Текст книги "Альтернативная история"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Ким Ньюман,Эстер М. Фриснер (Фризнер),Йен (Иен) Уотсон,Кен Маклеод,Джеймс Морроу,Юджин Бирн,Йен Уэйтс,Том Шиппи,Сьюзетт Элджин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

Я шумно выдохнул. Но тут же постарался убрать с лица хмурое выражение и нарочито небрежным тоном ответил:

– Нисколько, сынок. Да, ты прикоснулся к моей незаживающей старой ране. Тем не менее я буквально костным мозгом чувствую справедливость твоей концепции. Слухи о перемирии действительно распространялись как лесной пожар среди наших войск той черной осенью тысяча девятьсот восемнадцатого года. И я очень хорошо понимаю, что, если бы тогда заключили перемирие, такие офицеры, как я, поверили бы, что немецкий солдат так и не был побежден, что его просто предали вожди и красные подстрекатели, и стали бы тайно вынашивать планы возобновления войны при более благоприятных условиях. Сынок, давай выпьем за твои замечательные «переломные моменты».

Наши маленькие округлые бокалы соприкоснулись с нежным звоном, и мы допили последние капли резкого, слегка горьковатого киршвассера. Я намазал маслом тонкий ломтик ржаного хлеба и откусил кусочек – всегда приятно завершить трапезу хлебом. Я вдруг почувствовал огромное удовлетворение. Эти драгоценные секунды хотелось длить вечно – слушать и слушать мудрые речи своего сына, питающие мое восхищение им. Да, поистине, время милостиво остановило свой беспощадный бег – интереснейшая беседа, бесподобные еда и питье, приятная атмосфера. В этот самый момент мой взгляд случайно упал на того самого еврея, вносившего некоторый диссонанс во всеобщую гармонию. По какой-то странной причине он смотрел на меня с откровенной ненавистью, хотя, увидев, что я это заметил, тут же отвел взгляд. Но такая мелочь не поколебала моего спокойствия. Я попытался продлить блаженство, подытожив:

– Мой дорогой сын, это был самый волнующий обед в моей жизни. Хотя, признаюсь, мне вдруг стало страшновато. Твои «переломные моменты» открыли мне невероятный мир, в который тем не менее я вполне могу поверить. Жуткий и захватывающий мир всегда готовых к самосожжению, начиненных водородом цеппелинов и бесчисленных, распространяющих вонь, заправленных бензином автомобилей, производимых Фордом вместо электрических; мир американских негров, вновь обращенных в рабство; мир, где живет мадам Кюри или мадам Беккерель; мир без аккумулятора Томаса Склодовского-Эдисона и без него самого; мир, где немецкие ученые – мрачные парии, а не толерантные, гуманные, великодушные люди, где одинокий дряхлый Эдисон корпит над своим старым аккумулятором, тщетно пытаясь его усовершенствовать, а Вудро Вильсон отнюдь не настаивает на том, чтобы Германию немедленно допустили в Лигу Наций; мир, накапливающий ненависть для Второй мировой войны, еще более ужасной, чем первая. Мир, повторяю, невероятный, но ты на какие-то секунды заставил меня поверить в него настолько, что я даже стал побаиваться: а вдруг время внезапно переключит передачу, и мы будем ввергнуты в этот кошмар, и окажется, что наша прекрасная реальность всего лишь сон…

Вдруг мой сын взглянул на циферблат часов и резко поднялся:

– Дольф, я надеюсь, что из-за моей глупой болтовни ты не опоздаешь…

Я тоже вскочил:

– Нет-нет, сынок, не беспокойся, – я словно слышал свой дрогнувший голос со стороны, – но у меня действительно осталось мало времени. Auf Wiedersehn, сынок, auf Wiedersehn!

Я уже почти бежал, вернее, летел сквозь пространство, подобно призраку, – оставив сына расплачиваться за наш обед – через зал, которому словно передалось мое лихорадочное волнение: он то вспыхивал, то темнел, как электрическая лампочка, перед тем как ее вольфрамовая нить рассыплется в порошок, и тогда уж она погаснет навсегда…

И все это время в моей голове звучал чей-то убийственно спокойный голос: «Во всей Европе гаснут огни, и при нашей жизни мы уже не увидим, как они зажгутся вновь…» [46]46
  Слова министра иностранных дел Великобритании Эдуарда Грея.


[Закрыть]

Вдруг самым важным на свете для меня стало успеть на «Оствальд», оказаться на борту, до того как дирижабль улетит. Только это убедит меня теперь, что я в своем, в правильном мире. Мне необходимо было чувствовать, осязать «Оствальд», а не только говорить о нем…

Когда я пробегал мимо четырех бронзовых фигур, мне показалось, что они съежились, а лица их стали уродливыми лицами старых ведьм, – четыре кобольда смотрели на меня, и злобное знание светилось в их глазах. Оглянувшись, я увидел, как мелькнула за моей спиной высокая, черная, худая как скелет фигура человека с мертвенно-белым лицом. Странно короткий коридор, по которому я бежал, привел в тупик, а не к входу в накопитель. Я рванул узкую дверь, ведущую на лестницу, и побежал наверх, как будто мне было двадцать, а не сорок восемь. Преодолев третий пролет, я рискнул оглянуться и посмотреть вниз. Отставая от меня всего лишь на какой-то пролет, огромными прыжками за мной гнался мой жуткий еврей. Я рванул дверь на сто втором этаже. Пробежав еще несколько футов по коридору, я все-таки увидел серебристую дверь лифта, которую искал, и светящиеся над ней слова «Zum Zeppelin». Наконец-то «Оствальд», наконец-то реальность!

Но надпись мигала, как мигал до этого зал ресторана «Krahenest», а на двери косо висела белая табличка «Не работает». Я бросился на дверь, стал царапать ее ногтями. Потом закрыл глаза и потер их, чтобы зрение прояснилось. Снова открыл – и не увидел никакой таблички. Но и серебристой двери, и надписи над ней тоже больше не было. Оказалось, я царапал штукатурку.

Кто-то тронул меня за локоть, и я обернулся.

– Простите, сэр, у вас обеспокоенный вид. Могу я чем-нибудь помочь? – заботливо поинтересовался нагнавший меня все-таки еврей.

Я помотал головой, но сделал ли это, отрицая свою обеспокоенность или отвергая его помощь, – и сам не знал.

– Я ищу «Оствальд», – выдохнул я, только сейчас осознав, сколько пробежал по этой лестнице. И пояснил, увидев недоумение на его лице: – Цеппелин «Оствальд».

Может быть, я ошибаюсь, но мне вдруг показалось, что в его глазах сверкнуло скрытое торжество, хотя выражение лица было по-прежнему сочувственным.

– А, цеппелин… – повторил он прямо-таки медовым голосом. – Вы, должно быть, имеете в виду «Гинденбург».

«Гинденбург?» – подумал я. Но не существует цеппелина под названием «Гинденбург». Или существует? Неужели я мог ошибиться в таком простом, бесспорном, казалось бы, вопросе? В последние минуты две у меня в голове как-то все перепуталось. Я изо всех сил старался убедить себя, что я – это я, что я в своем, правильном, мире, и растерянно шевелил губами, почти беззвучно повторяя: «Bin Adolf Hitler, Zeppelin Fachman…» [47]47
  «Я Адольф Гитлер, специалист по цеппелинам…» (нем.).


[Закрыть]

– Но «Гинденбург» здесь не приземляется, – сказал мой еврей, – хотя, помню, высказывались идеи, не установить ли на крыше Эмпайр-стейт-билдинга мачту для дирижаблей. Может быть, вы видели новости по телевизору и подумали…

Тут он вдруг помрачнел – или притворился мрачным – и вымолвил совсем уж невыносимо сладким голосом:

– Вы уже слышали сегодняшние трагические новости? О, я надеюсь, вы ищете «Гинденбург» не затем, чтобы встретить кого-то из членов семьи или друзей. Сэр, мужайтесь. Несколько часов назад, подлетая к базе в Лейкхёрсте, в Нью-Джерси, «Гинденбург» загорелся… Все было кончено в считаные секунды. По крайней мере тридцать или сорок пассажиров сгорели заживо. Держитесь, сэр.

– Но «Гинденбург», то есть я хотел сказать «Оствальд», не мог сгореть! – воскликнул я. – Это же цеппелин, он летает на гелии.

Еврей покачал головой:

– О нет. Я, конечно, не ученый, но знаю, что «Гинденбург» заправляли водородом, – обычное немецкое безрассудство и склонность к необдуманному риску. Ну по крайней мере мы, слава богу, не продаем гелий нацистам.

Я лишь растерянно шевелил губами, слабо протестуя.

– Вы меня простите, – произнес он, – но мне показалось, вы что-то говорили об Адольфе Гитлере. Я полагаю, вам известно, что у вас есть некоторое сходство с диктатором. На вашем месте, сэр, я сбрил бы усы.

Я почувствовал, как от этого вежливо сформулированного замечания, сделанного, однако, оскорбительным тоном, во мне закипает гнев. Вдруг все вокруг замигало красным, и я ощутил какую-то странную судорогу внутри – судорогу, которую, вероятно, испытываешь, когда переходишь из одной реальности в другую, параллельную: на некоторое время я стал тезкой нацистского диктатора, его почти сверстником, американским немцем, рожденным в Чикаго, никогда не бывавшим в Германии и не говорившим по-немецки, чьи друзья все время дразнили его случайным сходством с Гитлером. И который упрямо повторял: «Нет, я не сменю имя. Пусть этот подонок-фюрер сменит. Когда-то британский Уинстон Черчилль предложил американскому Уинстону Черчиллю, автору „Кризиса“ и других романов, сменить имя, чтобы их не путали, потому что британский Черчилль тоже что-то писал. Американец ответил ему, что идея хорошая, но поскольку он на три года старше, то пусть британец сам сменит имя. Примерно то же я мог бы сказать этому сукину сыну Гитлеру».

Еврей все еще насмешливо смотрел на меня. Я уже собирался дать ему резкую отповедь, но вдруг почувствовал вторую судорогу и понял, что переживаю еще один катаклизм. Первый переместил меня в параллельный мир. Второй оказался перемещением во времени, и я перенесся из 1937 года (где я родился в 1889-м и мне было сорок восемь) в 1973-й (где я родился в 1910-м и мне было шестьдесят три). Имя изменилось на мое настоящее (но какое оно – мое настоящее?), и я уже ни капли не походил на нацистского диктатора Адольфа Гитлера (или на специалиста по дирижаблям Адольфа Гитлера?), и у меня действительно имелся взрослый женатый сын, и он занимался социологией и историей в Нью-Йоркском университете, и у него было полно блестящих идей, но среди них я не знал никакой «теории переломных моментов». А еврей – я имею в виду высокого худого человека в черном, с семитскими чертами лица – пропал. Я озирался по сторонам и не находил его.

Я дотронулся до левого верхнего кармана, моя рука дрогнула и скользнула внутрь: там не было ни молнии, ни драгоценных документов – только пара грязных конвертов с какими-то карандашными пометками.

Не помню, как я вышел из Эмпайр-стейт-билдинга. Наверное, воспользовался лифтом. Единственное, что сохранила моя память после всего этого наваждения, была картинка – Кинг-Конг, кувырком летящий вниз с крыши здания, похожий на смешного и жалкого огромного плюшевого медведя.

Некоторое время, показавшееся мне вечностью, я брел по Манхэттену как во сне, вдыхая канцерогенные испарения автомобилей. Иногда я вдруг «просыпался», в основном когда переходил улицы, встречавшие меня не мягким мурлыканьем, а злобным рыком машин, а потом снова погружался в транс. Еще там были большие собаки.

Когда я наконец пришел в себя, оказалось, что я иду в сумерках по Гудзон-стрит в северном конце Гринвич-Виллидж. Взгляд мой упирался в ничем не примечательное светло-серое квадратное здание вдалеке. Скорее всего, это был Всемирный торговый центр высотой тысяча триста пятьдесят футов. Потом его заслонило от меня улыбающееся лицо моего сына, профессора университета.

– Джастин! – воскликнул я.

– Фриц! – обрадовался он. – Мы уже начали немного волноваться. Где ты был? Нет, это, конечно, не мое дело. Если ты ходил на свидание с девушкой, то можешь не рассказывать.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Я что-то устал и слегка замерз. Нет, никаких свиданий, просто побродил по своим памятным местам. И получилось дольше, чем я ожидал. Манхэттен изменился за то время, что я не был на западном побережье, но не очень сильно.

– Становится холодно, – сказал Джастин. – Пошли вон в то заведение с черной вывеской. Это «Белая лошадь». Сюда частенько заходил выпить Дилан Томас. Говорят, он нацарапал несколько стихотворных строчек на стене в туалете, но их потом замазали.

– Хорошо, – согласился я. – Только закажем кофе, а не эль. Или, если нельзя кофе, тогда колу.

Я не склонен к выпивке, потому что не люблю говорить тосты.

перевод В. Капустиной

Пол Макоули
ОЧЕНЬ БРИТАНСКАЯ ИСТОРИЯ

Давно пора было взяться за серьезную историю космической расы.

Как-никак, ныне, в 2001 году, у нас две постоянные колонии на Луне и форпосты на Марсе, Меркурии и лунах Юпитера. Не говоря уже о без малого сотне околоземных орбитальных фабрик, отелей, лабораторий и энергетических станций, работающих на солнечной энергии, и дюжине станций, вращающихся на L-5 [48]48
  L-5 – так называемая «точка Лагранжа» – место, где тело между двумя крупными массами относительно неподвижно.


[Закрыть]между Землей и Луной. В Алдермастонской лаборатории ракетной тяги уже строят первый автоматический межзвездный зонд и проектируют ковчег, способный доставить поколения колонистов к иным звездам.

У нас достаточно увлекательных, неглупых, но несколько скоропалительных образчиков космического бахвальства, наподобие работ Кларка, Азимова и Сагана. И в избытке сухих официальных исторических трудов, созданных комитетами, и целые завалы самовлюбленных, написанных литературными неграми автобиографий ракетчиков и второразрядных астронавтов. Мы не испытываем недостатка в комментариях таких тяжеловесов, как П. К. Сноу, Норман Майлер и Гор Видал, но их писания, якобы посвященные первой высадке на Луне, Второй Американской революции или борьбе за внешние системы, на самом деле заполнены авторским самолюбованием. И уж конечно, у нас достаточно писанины, собранной из пресс-релизов и дешевых журнальчиков, и более чем достаточно сляпанных на скорую руку манифестов от шарлатанов, вообразивших себя пророками космоса. (Я способен пробраться сквозь дебри безумных фантазий Джорджа Адамски и кое-как разжевать «Космическую гонку, которой не было» Бодрийяра, но Л. Рон Хаббард!)

Да, давно пора было настоящему историку взяться за историю колонизации космоса: строгую, основанную на глубоких исследованиях, с широким кругозором, облегченную некоторыми шалостями ума, но и достаточно весомую, чтобы отдавить вам ногу, даже если вы уроните том на Луне. Заложить краеугольный камень истории исследований космоса. Конечно, такая история могла быть написана только бриттом.

Итак, перед вами «Краткая история колонизации космоса» профессора сэра Уильяма Кокстона (Юниверсити Оксфорд Пресс, 585 стр., и еще 375 стр. приложений, ссылок и указателей имен и названий). И я с радостью отмечаю, что, несмотря на суховатый, несколько отстраненный стиль книги, для такого, как я, участника этой истории это Отличная Покупка. Невольно гордишься, что попал хотя бы в примечания (на стр. 634, если вы заинтересовались).

Однако должен предупредить вас, что при всей своей показной беспристрастности сэр Билл не стесняется преувеличить вклад своей родины за счет достижений Штатов и бывшего Советского Союза – что и неудивительно для человека, ставшего рыцарем через прикосновение меча королевы к плечу. Сэр Билл – не прирожденный аристократ, он, насколько мне известно, родился в семье горняков в маленьком йоркширском городке, больше похожем на горняцкие поселки нашего Кентукки, чем на просторы наследственного поместья. Однако он, как большинство серьезных британских ученых, предан истеблишменту больше, чем сам истеблишмент, и, проведя много часов в архиве и еще больше – в беседах с участниками решающих событий (он уделил пару часов даже вашему покорному слуге), сэр Билл все же склонен рассматривать факты сквозь призму британских интересов.

Что доказывается тем фактом, что он начинает изложение вразрез с традициями – не со школьного класса Циолковского и не с механических фейерверков Годдарда, а с гонки к Пенемюнде в конце Второй мировой войны. Сэр Билл известен своей теорией ключевых моментов истории и опубликовал толстую книгу неортодоксальных эссе, в которых историки спекулировали на тему, что было бы, если бы, к примеру, тот студент-радикал Таврило Принцип промахнулся, стреляя по герцогу Фердинанду и его жене в 1914 году в Сараево. Вот и здесь он многословно рассуждает о том, что для космической расы ключевым моментом был захват разработчиков нацистских ракет. Честно говоря, он так увлекается этой идеей, что отвел целую главу на фантазии о том, что случилось бы, не успей британцы первыми. Я не намерен вдаваться в утомительные обсуждения фантазий сэра Билла: о войне нервов, о непререкаемых требованиях военно-промышленного комплекса США и бывшего Советского Союза, о политических, бюджетных и управленческих промахах, которые могли провалить программу NASA по исследованию Луны и сильно подорвать не столь торопливую, но во многих отношениях более амбициозную космическую программу русских. Так или иначе, ничего этого не случилось, и не обязательно случилось бы, окажись армия Штатов в Пенемюнде раньше британской. Я уверен, что умозрения сэра Билла – всего лишь очередная попытка внушить нам, что на роль настоящих пионеров космоса годились только британцы. Поэтому нам позволительно с чистой совестью перескочить через эту сомнительную теорию и вонзить зубы в плоть книги. История захвата Пенемюнде британской армией пересказана уже не раз, однако сэр Билл сдобрил сухое изложение точкой зрения некоего сержанта Стэплтона, который якобы возглавлял операцию и который до своей смерти (сэр Билл интервьюировал его десять лет назад) шумно возмущался, что высшие чины вычеркнули его из истории. Его пылкий рассказ полон волнующих подробностей и насквозь пропитан сложностями британской классовой системы (сержант Стэплтон, как и сам сэр Билл, был убежденным социалистом и нарушил план потому, что считал своих офицеров тупыми снобами). Именно благодаря инициативе Стэплтона, уверяет нас сэр Билл, космический век начался на руинах Европы в конце Второй мировой, когда британцы победили в гонке к бункерам с секретами «Фау-2». Уинстон Черчилль предусмотрительно выменял нескольких уже опрошенных германских ученых и несколько готовых «Фау-2» на американские атомные технологии и в то же время переместил большую часть оборудования, несколько полусобранных «Фау-3» и большую группу техников во главе с такой внушительной фигурой, как Вернер фон Браун, в австралийскую глушь, на новый ракетный полигон в Вумере. Перед самыми перевыборами Черчилль успел обеспечить будущее Вумеры, убедив нескольких гениев техники, таких как Барнс Уоллис, Кристофер Кокерель и Фрэнк Уиттл, сотрудничать с германскими учеными и, как выразился Черчилль, «распространить британские идеалы свободы и честной игры до звезд». Как вы понимаете, он имел в виду создание новой Британской империи.

Следующие полдюжины глав отданы безумным геройствам первых британских пионеров космоса, которые, презирая смерть, летали на практически не испытанных ракетах во славу короля и страны. Сэр Билл не сентиментален, но в его строгой лаконичной прозе легко различить восхищение перед нерассуждающим мужеством добровольцев, этих неповзрослевших мальчишек, подобных пилотам британских «Спитфайеров», для которых практически верная смерть представлялась всего лишь увлекательным приключением. Самый прославленный из них, Морис Грей (он теперь в отставке, разводит розы и ухаживает за пасекой в Девоне), до сих пор напоминает дикую смесь Питера Пэна и Кристофера Робина – мальчишку, хохочущего в лицо верной смерти, британский аналог дзенского мастера.

Им приходилось быть героями. Пока русские спешили запустить первый спутник при помощи многоступенчатой ракеты, изобретенной их отечественным гением, легендарным главным конструктором Королевым, а американцы разрабатывали космическую военную программу, сосредоточившись на Х-сериях ракет, британцы занимались управляемыми космическими аппаратами. Первым за пределы тропопаузы, на высоту более двадцати миль, поднялся в 1955 году на гелиевом воздушном шаре шестнадцатилетний Морис Грей; он же покрыл рекорд того времени по преодолению звукового барьера, пролетев девятнадцать миль в свободном падении, прежде чем раскрыть парашют. Вслед за этим последовали несколько суборбитальных скачков добровольцев из Британских воздушных войск на модифицированных «Фау-3». Это было в 1956-м и 1957-м, однако после нескольких фатальных аварий с А-20 британские ученые разочаровались в чисто химическом топливе и занялись разработкой более мощной атомной технологии, хотя она вызвала пару инцидентов (до сих пор замалчиваемых), которые чуть не сделали Австралию необитаемой на тысячу лет.

Тем временем в 1957-м русские первыми вывели на орбиту спутник, и очень скоро за ним последовала капсула с собакой, а затем и с человеком. Американцы же к модели Х-20 разработали космический аппарат многократного использования с химическим двигателем и в 1960 году достигли на нем орбиты. Однако пока две сверхдержавы состязались за военное и политическое превосходство на орбите Земли, британская космическая программа была более дальновидной. Британцы разрабатывали космический корабль многократного применения, использовав новейший атомный двигатель Уайт-Стрика, прискорбно недооцененный русскими и американцами. В июле 1962 года двое британских ученых, Сэвидж и Кингстон, высадились на Луне, где провели целый лунный день – две недели, занимаясь исследованиями и собирая образцы. Они вернулись героями.

Правительственная космическая программа американцев оставалась строго военной, однако рисковый предприниматель Делос Гарриман, воодушевившись примером британцев, основал в США частную космическую программу и к 1970-му наконец добрался до Луны на многоразовых химических носителях. Сэр Билл довольно сдержанно отзывается о достижениях Гарримана – он явно невысокого мнения о хищном капитализме и дерзком индивидуализме янки. К тому же британцы, используя атомную технологию, к 1968 году уже достигли Марса – здесь сэр Билл, используя продолжительные интервью с участниками событий, дополняет классический отчет Патрика Мура из «Миссии к Марсу», рассказывая, как первая экспедиция застряла на планете из-за повреждения двигателя при посадке и целый год в тяжелейших условиях дожидалась прибытия второй экспедиции.

Поскольку Луна и Марс остались за британским правительством и американскими частными предпринимателями, русские обратились к внутренним планетам Солнечной системы. Только недавно, после крушения коммунистического государства, стала известна трагическая судьба первой венерианской экспедиции. Те, кто слышал запись, никогда не забудут воплей несчастных космонавтов, когда адская атмосфера Венеры варила и сплющивала их вместе с капсулой. В моих словах нет насмешки, а только ужас. То, что должно было стать реваншем за британскую экспедицию на Марс, превратилось в трагедию, которая тотчас стала государственной тайной, и сэр Билл искусно воспользовался новой открытостью нынешних российских властей, чтобы получить непосредственный отчет о катастрофе.

Первая высадка русских на Меркурии в 1972-м была, как известно, более успешной. Они применили роботов-шахтеров, питающихся солнечной энергией, и рельсовые пушки, которые уже через год начали выбрасывать к Земле слитки драгоценных металлов высокой очистки, что серьезно обогатило российскую экономику и положило начало новой гонке – уже за коммерческое использование Солнечной системы.

К тому времени британцы располагали постоянной колонией на Луне, а десятки экспедиций на мощных гусеничных машинах исследовали ее поверхность. Первые космические скафандры, основанные на скафандрах глубоководников, с тяжелой броней и клещами вместо перчаток, уступили место более современным, из сверхпрочной ткани, изобретенной Сидни Страттоном, а цельные ранцы жизнеобеспечения заменили тяжелые баллоны с кислородом.

На Марсе тоже почти непрерывно действовала научная станция. Безжалостно отменив пресловутые «каналы» Лоуэлла, оказавшиеся всего лишь оптической иллюзией, британские геологи деловито изучали огромные каньоны, кратеры и вулканы, вгрызались в глубь марсианской коры в поисках следов жизни. В 1977 году, к юбилею королевы, британские альпинисты водрузили «Юнион Джек» на вершине Елизаветы – высочайшего вулкана Солнечной системы.

Все это уже не контролировалось военными, а финансировалось публичной подпиской, коммерческими выплатами (особенно за спутниковую сеть ВВС) и прибылью от транспортировки материалов для американских и российских проектов – новые колонии, как и колонии старой Британской империи, переходили на самообеспечение. Между тем атомные космические корабли британцев несли первых разведчиков к лунам Юпитера и Сатурна. В соленом подледном океане Европы в 1982 году обнаружили жизнь. На Титане первая экспедиция приземлилась – если это слово подходит для спуска на поверхность, покрытую жидким этаном, – в 1988-м.

Британские экспедиции поставляют сокровища для научных музеев, британское правительство строит большой космопорт на Цейлоне, чтобы обслуживать почти ежедневные рейсы на земную орбиту и к Луне, а официальная космическая программа Штатов еще оправляется от политических и экономических последствий Второй Американской революции. Лунная колония, основанная компанией Гарримана, в 1977 году перешла в федеральную собственность и использовалась как место ссылки диссидентов после переизбрания Никсона на третий срок. В 1979-м восстание сосланных диссидентов привело к основанию Лунной республики и к падению администрации Никсона после короткой бомбардировки Американского континента из лунных рельсовых пушек. Рассказ сэра Билла о перевороте, о Декларации независимости бывших заключенных на Луне и об этой короткой войне правомерно высвечивает основные линии истории (здесь чувствуется сильное влияние колоритной, но неодобрительной популярной работы Хайнлайна «Луна – жестокая хозяйка», где утверждается, что герои освободительного движения быстро уступили место злобным радикалам-социалистам и накачанным наркотиками хиппи. Эта версия заслуживала бы только сожаления, если бы не разошлась так широко благодаря экранизации). При этом несправедливо замалчивается скромная, но необходимая помощь, оказанная бывшим заключенным жителями британских лунных колоний. Между тем автор этих строк по личному опыту знает, с какой неожиданной симпатией отнеслись флегматичные британские ученые к буйным мятежникам-хиппи.

После революции часть мятежников, в том числе Уильям Берроуз и Джек Керуак, решили возвратиться на Землю, но это не было расколом в наших рядах, как утверждает сэр Билл, а было лишь естественной перетасовкой среди творческих и склонных к анархии личностей. Многие другие, так же как Кен Кейси, Аллен Гинзберг, Нейл Кассиди, Том Гайден и Ноам Чомски, остались, чтобы основать новую республику в попытке сочетать артистические характеры ее членов с технологиями, необходимыми для выживания. Очень скоро наша Новая Лунная Утопия освоила искусство строительства убежищ из отбросов и обеспечения их действенными замкнутыми экосистемами; часть технологий изобрели мы сами, вопреки грубым намекам сэра Билла на нашу зависимость от британского опыта. Это попросту неверно, Билл, нам пришлось быстро разработать эффективные замкнутые системы – или погибнуть, и я, как ветеран турне волшебного автобуса Кена Кейси по марсианской пустыне, заверяю: все это – заслуга изобретательности добрых старых янки. После падения Никсона и избрания Рональда Рейгана скоро последовала разрядка в отношениях с русскими и конец холодной войны, который привел к долгожданному переходу военной программы США к конструированию куполов, фабрик и энергетических станций на земной орбите и в L-5. Несомненно, добрый признак – то, что купола не переносятся с чертежных досок NASA, а разрабатываются Новой Лунной Утопией как многообразные мультикультурные центры, подходящие для любой художественной или научной общины, которая может позволить себе билет в один конец из земного гравитационного колодца.

Тем временем русские, опираясь на огромные ресурсы Меркурия, начали добывающую деятельность на околоземных астероидах. После падения коммунистической системы Меркурий провозгласил себя независимой республикой, да и десятки горняцких общин, разбросанных по астероидам, объявили о своей автономии. Сэр Билл с осуждением отзывается о связи Новой Лунной Утопии с советскими горняками. Он вынужден признать, что гегемония Британии основательно подорвана нашими планами расширить альянс до пределов Солнечной системы путем заброски зародышевых колоний к открытым недавно в поясе Койпера планетоидам, а его предположение, что Лунная Утопия и Автономная космическая республика превращают обломок кометы Нео-8 в космический ковчег, нацеленный к Тау Кита, отдает откровенной паранойей.

Нервозность британцев легко понять. Как выяснилось, растущая Солнечная система отказалась превращаться в новую Британскую империю, и они, вполне естественно, не желают, чтобы кто-то опередил потребовавшие огромных вложений автоматические зонды, которые через два года должны отправиться к восьми системам, где ньютоновский телескоп с обратной стороны Луны обнаружил планеты земного типа.

Ну, как бы там ни было, в одном я вполне согласен с сэром Биллом: нам остается только с любовью и восхищением вспоминать первых пророков космической эры и удивляться, какими робкими были их казавшиеся в то время дерзкими предсказания. Пусть расцветают все цветы!

перевод Г. В. Соловьёвой