Текст книги "Альтернативная история"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Ким Ньюман,Эстер М. Фриснер (Фризнер),Йен (Иен) Уотсон,Кен Маклеод,Джеймс Морроу,Юджин Бирн,Йен Уэйтс,Том Шиппи,Сьюзетт Элджин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)

– Между богом, требующим десятины с нерожденного теленка, и нашим свободным обычаем. Я делаю тебе встречное предложение, Альфред, король Англии. Оставь в покое свою Церковь. Но дай и нашим жрецам свободу говорить и беспрепятственно ходить по земле. А мы дадим ту же свободу твоим священникам. И тогда пусть всякий мужчина и всякая женщина выбирают себе веру и платят кому захотят. Если христианский Бог всемогущ, как они говорят, Он победит в состязании. А если нет… – Гутрум пожал плечами.

Альфред оглянулся на своих ближних советников: все они задумчиво разглядывали Гутрума.

– Будь здесь епископ Даниэль, он бы проклял всех нас за то, что мы его слушаем, – заметил Этельнот, осушая свою чашу.

– Но Даниэль отправился в Кентербери скулить и жаловаться архиепископу, – напомнил Одда.

– Это все наша вина, – сокрушался епископ Сеолред. – Не умолял ли я Даниэля выказать умеренность? Но ему недостало мудрости. Все вы знаете, что я пострадал от викингов не меньше любого из вас и что я всю жизнь верно следовал за Господом Иисусом. И все же я говорю вам: быть может, никто не вправе отказывать другому в его доле мирской мудрости. После всего, что мы выстрадали… кто посмеет воспретить королю решить это дело по своей воле?

– Меня тревожит одно, – заговорил Альфред. Он снова держал в руке языческий амулет и задумчиво раскачивал его на цепочке. – Когда сошлись наши войска, мое сражалось за Христа, а твое – за старых богов. Однако мое победило. Не значит ли это, что Христос и Его Отец сильнее?

Гутрум разразился хохотом:

– Так ли ты рассуждал, когда проигрывал битвы? Нет! – Он вдруг дернул подвеску, висевшую у него на шее, расстегнул застежку и протянул ее через стол королю. – Твоя победа доказывает, что ты – настоящий вождь. Отложи амулет Рани и возьми мой. Тот почитал Фрейра, доброго бога воинов и жеребцов, каким был сам. Да живет он вовеки в Трутвангаре, на равнинах довольства! Но истинный бог для королей, как мы с тобой, – Один, отец павших, бог справедливости и бог, способный различить два смысла враз. Вот, возьми!

Он вновь протянул Альфреду серебряный медальон с изображением Гунгира – священного копья Одина. Альфред вытянул руку и потрогал его, покачал над столом и коснулся своей груди:

– Нет. Я ношу крест Христа и всегда клялся им.

– Носи его, как прежде, – сказал Гутрум. – Носи оба, пока не решишь.

Все за столом замерли, даже кравчие и резчики мяса застыли, уставившись на своего короля. Взгляд Альфреда вдруг наткнулся на страдальческие глаза капеллана Эдберта. И в этот миг ему открылось будущее: если дать людям свободу выбора, как предлагает Гутрум, вся страсть, вера и верность Эдберта и ему подобных обратится в ничто. Злобная алчная ревность архиепископов, пап, даниэлей всякий раз будет их затмевать. Мысленным взором он увидел, как пустеют великие аббатства и как их камни растаскивают на постройку амбаров и стен. Он увидел армии, собирающиеся на белых утесах Англии, – объединенные армии саксов и викингов под знаменами Одина и Тора, готовые распространить свою веру на франков и жителей юга. Он увидел самого Белого Христа, покинутого Младенца, плачущего на забытых алтарях Рима. Если он теперь поколеблется, христианству не устоять. В напряженной тишине Тобба склонился к креслу своего повелителя Альфреда. Он ухватил цепочку и застегнул ее на шее своего хозяина. В безмолвии раздался слабый звук – металл звякнул о металл.

И громче этого звука никто из них не слышал.

перевод Г. В. Соловьёвой

Эстер М. Фриснер
ВОТ ТАК СДЕЛКА!

Хисдай ибн Эзра, знатный гранадский купец, ныне отошедший от дел, изо всех своих сил сдерживался, чтобы не подать виду, насколько ему было забавно наблюдать за своим слугой, когда тот вошел и объявил: «Т-там к вам п-по-посетитель, сиди. [27]27
  Сиди (араб.) – господин; я-сиди – мой господин.


[Закрыть]Велел вам передать, что он… кастилец».

«Как же ты кривляешься и заикаешься, Махмуд! – подумал старый еврей. – Ты дергаешься, как обезьяна, которую одолели блохи. Этот мой нежданный гость застал тебя врасплох. Что ж, ты еще так юн. Да и с тех пор, как я оставил торговлю, в этом доме не часто бывают чужестранцы. Мне в жизни не забыть шумиху, которую невольно устроил генуэзский мореплаватель своим первым появлением. И это притом, что о его визите всем следовало помалкивать. Господь Саваоф, и кто знает, что с ним сталось? И где теперь Дауд?..»

Он прогнал прочь эту мысль, чтобы не впасть в неизбежное отчаяние. Лучше потешаться про себя над растерянным Махмудом и сдерживать смех, а не слезы.

Махмуд, очевидно, ожидал, что его господин либо вызовет стражу, либо пошлет во дворец к султану Мухаммеду донесение о незаконном присутствии в его доме неверного. Хисдай же не сделал ни того ни другого. Он продолжал спокойно перелистывать Маймонида, а слуга тем временем был готов буквально выпрыгнуть из кожи от волнения.

Старик подавил смешок, подумав: «Похоже, голубчик, что тебе и самому неплохо бы почитать „Путеводитель растерянных“. Мог ли ты помыслить, чтобы один из этих оголтелых христиан очутился в доме еврея, живущего припеваючи у исламского бога за пазухой? Да еще во время осады города армиями Фердинанда и Изабеллы, которые разбили свои лагеря у самых стен Гранады? Нет-нет! Я не спорю: твое изумление закономерно, только уж очень комично ты выглядишь!»

Он вздохнул и отложил книгу:

– Найдется ли в доме, чем угостить столь высокого гостя, Махмуд? Может, вина с пряностями? Горсточки не слишком засохших фиников? А может, еще какие-нибудь сласти, которые повар в лучшие времена наверняка припрятал на черный день, – да благословит его Господь за то, что он столь мудро подражает рачительности муравья.

Махмуд мучительно сдвинул брови во все возрастающем смятении.

– Ступай, юноша! – сказал Хисдай, желая подбодрить слугу. – Нечему тут удивляться. Я достаточно хорошо знаю нашего повара, чтобы предположить, что в его закромах обязательно отыщутся заморские лакомства, несмотря на осаду города христианами, сколько бы она ни длилась – пусть даже и полтора года.

– О нет, сиди, не в этом дело… – Тут Махмуд осекся, словно его язык попал в капкан осторожности.

– А в чем? – Хисдай ибн Эзра не удержался от не слишком деликатной улыбки. – Да не бойся же! Я слыхал о себе все, о чем моя прислуга перешептывается тайком в течение стольких лет, скольких ты еще и прожить не успел. – Он погладил свою серебристую бороду. – В глаза они зовут меня «господин купец», но клянусь, что за моей спиной праздные языки болтают, будто я вел свои дела не столько с людьми, сколько с джиннами и самим Иблисом. Разве не так?

Махмуд очень неохотно кивнул. Хисдай рассмеялся:

– Что же ты тогда так растерялся при появлении нежданного гостя? Скажи спасибо, что он явился всего-навсего из стана врага, а не из самой преисподней!

– О сиди, я не верю в эти небылицы, – счел своим долгом ответить Махмуд. – Как могу я, ежедневно созерцая вас, прислушиваться к этим лживым речам?

Хисдай приподнял седую кустистую бровь:

– Ты и правда уверен, что эти речи лживы, Махмуд?

Как почти все новые слуги, Махмуд принимал все, что говорил его господин, за чистую монету:

– Разумеется, это ложь, о сиди. Вы и на чародея-то не похожи.

Тут мальчишка говорил правду, и Хисдай ибн Эзра это знал. Если он сам и мог себе мысленно льстить, находя в своем облике сходство с черными магами из древних легенд, то любое мало-мальски правдивое зеркало мгновенно его в этом разубеждало. Это был маленький человечек со сморщенным личиком и голосом трескучим, как у сверчка. Его седины, редкие под тюрбаном и пышные на подбородке, беспрестанно спорили с юношеским огоньком, горевшим в карих глазах. Он и сам не заметил, как побелел, проводя долгие часы над изучением скучнейших, зубодробительнейших дисциплин, от которых неумолимо клонило в тяжкий сон. Но стоило ему пробудиться, он в любой беседе являл такую живейшую проницательность, осведомленность и заинтересованность во всем, что происходило как в ближних, так и в дальних пределах, что никто из молодых даже не пытался поспеть за блеском его ума и вспышками озарения, подобными молнии.

Несомненно, разного рода противоречия давно и вольготно гнездились под крышей дома бывшего короля торговцев, но чтобы в такие времена на пороге появился кастилец! Это было бы чересчур даже для видавшего виды слуги, чтобы не броситься тут же со всех ног растрезвонивать невероятные новости благодарным слушателям из числа сотоварищей.

Теперь, когда первоначальный испуг Махмуда улегся, Хисдай отметил про себя, что тому не терпится поскорее управиться со своим поручением, чтобы затем улизнуть на кухню со свежей сплетней, поэтому старик, мягко подгоняя его, изрек:

– Поспеши же! Кастильцев, все равно что демонов, не следует заставлять долго ждать.

Махмуд исчез из виду и почти тут же появился вновь. За ним следовал благородный муж, чье подчеркнуто скромное европейское платье представляло разительный контраст по сравнению с роскошью мавританского одеяния Хисдая ибн Эзры.

– Пелайо Фернандес де Санта Фе, о сиди, – возвестил, кланяясь, Махмуд.

Как заметил Хисдай, парень весьма преуспел в искусстве искоса озираться вокруг, не упуская ни малейших подробностей происходящего даже в низком поклоне, практически упираясь глазами в каменный пол. Пользуясь этим талантом своего слуги, старый еврей, как правило, не упускал возможности разыграть перед ним какой-нибудь поучительный спектакль. Нынче, как и всякий раз, Махмуду предстояло быть свидетелем исключительно занимательного зрелища.

Тем временем Хисдай ибн Эзра поднял свой пристальный взгляд с платья представшего перед ним человека на его лицо и застыл подобно тем ледяным глыбам, что лежат на заснеженной вершине Муласена. Он почувствовал, как кровь отхлынула от его лица, будто волна во время отлива, и впервые в жизни ощутил, как по-старчески затряслись его простертые руки. Старик шумно глотнул воздуха, и звук этот был так похож на предсмертный хрип, что никакой слуга, которому дорого его жалованье, не смог бы устоять на месте.

Однако стоило небескорыстному Махмуду броситься к господину со скорбным возгласом, сорвавшимся с его губ, как к тому вернулись силы. Он выпрямился, словно тополиный прут, и резким жестом приказал Махмуду удалиться:

– Негодный слуга, где твоя учтивость? Наш почтенный гость сочтет, что он все еще находится среди его собственных варваров! Ступай сейчас же и принеси розовой воды и мягких полотенец! Хлеба и соли! Лучшего из моих вин! Как, ты все еще таращишься?! Меньше разевай рот, если не хочешь, чтобы кто-нибудь из людей короля Фердинанда проткнул копьем твою глотку! Ступай и делай, что я сказал!

Махмуд не стал дожидаться дальнейших приказаний. У него и так уже набралось предостаточно впечатлений, над которыми стоило поразмыслить, а за новости, о которых можно всласть посудачить, остальные слуги просто будут носить его на руках. Любой предмет для разговоров, способный отвлечь внимание от кошмарной осады, был нынче на вес золота – особенно для тех, кому не перепадало ничего драгоценнее меди.

Хисдай ибн Эзра проследил, как Махмуд опрометью бросился бежать, определяя на слух, чтобы топот ног слуги удалился на достаточное, с его точки зрения, расстояние. Тогда, и только тогда, он обратился к своему посетителю с тем, чтобы устроить ему подобающий прием:

– Ах ты, безумец!

Он вырвал из рук гостя шляпу и вышвырнул ее из окна – да так, что она улетела вниз, во внутренний двор. Тот кинулся было за своей шляпой, но вовремя спохватился, чтобы самому не сорваться в бездну за нею вслед. Перегнувшись через узорчатый подоконник, гость заметил:

– Гляжу, ты так и не убрал фальшивый навес внизу. Я-то думал, что с тех пор, как ты перестал торговать, тебе больше не нужны такие крайние средства на случай недовольства со стороны высочайших заказчиков.

– Хотя я больше не веду дела с султаном Мухаммедом и у меня нет нужды в том, чтобы иметь возможность… гм… спешно исчезнуть, только глупец может витать в облаках, полагая, что навсегда обрел покой, – и уж точно не в эти времена, – пророкотал Хисдай.

Раздражение старика не задело гостя, который с восторгом разглядывал хитроумное сооружение, с которым, как ни странно, он явно был знаком.

– Надо же – спрыгнуть с такой высоты и остаться живым и невредимым! Эх, мне тоже надо как-нибудь это испробовать, чтобы испытать, каково оно! А вот моя шляпа, увы, пролетела мимо навеса с горой подушек и угодила прямо в пруд к рыбам. Зачем было так делать? Мне эта шляпа дорога.

– Лучше бы тебе была так дорога твоя собственная башка, если только в ней есть мозги! Ты хоть понимаешь, как рисковал, направляясь сюда сквозь плотное оцепление?

– Если мне не изменяет память, – протянул гость, – и десяти месяцев не прошло с тех пор, как я был свидетелем того, как ты в этой самой комнате развлекал беседами некоего генуэзца. Когда же я тебя спросил, как господин Колумб ухитрился прорваться сквозь осаду, ты лишь усмехнулся и сказал: «У меня есть свои хитрости. Один ключ может отпереть множество дверей, если он сделан из золота». – Он подмигнул Хисдаю. – На этот раз я не забыл твой урок и извлек из него пользу – теперь у меня этих драгоценных ключей больше, чем у любого замочных дел мастера.

– Да твои ключи так звенят, что за версту слышно! – в негодовании фыркнул Хисдай. – Когда Махмуд объявил, что ко мне просится кастилец, а для него все христиане – кастильцы, я ожидал увидеть рядового матроса с вестями от адмирала. А ведь этот генуэзец не дурак. У него достаточно здравого смысла, чтобы не рисковать своей собственной головой ради неизвестно чего!

Молодой человек пробормотал в бороду:

– Ты даже не догадываешься, насколько ты прав.

Хисдай не расслышал этих слов. Его негодование вдруг улетучилось так же внезапно, как и появилось. Он кинулся, чтобы обвить «кастильца» шелковыми крыльями своих рукавов, заключая его в объятия:

– Ах, Дауд, Дауд, сын мой, это я – глупец, и никто другой! Что еще может иметь значение, если ты вернулся? Мой Дауд! Неужто мне теперь придется звать тебя богомерзким кастильским именем, которым ты представился?

Дауд изобразил обиду:

– А я считал этот псевдоним весьма благозвучным и, кроме того, как нельзя более подходящим, чтобы отделываться от назойливых часовых, которых повсюду понаставили католические короли. Кто остановит человека по имени дон Пелайо – того, кто начал отвоевывать эти земли у мавров? Если бы кто-нибудь на такое отважился, все остальные сочли бы это самым дурным предзнаменованием при нынешнем положении дел. – Он мрачно покачал головой. – Сейчас, когда Фердинанд и Изабелла вот-вот отвоюют последний в Иберии оплот наших мавританских правителей, это действительно было бы очень дурным знаком.

Хисдай восхитился изобретательностью своего старшего сына:

– Все тот же смышленый озорник, гордость моя! Да будет благословен Господь, Бог Израиля, что дал мне дожить до этого дня. Сердце мое, дитя мое, я и не надеялся вновь тебя увидеть!

Молодой человек рассмеялся. Его лицо было копией отцовского, разве что с меньшим количеством морщин. Борода несколько короче, а волосы черны, как летняя ночь, в отличие от седин Хисдая – ослепительных, как зимний рассвет, – но в глазах его таился тот же огонь.

– Воистину, отец мой, порой во время своего путешествия и я задавался вопросом, кого мне суждено увидеть следующим – тебя или пророка Илию на небесах? – вздохнул он. – Господь свидетель: нашему доблестному адмиралу были видения свыше, причем столько, что с лихвой хватило бы на всю команду. Видимо, правду говорят, что сумасшествие не что иное, как Божья искра, отмечающая гения и горящая особенным пламенем. В этом человеке жара более чем достаточно, чтобы спалить дотла весь Аль-Андалус. – Он рассмеялся, добавив: – Что, возможно, уже и произошло.

– Что значат твои слова, сын мой? – Хисдай схватил Дауда за плечи. – Ты хочешь сказать, что ваше плавание потерпело неудачу? Что та земля обетованная, на которую мы уповаем, прибежище для нашего народа после того, как Гранада будет уничтожена этими проклятыми католическими королями, все это – очередной бред умалишенного адмирала?

Потрепанные усы Дауда перекосились в оскорбленной гримасе.

– О мой отец, уж если ты называешь адмирала умалишенным, тогда мне придется поверить в утверждения матери. Иначе как объяснить то, что ты поручил меня покровительству безумца?

Хисдай нетерпеливо отмахнулся от язвительного замечания сына.

– Твоя мать, первейшая из моих жен, – добродетельнейшая женщина, и, даже несмотря на ее низменную страсть к сплетням, ей все равно цены нет. Ты мой наследник, Дауд! Разве доверил бы я бесценный алмаз сумасшедшему? Но если алмаз этот еще недостаточно хорошо обработан, я с великим тщанием выбирал бы того ювелира, кому я мог бы передать свою драгоценность, дабы ее огранить, отполировать и поместить в достойную оправу, чтобы искусная рука мастера превратила бы мой бриллиант в само совершенство, как он того и заслуживает.

– Другими словами, ты послал меня на край света рисковать головой ради моего же блага, – заключил Дауд.

– И для того, чтобы избавить тебя от египетской танцовщицы, на которую твой никчемный товарищ Барак спустил уже почти все свое состояние, – еле слышно пробормотал Хисдай.

Дауд это расслышал и едва не подавился от смеха:

– Не бойся, отец мой! При дворе Великого хана подобных искусительниц мы не видали. Как доподлинно известно, всемогущий властитель Катая [28]28
  Катай– название Китая в средневековой Западной Европе.


[Закрыть]окружает себя только прекраснейшими дочерьми Израиля, прелестнейшими цветами Иудеи, нетронутыми девственницами Иерусалима в изгнании…

– Неужели старик, мечтающий, чтобы его сын женился на доброй еврейской девушке, хочет слишком много? – буркнул Хисдай.

– Ах, отец, тебе все равно не угодить – разве что только жениться на чистокровной принцессе!

– А разве лелеять честолюбивые мечты плохо? – настойчиво вопрошал Хисдай.

– Нет, вовсе нет. – Дауд с чувством посмотрел на отца. – Выходит, всему виной была моя страсть к запретным удовольствиям и ты счел ее тем изъяном, который должен устранить твой генуэзский ювелир? А я-то думал, что мечта найти новую землю обетованную для нашего народа заставила тебя вложить мое наследство в те три утлые посудины, что ты ему купил.

Хисдай ибн Эзра не был настроен шутить:

– Дауд, я вижу, что, по меньшей мере одна из моих надежд оказалась напрасной. Ты вернулся таким же насмешником, каким уезжал.

– О нет, отец мой. – Дауд сбросил маску остряка. – Поверь, я вернулся в твой дом другим человеком. Если я сейчас слегка и подтруниваю над тобой, то лишь для того, чтобы мое сердце не сжималось под тяжестью того, что мне придется тебе поведать.

В глазах старого еврея явственно отразились страх и трепет.

– Что же это за новости? Великий хан отклонил наше прошение и отверг мои дары? Когда-то в Катае было много евреев, почтенных и уважаемых, получивших соизволение жить там в мире и следовать обычаям наших предков. Напомнил ли ты Великому хану о том богатстве, которое мы принесли его стране?

Дауд кивнул:

– Я попытался. Во всяком случае, это сделал наш толмач Моше ибн Ахия, необыкновенно образованный человек. Он был потрясен, как никто другой, узнав, что Великий хан не знает ни иврита, ни арабского, ни арамейского, ни кастильского, ни греческого, ни латыни.

– Но вы ведь сумели найти общий язык? Знаками? Подарками? В свое время, когда я сопровождал караваны, я всегда находил способы разъяснить свои намерения…

– Мы тоже сумели это сделать, – ответил Дауд. – Те дары, которые ты ему послал, красноречиво говорили сами за себя, да еще как забавно! Они его рассмешили.

– Рассмешили?! Шедевры ювелирного искусства? Те драгоценнейшие из драгоценных камней, которые я сумел собрать у представителей нашего народа здесь, в Аль-Андалусе, в Кастилии, Франции, Италии и даже за морем, в Мамлака-аль-Магрибии! – Хисдай нервно мерил комнату шагами. – Когда весть об этом человеке, Колумбе, впервые достигла моих ушей, я уверовал, что самые безрассудные мои молитвы были услышаны. Что земля круглая, доказали еще древние, это знает каждый недоучка, и в этом смысле генуэзец со своими фантазиями ничего нового не открыл. Но применить это знание, чтобы найти западный торговый путь! – Он с размаху припечатал кулаком свою ладонь. – Вот была желанная награда, о которой я мечтал! Возможность для нас, всех евреев, наконец спокойно достичь пристанища на Востоке и жить там, не опасаясь периодических приступов религиозного рвения со стороны наших соседей-католиков. Очутившись там, мы бы благоденствовали, как никогда прежде.

– Ты тогда так и говорил, отец. – Дауд по-прежнему был угрюм.

– Как я говорил, так и должно было произойти! Восток всегда благоволил к нам, и открытие новых торговых маршрутов принесло бы нам процветание. О Дауд, знал бы ты, как пылко я возблагодарил Бога, когда эти недальновидные католические короли отвергли план Колумба и отправили его восвояси! Ты даже представить себе не можешь всего того, что мне грезилось! Я приложил немало усилий, чтобы в кратчайший срок доставить его сюда и иметь возможность оплатить его замысел. А вместе с ним и наше будущее!

– Я прекрасно это помню, так как далеко не все время проводил в грезах о танцовщице Барака.

Совсем потеряв голову, Хисдай не обращал внимания на колкости Дауда:

– Сын мой, сокровища, которые я послал с тобой, были переданы Великому хану от лица евреев в качестве платы за позволение найти прибежище в далеких восточных землях, как только тщеславный генуэзец докажет, что существует безопасный морской путь в те края. И ты говоришь, что Великий хан рассмеялся?

Не говоря ни слова, Дауд сунул руку в большой кожаный кошель, висевший у него на боку, и извлек оттуда большую горсть сверкающего чистого золота и бесценных камней. Восхитительные цепи и подвески, серьги и ожерелья, браслеты для рук и ног, немыслимые украшения для разных частей тела, которые были за гранью воображения старика. Все это посыпалось на сине-зеленый ковер.

Потрясенный Хисдай растерянно взирал на Дауда, который так же молча запустил руку в кошель и за первой горстью сокровищ вынул вторую, затем третью, четвертую, каждый раз кидая драгоценности на пол с равнодушием расточительного богача, бросающего птицам хлебные крошки.

– Теперь ты видишь, почему он рассмеялся? Потому что рядом с сокровищницей Великого хана наши дары выглядели не серьезнее, чем самодельная глиняная фигурка, которую мог бы слепить ему в подарок кто-нибудь из детей: милая безделушка, но не более. То, что ты созерцаешь, – только моя доля от первого подарка, который Великий хан преподнес нам. Первого,заметь. Это была награда.

– Награда? – Хисдай с трудом смог отвести взгляд от горы драгоценностей, столь беспечно раскиданных у его ног. – За что?

– За то, что мы убедили адмирала замолкнуть насчет Христа, – пожал плечами Дауд. – Его речи сбивали с толку жрецов Великого хана, а им в тот день еще предстояло много людей… готовить. – Его охватило неприятное воспоминание, на лбу мелким бисером выступил пот.

– Христа? – отозвался Хисдай, не заметив подавленного состояния сына. – Но я считал, что он давно с этим покончил.

– Отец мой, человек не может покончить со своей верой, как с дурной привычкой, – резко бросил Дауд.

– Ну вот еще! Адмирал никогда не был истинным христианином. Вера оставалась для него удобным прикрытием, обстоятельством, которое, по его мнению, могло помочь ему сгладить путь к успеху. В частности, когда он пожелал заручиться монаршей поддержкой, задумав неслыханный поход, – сказал Хисдай, исполненный такой непоколебимой уверенности в своих словах, что обсуждать сей вопрос он не видел никакого смысла.

– Возможно, ты и прав, – признал Дауд. – За все время нашего пребывания на борту «Ципоры» я частенько подумывал о том, что хотя адмирал и молился Богу, но служил только самому себе.

– Разумеется, я прав! – огрызнулся Хисдай. – Христианином он был лишь для отвода глаз, а еще чтобы обратить на себя внимание сильных мира сего. Но ему это не слишком помогло! Перед его носом захлопнулось столько королевских ворот, что на лбу отпечатались гербы Кастилии, Леона и Арагона! – Он снова заходил по комнате, пиная по сторонам золотые побрякушки. – Ко мне он явился после долгого и бесплодного ожидания поддержки от Фердинанда и Изабеллы. Передо мной ему не требовалось изображать истового католика. Он сообщил мне, что его собственные прародители из Генуи были нашими единоверцами, изгнанными из христианских княжеств Испании, – можно подумать, я сам твердо не убедился в этом заранее, прежде чем посылать за ним! Мне не пришлось объяснять ему, какова будет наша судьба, если Гранада падет. Ах, мой сын, слышал бы ты, с какой тоской и страстью он говорил о вере своих предков!

– Он говорил это до или после того, как ты предложил ему деньги для экспедиции? – сухо спросил Дауд.

– …И теперь ты говоришь, что он проповедовал веру Христову при дворе Великого хана? – Хисдай ибн Эзра заломил руки. – О чем же он думал?

– Вероятно, о том же самом, чем озабочен и сейчас. – Дауд без предупреждения схватил Хисдая за плечи, прожигая его бешеным взглядом. – Отец, брось стонать, слушай и мотай себе на ус! Может, твой генуэзский друг и не вполне вменяем, но он самого лукавого заткнет за пояс в умении извлекать выгоду в любых обстоятельствах вопреки принципам! Из трех твоих кораблей Христофор Колумб вернулся на двух уцелевших. «Ципору» он посадил на мель у берегов Катая еще до нашего отплытия в обратный путь. «Бат-Шеву» мы в целости и сохранности доставили в порт в Танжере, откуда… э… груз с нее сейчас переправляется сюда следом за мной при помощи людей, к которым я обратился по нашим семейным связям в Мамлака-аль-Магрибии. А вот что касается третьего…

– Груз? – прервал его Хисдай, в чьих глазах вспыхнул живой профессиональный интерес бывалого торговца.

–  Слушайже, я сказал! – Дауд чуть ли не встряхнул отца что было силы. – Что до третьего корабля – «Хадасса-ха-Малки» – то, как только на горизонте показался Танжер, твой дражайший адмирал приказал ему взять курс на север. Да не смотри на меня так! На север, по направлению к портам католических королей, – с кораблем, полным остальных сокровищ, подаренных Великим ханом, по сравнению с которыми то, что ты видишь на ковре, – ничто. И прямо сейчас, пока мы тут с тобой беседуем, он направляется в полевой лагерь католиков под Санта-Фе, чтобы предстать там перед Фердинандом и Изабеллой. Разве не видишь? Теперь у него есть такой козырь, который ни за что не оставит царственных особ равнодушными. Жалкое золото гранадских евреев не смогло помочь нам купить ни спасительного пристанища там, куда не доберутся кастильские войска, ни безопасности для последнего города, где наши мавританские правители позволили нам исповедовать нашу веру с миром. Несметное же богатство Катая даст возможность твоему генуэзскому любимцу купить то, чего он всегда жаждал, – благородный титул, королевскую милость и почести от наших врагов! Если кто подлец, подлецом и останется, – с презрением добавил Дауд.

– Тогда нам нужно его остановить! – Хисдай сжал руки сына хваткой, которая оказалась ничуть не слабее, чем у молодого человека.

– Ты думаешь, мы не пытались этого сделать, о мой отец? Слишком поздно! Пока мы поняли, что он замыслил, он выиграл слишком много времени и после крушения «Ципоры» позаботился о том, чтобы собрать на «Хадасса-ха-Малке» команду из своих сторонников.

– Но это невозможно! – Хисдай покачал головой с выражением внезапно накатившей усталости. – На кораблях были только наши люди. Ни одного человека, кто бы не знал о великой цели этого похода. Как они могли?..

– Для некоторых обещание поделиться большей частью драгоценного груза здесь и сейчас куда заманчивее, нежели мечты о далекой земле обетованной, – сказал Дауд, не выказывая при этом ни гордости, ни стыда за своих соплеменников.

Хисдай обмяк в руках сына, державших его:

– Даже если и так, как я могу их винить? Осада длится уже полтора года. Гранада – последнее, что осталось у нашего султана. – Нетвердо ступая, он отвернулся от Дауда и направился к окну. – На улицах его теперь называют не Абу Абдаллах Мухаммед, а Эль-Зогойби. [29]29
  Эль-Зогойби (араб.) – Неудачник, прозвище Мухаммеда XI.


[Закрыть]Этот несчастный падет, как дьявол в преисподнюю, – и мы вслед за ним. Взятие Гранады неприятелем станет гибелью последнего надежного пристанища для нашего народа. В грядущие мрачные времена той твердыней, на которую можно уповать, многие сочтут не Тору, а золото.

Под бременем отчаяния Хисдай настолько ушел в свои тяжкие думы, что даже не заметил, как за ним двинулась тень его сына, а в комнату скользнула вторая тень, за ней – третья, потом четвертая. Он только краем уха услышал слова Дауда: «О мой отец, ты поступаешь мудро, храня веру».

– Веру? – Смех Хисдая прозвучал глухо и хрипло. Он продолжал смотреть вверх, на ясное небо Гранады. – Что теперь толку в вере? Я растратил наше богатство на то, чтобы помочь исполнить задуманное вероотступнику! Нам нужны солдаты, Дауд.

– К слову сказать, я слышал, что католические короли называют сию битву за Гранаду новым Крестовым походом.

– Не много же ты знаешь о Крестовых походах, сын мой. Если бы Гранада была нищей деревушкой из глиняных лачуг, католикам не было бы дела до нашей веры, молись мы хоть птицам летучим, хоть гадам ползучим. Но мы богаты, и это значит…

– Отец, – предупредил Дауд. – Отец, я бы тебе не советовал смеяться над гадами и птицами.

– Я и не думаю смеяться. Кто я такой, чтобы высмеивать божьи творения? – Хисдай тяжело оперся об оконный откос. – Я всего лишь несчастный, который имел неосторожность поверить в мечты. А мечты зыбки. Единственное, в чем можно быть уверенным, – это смерть.

Затем Хисдай ибн Эзра отвернулся от окна и в этот самый миг узрел картину, которая не оставила сомнений в том, что безумие тоже очень вероятная штука.

– Боже милостивый! – пробормотал он и попятился назад, отчего чуть было не вывалился из окна.

Дауд подскочил к Хисдаю и схватил его за руку:

– Осторожнее, отец мой. Невежливо так внезапно сбегать от верящих в тебя людей.

– Верящих? – дрожащим голосом промолвил Хисдай.

– Ну да, так он утверждает. Несмотря на то что формально он – жрец Уицилопочтли, он поведал мне, что его сердце… – Дауд почему-то с трудом сглотнул, – его сердце принадлежит Кецалькоатлю, Пернатому Змею… Гм… Ты не против, если он прикоснется к твоей бороде? Это для него было бы огромной честью, и он поклялся нам…

У Хисдая закружилась голова от той тарабарщины, что нес Дауд. Он внезапно оказался нос к носу с человеком, не похожим ни на одного из тех, кого ему когда-либо приходилось встречать, даже во времена его самых невероятных странствий по торговым делам. Прямые черные волосы, кожа цвета темной бронзы, отмеченная татуировками и шрамами, широкий нос, изукрашенный серьгами из золота и нефрита, – это невесть откуда возникшее создание разглядывало его с выражением, недосягаемым для понимания.