Текст книги "Властимир"

Автор книги: Галина Романова

ГЛАВА 4

В саду хоронился витязь княжьей дружины – еще молодой, безусый. Оставив свое оружие под кустами, он озирался по сторонам, опасаясь, чтоб его не заметили. В этом дальнем, скрытом от любопытных глаз уголке сада, где он ждал, могли прятаться только те, кто вынашивает тайные мысли. И самое опасное было – все тропинки отсюда вели или через забор на улицу, или к девичьей, где дожидалась завтрашнего дня невеста – княжна Красава. Увидеть ее кому-нибудь из мужчин до завтрашнего дня – означало сглазить невесту. Шорох травы заставил юношу пригнуться, но он сразу узнал девицу и бросился к ней:

– Людомила!

Сенная девушка княжны с разбегу бросилась ему на шею:

– Богданушко, свет мой! Всего-то на час малый смогла вырваться!

Юноша обнял ее. Людомила спрятала лицо у него на груди.

– В тереме такая суета, – пожаловалась она. – Старшие боярыни и сама княгиня замучили нас совсем – подай, принеси, убери, сделай. И присесть некогда… Я с подружкой договорилась – если хватятся, скажет, что у меня матушка занемогла… А ты меня ждал?

– И давно! Как сменился, все тут сижу. И не первый день уж, – ответил Богдан.

– Ничего, вот отыграют свадьбу – и все утихнет… И мы опять с тобой…

Богдан крепче прижал Людомилу к себе.

– Нет, милая, – молвил он. Девушка испуганно отпрянула:

– Что ты сказал?

– Я узнал вчера, что еду сопровождать свадебный поезд молодых до самой Резани, – ответил юноша. – А как там – не ведаю, может, насовсем оставят…

Глаза Людомилы наполнились слезами. Она припала к любимому.

– Разлучить нас с тобой хотят, Богданушко! – вскрикнула она в голос. – Улетишь ты, сокол мой ясный, в чужую сторонушку – там меня забудешь, останусь я одна слезы лить горькие!

Богдану с трудом удалось немного успокоить девушку.

– Не плачь, не кручинься, ягодка моя! – молвил он, вытирая ее слезы. – Не рви сердца моего – мне ведь тоже нерадостно. А говорят, – добавил он, чтоб хоть чуть-чуть отвлечь ее, – что и самому князю резанскому свадьба эта не по нраву. Сколько раз видели ребята – ходит он мрачнее тучи, ни на кого не глядит. Вот и сейчас, когда я к тебе шел, повстречался он мне – шел за ворота, к реке, словно с похорон родной матери.

Людомила задумалась.

– Чует сердце мое, – сказала она, – никому эта свадьба счастья не принесет. Наши девушки тоже вроде как слышали от друга князя, гусляра, что приключилось с ним неладное – то ли опоили его зельем неведомым, то ли в пещерах Змее-вых узнал что-то тайное и страшное. Потому он и сам не свой… И нас с тобой, милый, разлучит эта свадьба…

Она опять собралась заплакать, но Богдану уже пришла в голову отличная мысль:

– Послушай, что придумал я, Людомила! Поехали со мной на Резанскую сторону – я в охране поезда, а ты – служанкой княжны. Там, в Резани, и мы свадьбу справим и при молодых останемся. Пойдешь за меня?

Он с тревожным ожиданием заглянул ей в лицо, и девушка с радостным визгом повисла у него на шее:

– Богданушко, милый мой! Сокол ты мой ясный! Пойду, конечно, пойду!.. Я сейчас же побегу к Красаве, попрошусь с нею – она теперь добрая, все разрешает. Согласится… Ты обожди меня тут – я скоро!

Людомила быстро поцеловала Богдана в губы и бросилась напрямик по кустам к терему.

Юноша пошел за нею, не в силах долго ждать. Людомила пробиралась по саду, нетерпеливо отводя ветви руками, и вдруг вскрикнула и остановилась, схватившись за горло.

В один миг Богдан был рядом:

– Что с тобой, ясонька?

– Бусы, – тихо ответила девушка. – Бусы рассыпались…

Она держала в горсти несколько алых бусинок и оборванную зацепившейся веткой нить. В траве остальные бусины блестели, словно ягоды.

Не сговариваясь, оба принялись торопливо подбирать бусины. Скоро все были собраны, и Людомила присела на траву, высыпав их на колени.

– Нитка слаба, – молвила она. – Надо бы какую покрепче, да где ж ее возьмешь сейчас.

Она стянула с головы платок, чтобы собрать бусины в него, но Богдан остановил ее:

– Погоди, смотри, там что-то.

Он отошел на два шага и что-то снял с низкой ветки куста.

– Глянь-ка, что нашел я! И нить подходящая – алая да крепкая! – Он держал в руке толстую косу, сплетенную из белого конского волоса, скрепленную красной ниткой, мокрую от росы.

Это была та самая косица, что сплела в гриве Облака Веденея и которую три ночи назад отрезала тайком Красава.

Увидев косу, Людомила вскрикнула и отшатнулась:

– Не подноси! Положи туда, где взял! Вдруг какой колдун на нее порчу навел? Теперь к тебе она пристанет – что я тогда одна делать буду?

Богдан внимательно посмотрел на косу. На вид в ней не было ничего страшного.

– Кабы какой колдун, он бы ее получше схоронил, а не бросил в кусты, – рассудил он. – Я только нитку сниму, а косу назад положу.

Он потянул нить, а Людомила воскликнула:

– Погоди! Надо с заговором!

Взяв косу, она поднесла ее к лицу и зашептала в жесткие волосы, не потерявшие еще своего конского запаха:

– Коса густа, пряма, толста, как держала ты волос, так держи свое слово. Как развяжу я тебя, так и ты развяжись с нами – не тревожь нас, не губи. Именем Белеса и Волхова помоги!

С этими словами девушка расплела косу и выдернула нитку. Конские волосы рассыпались по траве. Богдан собрал их в пучок и понес на то место, где взял. Людомила же стала по одной нанизывать бусины на нитку.

Заговор Красавы потерял свою силу. А заговор Веденеи должен был исполниться не раньше, чем расплетется коса в гриве Облака.

В то время, когда исполнялось заклятье Веденеи, Властимир задумчиво брел по берегу реки, гонимый тяжкими думами. Летний день не спеша клонился на вечер. Мягко шелестели ветви ветел, ветер перебирал головки камышей и шуршал зарослями тростника. Попискивали мелкие птицы, стрекозы и мошкара порхали повсюду. Все было тихо и спокойно, но душу князя глодала смутная тревога.

Остановившись на бережке, Властимир прилег, откинулся на локоть. От воды веяло прохладой. Мелкие волны плескались у кончиков сапог.

Солнце припекало затылок, веки наливались тяжестью. Властимир из последних сил боролся с подступающей дремотой, как вдруг ему почудилось, что по тому берегу по высокой траве идет девушка, следя за плывущим по реке лебедем.

Не веря глазам, Властимир привстал. Показалась девушка ему до того знакомой… И вспомнил он ее и ахнул, хватаясь за занывшее от незнакомой боли сердце. По тому берегу сама Веденея шла!

Князь не сводил с нее глаз. Не думал он, что здесь ее увидит. Словно березка, стояла она на зеленом холме – стан тонкий да гибкий, коса русая ниже пояса и улыбка еле заметная. Вспомнил он ее – и отступила тоска, и легче стало на душе, и понял он, что томило его столько времени. Взыграло в нем ретивое – так бы и кинулся к ней через реку вплавь! Да не вплавь – кажется, пошел бы по воде, аки посуху!

Веденея присела у самого уреза реки, и подплывший лебедь ткнулся клювом ей в ладонь. Девушка приласкала тянущуюся к ней птицу, а потом оттолкнула, указав рукой на другой берег. Властимиру даже почудилось, что прямо на него девушка указала. И сердце его замерло, потому что Веде-яея встала, а лебедь поплыл к нему. Отвлекшись на птицу, князь пропустил миг, когда Веденея исчезла – даже травинка ни одна не дрогнула. То ли была она тут, то ли пригрезилось – не понять…

Но лебедь подплыл к берегу и затрубил, расправив крылья. Властимир наклонился к нему, и лебедь дался в руки. Князь нежно гладил тонкую шею, перебирая перья на голове и крыле там, где касались руки Веденеи. Но вдруг лебедь закричал, как подраненный, забился и вырвался, оставив в руках Властимира перо. Едва глянув на дар, князь вздрогнул – все перо было в крови.

Властимир поднял глаза на лебедя. Тот плавал у берега, бил крыльями по воде и то и дело косил на князя блестящим глазом. И вдруг закричал, заплакал, поднимая брызги. Властимиру почудилось, что это сама Веденея, ее голос звучал в лебедином крике: «Домой! Домой!»

Разбежавшись по воде, лебедь поднялся в воздух и закружил над головой следящего за ним человека, забирая все выше и выше. Прижав перо к груди, Властимир не отрывал от него жадного взора, пока лебедь не повернул к северу и с небес не донеслось последнее тихое: «Князь…»

Властимир не ведал, что распущенная косица сняла заклятье, наложенное Красавой, что именно о таком случае предупреждала Веденея в день отъезда: «Расплетется она – и тебя домой потянет…» Махнув рукой птице, Властимир побежал к городу.

Буян в княжьем саду наигрывал на гуслях и мечтательно мурлыкал что-то себе под нос, подбирая слова. Вокруг него столпились боярышни, несколько ближних боярынь княгини и княжны и даже сенные девушки. Когда князь влетел в сад, они с испугу брызнули врассыпную, а гусляр вскочил, оборвав песню.

– Все! Кончено! Едем, Буян, домой! – выкрикнул Властимир и добавил, поймав недоумевающий взгляд Буяна: – Я вспомнил…

Уезжали по вечерней заре, впотай, чтобы ненароком не столкнуться с ореховской дружиной. Побег жениха накануне свадьбы всегда расценивался как оскорбление, и за него порой жестоко наказывали, если не приказывали жениться насильно. И тогда ни к чему оправдания и невеста в далекой стороне – закон сурово карал всякого, кто нарушил брачный сговор. Ореховский князь мог и не пойти на Резань войной за бесчестье свое и дочери, но перехватить беглецов в дороге он мог.

Хорошо, помогли местные мальчишки. Убежденные балагуром-гусляром, что жених просто решил последний холостой вечер провести на реке, они потихоньку вывели Облака и Воронка задними воротами из конюшни вниз, к самому причалу. Тем временем Буян проник в кладовую и набрал припасов в дорогу – хлебов, копченых окороков, другой снеди – благо к свадебному пиру там всего было припасено вдоволь. Он мог бы захватить и пару заводных коней, но это было бы слишком подозрительно.

Решив, что искать их будут в первую очередь на северной дороге, друзья вместе с конями на закате тихонько переплыли реку и ушли на восток, в степное раздолье. Только на второй день они повернули на север, в сторону Резани.

Шли торопливо, не щадя коней и себя, – обходили большие села и торные дороги, забирались в чащи лесов, без опаски заговаривали только с одиночками-извергами, спали вполглаза, ели в седлах, сухомяткой. Лишь на исходе восьмого дня, когда до Резанских лесов было рукой подать, поверили, что спаслись.

Но хода не сбавили – иное торопило их. Что за весть принес князю лебедь, не понял никто – оберег Буяна молчал, как и прежде, а сам Властимир не мог даже догадаться. Самое главное для него было увидеть Веденею.

В спешке проскочили мимо Резани и берегом Оки пошли на Ласкову. И тайная тревога переросла в страх, когда на знакомом берегу озера увидели погорелье.

Это был самый странный набег хазар, какой помнили старики. Хазары словно очень спешили – налетев как туча, они пометались по деревне, зоря все, похватали в полон кого успели, мимоходом бросили несколько факелов на крыши и умчались, не принимая настоящего боя. Возможно, они самовольно отлучились от большого войска на пару дней за добычей и торопились назад, а может, испугались подоспевших с поля воинов.

Жители Ласковы тут же отправили гонца за подмогой, а сами принялись унимать пожар, что разросся необычно быстро, как в сказке. Не успели хазары скрыться за лесом, как огонь охватил сразу половину изб.

Воины заставы, получив известие о нападении на Ласкову, кинулись в погоню. На вторую ночь они настигли хазар и отбили почти весь полон, но сами хазары, кроме нескольких убитых на месте, ушли и увели с собой всего четверых лас-ковцев: старуху, тетку Млавы, двоих мальчишек десяти и двенадцати лет и Прогневу.

А в самой деревне в сече погибло десять человек, трое опалились при тушении пожара и умерли от ожогов, да в одной избе сгорел младенец, забытый в люльке. Много было раненых, но еще больше погорельцев – восемь семей остались без крова, у трех уцелели только стены, а остальные сильно недосчитались своего имущества.

Веденея лишилась сестры. Дом же ее не пострадал. Но сгорела банька, где девушка хранила свои травы и лечила тяжелых больных. Горевать Веденее о сестре времени не было – много было раненых и обожженных при пожаре, следовало позаботиться обо всех, да еще и пополнить запасы целебных трав – уцелело слишком мало. Девушка оплакала сестру и других погибших и отдалась повседневным заботам.

Всадников заметили на девятый день после хазарского набега, ближе к вечеру. В поселке было много из соседних деревень – помогали родичам отстроить погоревшие дома и тын. Как раз в те дни поспели для уборки яровые, и рук не хватало. При деле были все.

Двух всадников заметил мальчишка с тына. Едва он крикнул о них, они скрылись на опушке леса и пропали из виду, но вскоре опять появились, заставив настороженных селян не спускать с них глаз – вдруг это опять хазары, разведчики. А может, и вестовые из Резани. Всем сразу подумалось одно – те хазары были передовым отрядом, а теперь на Оку пришло большое войско и будет война. Какая-то женщина запричитала, будто уже валялись на улице мертвые. На нее зашикали.

Всадники были незнакомыми – это заметили издалека. Лошади шли тяжелым усталым шагом, с трудом повинуясь привставшим на стременах всадникам. Один вырвался чуть вперед – его красный плащ бился на ветру.

Несколько человек вышли их встретить к воротам:

– Кто такие? Какого рода-племени?

Передний осадил белого жеребца, роняющего с губ пену. И конь, и всадник были в дорожной пыли.

– Где Веденея? – выкрикнул всадник хрипло – Она жива?

– А сестра ее, Прогнева? – спросил второй.

И тут только признали тех двоих, кто приезжал к ворожее по весне, на кукушечьи кумины, – князя и гусляра.

Перед ними молча расступились, указывая дорогу.

Недоброе шевельнулось в груди Властимира, за молчанием людей угадавшего беду, постигшую девушку. Не спешиваясь, он пришпорил усталого Облака и поскакал к ее дому.

Та хозяйничала в почти достроенной баньке – брат с отцом обещались закончить все через несколько дней, – когда услыхала топот копыт и голос, от которого все поплыло у нее перед глазами:

– Веденея!

Она выскочила во двор. В распахнутые настежь ворота низко наклонившись под перекладиной, ворвался пропыленный усталый всадник на загнанной лошади. На потемневшем, построжевшем лице такими же, как запомнила она, остались только стального цвета глаза.

– Веденея! – воскликнул Властимир, спрыгивая наземь и, не сдержавшись, вымолвил: – Лада моя!

Он бросился к ней, протягивая руки, и девушка оказалась у него в объятиях, припав к груди. От него терпко пахло дорожной пылью, лошадью и потом. Девушка зажмурилась чувствуя, как он осторожно, нежно, почти невесомо, ласково целует ее в висок.

– Лада моя, солнышко, – шепнул он. – Живая…

Неожиданно он отпустил, почти оттолкнул ее. Веденея взглянула на него: Властимир, сорвав шапку, низко поклонился ее отцу и брату, что вышли следом за нею.

Позднее они все сидели за ужином и слушали рассказ Веденеи о том, что тут случилось. Положив кулаки на стол, князь не сводил с девушки строгого взора. О себе и своих приключениях гости еще не сказали толком ничего, кроме того, что не зря проделали путь и много всего повидали в дороге.

Буян больше молчал и иногда теребил оберег. Он начинал понимать, в чем причина его молчания – камень-оберег замолчал в тот самый день, как хазары увели Прогневу. Словно что-то порвалось меж ними… И это было слишком больно.

Неожиданно он сорвался с места и выскочил за дверь.

– Чего это он? – недоуменно спросил брат девушек, Ждан.

– Больно ему, – тихо молвил Властимир. – Он о Прогневе только и думал в дороге…

Веденея подняла на него глаза. Встретившись взглядом с нею, князь кивнул и встал, отправляясь следом за гусляром.

В полуверсте от Ласковы, на месте впадения в озеро Трубеня, высился рукотворный курган. Старики рассказывали, что в незапамятные времена где-то севернее этого озера стоял град. Налетели раз хазары, или угры, или какая еще злая сила из степи и весь град пожгли. Кого не убили – в полон увели, кого не увели – в граде сожгли. И никого живого не осталось, кроме одного мальчишки десяти лет. Забился он в печь в кузне отца – дом сгорел и кузня тож, а печь уцелела. Выбравшись на волю, увидел отрок отбившегося от табуна коня и поскакал подмогу звать.

В те поры младший Князев брат из того города с дружиной был в Муроме и возвращался домой. Его-то войско и встретил отрок и все ему рассказал. Поспешила дружина с князем за хазарами. Тех же словно видение задержало – встало перед их конями чудное красное зарево и не пускало дальше.

Тут-то и догнал их князь с дружиной. Бились они на берегах этого озера и побили хазар, освободя весь полон. Сколько хазар живыми ушло – про то мало кто ведает: известно только, что потом двадцать лет было спокойно на берегах Оки и во всей округе.

На месте битвы в честь павших воинов воздвигли курган, который называли Трубным. Говорят, что тот отрок потом стал трубачом в дружине князя и много раз приезжал на это место и сынов привозил. А жители погибшего города не вернулись на старое место – расселились они по берегу озера Ласково, что прозвали так за ласку этих мест к ним, бездомным и все потерявшим. Что же до князя с дружиной, то ушли они куда-то на юг, где новый город построили.

Буяна Властимир и увязавшиеся за ним отец и брат Веденеи нашли на Трубном кургане. Гусляр стоял, раскинув руки и обратив лицо к небу. Он замер, не шевелясь, точно с богами разговаривал, так что никто не осмелился подняться к нему. Остановились у подножия кургана, оттуда слушали голос гусляра, который впервые дрожал и срывался:

 
Ой вы гой еси, ветры буйные,
суховейные, ураганные!
Да покиньте вы колыбель свою
в чистом небушке во Свароговом.
Вы летите-ка, ветры буйные,
да по всей земле, по просторушку.
Отыщите вы, ветры буйные,
мою любушку свет-Прогневушку.
Да летите вы вдаль без устали
до границ земли да и далее,
разыщите, где ее спрятали,
где злодей ее…
 

Голос его сорвался. Буян замолчал, закрыв глаза рукой.

Люди внизу наблюдали за ним внимательно и с опаской – странные речи вел приезжий, до него никто не вещал с кургана.

Отняв руку от лица, Буян взглянул в небо. Оберег его Молчал по-прежнему, но что-то другое придало гусляру веру в свои силы. Он взмахнул рукой, чертя в воздухе имя Стрибогово.

Снизу с него не сводили глаз.

– Чего это он? – спросил Ждан у князя. – Скаженный или кто?..

– Тихо, – строго сказал Властимир. – Он волхв…

Неожиданно волосы гусляра взъерошил ветер, налетевший издалека. Второй его порыв был мощнее, и Буян покачнулся. Ветер хлестал его в лицо, бил в грудь. Расставив ноги для опоры, Буян терпел его удары и понял, что не зря когда в завывании ему послышались слова:

 
Уж ты гой еси, добрый молодец,
добрый молодец да Буян-гусляр!
Пронеслась твоя песня звонкая,
все ветра она собрала к тебе.
Облетели ветра землю-матушку,
принесли ветра новость дивную.
А уж в чистом поле холм высок стоит,
да на ровном поле, на скатерти.
Все холмы стоят, как поставили,
этот вкруг себя поворачивается.
Уж на том холме дуб могуч растет,
дуб могуч стоит, всем дубам отец.
Корни в сердце земли упираются,
ветви в неба твердь да впиваются,
а в обхват дуб да триста сажен,
триста сажен да с половиною.
У того дуба сук единый есть —
а длиной тот сук двести сажен.
И как этот сук на полдень глядит,
а на том суку ворон сед сидит.
Уж был черен он, ну а ныне сед.
Уж как сотня лет, как на дуб он сел
и сидит с тех пор, не шелохнется.
Лишь глядит вокруг взглядом зорким.
Уж как когти его да в кору вросли,
уж как перья его да в листву вошли.
Уж и знает все этот ворон сед —
на любой вопрос он и даст ответ
и любому он добрый даст совет.
Вот к нему ступай да выведывай!
 

Голоса ветров смешались, теряя ясность и уносясь вдаль. Буян стоял ни жив ни мертв – ему казалось, что это заговорил сам Стрибог, и от этого ему стало страшно. Мог ли он еще год назад думать, что придет час – и ему подчинятся силы, которые и волхвов не слушаются! По привычке он схватился за оберег – камень отозвался гудением, как струна под ветром, но это был не тот звук, что привык слышать от него гусляр, а новый.

С трудом придя в себя от шальной мысли, что отныне Они с оберегом единое целое, Буян глянул вниз. У подножия кургана стояли трое мужчин и подошедшая туда Веденея, двигаясь как во сне, Буян сошел и приблизился к ним. Властимир заглянул ему в лицо, молча обнял за плечи и повел в деревню.

На рассвете Властимир пробудился и почувствовал, что кого-то не хватает в избе. Буян мирно спал. Во сне на губах его играла исчезнувшая было вчера улыбка. Окинув избу взглядом, князь понял, что исчезла Веденея. Торопливо сунув ноги в сапоги и на ходу натягивая рубаху, он вышел на двор.

Стояла утренняя тишина, нарушаемая только голосами просыпающейся деревни – хозяйки доили коров и выгоняли их на пастбище. Обоих жеребцов под навесом тоже не было, одна воротина была распахнута. Веденея куда-то ушла с конями, и Властимир пошел по следу – копыта своего Облака он мог узнать из тысячи.

Он вышел за тын и спустился к озеру. Туман скрывал его вместе с ивами по берегу и мостками, где бабы стирали белье. Князь пошел наугад, ловя редкие звуки. Роса вымочила штаны выше колен, кусты выныривали неожиданно, как хазарин из-за утла, и били мокрыми ветками по лицу.

Рядом послышались всплески, лошадиное фырканье и чей-то голос. Князь тихо подошел ближе.

Над озером туман чуть редел, и Властимир увидел Веденею. Девушка стояла по колено в воде в одной белой рубахе, прилипшей мокрым подолом к ее ногам, с распущенными волосами, покрывавшими спину. Перед нею, опустив мор-Ды, замерли Облак и Воронок – без седел и уздечек. Девушка наклонилась, зачерпнула воды и обрызгала ею сначала Облака, а потом Воронка. Она брызгала на них снова и снова, и князь видел, как двигаются ее губы, вполголоса произнося заклинание. С трудом он разобрал несколько слов:

 
Заклинаю тебя конем —
жеребцом твоим верным, буланым.
Пусть помчит он тебя, желанный.
Заклинаю тебя конем!..
 

Завершив обряд, Веденея пригнула головы жеребцам, и стали пить озерную воду. Они пили не спеша, тянули воду сквозь зубы. Властимиру показалось, что девушка как-то особенно ласково и печально огладила Облака по крутой шее Он представил, что так же она когда-нибудь погладит и его, и невольно шагнул вперед. Топкий берег с чавканьем принял ногу.

Лошади заржали. Веденея оглянулась и увидела князя.

– Иди сюда, раз пришел, – тихо молвила она и махнуда рукой. – Только прежде друга своего приведи.

Властимир вернулся в деревню, и первый, кого он встретил, был Буян, уже одетый, стоявший у ворот.

Когда они вернулись к озеру, их кони уже паслись на берегу, а Веденея ждала их в воде. Она знаками велела им присоединиться к ней и, когда они подошли, набрала в пригоршню воды и повторила тот же обряд, что и над лошадьми обрызгав их водой.

– Как вода сия смывает грязь с тела, так я смываю тяжесть с ваших душ, – сказала она. – Да будет путь ваш скор и легок, как бег этой воды. Да будет он прям, как полет капли. Да будут души ваши чисты, как озерная волна. Да будут они сильны и неутомимы, как течение реки, что лениво спит подо льдом до поры, а весною ломает лед и вырывает с корнем деревья. Доброго пути и удачи вам!

Друзья молча отдали ей поклон, и Веденея первой направилась к берегу.

Выйдя, она шагнула в кусты и вынула приготовленный кувшин с обвязанным тряпицей горлышком. Отвязав ее, девушка протянула кувшин друзьям:

– Испейте, витязи, настоя материнкового, на семи медах сваренного, у семи трав сок впитавшего. Силу материйке – малой травинке дала сама мать-сыра земля. Как земля сильна, так и вы будете сильны силой ее и удалью… А теперь собирайтесь в путь, – добавила она, когда Буян вернул ей кувшин, – вам до солнца надо быть в дороге!