Текст книги "Бермудский Треугольник (СИ)"

Автор книги: Геннадий Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Фотодело

До Нового Года оставались считанные часы. Последнее занятие проходило в подвальном помещении учебной фотолаборатории. Слушатели, расслабленные мыслями о предстоящих праздниках, увлечённо переснимали миниатюрным «Миноксом» эротические календари, копировали секретными устройствами «Ель» и «Кузнечик» запрещённые пособия по каратэ и рукопашному бою.

Герман сидел в стороне, обложившись реактивами и кюветами с подключёнными к ним электродами. Изредка он перемешивал раствор пластмассовой палочкой, после чего переключал внимание на разноцветные стёкла в металлических оправах, через которые рассматривал планшеты с цветными таблицами. В фотолаборатории ему была отведена роль помощника преподавателя, который мало что понимал в вопросах светописи. Молодой филолог, сын известных в узких кругах разведчиков за отсутствием востребованности в его профессиональных знаниях, был отправлен обучать будущих шпионов фотомастерству. В первом приближении, он знал терминологию, мог перечислить марки импортной и советской аппаратуры и даже научился заряжать плёнку в камеру, но дальше этого дело не пошло. Его постоянно мучил творческий зуд.

С грехом пополам проведя занятия, молодой преподаватель запирался в подсобке с реактивами и, глядя на красный фонарь, начинал вязать стихотворные строфы, скомпоновав которые, рассылал по толстым литературным журналам в надежде однажды увидеть своё имя среди корифеев советской поэзии. Фотограф поневоле каждый раз крайне возбуждался, завидев чистый лист бумаги и не задумываясь осквернял его набросками своих новых творений, которыми была забита его пожелтевшая архивная папка с реквизитами Управления НКВД по Ямало-Ненецкому автономному округу. Временами, пресытившись поэзией, он переходил на прозу, но всякий раз впадал в уныние на середине первой главы.

Однажды Герман случайно обнаружил заветную папку, опрометчиво оставленную на столе. Он сразу же повёлся на гриф «Совершенно секретно» и, предусмотрительно заперев дверь, взялся её изучать. «Ночь. Одинокая свеча. Бледный свет Луны сквозь решётку окон падает на стол, оставляя длинные тени на его истёртом сукне. Мои глаза воспалены. Сизый дым сигареты, поднимаясь вверх, рождает неземные образы, которые словно открывают врата Вселенной…» «Что за чушь!» – ворчит Герман, переворачивая первый лист. На втором листе он обнаруживает тот же сюжет, но вместо свечи на столе появляется подсвечник, от Луны остаётся ущербный месяц, а Вселенная превращается в Космос. Третья попытка писателя заканчивается заменой сигареты на трубку, врата превращаются в аркады, а воспалённые глаза начинают источать слёзы. «Всё понятно», – хмыкает читатель, скользя по лесенкам рифмованных строк следующей страницы, после чего совершенно секретная папка закрывается, а три пары тесёмок по бокам завязываются бантиком.

Преподаватель доказал свою несостоятельность уже на первом же занятии, когда Поскотин опроверг его утверждение, что длиннофокусные объективы якобы обладают максимальной светосилой. Потом он вежливо указал на то, что апертура не может принимать значение меньше единицы, а через день дотошный слушатель стал его ассистентом. Герман с готовностью согласился на предложение фотографа-графомана поучаствовать в подготовке его кандидатской диссертации по теме «Особенности применения специальных фотографических средств в оперативной практике». В благодарность за услугу ассистента допустили к конкурсу научных разработок МинВУЗа, для чего он в данный момент готовил реферат по закрытой тематике.

На последней в текущем году лабораторной работе Поскотин, изредка отрываясь от расставленных вокруг него реквизитов, давал короткие консультации или пояснял назначение той или иной кнопки секретных изделий. В середине занятий к нему подошёл взмокший Мочалин, который успел испортить три плёнки, так и не намотав их на спираль проявочного бачка.

– Ну что там у тебя? – недовольно спросил Герман приятеля.

– Николаич, плёнка, зараза не лезет!

Поскотин молча поместил проявочный бачок с кассетой в фоторукав и на ощупь начал быстро наматывать плёнку.

– Как же ты в темноте с женщинами справляешься? – съехидничал он.

– Так там ничего наматывать не надо, – парировал друг, доверительно наклонившись к нему.

– Всё, держи!

– Ай, кудесник, что бы мы с Шуриком без тебя делали?! Я всегда говорил, что Живот – это голова! – воскликнул подхалим Веник, заглядывая товарищу в глаза, затем, переведя взгляд на заставленный лабораторный стол, спросил: «А это зачем?»

– Осаждаю серебро на стёкла очков. Хочу превратить их в «очки заднего вида».

– Чего-чего?

– Говорю, делаю зеркальце для очков, чтобы на городских занятиях, не оборачиваясь, обнаруживать за собой наружное наблюдение.

– Ёма-ё! Да ты у нас ещё и Кулибин! – снова восхитился друг, – А мне такие сделаешь? Хочу нашего старосту подловить, когда он карты в колоде передёргивает.

Вскоре прозвенел звонок и сморённые в темноте лаборатории слушатели, щурясь от яркого света, рассыпались по комнатам. Через час Институт опустел.

Новый Год

В доме у Альбины крутился вихрь предновогодней суеты. Германа и Вениамина приветствовали снующие с блюдами женщины. Звонкие голоса детей, крутящихся у ног гостей заглушали звуки музыки, доносящиеся из гостиной. Пока хозяйка принимала у них верхнюю одежду, её благообразный муж пытался утихомирить визжащую ватагу, но тщетно. Дети, нарушая правила движения, стремглав бегали друг за дружкой, источая такой заряд радости и оптимизма, что, оробевшие поначалу визитёры, почувствовали себя совершенно счастливо. «Ерофеюшка, оставь уже детей и проводи гостей к столу», – распорядилась Альбина, уплывая на кухню.

В большой гостиной шла непримиримая битва за переключатель нового цветного телевизора «Рекорд». На двух его каналах одновременно шли новогодний «Голубой огонёк» и премьера фильма «Чародеи». Побеждала мужская сборная поклонников комедии, изредка позволяя женщинам убедиться в том, что вслед за набившим оскомину адажио из балета «Лебединое озеро» следует не менее протокольное ариозо Ленского из оперы «Евгений Онегин». Друзья, посетившие «зрительный зал», тактично поддержали женскую половину, о чём вскоре пожалели, с тоской ожидая завершения арии «Джудитты» из одноимённой оперетты.

Вскоре Надежда, радостно блеснув бусинками близоруких глаз, увела за руку впавшего в уныние Мочалина. Герман, оставшись один в незнакомой компании, присел на диван рядом с книжными полками, уставленными толстыми потрёпанными журналами. Взяв наугад затёртый номер «Иностранной литературы», он стал бессмысленно переворачивать страницы.

– Грустите? – участливо спросил его пожилой мужчина с сединами на густых крупной волны волосах.

– Да нет, привыкаю, – ответил молодой человек, испытывая невольную симпатию к подсевшему к нему ветерану с орденскими планками на груди. – На фронте, батя получил? – указал он на символы мужества и доблести.

– А где ж ещё?.. Гляжу, и ты пороху понюхал?

Поскотину, вконец запутавшемуся в своих амплуа по прикрытию, вдруг нестерпимо захотелось, признаться этому, несомненно, достойному человеку, но он сдержался.

– Не успел пока-мест…

– Странно, первый раз ошибаюсь. Ну, не бандит же ты! У всех, кто людей жизни лишал, на лице отметины остаются.

– И какие же?

– Разные… В глазах что-то… то ли морщинки книзу сбегают, то ли веки тяжелеют…

Притворщик, мгновенно расслабив глазные мышцы, вопросительно взглянул широко раскрытыми почти детскими глазами на ветерана.

– Тьфу, притворщик! Да перестань паясничать, коли врать не умеешь!

Поняв, что переиграл, начинающий разведчик добавил к своему выражению лёгкий налёт суровости, отчего стал похож на тронутого умом блаженного. От разоблачения его спасла Альбина, тащившая за руку упирающегося мальчугана.

– Па, посиди пять минут с внуком, пока он успокоится! Всех на кухне достал: то в крем рукой залезет, то салат на пол уронит!

Ветеран сгрёб в охапку извивающегося внука и тот час отвесил ему подзатыльник, который ничуть не испортил отроку хорошее настроение.

– Ну, Па! Опять ты со своей казарменной муштрой! Хоть бы раз внуку ласковое слово сказал.

– Я не Макаренко, но так разумею, что строгость из ребёнка человека лепит, а потворство – скотом делает, – огрызнулся дед.

– Папа! – в отчаяние крикнула Альбина, – Ты хотя бы в Новый Год не капал мне на мозги!

– Иди уже! – властно скомандовал отец, одною рукою направляя Сёму в загон своих длинных скрещенных ног.

Только сейчас Герман заметил, что вместо одной руки у ветерана – протез в чёрной перчатке. Перехватив его взгляд, старик коротко буркнул: «Под Вязьмой, вот так-то», затем, повернувшись к внуку скомандовал: «А ну-ка, Семён, встань смирно и прочти дяде отрывок из семейного устава!» Сёма, вытянувшись в струнку и чудовищно грассируя, принялся декламировать:

 
Меня учили многие —
И добрые, и строгие,
Я строгих не любил.
Меня учили многие,
Но выучили строгие.
И вышло, что в итоге я
Всех добрых позабыл.
 

Ветеран, довольно улыбаясь, повернулся за поддержкой к единственному зрителю. Герман состроил на лице умильно-восторженное выражение, между тем как юное дарование, качаясь на тонких ножках, продолжило:

 
И памятью представлены
Лишь строгие наставники —
Глаза холодноватые
И резкие черты…
Легко и прямо жившие,
Сурово мне внушившие
Законы Доброты.
 

– Ну, как? – поинтересовался ветеран по завершении выступления.

– Замечательно! – слукавил Герман, не уловивший смысла в весьма посредственных, на его взгляд, стихах.

– Друг мой, Марек Вейцман сочинил. Простой учитель физики из Черкасс, а какой талантище!

– Что ж в этих стихах выдающегося? – не выдержал собеседник, украдкой наблюдая, как внук ветерана, перешагивает через устроенный дедом загон и на цыпочках крадётся вон из комнаты.

– Эх, сопливое вы поколение, – вздохнул старик, выпрямляя ноги – не видите, отчего падаете и почему летать разучились!

– От чего же и почему? – насмешливо спросил представитель «сопливого поколения».

– Давай сначала познакомимся, молодой человек. Меня зовут Симон Столберг… Симон Аркадьевич, полковник запаса.

– Майор Поскотин, – выпалил и тут же зарумянился в очередной раз «проколовшийся» разведчик.

– Да ладно, не тушуйся, никому не скажу. Звать-то как?

– Германом.

– Послушай, служивый, – ветеран пытливо взглянул ему в глаза, – тебе не кажется, что мы вырыли себе яму, куда наша с тобой страна непременно свалится и расшибётся вдребезги!

– Ни в малейшей степени! – уверенно, но вместе с тем холодно ответил Герман, освобождаясь от привычного его поколению преклонению перед ветеранами войны. – Если уж вы Гитлеру шею сломали, то мы как-нибудь справимся с нашими пустячными проблемами.

– Эх, мил-человек, и я бы того хотел, только слишком далеко мы уже зашли!..

– Симон Аркадьевич, вы либо говорите, что вы имеете ввиду, либо давайте выпьем, наконец, за уходящий год, – отрезал всё более раздражающийся Поскотин. – Так в чём проблема, товарищ полковник?

– В ба?бах, молодой человек!

– Не могу не согласиться! – иронично поддержал его Герман.

– И даже не сомневайся, – продолжил старик, – бабы погубили Рим и нас погубят! Твоих детей и моих внуков уже испортили. Они ж ничего другого делать не умеют, как своих крови?нушек ограждать от всяческих напастей. Женщины, они, как сороки, всё в дом тащат, – чтоб им пусто было! Детям запрещают драться и лазать по деревьям! Мужиков на три метра от кровати не отпускают. Женщины отравят страну комфортом и сытостью, и нас превратят в опарышей, поверь мне!

Гостя уже стало раздражать пустое брюзжание ветерана. Давая понять, что разговор пора завершать, скептически настроенный собеседник, повернулся к экрану телевизора. Фильм близился к концу. Аристократично лысеющий артист Гафт сидел на крыше, а блистательный любовник всесоюзного масштаба Александр Абдулов лез к нему в белых штанах. «Какой бред!» – подумал невольный зритель, намереваясь встать и уйти на кухню, но его остановил детский плач. Ревел Сёма, которого за ухо вела Альбина.

– Папа! – воскликнула она в раздражении, – Тебе уже ничего нельзя поручить! Тот ещё дед, даже с внуком посидеть не может! Посмотри, что он наделал!

Семён уже бежал к деду, подставляя макушку для подзатыльника. Белая сорочка ребёнка была испачкана ярким кровавым пятном.

– Вишнёвый сок! Я вишню для торта давила, а он!.. У-у-у, дедов поцик!

– Уймись, Альбина, – попытался было остановить её отец, но дочь уже несло.

– Была б моя воля, всех мужиков истребила! – распалялась она, – Абсолютно бесполезные существа! Строят из себя повелителей, а на поверку – бестолочи и в хозяйстве – не многим полезнее холодильников.

– Ты своему мужу выговаривай, а не мне! – вскипел ветеран.

– А ты в ОВИР справку о ранении отнёс? А копию паспорта Ерофея? Или ещё год будем ждать отъезда? – распалялась его дочь, переодевая сына, зажатого в клещах его ног.

– Погоди, не всё сразу… В ОВИР сходить – это тебе не «Семь-сорок» сплясать!

Старик Столберг виновато посмотрел на Германа, который невольно был втянут в семейные дрязги.

– В Израиль? – холодно спросил он.

– Да.

– Почему?

– Ты молод, не поймёшь…

– Отчего же?..

Поскотин в упор смотрел на бывшего фронтовика, который ещё пять минут назад вызывал в нём чувство глубокого уважения, но вдруг встретил не менее твёрдый взгляд старого еврея.

– Там по-прежнему верят в идеалы и даже женщины способны защищать свою Родину. Здесь всё уже сгнило…

«Да ну?» – язвительно спросил наливающийся уверенностью разведчик, переходя в наступление, однако на полуслове был остановлен. В гостиную вошли Ольга и Михаил, держа за руки маленькую дочь с огромным алым бантом на белокурой головке. Альбина бросилась к гостям. Герман стушевался и опустил голову. Ветеран одной рукой подтолкнул внука к девочке, но она, чего-то испугавшись, протянула руки к отцу, который легко поднял её и усадил к себе на шею. Ольга и Альбина вышли, а Михаил опустился на диван рядом с Поскотиным.

– С Новым Годом, инженер! – шутливо поприветствовал он недавнего знакомого. Герман натужено-радушно ответил, после чего сделал «козу» его дочери, наблюдавшей за ним с родных высот отцовских плеч.

– На, подержи дочурку, пока я перекурю, – распорядился Михаил, снимая с плеч обладательницу огромного алого банта. – Леночка, это дядя Герман, – познакомил он свою дочь с новым местом для сидения.

– Дядя Ге-е-ельман, – пропело сокровище.

Михаил, легко поднялся и, разминая на ходу, сигарету «Союз-Аполлон», вышел в коридор.

– Дядя Ге-е-ельман, – ещё раз пропело нежное создание и вдруг с отрывистым детским «Ня!» резко вытащило из кармашка шоколадную конфету, сунув её почти к самому его носу.

– Спасибо Леночка, – воркуя, ответил Герман, принимая подарок.

Ещё чуть ли не с десяток раз прозвучало обворожительное «Ня», пока поплывший от приступа сентиментальности разведчик не обзавёлся кучкой детских радостей, включавших пупсика, колечко, заколку и маленького керамического поросёнка – знака наступающего года по входящему в моду восточному календарю.

– Хороший год будет, изобильный, – прокомментировал появление игрушечного поросёнка будущий эмигрант, пряча искалеченную руку за спину.

– Не сомневаюсь! – доброжелательно откликнулся молодой человек, наслаждаясь вознёй с ребёнком, – И что ж вы так рано отъезжать собрались, подождали бы ещё годик, глядишь – и передумали!

– За тучными годами худые стадами ходят…

– Да бросьте вы эту мистику, Симон Аркадьевич! Оставались бы на Родине, внука растили.

– Я там за ним послежу, пока Альбина с Ерофеем в Армии обороны Израиля служить будут.

Герман представил, как пышнотелая Альбина бегает по горам с автоматом и рассмеялся. Белокурая девочка, приняв веселье на свой адрес, решила ещё раз блеснуть щедростью, но кармашек был пуст. Тогда она со вздохом сорвала со своей головы алый бант и протянула его «дяде Гельману». «Ня!» – решительно сказала она, рассыпая по худеньким плечам нежный пух детских волос. И вдруг у Германа судорожно перехватило дыхание. Пушистая головка маленькой девочки пахла Ольгой. Нежный сладкий аромат, словно замешанный на тёплом молоке, вызвал череду воспоминаний того вечера, который подарил единственный поцелуй её матери. Растроганный, он ещё теребил бант, когда Леночка уже бежала к ней. Ольга словно пушинку взяла её на руки и холодно взглянула на Германа.

– Маленьких обижаешь?! Отдай сейчас же бант!

– Ольга, отстань от человека, – пробасил за её спиной Михаил, перехватывая дочь. – Это я его попросил посидеть, пока курил на лестничной клетке.

Поскотин был совершенно обескуражен. «Откуда эта холодность?» – размышлял он, ища поддержку в глазах Михаила.

– Не принимай близко к сердцу! – участливо отозвался Ольгин муж, – Она за свою семью любому лицо расцарапает.

Сбитый с толку Поскотин уже поверил его словам, когда уловил еле заметное волнение в её глазах. «Или это показалось?» – подумал он, когда взрыв голосов возвестил о начале новогоднего застолья. Растерявшийся влюблённый сел рядом с беспечной Надеждой напротив Ольги и её мужа. Мочалин, сидевший по другую сторону он неё, заговорщицки подмигнул. Герман скривился, пытаясь отреагировать на сигнал, чем немало рассмешил свою соседку.

– Гера, ты сегодня зажатый, как морской узел, расслабься! – посоветовала Надежда.

– Это я твоего майора испортил, – сознался фронтовик, примостившийся по левую руку от него.

– Какого майора? – насторожилась Надежда.

– Симон Аркадьевич! – взвыл Поскотин.

– А вы разве не распробовали? – спокойно продолжил старик. – Этого майорана, который в мясном салате…

– Что? – в один голос спросили Надежда и Герман.

– Майоран! Я сегодня в мясной салат майорана слишком много положил… Ну, как есть можно? Да вы не стесняйтесь, накладывайте. Доктора рекомендуют его при метеоризме.

– Браво! – воскликнул из-за спины Надежды восхищённый игрой слов Вениамин, – Я бы ещё в салат варёного языка добавил, который мой друг не по делу распускает.

Вскоре общаться за столом стало невозможно. Тосты следовали один за другим. С шумом взвивались к потолку пробки от шампанского, звенели бокалы. Захмелевший Ерофей и сгрудившиеся вокруг него друзья грянули «В лесу родилась ёлочка» на мелодию «Happy New Year!». Не сведя в гармонию русские слова и мотива распавшейся группы «Абба», компания зашлась весёлым смехом, оборвавшимся с появлением на экране телевизора заставки с изображением Кремлёвских башен. Женщины зашикали, а мужчины вновь принялись открывать шампанское и наполнять бокалы.

– Опять всесоюзные похороны намечаются, – обратился старый еврей к своему соседу.

– Какие ещё похороны? – недовольно отреагировал Поскотин, отодвигаясь от склонившегося к нему старику.

– А ты посмотри, видишь, Василь Васильевич поздравляет с Новым Годом. Заметь, не генсек Андропов, а первый зам. Председателя Верховного Совета.

– Ну и что?

– А то, что Кузнецову уже восемьдесят один год! Видано ли дело поздравлять страну со светлым будущим человеку, одной ногой стоящему в могиле?

Раздражённый Герман обернулся к экрану, где человек, похожий на сказочного Кощея, монотонно читал по бумажке текст.

– Зато без очков! – обратил он внимание надоедливого соседа на единственную деталь, внушающую оптимизм.

– С Новым Годом, дорогие товарищи! – прочёл заключительные строки Кощей и, оторвавшись от текста, от себя добавил, – С новым счастьем!

На экране появились часы Спасской башни. Под бой курантов стрелка дёрнулась и замерла на цифре двенадцать. «Ура!» – взорвалась счастливым криком гостиная, короткой очередью ударили взрывпакеты с конфетти, брызнули искрами бенгальские огни, и шумная компания продолжила своё весёлое плавание за исчезающими вдалеке порогами старого года.

Заблудшие

Разгорячённый Мочалин ударом ноги вышиб доску в заборе и галантно предложил пройти через образовавшуюся брешь Надежде с Вероникой, за которой последовали ещё две девушки. Завершал процессию захмелевший Поскотин, который не замедлил свалиться в сугроб, зацепив ногой за деревянный брус заграждения. «Водку побереги!» – запоздало крикнул Веник, подавая руку своему товарищу. Герман был счастлив. Одной рукой вытирая с лица тающий снег, он радостно смеялся, демонстрируя в другой холщёвую сумку, забитую спиртным и праздничной снедью. Весёлая компания направлялась к дому прапорщика Вероники, где планировалось провести остаток новогодней ночи. Чтобы сократить путь, молодые люди пошли напрямки через стройку, на которой неделю назад был залит фундамент Дома детского творчества. «Поторапливайся!» – крикнул Веник, забравший провизию, пока его друг чистил костюм от снега. Сзади за забором послышались переливы гармони и нестройный хор грянул «Ой, мороз, мороз…». Вслед за этим между досок забора появилась всклокоченная мужская голова. «Здесь до катка можно пройти?» – поинтересовалась голова, не забыв поздравить двух легко одетых вандалов с праздником. «Хоть до Сокольников!» – дурачась, ответил Поскотин. Приняв его слова за приглашение, от забора с треском отделилась ещё одна доска, и в образовавшийся широкий проём хлынул поток музыкально одарённых граждан.

«Как приду домой на закате дня, – вопил солист, растягивая меха, – Обниму жену, напою коня, – вторили ему хористы, – и даже лишённый слуха Веник, не удержавшись, поддержал коллектив, – Обниму жену, напою коня, – орал он на варварский мотив, ещё больше воодушевляя пьяную компанию». Где-то вдали послышалась трель милицейского свистка.

– Герка, давай, ноги-ноги! – пугливо озираясь, просипел Мочалин.

– Погоди, дай следы замету, – расстёгивая брюки, храбрился Поскотин.

– Что, до Вероники донести не можешь?

– Не могу! Я не резиновый!

– Тогда подвинься!

Вскоре в сугробах образовались две подёрнутые парком лунки, обрамлённые янтарно-жёлтой наледью.

– Мило, очень мило получилось, – критическим взглядом оценивая результаты художественного вмешательства в зимний пейзаж, произнес Герман, после чего захваченный ощущением внезапного счастья, задрал голову вверх и зашёлся исполнением первой, пришедшей на его ум песней. – «Есть только миг между прошлым и будущим…» – с минуту распалял он себя пока не почувствовал лёгкий толчёк под ребра.

– Замолкни, дай послушать! – прервал его выступление Веничка. – Тебе не кажется, что нас зовут?

Действительно, где-то вдалеке женские голоса нестройно скандировали их имена. Снова морозный воздух разорвала трель милицейского свистка.

– Пошли! – позвал друга Поскотин и первым направился в сторону затихших голосов.

– Может, откликнемся? – предложил Веник, плетясь сзади.

– Менты заметут!

Вскоре друзья упёрлись в забор, обшитый металлическими листами. Трезвеющие разведчики посчитали целесообразным вернуться в исходную точку и двигаться к выходу по следам своих подруг. В исходной точке их ждал сюрприз. Через пробитую ими брешь в заборе туда-сюда сновали разгорячённые песнями и алкоголем граждане. Вновь проторённые тропинки вели куда угодно, только не к спасительному теплу Вероникиной квартиры. Наконец, друзья вышли за территорию стройки. «На-дя! Верони-ка-а-а!» – взывали они осипшими голосами. «Мы здесь!» – откликнулось сразу с трёх сторон. Замерзающие друзья бросились на голоса, которые показались им знакомыми. Периодически обмениваясь звуковыми сигналами по принципу «свой-чужой», разведчики вышли в совершенно незнакомое место, где их ждала большая компания молодёжи. «Финита ля комедия – констатировал крушение сценария встречи Нового Года вконец окоченевший Мочалин. – Заблудиться в Москве – это надо постараться!.. Где мы?! – взвыл он дурным голосом».

Друзей не обманули. В новой компании были и Надежда, и Вероника, и даже Ольга, которые в сопровождении своих однокурсников из Строительного института отвели окоченевших разведчиков на квартиру, где тоже праздновали Новый Год. Подкидышей отогрели водкой и грогом с добавлением коньяка. Оттаявший Веник быстро захмелел и начал осваиваться, стреляя по сторонам глазами и подбирая под себя предмет для ухаживания. Его более ответственный друг, едва порозовев, немедленно потребовал срочного возвращения в привычную среду. Друзей отвели на кухню и указали на телефон, с которого Мочалин безуспешно пытался дозвониться до Надежды. Её домашний телефон не отвечал.

– Всё, Живот, придётся заночевать здесь, – без тени полагающегося в таких случаях отчаяния сообщил он своё мнение приятелю. – Дождёмся утра и тогда начнём поиски с начала. Мы не знаем ни адресов, ни телефонов Альбины или Вероники, а до твоей квартиры нам не добраться: транспорт уже не ходит. В крайнем случае, утренним автобусом выедем в Институт и скажем дежурному, что нас ограбили.

Столь длинную и связанную речь Вениамин произнёс не случайно. Из полуоткрытой двери на него смотрело премилое создание, уже дважды приглашавшее его на белый танец. Но Герман был неумолим. Всего лишь час назад ему был послан знак и он жаждал его понять.

Знак был дан ещё на квартире Альбины. Близилось завершение застолья, когда объявили танцы. Все охотно поддержали предложение, освобождая гостиную от излишков мебели и посуды. А Герман, словно зяблик по весне, радостно крутился, предвкушая предстоящее кружение в обнимку с предметом своих вожделений. Однако, когда зажгли ёлку и погасили свет, Ольга и Миша стали собираться домой. Расстроенный влюблённый из певчей птицы в одну минуту превратился в общипанного воробья. Он, роняя перья и припадая на крыло, крутился в прихожей, пытаясь заглянуть в глаза молодой женщины, одевающей свою крошку дочь, но всё было напрасно. Михаил, заметив его нервозную суету, истолковал её превратно, пообещав обязательно выпить с ним на «23 февраля». Когда за идеальной семьёй закрылась дверь, влюбленный был безутешен. Он нахлобучил свой каракулевый «пирожок» и уже повязывал шарф, когда его остановила Надежда. «Не дури, – сказала она, – Ольга просила передать, чтобы ты ждал её в доме Вероники. Через час отправляемся, а к утру мы должны вновь вернуться к Альбине».

Перспектива отдаться на волю бесшабашной студенческой компании, спасшей их с Веником от неминуемого обморожения, никак не воодушевляла Германа, который ещё надеялся увидеться с той, что смогла в угоду безудержной страсти погасить в его сознании остатки здравых мыслей. Взглянув на оппортуниста Веничку, Поскотин решительно залез во внутренний карман пиджака, выудил из него клочок от духов «Пани Валевска» с номером телефона и со словами «Звони!» сунул его под нос Венику.

– Не буду! – заупрямился Вениамин, – что я скажу Михаилу? Мол, заблудились и просим великодушно нас приютить?

– Спросишь телефон Вероники и всё! Представься её братом или деверем, что тебе ближе покажется.

«А деверь, – кто такой?» – поинтересовался Веник, всё ещё надеясь заболтать ситуацию, но Поскотин в эту ночь не был расположен объяснять причудливую структуру родственного древа, тем более его собственные познания в этом предмете не выходили за пределы понятий «тесть» и «тёща». Покачав укоризненно головой, он решительно набрал номер и передал трубку оробевшему другу.

– Алло! А я куда попал? – блеющим голосом спросил Веничка, когда в телефонной трубке послышался раздражённый бас Михаила. – Кто я? – в замешательстве переспросил он. – Я… я родственник… Как чей? – и закрывая трубку рукой, обернулся к Герману, – У Вероники как фамилия?

– Не знаю, – обескуражено развёл руками его товарищ, – я и Ольгину фамилию не знаю…

– Я деверь! Мне бы телефон прапорщика… Как нахрен?.. Что вы себе позволяете?.. Да пошёл ты… – взвизгнул Веник, уязвлённый неучтивым обращением с собой.

– Звони снова! – начал настаивать Поскотин.

– Отстань!.. Мне и здесь хорошо, – ответил обиженный Веничка и был готов присоединиться к шумящей за стеной компании.

Неожиданно на помощь пришла девушка, стоявшая в дверях и с трудом сдерживающая смех. Она вызвалась позвонить и через пять минут, проинструктированная Германом, мило беседовала с Михаилом, а затем и с Ольгой, после чего передала ему трубку. Поскотин быстро записал требуемый адрес, коротко извинился и нажал на рычаг телефона.

– Собирайся! – скомандовал он товарищу. – У Вероники дом ещё не телефонизирован, зато есть адрес, и этот адрес – у меня в кармане.

Студенты строительного института были столь великодушны, что не позволили своим нечаянным друзьям уйти в морозную ночь без дополнительного утепления. Где-то из недр кладовой молодые супруги – хозяева квартиры – извлекли старую одежду и вся компания, подняв прощальный тост в честь двух заблудших душ, сопроводила их до порога.

Когда друзья вышли в полумрак выстроенных в кладбищенском порядке бетонных многоэтажек, Мочалин не выдержал:

– Какая чудесная у нас молодёжь! – переполненный впечатлениями, воскликнул он, после чего зябко запахнулся в дырявую промасленную телогрейку без пуговиц и, поправил не менее старую парусиновую кепку.

– Я бы с такими в разведку пошёл! – согласился его друг.

– Да-а-а, уж! С нами только в разведку ходить! – добавил Веничка, пытаясь заправить свои породистые уши в дачную кепку. – В Америке с такой подготовкой нас бы даже в скауты не приняли!

Пройдя квартал, друзья остановились для рекогносцировки. Поскотин туже затянул пожарный ремень на старой солдатской шинели и стал шарить в ней по карманам.

– Спички куда-то дел! – посетовал он.

– Ты бы ещё в моей телогрейке поискал, – добродушно посоветовал Вениамин.

Он не спеша снял брезентовые рукавицы-верхонки и чиркнул спичкой, после чего поднёс огонь к номеру дома.

– Сорок третий!.. А нам какой надо?

Герман откинул полы шинели и вынул из кармана клочок бумаги.

– Тридцать седьмой – «Вэ»! Давай будем возвращаться.

– Да нет же! Достаточно перейти улицу и пойти по нечётной стороне.

– А где ты здесь видишь улицу?.. Опять заблудились! – констатировал Поскотин.

Поиски Вероникиного дома заняли немногим менее часа. Друзья, с трудом обнаружив россыпь тридцать седьмых домов, дважды их обошли, каждый раз делая перекур у парадного крыльца с номером «37-Г», пока, наконец, запоздалый негр с помятой валторной через плечо не указал им на одиноко стоявшую «свечку» в окружении недостроенных многоэтажек.