Текст книги "Вызов (СИ)"

Автор книги: Гайя Антонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

   Глава 11

 
  Его глаза – неба сиянье,
  Его дыханье – жар огня,
  Его любовь – мне наказанье,
  Но ведь и я его беда...
   (с) Асура
 

 
  И смотрю, и вражду измеряю,
  Ненавидя, кляня и любя.
  За мученья, за гибель – я знаю -
  Все равно: принимаю тебя!
   А. Блок
 

   Он зачем-то звонит мне, хотя я сижу вот – протяни руку, на диване в его квартире, читая вслух отрывок той самой повести, что некогда понравилась ему. Мана звонил и слушал рингтон, «Голос Крови».

   – Мана.

   – Мне Жозефина сказала, что ты невероятно красивую песню на мой вызов поставила, – зеленоглазый внимательно вслушивался в слова.

   – Дай, – я отняла у него свой мобильный и открыла песню через проигрыватель. – От начала до конца...

 
  Жаль. Жаль, что мы – враги.
  Все кричат «Беги! Не ищи её!»
  Только...
  Голос крови крепче камня и сильней огня.
  Голос крови я услышал – он ведёт меня.
 
 
  Теперь мы родня...
 
 
  Между нами ложь, ложь острей, чем нож.
  Смерть – цена любви.
  Только...
  Голос крови крепче камня и сильней огня.
  Голос крови я услышал – он ведёт меня.
 

   Мана внимательно дослушал до конца, а потом спросил с ходу, прямо в лоб:

   – Смерть – цена любви? Это значит, что ты пойдешь на то, чтобы стать вампиром?

   – А... – слова застряли у меня в горле, я все никак не могла придумать, что сказать на такое. – Это значит, что я просто хотела поставить на твой звонок красивую песню, немного подходящую по смыслу к нашим отношениям. И слов "Голос крови ведет меня" тут предостаточно.

   Мана недовольно проворчал что-то неразборчивое. Минут сорок назад он под моим нажимом нехотя накормил Мурзу. Меня в Комнату-без-окон не пустили, сказав, что я распоясалась сверх меры. Я предложила наказать меня, привязав к тому чудному железному станку в вышеупомянутой комнате. По-моему, Мана устал мне угрожать, потому как нормальным голосом попросил меня подождать его в зале и попить вина.

   Я не стала накалять обстановку. Теперь вот сижу и жду, пока зеленоглазый наберется коньяком в достаточной мере, чтобы у него развязался язык. Правда, раньше я не замечала, чтоб алкоголь так действовал на него, скорее, к откровенности вампира располагала особая атмосфера.

   На суде я совершенно забыла спросить у Кимуры о Ксене. Позже, когда я позвонила ему, азиат сказал, что они благополучно выкрали ее тело из морга, что девочка попалась на редкость капризная, что ожила быстро, адаптировалась тоже, что рвется на охоту и полна мстительных планов. Вот незадача. Допустим, Жанне и Жози было за что мстить, да и то. А этой?.. За то, что одноклассник ударил ее книгой по голове или обозвал "дурой"?

   Марсель. Усталый куратор не шел из головы. Я знаю, что еще ни один вампир не сделал мне бескорыстного предложения, не лелея заднюю мысль, что неплохо было бы перетянуть дампира на себя. А Марсель сделал. Ну, еще Ким. Он хоть честно и по-деловому подошел к решению вопроса... Хотела бы я увидеть лицо Маны, если Ким обратит меня. Наверное, это будет самая большая разборка за всю историю человечества. Хотя, конечно, становиться вампиром мне ни к чему. Когда я подумала о том, что ты даже теряешь право умереть естественной смертью – только если шлёпнут или сам себе подпишешь приговор... Нет, это не для меня. И потом – дети. Марсель нагадал мне двоих детей. Глупости, конечно, мне и одного хватит. Или четырех. Или, может, у меня вовсе никогда не появится желания или возможности привести в этот странный мир еще одного дампира. Неважно, время покажет. Но я хочу иметь самое ценное – после свободы – что есть у человека. Я хочу иметь выбор. Правда, порой свобода и выбор тождественны.

   Эту ночь я провожу у Маны. Сестры Леруа сказали, привезя меня к своему мастеру, что отправляются в кровавый загул. В ответ на мои тревожные замечания они заверили, что никто не умрет. Жози добавила, что умрут разве что три-четыре бутылки водки и пара пачек сигарет. Такие жертвы меня устраивали, и я благословила девчонок на плодотворную прогулку.

   Эммануэль... Так назвал его Марсель. Марсель – Эммануэль. Хм. Эммануэль, конечно же. Но и о кураторе Брюно я не думать не могла. Вампир, похожий на человека больше всех вампиров, которых я встречала.

   Сам Мана как-то сказал мне, что его имя переиначивали много раз. Вариант куратора мне понравился.

   – Эммануэль, – сказала я, когда Мана явился, наконец, в гостиную, где я поджидала его с купленными по дороге гамбургерами и картошкой фри из "Макдональдс", с коньяком и подарком, который я не успела вручить, потому что насела на вампира с требованием покормить Мурзу.

   Зеленоглазый, вытирающий волосы, с удивлением поднял на меня голову. Мане очень шло белое полотенце, обмотанное вокруг бедер. Ну, думаю, за триста с гаком лет пора бы отыскать образы, в которых смотришься наиболее выигрышно.

   – Мана, – я обеспокоилась фальшиво, – а почему ты ушел к Мурзе, а пришел будто бы из душа? Ты что с волком делал?!

   – Е...ал в особо извращенной форме, – мрачно отозвался он.

   – Чертов зоофил...

   – Чертова некрофилка.

   – Хренов садомазер, – кажется, при этих моих словах Мана изумился.

   – Гайя, и где ты таких гадостей поднабралась? Это все Жанна и Жозефина?!

   – Печально, что ты столь низкого мнения о моих лингвистических способностях. Что я, в сущности, сказала? Вот если бы загнула этажа в три...

   – Не стоит. А что это, еда из "Мака"? – Мана потянул носом, приближаясь. – Ты для меня купила?

   – Для нас. Я тоже люблю иногда захомячить сочный горячий бургер.

   В подернутых поволокой глазах вампира я видела обожание. Не меня – этой еды.

   – Я не буду, – неуверенно сообщил мне Мана, бросая полотенце на небольшое перильце, отделяющее уголок с диваном и креслами от остальной комнаты.

   – Но ты хочешь.

   – Э... нет, спасибо, – Мана схватил стакан с коньяком и рухнул на диван так, что я слегка подпрыгнула. Коньяк даже не полностью расплескался.

   – Да ладно, я переживу как-нибудь твои горячие объятия с фаянсовым другом...

   – Гайя.

   – Ой, да ладно! – я изумилась. – А ты, часом, не из тех вампиров, что светятся на солнышке, а? Не вампир, а сказочная феечка?!

   Этого Мана не вынес. Он демонстративно схватил гамбургер, оперся о спинку дивана, закинул на диван одну ногу и впился зубами в булочку с кунжутом. От резких движений полотенце развязалось и оголило бедро вампира. Это выглядело соблазнительно.

   – Ничего, что я не во фраке? – невинно так спросил Мана.

   – Ничего. Мне нравится.

   – Ммм... – он зажмурился от удовольствия, добравшись до сыра и мяса. – Я уже и забыл, как это вкусно. А там у тебя что? – и он указал на сверток, лежащий на столике подле меня.

   – Это – подарок.

   – Для меня?

   – Нет, для Мурзы.

   – Я ему передам.

   Мана откусил от бургера еще, невозмутимо глядя на меня.

   – Правда?..

   – Нет, конечно.

   – Блин! Подарок для тебя.

   – Да ты что? Я же тебе ничего не дарил.

   – Ну и что? – опять он проецирует на меня свои принципы. Значит, Мана ничего первым не дарит. Выходит так. – Это бескорыстно и... просто так.

   Парень отер одну руку о полотенце и протянул ко мне, требовательно глядя в глаза.

   – Держи, – я вручила ему сверток.

   Мана нетерпеливо, одной рукой, принялся разворачивать пакет. Ему хотелось всего и сразу – есть гамбургер, рассматривать подарок, пить коньяк и смотреть на мое улыбающееся лицо.

   – Ух ты, – без энтузиазма сказал Мана, достав полотняный кармашек, набитый чем-то. – Ух ты! – сказал он уже живее, когда высыпал из кармашка тюбики с красками и кисти. – И не подумал бы...

   Он быстро перебрал содержимое кармашка. Я с умилением смотрела на вампира, который и вовсе стал похож на мальчишку.

   – Просто твой мольберт стоит без дела...

   – Я иногда рисую, – коротко отозвался Мана, изучая надписи на тюбиках.

   – Я никогда не рисовала... руки не оттуда выросли, – попыталась оправдаться я, испугавшись, что краски не подойдут. – Я пыталась советоваться с продавцом, но он, по-моему, ни бельмеса не смыслит в живописи, а только в химии...

   – Спасибо, Гайя, – перебил меня Мана, улыбаясь и облизываясь.

   Он быстро уничтожил остатки гамбургера, запил коньяком (иногда привычки и повадки зеленоглазого меня убивали) и встал с дивана.

   Полотенце соскользнуло на пол. Я попыталась не подавиться, глазея на вампира, с достоинством удалившегося из зала. Вернулся он минуту спустя, когда я предусмотрительно проглотила еду и прополоскала рот вином. Ну и манеры я перенимаю у Маны... Лучше бы хорошему чему-то научил.

   Все еще голый, он приблизился.

   – А в глаза смотреть слабо? – насмешливо, но не обидно спросил он.

   – Да я же окосею...

   Мана опустился на корточки, раскладывая на моих коленях что-то. А я поймала себя на том, что в полированной поверхности секретера позади вампира пытаюсь увидеть его пикантное отражение.

   – Ничего, ничего, – ободряюще сказал Мана и потрепал меня по щеке, – я тоже от тебя оторвать глаз не могу, когда ты без одежды.

   Я, опомнившись, обратила внимание на то, что принес мне зеленоглазый. На коленях у меня лежали фляжка, коричневая коробочка в ладонь размером, устрашающего вида пистолет и бархатный мешочек, очевидно, содержащий что-то ювелирное.

   – У меня тоже есть кое-какие подарки, правда, их выбор продиктован необходимостью, – Мана вытряхнул из мешочка старинный резной перстень, почерневший от времени. – Дай руку, – попытка надеть кольцо на средний палец правой руки не увенчалась успехом, Мана надел на безымянный.

   – Ой, нельзя... – попыталась было слабо возразить я, но, думаю, Мана специально подобрал размер так, чтобы исключить другие кольца, что могли бы быть на этом пальце.

   – С безымянного хоть снять можно.

   – Наоборот – лучше пусть покрепче сидит, – беспечно отозвалась я.

   Тяжелый взгляд зеленых глаз был мне знаком.

   – Либо снимут с пальца, либо отрежут с пальцем, – негромко заметил он. – Что тебе больше по вкусу?

   Я оторопела, неприятно пораженная правотой Маны. Дурные какие-то предчувствия снова напали на меня.

   – По здравому размышлению, – Мана встал, метнулся в комнату, вернулся уже в трусах и с джинсами в руках, – я должен научить тебя хотя бы элементарным правилам выживания.

   Он натянул джинсы (наверное, Мана и впрямь был настроен серьезно), сел возле меня. Лицо у вампира было такое, словно он болен раком и сейчас ему предстоит сказать об этом своей... своему... очень близкому человеку.

   – Никогда не перечь тому, кто сильнее. Тем, кого больше. Подчиняйся всему. Не пори горячку, любое действие или противодействие – только после тщательного обдумывания. А за пистолетом ухаживать надо так...

   В течение следующего часа зеленоглазый поистине драконовскими методами вымуштровал меня разбирать и собирать пушку, смешивать "Клятву на крови", дозировать свою кровь (содержимое фляжки), чтобы добиться эффектов лекарства или допинга.

   – Стоп! – Мана бесцеремонно дал мне подзатыльник, когда я впервые попыталась приложиться к фляге. Я подавилась, а Мана, подтащив меня к раковине, заставил сплюнуть кровь и прополоскать рот водой. – Скапутиться решила, что ли?

   Я стояла, высунув язык, боясь глотать слюну. Вампирская кровь так странно обволакивала... Мана затолкал язык обратно мне в рот.

   – Расслабься.

   В коричневой коробочке лежали серебряные пули.

   – Я упустил один важный момент, – невесело сказал Мана, ловко собирая, как он сам сказал, "Келтек", – я-то помню, что ты дампир, – он жестом попросил меня смотреть на пистолет, – видишь, очень просто. Теперь ты пробуй. Так вот, помню, что ты дампир, а о том, что тебя можно научить защищать саму себя, забыл...

   – Мана, – после его часовой лекции на тему "Как надо жить" я была в таком ступоре, что на автомате задала волнующий меня вопрос, – а как ты Мурзу поймал?

   – Я его не ловил, – невозмутимый вампир помог мне разобраться с штифтом "Келтека", – он сам пришел.

   – То есть? Пришел и попросил посадить его в клетку?

   – Не совсем. Эта квартира у меня – как ловушка. Уходя, я оставляю закрытым лишь самый простой замок...

   – О господи!..

   – А поскольку я много лет стоял во главе Триариев – мое лицо и меня знают все, кому не лень. В том числе и мой этот адрес знают.

   – Но ты оставлял меня тут!

   – Для таких случаев у меня есть куча замков, видеонаблюдение и две сигнализации. Одна – на пульте охранного агентства, другая – моя личная.

   – Но как можно жить в таком опасном месте, Мана? – я воззрилась на него осуждающе.

   – Я живу в клубе, – сказал он.

   – Вот как. И говорить об этом ты мне не собирался.

   – Собирался. Непременно. Просто там такая берлога... А тут даже "Стейнвей" есть.

   Мана улыбался.

   Потом... потом было здорово. Он рисовал меня, при этом позировать можно было весьма условно. Мне милостиво разрешили читать книгу. Я взяла один из любовных романов, оставленных прежними пассиями зеленоглазого. Спустя 15 минут после начала позирования Мана аккуратно вынул из моих рук томик.

   – Эй...

   – Тшшш... – быстро, как соску – хнычущему ребенку, вампир сунул мне "Трех товарищей" Ремарка.

   И как он узнал, что больше, чем эту книгу, я перечитывала только "Мастера и Маргариту"?..

   – У тебя лицо было такое кислое, когда ты читала тот роман... – пояснил спустя какое-то время Мана.

   Хороший, милый, добрый, настоящий Мана. С волосами, поминутно заправляемыми за уши, в голубых джинсах и с гематитом на шее. И босой. И такой сосредоточенный, легкий, безмятежный, без понтов, заскоков и закидонов. В какой-то момент меня перестал интересовать заученный почти наизусть текст, и на предложении Отто сходить на бокс я закрыла книгу. Устроившись поудобнее на диване, я принялась наблюдать за Маной. Поставив ногу на нижнюю опору мольберта, он чуть склонился к холсту.

   – Я начал рисовать, когда Субирано подкинула меня Тристану, – вдруг сказал Мана. – Он решил, что такому психу, как я, лучше всего подойдет такая арт-терапия. Неспешные движения кисти успокаивают, неяркие краски, по крайней мере, не бесят, и так далее. Мне даже ножа для бумаги в руки не давали.

   – Субирано тебя довела до такого?..

   – Я сам себя довел, – спокойно ответил вампир. Я не видела его манипуляций из-за мольберта, но лицо было видно хорошо. Вот он опустил глаза к дощечке, на которой растирал краски. – Суби имела надо мной физическую и духовную власть, но морально ломаться или нет – зависело от меня. Так вот, я подумал – а что, оружия нет, едва ли не в комнате без острых углов держат – буду рисовать.

   – Сублимация?.. – не поняла я.

   – Нет, просто в то время художники часто травились красками и свинцовыми тюбиками. Я понимал, что не умру от этого, но и такого было достаточно для души страдальца, – он иронично улыбнулся полотну.

   – Что ты любишь рисовать больше? Голую натуру? – пошло скалясь, предположила я.

   – Когда-то – так и было. Недолго. Предпочитаю рисовать то, что не хочется съесть, – вампир оторвал, наконец, взгляд от девушки на холсте и глянул на девушку из плоти и крови. Он ждал моей реакции. – Ну, или изнасиловать... – пробормотал он, не дождавшись, снова обращая глаза к полотну.

   – Мана... – пока мы не отошли от темы Субирано, решилась спросить о том, чем же она так насолила ему.

   – А?

   – У меня есть к тебе очень личный и неприятный вопрос. Можно?..

   – Нет, – отрезал он.

   – Ладно, – покорно согласилась я.

   Наградой мне был изумленный взгляд крыжовенных глаз.

   – Ты опять меня убить решила?

   – Почему ты так думаешь?!

   – Послушна в последнее время сверх меры. Усыпляешь мою бдительность? Не выйдет.

   – Мана, я человек, – я сделала усталые глаза, – я иногда устаю бунтовать. Просто устаю – веками мой дух не ковался в горнилах заоблачных сфер...

   Вампир весело фыркнул.

   – Стихи?..

   – Отстань, у тебя арт-терапия – и я тоже хочу.

   – Ну, продолжай, – с улыбкой предложил Мана.

   – А ты стихи пишешь?

   – Нет. На родном когда-то писал вирши. На других языках не получается.

   – Боже... Влюбленный юный Мана Депрерадович томился под окном дамы сердца, при свете одинокой свечи писал ей романтичные строки, ждал часами, чтоб поцеловать ее руку после танца, в то время как штаны едва не лопались и хотелось одного – быстро-быстро задрать ей юбку в темном уголке и выплеснуть всю свою любовь на ее пылающие лядвии...

   Мне пришлось прерваться, потому как вампир зашелся звонким, таким медовым для моего слуха смехом, отложил кисть и палитру, подошел, все еще хихикая, ко мне и, склонившись, нежно поцеловал.

   – Мне нравятся твои высокопарные импровизации, – сообщил он, возвращаясь к мольберту. – Лядвии, – он еще раз хохотнул, качая головой, – и где ты такого нахваталась.

   – Представляю, с какими дурами ты трахался, если тебе слово "лядвия" из уст женщины кажется верхом эрудированности...

   – Грязная, пошлая девочка... – медленно и довольно проговорил Мана, снова растирая краску на палитре. – С такими точно не встречался.

   И снова – я ему "спишь со мной", а он мне – "занимаюсь любовью", я ему "трахался", он мне – "встречался"... Я давно стала замечать эти округлые деликатные формулировки в том, что касалось меня. Может, это лишь кажется? Мне часто кажется то, чего нет.

   – Так я угадала? Ну, со стихами и дамой?

   – Практически один в один описала, – с улыбкой сказал мой вампир.

   – И что? Так и не дала?

   – Не дала, – с притворно грустным вздохом согласился он.

   – Зато наверняка была какая-нибудь девчонка попроще – с кухни князя, – я задумчиво плела косички из своих волос, перекинутых через плечо, – или нет, какая-нибудь аппетитная мещаночка...

   – Ты меня уже с Д`Артаньяном путаешь, – со смехом заметил Мана. – Ты пытаешься вызнать, кого я впервые полюбил или с кем впервые переспал?

   О, вот опять! Со мной – занимается любовью, а с первой женщиной – оказывается, лишь спал.

   – Мне, пожалуйста, и кофе, и чай. И то, и другое с тортом, – процитировала я весьма приблизительно персонажа детской книжки "Дядюшка Ау".

   – Торта не будет.

   – Почему? – проныла я.

   – Потому.

   – Ладно. Кого полюбил первым?

   – Я не помню ее имени, – честно признался Мана, слегка отступая от мольберта и глядя на полотно с расстояния. – Так страстно любил я эту молодую женщину, супругу одного из друзей Франца, кстати. Так умирал без нее ночами. На войну шел с ее именем. А спустя полвека понял, что даже не в силах вспомнить ее облика или имени, – Мана задумчиво пожал плечом. – Она осталась в мелочах в моей памяти. Запах ее парфюма от конверта с письмом. Замысловатая буква "т", особенно если с нее строка начиналась. Красноречивые ее взгляды. Цвета глаз не помню, а "гляделки" с ней – так живо. Жажда обладания. Умирание от любви, – Мана усмехнулся. – Все ушло за полгода. Кажется, после войны и ранения я перестал о ней думать. Перестал замечать...

   – Представляю, как она мечтала, чтобы ты сделал первый шаг, но недалекий молокосос предпочел рыдать в подушку и строчить стихи на сербском.

   Вампир чуть улыбнулся.

   – Я не рыдал. Я веселым был.

   – И психом. Веселым психом.

   – Психом я стал после смерти. Ну, незадолго до нее.

   Желая увести Ману от воспоминаний о ненавистной ему дочери окситанской земли, я спросила:

   – А первый секс когда был?

   – Лет в 14, – сказал Мана.

   – Да ладно...

   – Пф, я приехал летом в гости к родителям в первый раз после начала учебы в Вене, увидел подружку детства, у которой с последней нашей встречи появились сиськи, и предложил погулять. Под рассказ о том, что она хранит цветок, который я ей подарил, уезжая, я и взял быка за рога, – Мана довольно ухмылялся, продолжая рисовать.

   – Она хранила твой цветок?

   – Ну, расставались мы неиспорченными гормональной бурей, так что все было почти романтично.

   – Как ее звали?

   – Пава. Павления.

   – Эх, Мана, Мана!.. Имени благочестивой женщины, не посмевшей изменить супругу ты не запомнил, а какой-то девчонки, соизволившей тебе отдаться... Наверное, еще и фамилию-отчество помнишь?..

   Все с той же ухмылкой Мана утвердительно кивнул, что-то подправляя на холсте.

   – Помню.

   – Изобразишь?

   – Ну, отца ее звали Каменко – отчество сама образовывай. А так она была Павленией Депрерадович.

   Я не сразу поняла, в чем дело. Даже успела ужаснуться инцесту...

   – Она стала твоей женой? – уточнила я тихо. Громко не получилось – я отчего-то ни на миг не задумалась раньше о том, что он мог быть женат.

   – Да, четыре года спустя.

   – Почему ты не говорил мне, что был женат?

   – Потому что я был женат шесть лет всего три с гаком века назад – это ровным счетом ничего не значит теперь. И потому что не хотел такого голоса и такого взгляда твоего...

   – Ну, это так неожиданно...

   – Прости.

   – Ты любил ее?

   – Да не помню уже. Наверное. По-своему. Мы мало были вместе.

   – А как она выглядела, помнишь?

   – Помню, – со вздохом сказал Мана, – рослая, с тонкой талией и крупными бедрами и грудью. Русая, сероглазая. Смешливая, говорливая, – мне показалось, или голос Маны помрачнел? – Глупая, недалекая, темная...

   Я в тревоге уставилась на Ману. Он уже не с улыбкой, а с ненавистью, невидящим взором, сверлил полотно.

   – Дура...

   Я вскочила. Он опомнился, бросил кисть и палитру.

   – Прости, – в глазах Маны читалось сожаление, – иногда память сильнее меня.

   – Что она сделала? – осторожно спросила я.

   – Ничего. Ничего не сделала, слава Богу... – Мана скривился, как от физической боли, приложил кончики пальцев к виску. – Черт!.. Ты говоришь, что я не запомнил ту венскую даму. Она осталась в моей памяти светлым пятном первой взрослой любви. А Пава... Нет, не хочу. Ничем хорошим она не осталась. Я на балкон.

   И он, как был босым и топлесс, улетел на балкон.

   Какое-то время я ему дала наедине с собой. Когда он мне и об этой своей жене неожиданной расскажет, и о Субирано?.. И сколько еще скелетов скопилось в шкафу Маны за годы его жизни?.. Как всегда – одни лишь вопросы. Эх... Было так хорошо болтать с ним и дурачиться, а теперь все испорчено.

   На балконе было очень холодно. Январь в этом году выдался суровым. В платье из тонкой шерсти я мгновенно промерзла. Мана курил, глядя на город. Мы с ним жили буквально на расстоянии двух остановок езды на маршрутке, кстати.

   – Холодно, – сказал он, не оборачиваясь, – ты замерзнешь.

   – Идем в тепло, Мана, – я положила руку на его ледяное плечо, едва удержалась,чтобы не отдернуть. – Прости меня, я не хотела напоминать тебе о... былом, – я с трудом подобрала слово.

   Да и вообще, трудно с ним...

   – Ничего страшного. Твоей заслуги в этом нет, я же псих, – с иронией заметил он. Ирония не была наигранной – Мана умел быстро приходить в себя.

   – Пожалуйста, не бери в голову, – я утащила вампира, швырнувшего окурок с балкона, в комнату, – я не хотела портить тебе вечер...

   – Гайя, не испортишь вечер тому, у кого вся жизнь века назад наперекосяк пошла.

   Я плюхнулась на диван следом за вампиром. Он схватил лежащий там плед и укутался.

   – Чтобы ты из-за меня не мерзла. Я скоро согреюсь. Иди сюда.

   Я умостилась на плече Маны, пытливо глядя на него снизу вверх. Он скосил на меня глаза.

   – Что?

   – Ты очень странный вампир, Мана.

   – Я бы посмотрел, в какой маразм впадала ты, пожив с мое.

   – Ты ведь умеешь чувствовать...

   – Все мы умеем. Со временем ты в этом убедишься.

   – Может...

   – Поцелуй меня.

   Наверное, лимит Маны на сантименты был исчерпан. Нетерпеливые холодные губы за несколько минут потеплели. Мана снова вжимал меня в свое горячее, льнущее ко мне тело, снова целовал и шептал слова, которые жгли меня, как клейма. Ушли все мысли, кроме одной – несмелой, пугливой, далекой: после этого мужчины я уже не буду прежней...

   Утром он уехал в клуб, когда я еще спала. Проснувшись, я нашла в кухне аккуратные, заботливо сделанные сендвичи с красной рыбой, вареное яйцо в смешной подставке, галеты и вазочку с джемом. Даже в чашке уже была заварка, а чайник не успел остыть полностью со времени ухода Маны. Стало стыдно: вампир, наверное, помнил завтраки из своего утонченного монакского прошлого (завтракали же они с людьми?..). А я вот утром съедала булку с маслом и колбасой, осушала чашек пять чая и начинала мечтать о том, как пообедаю котлетами и борщом...

   Пока чайник нагревался до нужной мне температуры, я читала записку, заботливо оставленную мне: "В чашке – одна ложка сахара. Надеюсь, на форель аллергии у тебя нет. Я вернусь к трем". Почерк у Маны был мелким и аккуратным. Вдруг стало интересно, кто он по знаку Зодиака. Я вот – Скорпион. Бытует мнение, что мы отвратительные мстительные интриганы и садисты. Пожалуй, Мана тоже Скорпион...

   На мольберте был чехол, на чехле – записка: "Только попробуй сунуть нос". Поборов искушение сунуть туда нос (хотя бы из чувства противоречия), я решила занять себя чем-нибудь конструктивным. Я прихватила накануне с собой ноутбук, теперь через вай-фай подключилась к Сети. Захотелось чем-нибудь удивить Ману. Он рисует меня – а я что? Напишу ему книгу с посвящением? Бред. Хотя... Как-нибудь потом.

   Во время блуждания по Ю-тьюбу случайно наткнулась на ролик, где ансамбль девушек исполнял сербскую народную песню "Ой, роза румяная" – "Ой ружице румена". Очень красивая песня, в которой жалуется девушка, что милый уехал далеко, тоскует, но говорит себе, что пройдут годы – и он вернется. Я вдохновилась и решила спеть Мане песню его родины. Не эту, нет. К сожалению, "Ружица" напомнила историю с женой зеленоглазого... Там еще и цветок был замешан Бог знает какой... Нет. Никаких ассоциаций с прошлым.

   Через час поиска я поняла, что найти хорошую "минусовку" на народные сербские песни очень тяжело. Единственное, что мне удалось – я нашла фонограмму на военную песню времен Первой мировой – "Тамо далеко". Приуныв – нет, о войне Мане тоже не хотелось напоминать – я вяло порылась на сайтах с богатыми архивами караоке и фонограмм. Какой-то Дима Билан... Кому он нужен... И тут меня осенило – Евровидение! Насколько я помнила, представители стран бывшей Югославии всегда очень и очень достойно выступали.

   Менее чем через полчаса я уже слушала, пытаясь заучить, песню Желько Йоксимовича "Лане мойе". С этой песней он состязался с нашей Русланой на "ЕВ", но в итоге все же занял второе место. Мне плевать, кто там и что там, но песня очень красивая и достойная, дивная смесь славянского языка и турецких переливов музыки. Правда, перевод названия на русский не слишком благозвучен – "Ягненок мой". Наверное, у сербов свои понятия о рыбках, кисках и прочих зоофилических проявлениях нежности... Песня была еще и печальная, как я поняла из перевода. Парень просит девушку, ягненочка своего, найти себе другого (барашка, вестимо), отпустить его, чтоб он больше не мучался, любя эту овцу. Зря я, конечно, опошляю бесподобную песню, но я с трудом заучила ее, потому что почти русские слова говорили мне одно, а на сербском значили совсем иное.

   До прихода Маны я привела себя в более-менее товарный вид. Мне с трудом, но удалось смириться с тем, что в обществе вампиров я всегда буду серой мышкой. И не без удовольствия я смаковала ту мысль, что еще не вполне ясно: серой мышкой или серым кардиналом...

   В ванной я красила ресницы, не без ехидства думая о том, что можно было спеть Мане песню англоязычной группы Young Heretics "Dark Prince". Она была о вампире и начиналась словами "Темный принц, убери от меня свои одинокие руки". Наверное, Мана владеет английским. А если и нет, то даже базовых знаний хватит, чтобы понять фразу "Take your lonely hands off me". Так я ухмылялась своему отражению, стараясь не ткнуть в глаз щеточкой, как вдруг мой взгляд упал на стиральную машину. Не в первый раз, но теперь я увидела, что там что-то лежит.

   Брюки, рубашка, трусы и носки Маны. С какой-то подсознательной догадкой я потянула на себя вещи вампира. И моя интуиция не подвела. В кармане брюк лежал ключ от Комнаты-без-окон. Сердце заколотилось со страшной силой. Бросив тушь в раковину, я схватила драгоценные ключики, и потратила целых три минуты на лихорадочные размышления. Из дома мне не выйти – Мана закрыл все замки, наверняка и сигнализации включены. Не раздумывая, я набрала номер единственного человека, который мог мне помочь в этой ситуации. Ну, не девчонкам же своим звонить?..

   – Костя, ты мне нужен! – выпалила я в трубку как можно страстнее, когда умолкли гудки, и его суховатый "рабочий" голос сказал: "Родинцев слушает".

   – Одну минуту, Геннадий, – все так же официально ответил он, а потом я услышала, как он сказал кому-то: "Опять у Селиванова ЧП, я быстро".

   Прыснула. Надо же, Котенька даже с совещания с генеральным удрал, чтоб со мной побеседовать.

   – Гайя! – его голос был полон радости. – Ты ли это?!

   – Сколько лет, сколько зим... – я не хотела долго рассюсюкиваться с бывшим, но он был мне нужен. – Костенька! Я очень нуждаюсь в твоей помощи, только ты в состоянии мне помочь. Больше не к кому обратиться...

   – Да что случилось?

   – Это вопрос жизни и смерти, причем в прямом смысле, Кость, – как можно вкрадчивее пояснила я.

   Познакомились мы, когда я шпионила для подруги за ее парнем. С тех пор Костя пребывал в полнейшей уверенности, что со мной проблем не оберешься, и что я встреваю в самые темные делишки. Так и есть, конечно, но Костику знать, насколько все серьезно, не обязательно.

   – У меня совещание.

   – Надолго?

   – Да нет. А что от меня требуется? – его голос звучал ласково и весело. Дурашка Гаечка опять играет во взрослые игры (ну, или делает вид).

   – Недалеко от твоего офиса есть дом, – я назвала приметы дома, так как в номере его не была уверена. – Тебе нужно изо всех сил поспешить к нему. И кое-что быстренько сделать.

   – С тебя ужин.

   – Конечно, Костенька, я правда в отчаянии...

   Словом, через полчаса он был у балкона. Я без раздумий бросила ему ключи.

   – Костя, возле вооон той автомастерской есть услуга по копированию ключей. Я уронила свой ключ в унитаз – не спрашивай, как так получилось! Мне нужно до возвращения хозяев сделать дубликат. Иначе мне каюк.

   – А сама?..

   – Дверь на сигнализации, а как ее отключать – мне не сказали.

   – Гайя, ты вляпалась?..

   – Костя, если не принесешь мне ключ скорее – точно вляпаюсь! – видно, в моем голосе прозвучал искренний страх, потому что Костя немедля согласился.

   Девчонки ни за что бы не стали влезать в такое. У Котеньки же перекошено понимание хорошего и плохого, да к тому же перед ним уже маячит перспектива поиметь с меня что-нибудь. Или опять поиметь и бросить меня.