Текст книги "Бермудский Треугольник (СИ)"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Разрушительная страсть

Лифт в новом доме не работал. Измученные путешественники решительно поднимались на одиннадцатый этаж, обходя уснувших на лестничных пролётах недавних новосёлов. На шестом этаже влюблённая парочка стыдливо метнулась в темноту тамбура, оставив после себя стойкий запах дешёвой косметики и шоколадных конфет, которые быстро растворялись в табачных запахах и миазмах кислотных луж недельной мочи.

– Логово пролетариата! – брезгливо процедил аристократичный Вениамин, обходя у мусоропровода очередную скрюченную жертву новогодней ночи.

– Печальное наследие капитализма! – добавил Герман идейного смысла в его реплику, после чего сморщился и прикрыл нос рукавицей.

Дверь квартиры открыла Ольга. Скрестив руки, она стояла, облокотившись о косяк.

– Боже праведный! – воскликнула женщина. – Надюша, Вероничка, идите сюда! Наши ухажёры пришли!

– Не наши, а ваши! – скорчив брезгливое выражение, ответила прапорщик Вероника. – Им ещё повезло, что мой Василий ушёл в ночную смену, а то бы сейчас зубами ступени считали.

– Ничка! Не будь злюкой! – закудахтала Надежда. – Ты посмотри, сколько тягот они перенесли!

В это время страстотерпцы бочком входили в квартиру. Герман открыл рот, чтобы начать оправдываться, но Ольга его перебила.

– Вы только посмотрите, на что он похож! Я, как дура, спешила отдать супружеский долг, чтобы только с ним увидеться, а это чучело!..

Поскотин, глубоко потрясённый словосочетанием «супружеский долг», молча снимал с себя архаичные одежды. Рядом, обнявшись с Надеждой стоял Мочалин, теребя её локоны. Их скорбные фигуры до мелочей напоминали дежурный эпизод сотен военных лент, в завершении которых герой-фронтовик попадает в объятия верной супруги.

– Девочки, я ухожу! – вдруг резко прокрякала Ольга, бросаясь к вешалке с одеждой.

– Нет, милая, не выйдет! – воспротивилась хозяйка квартиры. – А мне что прикажешь с этими делать? Заварила кашу – сама и расхлёбывай!

Мочалин, утробно воркуя, ещё удалялся в спальню, когда пришедший в себя Герман решительно направился в кухню, где исходящая негодованием Ольга прикуривала от сигареты прапорщика Вероники.

– Как твоя фамилия?! – с порога спросил он.

– Моя? – хором переспросили женщины.

– Той, что супружеский долг отдала!

– Ах, вот оно что! – взвилась уязвлённая Ольга. – А ты, выходит, свою жену только по театрам водишь?! Запомни, Соколова я! И муж у меня – Соколов! И что мы с ним вместе делаем – никого не касается!

– В таком случае, прощайте! – отрезал молодой человек и повернулся к выходу.

Следом за ним бросилась Вероника.

– Куда ты на ночь глядя?! Ты даже не знаешь нашего района.

– Не пропаду!

– Иди, сядь на кухне, а я с Ольгой переговорю.

Герман боком вошёл в дверь, пропуская разъяренную женщину, которую за руку выводила Вероника.

На кухне было тихо. На стене тикали ходики, собранные из детского конструктора, в соседней комнате однотонно гудели Ольга и её подруга. Изредка голоса прерываясь, и тогда были слышен нервный цокот Ольгиных туфель, после чего гудение возобновлялось. Поскотин уже дымил второй сигаретой, прикуривая их от детского набора по выжиганию, оставленного сыном хозяйки на столе. Рядом лежали законченные работы, любовно раскрашенные акварелью и покрытые лаком. Глядя на детские поделки, молодой человек вдруг некстати начал вспоминал читанные им прежде любовные книги, в которых романтические герои, презрев пошлую физиологию, порхали, словно бесплотные эльфы, над земляничными полями и лугами, не осквернённые потными телами ни одной влюблённой пары. «Какая же мерзость – эта любовь! – в отчаянии прошептал он. – А главное – обман! Гнусный обман, за который приходится расплачиваться всякому, кто поверит в него». Ему вдруг вспомнилась собственная кухня, надсадный вой соковыжималки, из которой волнами изливается оранжевый морковный сок. «Тьфу, пропасть! Аж тошнит!» – гася сигарету, вслух признался сам себе уставший от бессонной ночи Поскотин. Его уже начало клонить в сон, когда хлопнула входная дверь. Через минуту на кухне появилась Вероника.

– Всё, ушла, – бесстрастно сообщила она.

– Логично… – промямлил Герман, вновь закуривая.

– Дурак ты! – выдохнула женщина, выхватив из его рук сигарету и судорожно затягиваясь. – Дурак и счастье своё упускаешь.

– Это не счастье, а грязевой вулкан, – вспомнив эпитет несчастной Ращупкиной, предельно сухо ответил он.

– Свя?тый Боже! Ну почему ты наградил настоящей любовью двух идиотов, а не меня! Да я бы за один её миг душу Дьяволу продала!

– Правда?

– Беги, олух! Беги, догони её! Где ты ещё такую сыщешь?!

Подбадриваемый напутствиями и женской ненормативной лексикой, Герман уже был у двери, когда она внезапно распахнулась и на пороге возникла Ольга. Её лицо, изуродованное яростью, буквально горело. Мгновение, – и молодые люди вонзились друг в друга. Губы, сцепленные в судороге поцелуя, чудовищно деформировались, зубы, словно па?водковые льдины, стучали друг о друга. Охваченные страстью, влюблённые начали валиться набок, срывая телами одежды с вешалки в прихожей.

– Эпическая сила! – взревела Вероника, – Да вы со своей любовью мне весь дом к чёртовой матери разнесёте!

Вдруг Ольга очнулась, схватила Германа за рукав и поволокла в комнату.

– Выметайтесь! – крикнула она объятому ужасом Венику, который, как козлоногий Фавн из пасторальных картинок возлежал с Надеждой на двуспальной кровати. – Живо! Кому говорю!

Не успели степенные любовники, собрав разбросанный гардероб, покинуть опочивальню, как Ольга, увлекая обезумевшего Германа, рухнула на ещё тёплое лежбище. А в это время в прихожей Вероника, отчаянно стуча молотком по бетону, пыталась водрузить на место сорванную с петель вешалку.

Утренний рассвет компания встретила за столом. Мужчины неспешно пили кипяток, заправленный грузинским чаем с вкраплением опилок. Растерявшие в любовных утехах остатки сил, они тупо таращились на своих подруг, весело щебечущих напротив и только Вероника, как метроном вышагивала туда-сюда по кухне, поторапливая гостей скорее покинуть её квартиру.

– Ну, Живот, что ещё плохого мы не успели сделать за эти сутки? – спросил Мочалин, подсаживающий обессиленного друга на подножку служебного автобуса.

– Веник, оставь мой воспалённый мозг в покое, – ответил Герман, плюхаясь на сиденье.

Путешествие в будущее

В общежитии было пусто и тихо. Большинство слушателей ещё не вернулось. В комнате Германа сидели Дятлов с Аликом Налимовым. Постоялец и гость играли в нарды. Из наушников военного приёмника еле слышно доносилась мелодия греческого композитора Вангелиса из фильма «Огненная колесница». Полиглот Налимов, подняв над доской шашку, машинально подбирал к ней французские слова, а в минуты, когда фортепианные разливы забивались эфирными помехами, переключался на исполнение народной азербайджанской песни «Бях-бях». Дятлов с настойчивостью своего тёзки из птичьего мира, отрешённо повторял первые строки припева известного шлягера из кинофильма «Мимино». «Чито-грито, чито маргарито да-а-а… Чито-грито, чито маргарито да-а-а… У меня дубль! Чито-грито… Налим, что ты мух ловишь? Снимай свою шашку с бара!.. Чито маргарито да-а-а…».

Обернувшись на приветствия вошедших друзей, игроки молча уставились на них.

– Что не так? – не выдержал Веничка.

– У вас вид такой… – начал юный Налимов, но осёкся, переведя взгляд на Германа.

Алик Налимов был во всех отношениях добродетельным человеком. Он не сразу привык обращаться на «ты» со своими более опытными в жизни друзьями, поэтому в минуты возбуждения всякий раз переходил на почтительное «вы». Вот и на этот раз традиционно восточное благоговение перед старшими, усиленное остатками новогоднего алкоголя, украсило его речь учтивыми оборотами.

– У вас, я, конечно, извиняюсь, такой вид… – снова повторил он, подбирая выражение.

– Какой? – не выдержал Герман.

– Такой, будто над вами с уважаемым Вениамином Вениаминовичем жестоко надругались!

Поруганные офицеры поспешили к зеркалу. Из параллельного мира на них смотрели две серые тушки с признаками глубокого истощения.

– Где это вас так? – посочувствовал Шурик, незаметно перекладывая застрявшую «во дворе» шашку в «свой дом».

– Долго рассказывать, – устало ответил Поскотин, – спать хочу!

– Ой, и меня в сон клонит! – обрадовался «юнга», потянувшись смешать шашки на игровом поле.

– Сидеть! – рявкнул Дятлов, – пусть себе спит, мы ему мешать не будем.

– Оставь сироту, – вступился Веник. – Я за него доиграю. Что там у нас на кону?

Алик, пожелав матёрым опера?м спокойной ночи, выскользнул из комнаты. Герман, сняв одежды, юркнул под одеяло и отвернулся к стене. «Чито-грито, чито маргарито да-а-а…» – снова поплыл в тишине общежития речитатив грузинской песни.

– А мы с Налимом сегодня в «Прекрасное далёко» слетали, где я, так сказать, имел брудершафт с самим Брежневым.

– Тебя что, спьяну на «тот свет» занесло? – вежливо поинтересовался Веничка.

– Нет, дружок! На самом деле в гостях у посланцев светлого будущего побывали!

– До чего же доводят неокрепшие души семинары по «Научному Коммунизму»! – сочувственно отреагировал партнёр.

Герману, который уже погрузился в любовные грёзы и усилием воли пытался перевести их в романтические сновидения, слово «Коммунизм» мгновенно перекрыло подачу успокоительных гормонов. Измученный любовник застонал и перевернулся на другой бок. Веник долгим сочувственным взглядом окинул друга, после чего с тяжёлым вздохом сообщил: «Этот тоже со своей „гостьей из будущего“ встречался».

– Нет, я серьёзно! – перебил его Дятлов. – «Молодой» к своим друзьям водил. У них сегодня новогодний капустник был. Собралось, наверное, с пару десятков выпускников из МГУ и МГИМО. Гуляли у одного из них на квартире. Впечатление – будто в сказке про Шехерезадницу побывал!

– Про кого?

– Ну, ту, что из «Тысячи и одной ночи».

– Шехерезаду, грамотей!

– Пускай так… – ни сколько не обидевшись, продолжил Шурик. – У хозяина той квартиры, Ильясом его звать, невеста – богиня восточная!..

– Типа, наложница?

– Я же тебе сказал – невеста!.. Если бы ты видел её крутые бёдра, ты бы на свою жену без слёз смотреть бы не стал!.. Царица, одним словом!

– Тоже из будущего?

– А ты думал!..

– Шурик, вы сколько с Аликом выпили, что обоих в светлое будущее понесло?

– Не перебивай! Квартира у Ильяса – пять комнат и все под гарем расписаны!

– Да ну?! – изумился Веник. – Что, из-под каждого угла сиськи алебастровые свисают?

– Дурак, ты и пустозвон, Балимукха! Слушай дальше и не перебивай. Так вот, проёмы в том доме сводчатые, лепнина, орнамент…

Герман, который потерял надежду заснуть, некоторое время прислушивался и наконец не выдержал.

– Барыга!

– Сам ты барыга! – обиделся за Ильяса рассказчик. – Папа у него из «Це-Ка»! В Политбюро членом работает!

– Что, правда? – Герман с выражением напускного ужаса приподнял голову над подушкой. – А Налима нашего как туда занесло?

– Э-э-э… – протянул Дятлов, – наш Налим только с виду убогий, а там, за калиткой КПП орлом летает! Ты знаешь, кто его отец?! – и Шурик, опасливо оглядываясь по сторонам, шёпотом добавил, – Не-ле-гал!

– Да ну?! – не поверил Герман.

– Я тебе говорю! Мне Брежнев так и сказал, что Аликов отец – разведчик-нелегал, а мать у него…

– Нелегалиха! – с изрядной долей сарказма завершил фразу Вениамин, после чего укоризненно добавил, – Шурик, едри ж твою печень, ты хотя бы покойников не тревожил!

– Да чтоб мне здесь провалиться! – выпалил путешественник, возвратившийся из будущего, – Мне об этом внук самого Брежнева сказал!.. – и для достоверности добавил, – Мордатый такой и пьёт как слесарь…

– Ну и в компанию тебя занесло! – воскликнул потрясённый Герман, прячась под одеяло. – Там все такие были?

– Нет. Остальное – разная шелупонь, хотя и умная, врать не буду. Ко мне один такой всё лез целоваться… Чернявый, в очках, толстый и потливый. Митрофаном представился. Потом с другим сошёлся – вроде как, Баламутом звали. Тёзка мой. Вежливый такой адвокатик. Умница, вроде нашего Джаво?да. Курчавый… Из этих… из семитов, естественно… Таких много среди них было.

– А этот, «цековский» сын?

– Ильяс? Ильяс – наш мужик! Аспирант! Здоровый коняка, носатый… На меня похож! В зеркало смотрелись – не отличишь! Выпили с ним по двести… Он ко мне всей душой: «брат, брат… мамой, мол, клянусь, обижусь, если на свадьбу не приедешь!» Ильяс – человек начитанный, диссертацию пишет по внешней политике Великобритании. Так ты знаешь, что говорит?

– Что?

– Не поверишь, Аллахом клялся, будто в этой самой Англии тебе нечего делать в политике, если не изменяешь жене!

– Какая прелесть!

– И я о том. Вообрази, нам бы такое в разведке! Думаю, перебежчиков и предателей вдвое меньше стало. Ещё лучше, если бы у нас в Политбюро все любовницами обзавелись!

– Сомневаюсь… Не потянут уже.

– И то правда. Из наших только чучела для палеонтологических музеев набивать.

– Шурик, да уймись ты, таксидермист-самоучка! – скашивая глаза на стены комнаты, вмешался Веничка, – Мало мы с тобой ковёр в Парткоме протирали? Давай, лучше про будущее доскажи.

– А что там досказывать. В будущем пьют, как и в настоящем – серьёзно и основательно. И нам перепало в качестве подарка. Перед уходом загрузили меня с Аликом «по самое не могу». Еле вдвоём до общаги донесли. Да ты под стол загляни!

Герман, наконец, слез с кровати, подцепил картонную коробку и потянул на себя. «Ух, ты, тяжёлая, зараза!»

– Я же тебе говорил!.. А теперь раскрой!

Комната огласилась возгласами восхищения. Герман и Веник, не смея пошевелиться, заворожено смотрели на диковинные бутылки коньяка и виски, огромные жестяные медальоны паюсной икры и прочую никем не виданную снедь.

– Завтра же попрошусь с Аликом на экскурсию! – серьёзным голосом сообщил Мочалин, – Тоже хочу хоть одним глазком посмотреть на своё будущее.

– Выходит, не зря наши деды и отцы кровь проливали! – подытожил довольный произведённым впечатлением Дятлов. – Вот увидите, и десяти лет не пройдёт – все так жить будем! – закончил он речь с видимым торжеством непризнанного пророка.

Из последних сил

После праздников жизнь у Германа стремительно понеслась под откос. Он искал любую возможность, чтобы вырваться из уютных казематов разведывательного института. Встречи с Ольгой были чуть ли не ежедневными. Анонсированное к старому Новому Году воссоединение семьи откладывалось. Поскотин, собрав волю в кулак, раз в неделю звонил в Новосибирск и елейным голосом спрашивал супругу о сроках её приезда. Получив очередную отсрочку, мотивированную задержкой приёма государственной комиссией нового изделия авиационного завода, неверный муж театрально сокрушался и, стараясь скрыть ликование, прощался, затем аккуратно вешал трубку своего наркомовского телефона и пускался в пляс, потирая вспотевшие ладони. Между тем его нечаянный роман с каждым днём разгорался всё сильнее и сильнее. Влюблённые с неистовостью первокурсников изводили друг друга ласками на съёмной квартире, в темноте кинозалов, коротали часы в гостях у многочисленных Ольгиных друзей и дважды оскверняли реликтовыми стонами ауру ленинской комнаты в общежитии шарикоподшипникового завода. Поскотин находил сотни уважительных причин для внеочередного выезда в город. За период любовной горячки он сообщил руководству о безвременной кончине деда и двух бабок-фронтовичек. Чуть ли не на его руках почила сестра-инвалид, и дал дуба шурин – хронический алкоголик. Когда же наконец полковник Геворкян заподозрил неладное, Герман с упорством реставратора икон принялся подделывать увольнительные, но, будучи уличённым и в этом начинании, договорился с офицерами фельдъегерской службы, после чего выезжал за ворота, зарывшись в пакетах секретной корреспонденции.

Дожидаясь Ольгу, Поскотин зубрил язык или делал домашние задания, сидя на ступенях запасной пожарной лестницы. Он занимался в транспорте, на вокзалах, словом всюду, куда его заносил взбесившийся первородный инстинкт. От постоянного недосыпания его лицо подёрнулось цветами побежалости, раскрасив осунувшийся рельеф пастельными красками преждевременного увядания. На занятиях герой-любовник спал. Сначала тянул руку, чтобы первым ответить на вопрос, и, лишь засвидетельствовав свои знания в изучаемом предмете, считал возможным заснуть с открытыми глазами. Товарищи, не посвящённые в хитросплетения его двойной жизни, негодовали. Больше всех неистовал Виктор Скоблинцев. «Зубрила, щелкопёр, отличник долбанный, карьерист несчастный, – шипел он на лекциях, призывая в свидетели всех, кто сидел с ним рядом, – и это называется советский офицер! Ни компании не поддержит, ни в картишки не перекинется, ни анекдота не расскажет! Вот такие сволочи до власти и дорываются! Ну, он мне ещё шнурки гладить будет!» Единственным, кто приветствовал проявление лунатизма у измождённого слушателя, был преподаватель оперативной психологии, майор Левин, один из многих, кто так и не успел вкусить прелестей профессии разведчика.

Владимир Семёнович, благосклонно воспринимавший искажение слушателями своего имени, легко отзывался на имя «Владимир Ильич» и действительно был похож на вождя мирового пролетариата. Лысый, с пепельно-рыжей опушкой по обоим полушариям неровного черепа, с характерными бородкой и усами, он любил словесные изыски; на занятиях сорил архаизмами, перемежая свою речь словами «батенька», «сударь», «соизвольте», «благоволите встать». Его карьера не задалась в самом начале, когда он, ни мало не смущаясь, заявил в присутствии начальства, что ставит Будду превыше иных мыслителей, а своим кумиром считает Махатму Ганди. После негласного освидетельствования психиатрами, Владимир Семенович был переведён во вспомогательное подразделение, закончил аспирантуру, защитил диссертацию и был отправлен в Институт, где в перерывах между занятиями бегал за пивом, составлял для коллег гороскопы и периодически уходил в нирвану, каменея в позе лотоса на столе служебного кабинета. Каждое занятие он предварял десятиминутным расслаблением личного состава, в процессе которого слушатели, приняв позу «кучера», были обязаны войти в пограничное состояние и за четверть часа добиться полной релаксации. Через несколько секунд после медитативных команд «Ваше тело наливается тяжестью, ноги и руки расслаблены…» Герман уже выводил рулады, пуская слюну и всхрапывая как больная лошадь. «Обратите внимание на технику погружения в себя товарища Поскотина, милостивые государи», – удовлетворённо комментировал клон основателя советского государства, – «Не удивлюсь, если к концу семестра Герман Николаевич достигнет просветления и освоит нижние астральные сферы». «Не помер бы до следующего полугодия», – озабоченно ворчал сердобольный Венечка, сочувственно глядя на увядающего товарища.

Друзья по «Бермудскому треугольнику», как могли, пытались вернуть его к жизни, но тщетно. Мочалин, к которому тоже вот-вот должна была приехать жена, предлагал следовать своему примеру и не злоупотреблять горизонтальными процедурами. Капитан Дятлов, искренне полагавший, что любовь – есть разновидность инфекционного заболевания, не страшнее кори или свинки, предлагал начать здоровый образ жизни, руководствуясь собственными представлениями о ней. К тому времени он накоротке сошёлся с группой слушателей старших курсов, которые коротали выходные дни в обществе стюардесс столичного авиаотряда. Однажды приглашённый к ним «на огонёк», Шурик всецело отдался таинствам свободной любви и незамутнённых моралью межполовых отношений. «Ты думаешь, от меня убудет, если я два раза в месяц поправлю здоровье в обществе очаровательных стюардесс? – убеждал он падшего товарища, – Ты же сам говорил, что наши классики поначалу считали женщин общественным достоянием. Так что, когда я лежу в обнимку с двумя прекрасными феями, то ощущаю себя Марксом и Энгельсом в одном флаконе!» Герман согласно кивал, воздавал должное гению отцов всепобеждающего учения, но вытравить свои низменные чувства был уже не в состоянии.

Несмотря на чудовищную нагрузку, Поскотин сдал все экзамены на «отлично», чем вызвал к себе глубокую неприязнь со стороны большинства однокурсников. Виктор Скоблинцев на междусобойчике пограничников по случаю сдачи экзаменов, даже предлагал набить «этому выскочке» морду, но, не собрав кворума, снял предложение, согласившись с мнением коллектива «сделать тёмную» другому отличнику – Сергею Терентьеву.

После скандала на сборах Терентьев в корне пересмотрел свои жизненные принципы, силой воли нейтрализовал немногочисленные порочные наклонности, стал воинствующим абстинентом, первым привёз свою невзрачную жену в столицу и по выходным повышал с ней культурный уровень, посещая музеи Ленина, Октябрьской революции, мемориальные музеи-квартиры выдающихся революционеров и, в качестве разгрузки, – Третьяковскую галерею.

Вознёсшись к вершинам постижения разведывательной науки и смежных с ней дисциплин, Поскотин, словно нарушил балансировку «Бермудского треугольника», отчего его участники начали выпадать из учебного процесса. И, если Дятлов всё же умудрился зацепиться за борт опрокидывающейся конструкции, получив «удовлетворительно» по всем предметам, то Веничку смыло в «открытое море» первой же волной. Великолепно исполняя на публике роли магараджей, йогов и непризнанных индийских поэтов, Мочалин в первый же день экзаменационной сессии завалил хинди. Всему виною была «Камасутра», которую он получил в подарок от сослуживца, проходившего переподготовку в Москве. Переводная самиздатовская «Камасутра» представляла собой сброшюрованное неизвестным любителем ротапринтное издание машинописного текста с карандашными иллюстрациями. На примитивных рисунках был изображён носатый индус с лихо закрученными усами, исполняющий без штанов акробатические этюды с наивного вида подругой, похожей на Горьковскую Старуху Изергиль. Древнеиндийское пособие было изъято его бывшими сослуживцами в процессе обыска в секте «Детей Шамбалы», верховный учитель которой, слесарь-водопроводчик Тихон Чмырюк, специализировался в обольщении студенток и аспиранток провинциального Института культуры.

Веничка Мочалин, приняв подарок, в первый же выходной приступил к изучению наследия индийских мудрецов под восторженные стоны благодарной Надежды. Накануне сессии Великий Балимукха освоил на практике чуть ли не четверть описанных в книге упражнений и только одновременный вывих запястья и смещение ключицы воспрепятствовал его дальнейшему самосовершенствованию. Как в последствие оказалось, теоретические основы плотских утех не способствовали изучению языка просвещённых авторов «Камасутры».