Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

4

Сперва Мстислав заехал в Переяславль, к отцу, ибо ехал своими землями, да и не было желания спешить к Святополку Изяславичу. Хоть и не был близко знаком со стрыем, в глубине души ревновал его к великому княжению, которое могло быть у его отца. И слепили-то Василька Ростиславича в его городе! И распря меж князьями – его рук дело! Не говоря о том, что он хочет удалить Мстислава из родного Новгорода!

Владимир Мономах обрадовался приезду сына, которого видел последние годы урывками, а внуков и внучек вообще знал только по рассказам Гиты. Княгиня, погостив у сына, снова воротилась к мужу и успела родить ему сына, Андрея.

Мономах переменился – стал словно меньше ростом, резче обозначились залысины на высоком лбу, на висках и в бороде больше стало седины. Но вместе с тем переяславльский князь не утратил живости движений и блеска глаз, а руки, когда он обнял переросшего его на голову сына, были по-молодому крепки.

   – Здравствуй, здравствуй, Мстиславка, – заулыбался князь, оглядывая обветренное лицо сына и узнавая в нём юношу, которого последний раз видел мельком шесть лет назад. – Как живёте-можете?

   – Твоими молитвами, на жизнь не жалуемся, – ответил Мстислав. – Дома все здоровы.

   – А как Христина?

   – Христя тоже здорова и шлёт тебе поклон. Сама приехать не смогла. – Мстислав замялся, не зная, говорить ли отцу о новой беременности жены.

   – Ты береги её, живи в любви и согласии, – наставительно заметил Мономах. – Добрая жена – мужу краса и честь. А при худой... Но тебе-то грех жаловаться!

Он бы говорил и дальше – как-никак много лет не виделись, – но тут на крыльцо один за другим стали подниматься бояре.

   – Кто это с тобой? – повернулся Мономах к гостям.

   – Мужи новогородцкие, – «цокая» на новгородский лад, ответил Мстислав. – Муж нарочитый Гюрята Рогович, степенный посадский Дмитрий Завидич и с ними Никита Ядреич.

   – От Великого Новгорода мы слово принесли князю киевскому Святополку, – важно, как и положено посадскому, начал Дмитрий Завидич.

   – Добро, добро, – уловив важное для себя в речах и повадках бояр, ответил Владимир. – Передохните покамест, в баньку сходите, а вечером пир. На другой день в Киев отправимся. Ждёт нас Святополк!

Святополк Изяславич измаялся, ожидаючи. Он ещё в начале лета послал гонца Владимиру Мономаху, изложив свою великокняжескую волю. На хорошем коне от Киева до Переяславля скакать не более двух дней, но миновало больше месяца, прежде чем пришёл ответ – дескать, грамоту твою получил, думаю. И ещё месяц миновал, прежде чем пришло ещё одно известие – жди в Киеве с сыном. Но вот уже месяц листопад (октябрь. – Прим. авт.) перевалил за вторую половину, скоро пятая годовщина ослепления Василька Теребовльского, а никого нет.

И вот наконец – гонцы. Владимир Мономах с сыном Мстиславом и боярами въезжает в Золотые ворота.

Нерадостно было в последние годы в тереме великого князя. Сын Мстиславушка погиб во Владимире-Волынском, старший сын Ярославец как проводил сестру Сбыславу в Краков к Болеславу, так там и остался, не спешит пока на Русь. Только весть прислал, что сватается к сестре Болеслава. Жена, половчанка Тугоркановна, померла позапрошлой зимой. Осталась одна младшая дочь, Предслава, которую пора выдавать замуж. Наблюдая за другими князьями, за их детьми и внуками – у Ярославца от первой жены, венгерской княжны, сестры Ласло, детей не было, – Святополк всерьёз стал сам подумывать о новой женитьбе.

К старости князь сделался скуп, хотя говорил, что это – бережливость. Мол, половцы и княжеские усобицы только разоряют землю, всё меньше податей платит народ, вот и приходится князю, чтоб сохранить богатство, копить золото и серебро и, коли нет других доходов, делать всё, чтобы не лежало мёртвым грузом в сундуках, а росло, принося прибыль. Спасибо иудейскому старшине, Якову Иовичу, надоумил отдавать серебро в рост. А какие резы брать – про то «Русская Правда» лучше знает.

Скуп был Святополк, каждую ногату считал, и когда услышал, что Мономах и Мономашич притащили с собой целую толпу, которую надо кормить и отдаривать в ответ на их подарки, досадливо поморщился. Потом вспомнил, что «толпа» – это новгородцы, с которыми жить его сыну. И скрепя сердце сам спустился в клети, где лежало добро, и долго перебирал связки мехов и пересыпал с ладони на ладонь серебряные гривны.

Но досада досадой, а принять гостей надлежало так, чтобы даже въедливый Мономах понял – киевский князь велик и богат безмерно. Пущай не думает, что от бедности просит он Новгорода – величия ради.

Сказано – сделано. И когда Владимир Мономах с сыном и боярами поднялись по широкому красному крыльцу, оно было выложено дорогими коврами. В палатах крытые камчатой скатертью столы ломились от яств, выставленных на золотых и серебряных блюдах, а вина были выставлены самые лучшие и дорогие. Сам Святополк, высокий, худощавый, с тщательно расчёсанной бородой, в платье, отороченном соболями, встречал дорогих гостей.

   – Вот радость-то, брате Владимир! – повторял он, обнимая невысокого коренастого Мономаха и похлопывая его по плечу. – Наконец-то свиделись!

Он радовался нарочито показно, словно двухродные братья расставались на долгие годы, хотя с момента встречи у Сакова миновало лишь два месяца. Не менее восторгов выпало и на долю Мстислава.

   – А, каков витязь! – Святополк и Мстислав были почти одного роста, но младший гораздо шире старшего в плечах и здоровее телом. – Богатырь! Былины о тебе слагать, сыновче!.. Ну да мой Ярослав таков же. Жаль, далеко он – занят моими делами в Польше, при Болеславовом дворе. Но вы ещё свидитесь, непременно!

О Польше Святополк упомянул вскользь – пущай, мол, видят Мономах и Мономашич, что он так привык вершить великие дела, что уже может спокойно передоверить их сыну. Дескать, Польша мне не важна, невелика страна, и пользы от неё нету. Зато о сыне распространялся долго. Уже когда завершился обряд представления ко двору новгородских бояр и все сели за столы, Святополк долго говорил о Ярославе – при дворе Ласло Венгерского его принимают, в Кракове свой человек, а там и дальше шагнёт.

Ярослав – или, как его звали за глаза другие князья, Ярославец, был незаконным сыном Святополка. Первая княгиня умерла рано, не успев родить мужу дитя. Да он и не горевал – к времени, как та скончалась, Святополк встретил Любаву, новгородскую простую девушку, что работала на княжом дворе. Она стала его наложницей и родила четверых детей – двух сынов и двух дочерей. От второй жены, половецкой, у великого князя тоже не осталось наследников, и дети простолюдинки были поставлены вровень с другими княжичами.

За угощением сидели долго. Сам Святополк ел мало, пил и того меньше, отговариваясь на вечное своё нездоровье, но зато донимал гостей разговорами. То одному боярину, то другому приходилось отрываться от дичины, пирогов и кубков мёда, чтоб ответить на Князевы расспросы. Святополка интересовало всё – часто ли тревожат Новгород набегами ятвяги, чудь и литва, с охотой ли ходят иноземные купцы и из каких земель приплывают чаще, что везут и что увозят. Куда плавают русские купцы, какие товары меняют и на что. Велики ли доходы с боярских вотчин, не жалуются ли на недород. Доходят ли охотники до Белого моря и каковы богатства тех земель. Даже сколько лет назад горел Новгород. Всё ему надо было знать. Бояре отвечали осторожно, больше кивали: да, купцов много, да, товары берут разные и ещё больше привозят, да, земля родит... Все понимали, куда клонит великий князь.

О деле заговорили позже, после трапезы, когда перешли в другой покой, убранный столь же богато. Владимир Мономах дивился про себя – он знал скупость брата и его приверженность к простоте – не от скромности, а от жадности, частое употребление испортит дорогую вещь. Знать, неспроста так расщедрился.

   – Как великий князь и всем князьям отец и брат старший, коего надлежит слушаться и чью волю выполнять, – заговорил Святополк, – порешил я исправить несправедливость, творимую на Руси. Издавна повелось, что в Новгороде сидит наместник великого князя. Ныне великий князь я, а сидит в Нове Городе сын двухродного брата моего, князя Переяславльского. И надумал я удалить его из Новгорода, взамен же дав моего сына Ярослава. Он витязь доблестный, муж смышлёный. Вскорости женится на сестре Болеслава Польского. А Мстиславу Владимиричу даю я богатую Волынь.

Мономах переглянулся с сыном. Если Мстислав сядет на Волыни, с запада его будет удерживать Польша, новый король которой, Болеслав, будет в двойном родстве с Ярославом и великим князем. С юга будут подпирать владения Ростиславичей. С севера – передравшиеся между собой Всеславичи и Литва. А с востока – Пинск и Туров, владения великого князя. Мстислав окажется в кольце. Да и получив Волынь из рук великого князя, потеряет самостоятельность. Чтобы сын Мономаха, внук греческой царевны, сын английской принцессы и супруг принцессы шведской, ходил в подручниках?

   – Все ли слышали слово великого князя? – Владимир Мономах обернулся к новгородским боярам и снова посмотрел на Святополка. – Вот, Святополче, сын мой, а вот новгородцы. Пусть они возьмут сына твоего и идут в Новгород, а мой сын хоть сейчас поедет во Владимир-Волынский.

Довольный Святополк кивал головой. Всё складывалось как нельзя лучше. Сам строптивый Мономах соглашался с его приказом – «пусть мой сын хоть сейчас едет во Владимир...» Он – великий князь! Распустив губы в улыбке, он спокойно смотрел на поднявшегося с места Мстислава.

Мстислав по глазам отца понял, как ему надлежит действовать, и стоял, прижимая руку к сердцу.

   – Благодарствую за честь, Святополк Изяславич, великий князь киевский, – начал он. – За добро и за ласку. Лестно мне, что меня ты выбрал, чтоб почтить милостью своей. Я всего лишь молодший князь и должен слушаться тебя, как отца. Что ты ни прикажешь – я исполню. Но со мной мужи новгородские. У меня от Новгорода Великого тайных умыслов нет. Прослышали они, что ты меня к себе зовёшь, вот и приехали, слово Великого Новгорода с собой принесли.

Святополк кивал, ещё ничего не понимая и ожидая обычных в посольском деле околичностей и хвалебных речей.

Никита Ядреич и Дмитрий Завидич, прибыв в Переяславль, побеседовали с Владимиром Мономахом. И сейчас Завидич выступил вперёд, оглаживая бороду и невольно красуясь дорогой, обитой парчой собольей шубой.

   – Княже Святополк, – важно промолвил он, – тебя мы слушали. Выслушай и ты слово Великого Новгорода. То верно, что нет над Новгородом своего князя – по грамотам Ярослава Мудрого даны нам особые вольности, и терять их Новгород не намерен. Новгород от веку сам с князьями говорил, и сейчас присланы мы от всех городских концов, от боярства, купечества, святых отцов, ремесленного и чёрного люда, чтобы сказать – не хотим мы ни Святополка, ни сына его.

Словно ушат ледяной воды в жаркий полдень вылили на великого князя. Он выпрямился на стольце, хватаясь за перильца руками.

   – Это как так – «не хотим»? А ежели я прикажу?

   – Ежели у сына твоего две головы, то пришли его к нам, – спокойно ответил Дмитрий Завидич. – Этого князя, – он коротко поклонился неподвижно сидевшему Мстиславу, – дал нам Всеволод. Мы его сами вскормили себе в князья. Мстислав – наш князь.

   – Меня вам тоже ставили! И я при Всеволоде у вас князем сидел.

   – Ты сидел, да ушёл, – возразил боярин. – Ради Турова оставил Великий Новгород. Великое на малое не меняют!

   – Ещё как меняют! – Святополк подался вперёд. – Туров – отчина отца моего, Туров – моя земля!

   – Вот и сидел бы в своей земле, а на чужое рот не разевал! – вступил в спор Никита Ядреич.

   – Новгород – он ничей! Он сам по себе! – закипятился Святополк.

   – Сам по себе, это верно. – Дмитрий Завидич оставался спокоен и деловит, будто не с князем спорил, а с соседом об урожае толковал. – И живёт по своим законам!

   – А должен жить – по русским! Новгород – русский город!

   – От родства кровного с низовыми землями не отрекаемся, – согласно кивнул боярин. – Но и сами себе хозяева. А ты в наши дела не лезь.

Мстислав тихо сидел на лавке, переглядываясь с отцом. Мономах тоже не подавал голоса и словно не замечал ничего, но в душе тихо торжествовал. Его соперник, великий князь, терял своё лицо, споря с новгородским боярством. Он пытался заставить Днепр течь супротив течения. Но как у людей нет власти над реками, так у нынешнего великого князя не было более власти над доброй половиной Руси.

Наконец Владимир решил прекратить спор. Святополк получил отказ – негоже, чтоб и далее унижался.

   – Уж прости, князь-брат, – подал он голос, – но, видно, судьба такова. Волынь – она ведь отчина твоего брата. Сын твой сидит в ней по праву – твоему роду там и править, как великому князю должно. А Новгород пущай живёт, как привык жить, и судит, как привык судить. Верно в народе говорят – «Насильно мил не будешь». Не хотят Ярослава Святополчича новгородцы – что с ними поделаешь? Глас народа – глас Божий! А с Богом спорить – труд напрасный!

Святополк сердито посмотрел на переяславльского князя, что-то буркнул и замолчал.

5

Зимой умерла княгиня Гита.

Она была неизменной спутницей и наперсницей своего мужа. Она сопровождала его в поездках по Руси, делила с ним все тяготы, знала его тайные умыслы, была ему и подругой, и сестрой, и любимой, и матерью детей. Вскоре после рождения младшего сына Андрея она опять наехала в Новгород – обняла свою невестку, порадовалась на внуков и внучек. Хотя на возрасте были и другие сыновья, но только Мстислав радовал Гиту – Изяслав умер, не успев бросить семени, следовавший за ним Ярополк был покамест не женат, а другие сыновья были слишком молоды, чтобы создавать семью. Дочери – старшая, Марица, отдана за Льва Диогена, младшие, Агафья и Евфимия, ещё девочки. У Мстислава же было шестеро детей – после третьей дочери, Ксении, Христина родила Ростислава. Родины пришлись как раз на то время, когда Гита гостила у сына, и она сама выбирала имя для внука.

Княгиня тяжело заболела через год после того, как покинула Новгород. По привычке сопровождая мужа, простудилась по дороге в Смоленск, но упрямо отказывалась отстать и переждать болезнь в тепле и уюте. Гита непременно хотела быть с Владимиром рядом до последнего – и желание её исполнилось.

Умирала княгиня Мономахова тяжело. Не в своих палатах – в избе огнищанина на окраине большого села, затерянного в лесах над Десной, встречала смертный час. Последние несколько дней у неё была горячка, она не приходила в себя и только шептала горячими сухими губами по-английски. Владимир, сжимавший руку жены в своих ладонях, наклонялся к её устам, ловил обрывки слов. Гита то звала мать, то вспоминала отца и родных. Потом начинала перебирать сыновей, называя их то славянскими, то крестильными именами.

Чаще других с её уст слетало имя Гаральда, и Владимир, как ни старался, не всегда понимал, с кем в бреду беседует его жена – с отцом или сыном.

   – Прости меня, Гаральд! Прости, мой прекрасный! – звучало под низким потолком огнищаниной избы. – Ты ушёл на битву и не воротился... жена твоя стала вдовой, дети твои стали сиротами... Береги Христину, Гаральд. Береги моих сыновей...

Огнищанин испуганно жался в угол, его жена пыталась прясть или что-то делать по хозяйству, но всё валилось у неё из рук, и женщина только мелко-мелко крестилась, косясь на отделённую князю половину. Смерть всегда пугает, а смерть великого человека – подавно.

Среди ночи, когда хозяева давно спали, утомлённые и испуганные, а Владимир боролся с дремотой, Гита неожиданно пришла в себя и расширенными глазами уставилась на лучину.

   – Где я? – прошептала она.

Мономах встрепенулся, сразу почуяв перемены.

   – Под Смоленском-городом, – ответил он, наклоняясь и сжимая пальцы жены в своей руке. – Десяти вёрст не доехали. Не поспели...

   – Не поспели, – вздохнула Гита. – Не поспела я... ничего я не поспела...

   – Что ты, что ты, – попробовал остановить её Мономах.

Но женщина нахмурилась и зашептала:

   – Не поспела я ничего. Сыны мои не выросли, внуков не дождалась.

   – Мстислав...

   – Мстислав, – встрепенулась Гита, осмысленно взглянув на мужа. – Гаральд мой – тебе наследник. Береги его, не отпускай от себя. Пусть он привыкает. Я знаю – ему великим князем быть тебе вослед! Не Ярополку, не Изяславу, не Святославу... Только Мстислав! Держи его подле себя! Он – великий князь! Гаральд! Мой прекрасный Гаральд... Я скучаю без него. Почему его нет здесь? Почему я тут умираю, а не подле него?

   – Ты не умрёшь, – перебил Мономах. – Ты выздоровеешь. Ты же болела прежде, помнишь? Ещё до того, как родила Юрия. Тогда я тоже боялся, что умрёшь. Ты выжила и родила мне двоих сыновей...

   – И оставляю их совсем одних...

   – Ты не умрёшь! Не умрёшь! Завтра мы едем в Смоленск. Уже вечером тебя отпарят в бане, там хорошие лекари. К весне ты встанешь на ноги и поедешь к Мстиславу. На маленькую Ингеборгу поглядишь...

Последняя, четвёртая по счету дочь Мстислава родилась в конце прошлого года, на Покров. Мономах хотел, ворочаясь из поездки по волостям, завернуть к сыну в Новгород, своими глазами увидеть всех его детей. Но болезнь жены заставила отменить поездку.

   – Ингеборг... по деду и бабке, – вздохнула Гита. – Не увижу я её. Только что во сне... Усталая, Владимир. Очень устала. Спать хочется.

Она вздохнула и закрыла глаза. Мономах некоторое время сидел, глядя на лицо жены и прислушиваясь к её дыханию. Потом сон сморил и его.

Когда он пробудился, внезапно, будто от толчка, Гита, дочь Гаральда, последнего короля Англии, уже не дышала...

Вместе все сыновья Мономаха собрались только на похороны матери.

Рано разбросала их судьба по Руси. Мстислав с раннего детства княжил в Новгороде, вослед отправился на своё первое и последнее княжение его брат Изяслав. Потом отчий дом оставили Роман, Святослав и Вячеслав. Совсем детьми Мономашичи садились в Смоленске, Ростове, Курске, Суздале, укрепляя власть отца. Юрию, недавно помолвленному с половчанкой, тоже был уготован удел. Не выделенными оставались только Ярополк, которому отец готовил переяславльский стол, и Андрей – тот был слишком мал, чтобы покидать родной дом.

Старшие сыновья, все рослые, в мать, и крепкокостные, в отца, собрались в переяславльском тереме, откуда в последний путь должна была отправиться Гита. Мстислав словно впервые видел братьев – горделивого Ярополка, тихого, молчаливого книжника Святослава, спокойного, добродушного Вячеслава и почти не отличимого от него норовом Романа.

Братья молчали, собравшись в палатах. У всех были свои столы, свои дела и думы. Они не играли вместе в бабки и войну, не кидались снежками на масленичных гуляниях и не бегали всей гурьбой на речку ловить карасей. Княжичи по роду, они слишком рано хлебнули взрослой, непростой жизни и сейчас просто не знали, как вести себя.

Дверь отворилась. На пороге замер отрок лет десяти. Большие синие глаза с любопытством уставились на пятерых взрослых мужей, из которых лишь один был знаком.

   – Гюрги, – позвал Ярополк, – поди ближе.

Юрий переступил порог, подошёл, встал среди старших братьев, запрокидывая голову, чтобы видеть их лица. Мстислав улыбнулся. Младший брат живо напомнил ему старших сыновей – Всеволода и Изяслава. Один был немного старше, второй – младше. Всеволод просился с отцом в дорогу, но Мстислав уговорил мальчика остаться дома, беречь мать и братьев-сестёр...

   – Не скучно одному-то? – спросил Мстислав.

   – Нет, – мотнул головой княжич. – Только грустно без мамы.

   – Ты молись за неё. Она там, на небесах, нас не оставит.

   – Я знаю, – Юрий шмыгнул носом. – Я молился... утром. Только всё равно...

Он понурился, зашмыгал чаще, и Мстислав привлёк брата к себе. Мальчик засопел, уткнувшись носом ему в живот.

   – Нам тоже без неё грустно, – сказал старший брат младшему. – Но ты не горюй. Крепись. Ты же князь. И у тебя отец. И Андрейка с Евфимией. Они совсем малы, ты у них опора. Да и отцу трудно одному будет. Так что ты уж постарайся не плакать.

   – Отец меня... на княжение хотел... скоро уже...

   – Тем более крепись! Там ни отца, ни братьев-сестёр рядом не будет. Так что привыкай! А мама... Она нас не оставит.

   – Она теперь будет ангелом?

   – Да, ангелом.

Юрий вздохнул и выпрямился. Глаза его блестели, на щеке обозначилась мокрая дорожка, но он решительно вытер её кулаком.

   – Это хорошо, что она будет ангелом, – сказал он с недетской серьёзностью. – Я тогда ей буду молиться.

Остальные братья помалкивали. У них ни у кого не было детей, и они просто не знали, как надо говорить с ними.