Текст книги "Бермудский Треугольник (СИ)"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Гномы

Вопреки своим ожиданиям недавний выпускник физико-технического факультета с первых дней невзлюбил занятия по спецтехнике. Унылый вид отечественных шпионских аксессуаров с грубо намалёванными инвентарными номерами вызывал у него неприязнь. Устройства фиксации видео– и аудиоинформации не отличались изяществом форм. Крашеные в блёклые тона всё той же «молотковой» эмалью, они представляли собой образцы снаряжения советских разведчиков десятилетней давности. Несколько лучше обстояло дело с фототехникой. Миниатюрные специзделия, снабжённые прецизионной оптикой, вставлялись в броши, булавки. Неплохо были представлены средства оперативной репрографии, позволявшие делать безукоризненные копии бумажных документов. Поскотин сознавал, что в реальной оперативной работе используются новейшие образцы, а имеющийся в Институте «антиквариат» предназначен лишь для первичного обучения слушателей навыкам владения техникой. Тем не менее, человеку, ещё недавно сидевшему за электронным микроскопом, всё это казалось сплошным анахронизмом.

Под стать шпионскому реквизиту были и преподаватели. В отличие от менторов из числа бывших разведчиков они казались не только постными и скучными, но и порой, элементарно безграмотными. Даже внешне они походили на сельских радиолюбителей, приехавших в Москву на слёт мастеров дальней коротковолновой связи. Тряся давно нестриженными головами, засаженными седым бурьяном, они монотонным голосом диктовали тактико-технические данные какого-нибудь устройства, после чего столь же нудно излагали наставления по его эксплуатации. Для Германа запомнить последовательность из полусотни пунктов, описывающих закладку подслушивающего устройства в машину условного противника, представлялось совершенно невозможным. Попытки вступить в полемику с этими замшелыми гномами заканчивались снижением текущих оценок и угрозами учесть его строптивость на предстоящих экзаменах.

Как и ожидалось, Поскотин, в свободное время консультировавший по спецтехнике слушателей своего курса, «поплыл» на экзаменах, перепутав последовательность врезки и установки визира для скрытного наблюдения за объектом в жилом помещении. И лишь вмешательство полковника Геворкяна позволило ему сохранить позиции в элитном списке отличников Института.

– Амбарные мыши! – брюзжал Вазген Григорьевич, принимая в своём кабинете разобиженного майора Поскотина, – Им бы диаконами служить, а не разведке обучать. Сколько, говоришь, пунктов в инструкции было?

– Семнадцать: от «вынуть изделие из чехла» до «зажмурить левый глаз при работе с визиром»…

– Начётники, счетоводы!..

– И я о том, Вазген Григорьевич. Такие, а не я «хоронят советскую разведку», – блеснул вольным цитированием фразы из беседы с недавним «приватом» благодарный Герман. – В разведки должны служить Остапы Бендеры, Бомарше и Герберты Уэлсы, а не Плюшкины и Берлаги!

– Откуда ты этой ахинеи набрался? – вскинул давно не стриженые брови полковник.

– «Приват» мой, Ефим Моисеевич мудростью на встрече делился.

– Ефи-и-им? – врастяжку повторил имя старика Геворкян, и вдруг зашёлся беззвучным смехом, – Этот научит!.. А ты его не спрашивал, как он вместе со своим другом Сашей Орловым и перебежчиком Вальтером Кривицким в Испании закупали старое кайзеровское оружие для интербригад по цене нового. Заметь, – у фашистской Германии! Это тебе ни о чём не говорит?

– Нет, конечно. Слаб я ещё в шпионских премудростях. Мне эти ваши с Ефимом Моисеевичем истории напоминают тайны Мадридского двора.

– Да, что верно – то верно! О его биографию сам Чёрт ногу сломит. Ефим даже пару лет сидел, когда Орлов с кассой резидентуры в бега подался. Тёмная история, ничего не скажешь. Тогда его причастность к измене Родине тех двоих не доказали, предоставили возможность трудиться дальше. После войны направили помогать налаживать работу разведки Израиля. Потом опять посадили…

– Что-то меня от этой романтики холодок по коже пробирает, – поёжился Герман. – Всё так запутано, как в моей личной жизни.

– А что у тебя там?.. В пьянках на сборах отметился, теперь, похоже, на чужих жён потянуло, так что ли?!

– Как можно, Вазген Григорьевич! – не на шутку встревожился Поскотин, – Я и без женщин в своей жизни никак не разберусь, всё в крайности бросает.

– Оно и видно! Нет в тебе внутреннего стержня, – вздохнул полковник. – Да, кстати, давно я в твоём «Бермудском треугольнике» не ковырялся. Как там у вас?

– Штиль по всей акватории, товарищ полковник.

Театральные страсти

Герман не лгал. После чреды передряг в «Бермудском треугольнике» установилось затишье. Капитан Дятлов, словно очистившийся от скверны грешник, весь обратился в семью, наладил быт, приобрёл жене стиральную машину и духовой шкаф, после чего стал быстро наливаться статью на домашней выпечке. Мочалин забросил Камасутру, взялся за ум, выправил хинди и, зачастил по театрам, подчиняясь железной воле супруги Эльвиры. «Я эту „Пиковую даму“ не видеть, ни слушать уже не могу! – играя желваками, делился своими впечатлениями о культурном досуге жертва Мельпомены. – Она мне напоминает другую „даму“, у которой мы с тобой, Гера, так беззаботно проводили время. А помнишь, вы с Ольгой нас выгнали…» «Помню-помню», – уходил от продолжения темы его друг, который в отличие от остальных «бермудов» всё более погружался в пучину запретных страстей.

Герман театры не жаловал. Его подводили особенности собственного зрительного восприятия. На балете он возбуждался и начинал громко сопеть, оперу старался смотреть с закрытыми глазами, а на драматических спектаклях никак не мог примириться с ветхостью и скудностью театральных реквизитов, не говоря уже о банальности страстных диалогов, смысл которых постоянно от него ускользал. Единственный спектакль, на который он ходил дважды был ленкомовский «Юнона и Авось». На нём впервые слились в экстазе все его органы чувств, породив гармонию ощущений, включая тактильные, когда он просидел недвижимый почти два часа, обмениваясь эмоциями через сцепленные пальцы рук с прижавшейся к нему Ольгой.

Культурная жизнь Москвы притягивала провинциалов на уровне безусловных рефлексов. Столичные снобы ворчливо уступали натиску понаехавших со всех концов соплеменников, штурмовавших спектакли и концерты, с тем чтобы вернувшись в свои индустриальные захолустья с видом знатоков обсуждать достоинства и недостатки областных театров и музыкальных коллективов. С началом лета мастера культуры мегаполиса снимались с насиженных мест и устремлялись на гастроли по городам и весям необъятной страны, уступая свои площадки творческим коллективам из Пензы, Магнитогорска или того же Омска.

Накануне начала экзаменов в Москву как раз нагрянули артисты оперы и балета из родного для Германа Новосибирска. Помимо двух балетов и трёх опер земляки привезли ему сына, которого он не видел со дня поступления в Институт. В балетной труппе оказался дальний родственник его жены, который, приняв на вокзале из рук безутешных стариков дёргающееся всеми конечностями шестилетнее тельце их первенца, перевёз его в столицу. Принимая сына, Поскотин торжественно поклялся присутствовать на премьере «Спартака», в котором заглавную роль исполнял родственник жены, но слово не сдержал, сославшись на зачёт по международному законодательству. Скрепя сердце, он всё же согласился на уговоры своей жены посетить балет «Ромео и Джульетта».

Сидели в партере. Неутомимый сын Пашка, занявший кресло между родителями беспрестанно болтал языком и ногами, успокоившись лишь когда выпросил у отца его недавно приобретённые «командирские» часы. «Спартак», примостившись рядом с Татьяной, склонив к ней голову, беспрестанно что-то комментировал. Вскоре сын, оставленный без присмотра, затих и, вытащив из кармана какие-то железки, всецело отдался техническому творчеству. Герману балет неожиданно понравился. Зачарованный красочным действом и музыкой Прокофьева, он не шелохнувшись просидел до антракта и, лишь когда закончились овации, обнаружил пропажу сына. Беглец вскоре объявился сам. Вынырнув из-под ног сидящей рядом пары, он с грустью и раскаянием во взоре передал отцу разобранные часы. «Собрать не успел, – печально заметил он, – колёсико с пружинкой куда-то закатились…». Отвесив сыну подзатыльник, раздражённый отец посчитал за лучшее откланяться и, забрав малолетнего Кулибина, оставил жену на попечение «Спартака».

Дома он немедленно бросился к своим сокровищам технической мысли – фотоаппаратам, транзисторным приёмникам, визирам для теодолита, шагомеру и прочим мужским безделушкам, призванным скрасить жизнь сильному полу в период ослабления основных инстинктов. На всех предметах чувствовалось присутствие сына, который с интересом наблюдал за своим отцом, стоя в проёме двери.

– Кто заляпал «Фотокор» шоколадом? – начал допрос разъярённый отец.

– Мама! – уверенно ответил шестилетний ребёнок. – Она спросила, что за херню принёс твой отец? Вот, я ей и доказывал, что это не «херня», а она в это время шоколад ела…

– А почему шагомер перестал шаги мерить?

– Я его под свои подстраивал… А что – нельзя?

Герман обессиленный упал на диван. Он смотрел на сына и как в кривом зеркале видел себя. На него глядело, искрясь всеми бесами, невинное лицо херувима с голубыми глазами и античными вихрами светло-русых волос.

– Иди сюда, – позвал он его.

– Бить будешь? – полюбопытствовал отрок, изготовившись бежать в туалет.

– Нет, почести воздавать, – улыбаясь ответил Поскотин.

Сын поверил и тут же оказался в объятиях отца, который, прильнув к нему, казалось, наслаждался этим прелестным созданием, разрушительная энергия которого его совсем не пугала.

– Папа, ты только не сердись, но твой маленький магнитофон больше не работает.

– Какой магнитофон?

– Тот, что ты за панелью радиолы спрятал. Из него какая-то проволока начала вылезать. Я так и не смог её обратно засунуть.

– Леший бы тебя подрал! – взревел Герман и бросился к тайнику. Действительно, там лежало разобранное секретное изделие, выданное под расписку в техническом отделе.

Вскоре появилась Татьяна, принеся с собой пряные запахи лета, шампанского и две растаявшие шоколадки. Только тут любящий отец уверовал в искренность сына.

Сон, слившийся с явью

Вскоре Институт накрыла лихорадка экзаменационной сессии. Осунувшиеся слушатели бесплотными тенями слонялись по бесконечным коридорам шпионского гнездовья, вполголоса спрягая заморские глаголы или перечисляя штаб-квартиры зарубежных разведывательных центров. Герман, сославшись на авральные работы накануне запуска очередного химического реактора, извинился перед Ольгой за своё отсутствие и всецело отдался подготовке к экзаменам. Его супругу тоже лихорадило. Совсем некстати она вдруг стала завзятой театралкой. Кочуя из одного рассадника культуры в другой, Татьяна просила присмотреть за сыном то супруга, то соседей, а то и просто оставляла его одного. Герман негодовал, не единожды призывал усмирить потребности в духовной пище, пока случай не подсказал ему более приемлемое решение.

Сдав экзамены по международному праву, обессиленный Поскотин вызвался провести выходной день вместе с сыном в ботаническом саду. Утомившись в многочисленных павильонах ВДНХ, посетив детские площадки и насладившись холодным пивом с тонизирующим «Байкалом», отец и сын, под скрип уключин десятка лодок с отдыхающими, обошли пруды и углубились в тенистые аллеи столичного природного оазиса. Они бесцельно гуляли по тропинкам, почти на равных обмениваясь впечатлениями о перипетиях текущей жизни, пока не набрели на поляну, где в обрамлении раскидистых дерев, отдыхали семейные пары с детьми. Отправив сына играть со сверстниками, его отец, закусив травинку, откинулся на тёплый дёрн под густой кроной ясеня. Вскоре он задремал. Поблуждав в дебрях тревожащих его впечатлений от ещё не закончившейся сессии, его подсознание сформировало образ Ольги, которая, легко протянув руку, словно вывела из тумана свою дочерь и, наконец, к ним присоединился его собственный сын. Вскоре набежавшая тень потревожила летний сон режимного студента, и он, всё ещё пытаясь вернуться в покидающий его призрачный мир, яростно жмурился, но тщетно. Чем яростнее он смыкал веки, тем настойчивей реальность вторгалась в его мысли. Вдруг, где-то рядом послышался звонкий детский голос: «Дядя Гельман!». Над ним, взявшись за руку стояли трое: Ольга в красном, в белый горошек платье, её дочь Лена с неизменным бантом и его ухмыляющийся отпрыск. Некоторое время все четверо таращили друг на друга глаза, пока совершенно счастливый Герман не произнёс: «Так не бывает!». Все дружно рассмеялись, а Пашка, подчиняясь интуиции, подхватил за руку свою новую маленькую подружку и они побежали на поляну.

Всё объяснялось просто. Ольга, смотрела за резвившейся на траве дочерью, когда заметила встревоженного мальчика, который в отчаянии крутил головой и был готов вот-вот разрыдаться. Она немедленно подошла к нему и, выяснив, что он потерялся, повела вместе с дочерью искать его папу. Узнав в нерадивом отце человека, разбудившего в ней чувства, она внезапно ощутила внутренний холодок и, проникаясь мистическим ощущением предопределённости, некоторое время сдерживала детей, пока не обрела душевное равновесие.

Когда дети вернулись, Герман держал Ольгу за руку, глупо улыбаясь. Пашка внимательно посмотрел на отца и, завершив немудрёный мыслительный процесс, вдруг рассмеялся. «Папа, ты светишься!» – с восторгом сообщил результаты своих наблюдений смышлёный отрок. «Ты тоже», – ответил отец и ему вдруг захотелось, чтобы этот день не кончался, чтобы так было всегда, чтобы все, кто его сейчас окружали, стали его новой семьёй. «Ты хочешь?» – рассказав о пришедших ему на ум мыслей, спросил он у Ольги. «Да!» – тихо, но твёрдо ответила подруга.

На обратном пути, расставшись с Ольгой и её дочерью, отец и сын долгое время шли молча. Что думал ребёнок, можно было лишь предполагать. Его отец думал о Боге. В случай он не верил, в бога, про которого он читал в Библии – тоже. Оставалось Нечто. Нечто, что двигает этими миллиардами фигурок на бесконечной шахматной доске, иногда играя с ними в поддавки, но чаще – безжалостно рубя ферзями, топча слонами, утюжа ладьями и добивая пешками. Поразмышляв на эту тему, он решительно отверг несостоятельную гипотезу и, за отсутствием вменяемого Бога мысленно обратился с благодарностью к членам Политбюро, которые в этот солнечный день казались добрыми, но постаревшими обитателями Олимпа, ласково окормляющими свою всё более и более неуправляемую паству. Конечно, теория вероятностей, которую он ещё недавно штудировал, допускала подобное нереальное стечение обстоятельств, но если бы патриархи Кремля не поддерживали бы томную негу, охватившую их расслабленных подданных, то и о любви можно было говорить лишь в сослагательном наклонении.

Уставший за день мальчишка наконец не выдержал.

– Папа, а мне говорить об этом маме?

– О чём?

– Ну, об этом…

– Почему бы нет. Случайно встретили жену моего старого приятеля.

– Ты маму так за руку никогда не держал.

– Так она жена. Что её попусту за руку держать!

– А Борис Борисович держал…

– Этот «Спартак» из театра?

– Ну, да… Только ты об этом маме не говори!

Герман, начинавший догадываться о содержании тёмных закоулков своей семейной жизни, лишь тяжело вздохнул. «Ладно, не буду… Пускай ему, – держит».

С этого дня они оба стали без опаски встречаться с Ольгой, а иногда, когда даже соседи не могли присмотреть за ребёнком, отец, по согласованию с женой, отводил сына в её детский сад, где под бдительным присмотром их сын играл с детьми из старшей группы. Растроганная вниманием к своему сыну, Татьяна купила в подарок доброй воспитательнице модную блузку из «жёваной марлёвки». «Подаришь как-нибудь ей к восьмому марта или на день рождения» – напутствовала супруга, передавая ему плоскую коробку с женской одеждой. «Носила бы сама, что семейные деньги переводить», – притворно ворчал супруг, предвкушая счастливые минуты вручения подарка.

Загул и расплата

Сдачу последнего экзамена отмечали всем курсом. Ресторан в гостинице «Космос» гудел от десятков лужёных глоток будущих разведчиков. В этот день респектабельные завсегдатаи заведения, разного рода цеховики, кидалы, цыганские бароны, а также авторитеты набирающих силу инородных диаспор, взревев моторами чёрных «Волг», словно тараканы от потравы, спешили покинуть оккупированную территорию. Стуча каменьями перстней и нервно перебирая чётки в полутьме салонов своих машин, они ещё долго строили догадки, кто эти наглые молодые люди, потеснившие их с привычных мест обитания. Офицерам же было не до мрази. Они гуляли основательно. Вскоре, наслышанные о небывалом скоплении крепкой мужской плоти в одном зале, со всех потаённых мест гостиницы «на огонёк» потянулись проститутки, но их услуги так и остались невостребованными. Будучи осведомлёнными в их сотрудничестве с органами КГБ, подвыпившие первокурсники решительно рвали силки, расставляемые профессионалками своего дела.

К ночи партнабор, в отличие от кадровых чекистов, отмеченный несомненными талантами, зашёлся в творческом экстазе. Посланцы партийной и советской номенклатуры, буквально измываясь над оркестром, заказывая то «Комаринскую», то украинский «Гопак», а то искромётную «Лезгинку». Их ноги, вставленные в номенклатурные тела, без устали месили танцевальную площадку. Изойдя потом, посланцы партийной элиты, стали исходить стихами. Лишённые лирических начал, самодеятельные поэты закручивали институтскую злободневность в невнятные рифмы, достойные украсить стены довоенных комитетов бедноты где-нибудь под Тамбовом.

 
В службе государевой,
В сфере безопасности
Не бывало дня,
Чтоб не было опасностей
 

Проникновенно декламировал бывший секретарь горкома КПСС. Сорвав овации, он тут же схватил салфетку и, лизнув «Паркер», принялся карябать на ней очередную нетленку. Воспользовавшись паузой над бранным полем советского общепита взвился звонкий голос комсомольского вожака из Полтавы. Поскотин, не предполагавший у бывших партийных и комсомольских работников наличия трепетных чувства, не без удовольствия слушал солиста, который, поддержанный мужским хором, выводил украинскую песню «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: Чому я не сок╕л, чому не л╕таю…» Разомлевший Герман с удовольствием впрягал свой голос в могучий рёв своих товарищей, ощущая непередаваемую радость собственного бытия.

Возвращаясь в метро домой, Поскотин, изредка возвышая голос над перестуком вагонных колёс, замешивал непослушными губами врезавшиеся в его память слова из песни: «Чому мен╕, Боже, ти крилець не дав? Я б землю покинув ╕ в небо зл╕тав». Но ни взлететь в небо, тем более вернуться домой ему не было суждено. За две остановки до своей, он уснул.

Загулявший слушатель проснулся от тряски. Его голова болталась в разные стороны, а плечо тормошила чья-то когтистая лапа. «Не надо… больно!» – простонал он, открывая опухшие веки. На него смотрело строгое лицо мужчины в летах и в форменной фуражке. «Конечная! – видимо, не в первый раз произнёс это слово сотрудник метрополитена. – Вставай, алкаш, поезд отправляется в депо». Молодой человек повиновался и покорно направился к выходу, попутно размышляя, почему современная молодёжь слушает западную музыку, а на пьянках горланит народные песни. Машинально повернув направо, пассажир проследовал на автопилоте с десяток метров, пока не ступил на широкую лестницу. «Куда они дели эскалатор? – задал он себе резонный вопрос и, остановившись в раздумье, столь же логично на него ответил, – Снесли к чёртовой матери, канальи». «Осторожно, двери закрываются, – пропел механический женский голос, – следующая станция метро „Калужская“». Поскотин вновь спустился вниз и, наморщив лоб, проводил взглядом грохочущий состав с пустыми вагонами. «Одна-а-ако!..» – собирая в кучу расползшийся по мозговым извилинам остатки интеллекта, прокричал он в темноту туннеля. Словно услыхав его замечание, с противоположной стороны загрохотал встречный состав. «Станция метро „Беляево“, – вновь прозвучал механический голос, – Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны». «Та-а-ак… Выходит, это не „Бабушкинская“, – сделал первое открытие приходящий в себя пассажир. – И-и-ха! А куда делся мой пиджак?!» Это было его второе большое открытие. На всякий случай он оглянулся назад в надежде увидеть верхнюю часть костюма, но унылое шахматное однообразие мраморного пола не было потревожено ни одним посторонним предметом. Герман засунул руки в карманы брюк. Сигареты и спички на месте. Вот и мелочь даже оставили. Выходит, не совсем пропащий народ. «Ну как можно жить в этой стране! – в отчаянии воскликнула жертва ограбления. – В ней не ворует только ленивый». Смирившись с действительностью, он подошёл к краю платформы и стал ожидать поезда. «Похоже, обчистили ещё в депо, – вместе с чувством раскаяния, стали формироваться его первые здравые мысли. – Обобрали, и тем же поездом отправили в обратном направлении… Боже, но как болит голова!» «Молодой человек, покиньте помещение, станция закрывается!» – послышалось сзади. «Как же так? Я только что видел поезд, направлявшийся в центр». «Это последний, – равнодушно сообщила уборщица с огромной шваброй в руках, – Шёл бы по добру – по здорову, пока милицию не позвала».