул в его узко посаженные глаза, маленькие валики влажных губ, прилепленные чуть ли не к основанию длинного носа, и недоразвитый подбородок. «Ну держись, утконос!.. И что она в нём только нашла?!» Поскотин решительно пошёл в атаку с намерением хорошенько растрясти этот кожаный мешок с костями и… через мгновение, летел, подброшенный неизвестным ему приёмом. Приземлившись на обе ноги, он был вынужден отдать должное мастерству этого неказистого создания, которое, судя по всему, предоставляло ему возможность ещё некоторое время оставаться «на своих двоих». Таким образом недооценённый им хорёк отразил ещё пару его приёмов, после чего, совершив резкий разворот, вдруг раскрылся и нанёс чудовищный удар стопой в боковую часть головы. Мгновение – и весь мир померк. Поскотин падал державно, как памятник царю-освободителю. В довершении своих бед он крепко приложился затылком к деревянному полу всего лишь в десяти сантиметрах за пределами спасительных матов.

Потеря сознания была упоительна. Лишившись поддержки внешнего мира, разум молодого человека пустился во все тяжкие и принялся лепить фантомные сюжеты один причудливей другого. Во-первых, ему наконец-то подарили велосипед, о котором он мечтал всё своё загубленное прилежанием детство. Во-вторых, он проводил почти до дома незнакомку, которая его презирала на протяжении всего выпускного семестра, а в-третьих, встретил Ольгу, которая порадовала его известием о своём разводе с Михаилом. Калейдоскоп застрявших в подсознании комплексов мог бы ещё долго радовать их обладателя, если бы не резкий запах, который разогнал видения по углам. Герман судорожно глотал воздух, превозмогая тошноту и, лишь открыв глаза, был избавлен от необходимости нюхать ватку с нашатырным спиртом. Над ним нависали две испуганные физиономии. «Утконос и Валькирия!» – радостно озвучил он имена посланцев этого света. «Бредит!..» – поделилась своим наблюдением с молодым человеком девушка-врач. «Определённо – ответил „Утконос“, – Но жив будет. Так я пошёл, Людмила Владимировна?» «Да, Анатолий… Спасибо за помощь… Как вы себя чувствуете? – обратилась она к пациенту, когда её знакомый ушёл» В ответ Поскотин скорчил мину, которая свидетельствовала о том, что покидать этот кабинет по собственной воле он не намерен. «Пятна в глазах и двоится… – жалобно простонал он, – И гул… Точнее шум, будто падаю…» «Герман Николаевич! – воскликнула Валькирия, – Вы только не напрягайтесь… Я немедленно вызову неотложку. А сейчас дайте померить ваш пульс и давление». Холодная манжета обвила его руку, засипела, нагнетая воздух груша и вдруг больной отчётливо услышал знакомый бой трофейного хронографа.

– «Генри Мозер»?! – в горячечной экзальтации воскликнул пациент.

– Да… А как вы догадались?.. По звуку?

Поскотин молчал. Его потревоженная падением интуиция мгновенно обвязала ближайшую реальность паутиной причинно-следственных связей и столь же быстро подсказала линию дальнейшего поведения. «Покажите…» – тихо произнёс он. Врач протянула ему отмеченный патиной реликт начала века.

– Действительно, Генри Мозер! – прочёл он вслух полустёртую надпись на чёрном циферблате. – Это всё Валькирия!

– Какая Валькирия? – недоверчиво покосилась на него женщина с косой.

– Привиделось мне… сразу как головой ударился…

– Ну-у-у, это бывает, – заулыбалась врач.

– Женщина будто надо мной склонилась… Валькирия… Вся в латах, а на голове шлем с перьями…

– Не иначе, куриными?!

– Не перебивайте, лучше дайте вашу руку!

Женщина, потеряв бдительность, подчинилась. Её ладонь была на удивление крепкой и только размерами отличалась от мужской. Герман накрыл её своею рукой и зажмурился. Несколько секунд он беззвучно шевелил губами, пока, наконец, не произнёс: «Вижу лошадь… Крупная, серая в яблоках…» Женщина нервно отдёрнула руку, а пациент, вновь закатив глаза, продолжил «Свиблово… Свиблово… что это?.. Да, вы где-то рядом живёте… Но почему я вижу Германию?!» «Моя лошадка немецкой породы». «Дайте снова вашу руку! – потребовал пациент. – Валькирия мне что-то хочет сказать… Причём тут бисквит?!» Женщина сидела не шелохнувшись, объятая мистическим ужасом. «Отца так звали…» «Нет, Людмила Владимировна, ваш папа жив и он – военный!» Медиум снова зажмурился. «Полковник!.. Боже мой, ваш папа – секретарь парткома!» – вскричал притворщик. Молодая женщина была близка к потере сознания. «Как вы догадались?! Об этом знает лишь руководство!» «Это не я, – скромно ответил медиум, лихорадочно перебирая доступные варианты предсказаний. – Это Валькирия! Она дала мне власть над пространством и временем!» «Бред! Вы обманщик!» – вскричала жертва мошенника. «Не смею настаивать, – с достоинством ответил Поскотин, – но позвольте в последний раз… Богиня уже покидает меня… Вашу руку!» Ощутив горячую ладонь взволнованной женщины, обманщик взвыл дурным голосом: «Вашу лошадь звать Эва?льдой!» Рука жертвы дёрнулась и обмякла.

Вскоре парочка перешла на «ты». Пациент, исчерпав свои познания в мистике, скатился до банального мифотворчества на тему собственного участия в Афганской войне. К вечеру молодые люди уже были друзьями.

Десятый-«Б»

Вернувшись домой, Герман первым делом вскрыл заднюю панель радиолы и вынул из тайника жестяную баночку из-под зубного порошка. Со словами «Раз пошла такая пьянка…» изъял из неё тридцать рублей и, оглянувшись по сторонам, вложил их в дырку кармана пиджака. Проверив пополнение баланса за подкладкой, он уже было закрыл голубенькую крышку секретного контейнера, как его обоняние уловило давно забытый запах. «Пани Валевска»! Да, это был клочок картона с номером Ольгиного телефона. Любовный фетиш лежал на самом дне. Попав в его руки, он словно мотылёк, переживший зиму, ожил, источая увядающие запахи прошедшей весны. Поскотин не выдержал и поднёс его к носу. Лёгкое головокружение разбудило вереницу воспоминаний, вырвавшихся из заточения. «К чёрту! Всё к чёрту! – оборвал он искрящийся калейдоскоп. – Что было – то прошло!» С этими словами он поднёс зажжённую спичку к мотыльку, но тут же её отдёрнул: «О чём я буду вспоминать в Афганистане? О редких ритуальных страстях, разбуженных инстинктом? О вкусе морковного сока или вечерних посиделках у телевизора, когда два человека в замшевых тапочках и не первой свежести халатах лузгают семечки, наконец-то забывают друг о друге. Ах, да! Можно вспомнить, как вчера после лазарета он катался с Валькирией на её машине по вечерней Москве, как она обещала полетать с ним на самолёте… Когда она только всё успевает? Конюшня, Аэроклуб. В школе занималась балетом и, кажется, музицировала на рояле… Каждый год – походы с друзьями в горы… А ещё – Мединститут, ординатура, папа – без пяти минут генерал. Есть за что любить, но как на это сподобиться?.. Завтра суббота. Наверное, придётся целоваться… И никуда от этого не деться?..» Но, к счастью, целоваться ему не пришлось. В субботу Поскотин был приглашён к её друзьям в гости. Буркнув жене «До завтрашнего обеда не жди», он выскочил во двор и сел в поджидавшие его «Жигули». Людмила улыбнулась, выжала сцепление и молодые люди выехали по направлению к центру города. Герман смотрел на свою новую подругу и не узнавал.

– Ты куда дела ко?су? – растерянно спросил он.

– Я её носила, чтобы мужчин отпугивать, но ты оказался не из робких, и прилип ко мне, несмотря на обере?г. Теперь он мне без надобности. А чем тебя моя причёска не устраивает? Могу сделать как у Пугачёвой – «Взрыв на макаронной фабрике».

– Нет! Только не как у Пугачёвой! Мне эта очень нравится, – сказал и не соврал её спутник. – Однако позволь спросить. Кто был тот «Утконос», что нас познакомил? – поинтересовался Поскотин, не терпевший неопределённости в общении с женщинами.

– Который?.. Толик что ли? Мастер спорта, что тебя сбил с ног?

– Сбил? Мягко сказано, Люсенька…

– Гера, не переживай! Это не мой, это папин любимчик, секретарь партбюро третьего курса у «напильников». К тому же он недавно на стюардессе женился…

– Да Чёрт с ним, вместе с его стюардессой. Ты скажи, кто такие «напильники»?

– Те, что за забором учатся. Специализируются в научно-технической разведке.

– А мы тогда кто такие?

– Вы? Вы – «проститутки». Так всех зовут, кто занимается политической разведкой.

– Стало быть в прошлый раз «напильник» завалил под себя «проститутку»! Оригинально, право-слово! И что твой папа в нём нашёл?

– Перспективу нашёл. Толик – из Ленинграда. Он идейный и как может – куёт карьеру. Таким не до женщин. Они их интересуют разве что в прикладных аспектах…

– Да он законченный циник! Скрывать не буду, – я сторонник использования их по прямому назначению!

– Не прикидывайся пошляком! Ты, Герка, романтик. У тебя каждая юбка поперёк карьеры ложится.

– Могу и повдоль расстелить…

– Фу! Противный! Ты и карьера – вещи несовместимые!.. Да, чуть не забыла, у тебя сегодня получится Валькирию вызвать?

– Кого?

– Ну, ту женщину, что тебе всё обо мне рассказала.

– Ах, Валькирию!.. Эту – смогу, но зачем?

– Я своим одноклассникам обещала, что привезу настоящего экстрасенса. Они через тебя хотят с духами пообщаться.

– Не знаю даже… Разве только во второй раз меня на голову уронить…

– Нет проблем! Могу попросить.

– Нет уж, мерси… Как-нибудь и без посторонней помощи справлюсь.

Вскоре подъехали к сталинской высотке. Архитектура советского ампира на фоне безликости панельных многоэтажек напоминала покрой генеральской шинели, затесавшейся среди пожухлой зелени бушлатов в гардеробе Театра Советской Армии. Домофон, консьержка, мраморный пол, пыльная лепнина под высоким потолком, – всё это казалось руническими символами, призванными отпугивать рядовых строителей коммунизма от мест обитания прорабов, которые уже давно разуверились в перспективе завершения грандиозной стройки. Тяжёлые двери квартиры открыл высокий молодой человек, худощавый, но с явными признаками беременности на неотягощённом спортом выпуклом животе. Расправив свисавшие как у Тараса Бульбы усы, он чмокнул в щёчку Людмилу и протянул хрящеватую руку её спутнику. «Андриан!» – отрекомендовался хозяин квартиры. И пока стайка весело щебечущих женщин втягивала Людмилу в утробы номенклатурного жилища, Герман, разинув рот, выслушивал певучую речь мужчины, обратившемуся к нему на чистом персидском языке. «Фа?миди?» – спросил он гостя, когда лицо молодого человека, ошарашенного загадочной тирадой, приняло выражение законченного кретина. «Да!.. Что тут может быть непонятного! – с чувством лёгкой досады ответил Поскотин, закрывая входную дверь и ныряя вслед за хозяином в тёмный коридор. – Ёж твою мать! – вскричал он секундой позже, когда на него с шумом начали рушиться тяжёлые предметы. – Да что тут у вас?! – продолжал он орать, влетая в мрачную прихожую вместе с грохочущим ведром». «Я же тебя на фарси? предупреждал быть осторожным, – начал оправдываться хозяин. – У нас ремонт… Свет ещё не провели, а здесь у нас стеллаж…» «Мы тему ремонта не проходили. На следующем семестре разве только…» – пробурчал гость, потирая ушибленные места. «А мне Людмила сказала, что ты лучший на курсе по языку…» – смущённо добавил Андриан. Герман благоразумно промолчал. В огромной зале его приветствовали вставанием ещё трое гостей. «Дима… Илья… Сергей…» – по очереди представились они. «Мои одноклассники – пояснила „Валькирия“, одаривая друзей лёгкой улыбкой. – Цвет нашего десятого-„Б“. Школьная элита ответила весёлым блеском трёх пар очков. Вслед за мужчинами к процессу рукоположения присоединились их жёны. „А вы правда экстрасенс?“ – не выдержала хозяйка квартиры. „По настроению…“ – уклончиво ответил Герман, принимая бокал с красным вином. „Как вам кажется – Сколько осталось жить Андропову? – не унималась она. – Поговаривают, не встаёт уже… Мне золовка, что в четвёртом управлении минздрава работает, сообщила якобы генсек совсем плох! Как подстрелила его жена Щёлокова, так и не оправился. Жалость то какая… Только-только порядок наводить начал… Ни собраний, ни художественной самодеятельности в рабочее время! В газетах даже передовицы смысл обретать стали“. „Да уж… кому этот порядок нужен?!.. – вмешалась её подруга. – Ты на цены посмотри! На мебель – двойная, на телефон – на порядок взлетели!“

К счастью для экстрасенса разговор быстро перекинулся на злободневное. Сели к столу. Под частые хлопки открываемых бутылок компания молодых людей продолжала смаковать столичные сплетни. Долго полоскали слух о покушении жены бывшего главы МВД на Андропова, о самоубийстве первого секретаря ЦК Узбекистана. После смены блюд политический накал общения спал и, справившись с десертом, компания перешла на кухню. Многоголосие дебатов возобновилось. „У нас в МИДе – серость и пошлость! – пытался вставить слово бородач, косящий под Хемингуэя. – На юбилее одного начальника управления мат-перемат стоял. И это при женщинах… Как выпьют, так…“ Но ему не дали закончить. После трёх бесплодных попыток вклиниться в разговор, вниманием компании завладел чернявый и худосочный Илья. Морщась, как гиббон за минуту до спаривания, он вдруг сообщил, дескать третьего дня в Грузии обезврежена банда угонщиков самолёта. „Богом клянусь, чистая правда! – повторял он, затягиваясь сигаретой. – Народу положили – уйму! Их „Альфа“ брала, знаете такую?.. У нас сосед по даче в их штабе работает. Так он говорил, будто все террористы – дети высокопоставленных грузин: музыканты, врачи, художники… И это наша творческая элита! В газетах про такое не напишут, может, и правильно… В Москве не лучше. Слышали, наша „золотая молодёжь“ дни рождения Гитлера справляет? В прошлом году сто человек со свастиками на Пушкинскую вышли. А ещё мне рассказали, что наши чуть ядерную войну не учинили. Что-то на радаре засекли, поговаривают, – НЛО. С перепугу давай на кнопки жать, благо, – что-то заклинило. Так оказалось, что от третьей мировой войны нас спас какой-то подполковник. Говорят, единственный, кто успел опохмелиться. Он и нажал на „Отбой“. А так бы уже пару месяцев жили при Армаггедоне!“ На минуту воцарилась пауза. „Жутко как-то, – тихо сказала одна из женщин, – То американцы по осени „Шаттл“ с негром запустили, а наши в отместку „Боинг“ на Дальнем Востоке сбили, то „Першингами“ всю Западную Германию нашпиговали, нас „Империей зла“ обозвали, а тут ещё этот Афганистан… Герман, что там? Вы, говорят, были… Расскажите“. Поскотин попытался объяснить, что он скоро три года, как с войны, много забыл и свежей информацией не владеет, но ему на помощь поспешил хозяин квартиры. Как оказалось, Андриан был сыном разведчиков-нелегалов и во время учёбы в МГИМО тоже готовился к заброске за рубеж, но судьба оказалась к нему благосклонной и талантливый выпускник престижного ВУЗа был забракован, после чего направлен в Иран в ранге атташе по культуре. Вернувшись из командировки, был принят на службу в КГБ, аттестован и, пройдя краткосрочные курсы, обосновался в аналитическом управлении в качестве куратора по Афганской линии. Прерываемый частыми тостами, Андриан довольно эмоционально пересказал своими словами содержание поступающей к нему секретной корреспонденции, из чего Поскотин сделал вывод, что на его век войны хватит с избытком. Своими соображениями он тут же поделился с новыми друзьями, один из которых, чернявый Илья, уже спал, уронив голову на стол, а Сергей, косящий под Хемингуэя, выковыривал крошки, застрявшие в его седеющей бороде. „Конечно, хватит! – подбодрил его охмелевший докладчик. – Мы с тобой ещё вместе повоюем. Весной выезжаю в Кабул, а ты когда?“ „Через полтора года“, – ответил Герман, завершая политическую дискуссию. Из соседней комнаты доносились невнятные женские голоса. По отдельным репликам было понятно, что дамы ведут допрос Людмилы на предмет её отношений с новым кавалером. „Хорошо меня не спросили, – подумал молодой человек. – Я бы точно не знал что ответить“. Он тяжело вздохнул и залпом опрокинул очередную рюмку.

„А что нам доложит по текущему моменту засекреченный физик?! – обратился Андриан к последнему из друзей, который весь вечер молчал и в данный момент демонстрировал явные признаки готовности заснуть за столом. – Димо?н, я к тебе обращаюсь! – повторил хозяин“. Тихоня, уже прошедший половину пути в царство Морфея, с явным нежеланием начал возвращаться в реальный мир. Оживая, он втянул в рот макаронину, которая долгое время свисала с уголка его губ, затем освежил себя тем, что осталось в рюмке от прошлой жизни, после чего окончательно вынырнул на поверхность бытия.

– О чём вы тут?.. – поинтересовался воскресший, протирая салфеткой толстые стёкла своих массивных очков.

– О твоей роли в современной физике!».

– Ну, я как бы уже не физик… Скорее, – пограничник…

– Что, в погранвойска призвали? – поспешил войти в диалог Поскотин.

– Да нет же… меня интересуют пограничные области.

– Округа!

– Именно области! Из ядерной физики я перешёл в биологию. Изучаю высшую нервную деятельность моллюсков.

– Ну и как? Удалось наладить диалог цивилизаций?

– Не до конца… Но инструментарий для расширения контакта имеется. Вы погодите, я один из них сейчас принесу…

С этими словами Дмитрий направился в прихожую и вскоре вернулся, неся в руках нечто массивное, напоминающее бронзовую ступицу.

– Вот!.. Генератор! – обозвал он свою железяку.

– А куда батарейки вставлять? – поинтересовался Андриан.

– Не поверишь, Андрюша, тот же вопрос я задал нашему академику, а он только отмахнулся. Разберись, говорит, в этой чертовщине, а заодно проверь отчего наши украинские коллеги стали вымирать точно мухи по осени. Понастроили, понимаешь какие-то генераторы форм, и года не прошло, – один за другим в очередь на погост выстроились. Не может быть, – говорил академик, – чтобы эти пирамидки с бубликами кандидатов с докторами на манер эпидемии косили.