Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

2

Отгуляв пиры, Всеволод послал в Новгород-Северский за женой и добром. Показывая, что сел в Чернигове насовсем, он по примеру отца, отдавшего Комнинам Тьмутаракань, отдал Новгород-Северский брату Святославу за то, что тот помог своей дружиной.

Рогнеде Чернигов понравился. Молодая девушка с детским изумлением ахала и всплёскивала руками. По сравнению с Новгород-Северским это был самый прекрасный город на Руси. Только Новгород Великий и Киев могли сравниться с ним. Высокие крепкие стены, добротные дома, мощёные улицы, каменные соборы и белокаменный княжеский терем, богатые усадьбы бояр, монастыри за высокими оградами, колокольный перезвон – всё завораживало и радовало молодую княгиню. И муж, встречавший на крыльце и увлёкший в палаты, где уже ждал праздничный пир, – тоже был как красивый сон.

Худо было другое – что это великолепие не навсегда. Оставшись наконец с мужем наедине в темноте ложницы, Рогнеда спросила:

   – Володушка! Что же это?

   – Ты о чём? – Утомлённый накануне ласками, Всеволод небрежно поглаживал маленькую грудь жены.

   – Ты Чернигов заял... стрыя свово в поруб засадил...

   – А чего? Отец мой тоже кандалы в Византии примерял – пущай и другие поймут, каково это...

   – Со стрыем у твоего отца вражды вроде не было.

   – С муромским князем у меня вражда! – завёлся Ольгович. – По лествичному праву Владимиру Мономаху он должен был наследовать. Князь Чернигова, старший Святославич! А стрый Ярослав что? Палец о палец не ударил! Наоборот – поспешил в ножки Киеву поклониться, только бы стола не лишали! Чуял, что не по чину в Чернигове сидит! Чернигов от века был второй стол на Руси. Третьим – Переяславль. Здесь сидел тот, кто сменял великого князя. Это великий город. Слабому князю его не удержать. Со стрыя и Мурома довольно. Он с мордвой совладать не мог, а туда же кинулся – княжить!.. Нет, Рогнедушка, тот, кто не смог старшинство в целом роду удержать, не должен старшим и среди ближней родни быть! Ты согласна со мной?

Всеволод приподнялся на локте, навис над женою. Рогнеда еле дышала, снизу вверх глядя тревожно-влюблёнными глазами. В них светился огонь, и Всеволод стал тихо ласкать жену, как заклинание, повторяя одно и то же:

   – Ты согласна со мной? Согласна?

Теряя разум от мужниных ласк, молодая княгиня извивалась на ложе и шептала:

   – Согласна! Согласна!

Получив весть о том, что сотворилось в Чернигове, Мстислав не стал медлить и послал гонцов брату Ярополку – собирать полки на Ольговича. В помощь он отправил сына Изяслава – юноша засиделся подле отца и мечтал поразмяться.

Переяславльский князь был уверен, что Всеволод пошлёт за половцами – так делал Олег Святославич, так должен был поступить и следующий по его стопам сын. Поэтому, едва сыновец прискакал в Переяславль с небольшой дружиной и вестью, что остальные полки вот-вот будут готовы, Ярополк сказал Изяславу:

   – Поспешай-ка в Курск. Бери с собой дружину Ольбега Ратиборыча и занимай Посемье. Оттуда донские половцы чаще всего приходят на Русь. Там встаньте заслоном, а я, как только буду готов, пойду с твоим отцом на Чернигов, да и вас не забуду – пришлю подмогу.

Изяслав улыбался, с восторгом принимая поручение. Ярополку, когда он провожал сыновца, кольнула сердце горькая мысль – очень похож юный Мстиславич на своего тёзку, Изяслава Владимирича. Даже тем, что тот тоже какое-то время был князем Курска... Не приведи, Господь, повторить Мстиславичу судьбу Владимирича!

Всеволод мог быть каким угодно – влюбчивым до безрассудства, кичливым, гордым и заносчивым, себялюбивым и хитрым до двуличия, но недальновидным он никогда не был. Новый черниговский князь был уже взрослым, когда его отец вернулся отвоёвывать Чернигов, и навсегда запомнил, как отец боролся за этот город и как любил его, горько и преданно, как в Новгород-Северском хранил ему верность и завещал её своим сыновьям. Всеволод понимал, что Мстислав не останется в стороне и начнёт войну, усмиряя усобицу. Поэтому, едва до него через верных людей дошли слухи, что Киев собирает войска, он тут же послал Ивана Чудиновича и Борея в половецкую степь. Германская кольчуга стрыя Ярослава Святославича и рыцарский стилет были в числе даров, которыми должно было склонить половецких ханов к выходу на Русь.

Послы ушли в степь, и вскоре Всеволод понял, что поступил верно. Из Киева пришла весть от Мстислава – великий князь объявлял, что идёт на непокорного войной, если тот немедля не освободит Ярослава Святославича и не вернёт ему Чернигова.

– Что ж, стрыю и впрямь не место там, где он ныне обретается, – хмыкнул Ольгович, услышав из уст посла приказ. – Сегодня же князь муромский обретёт свободу!

Ярослава Святославича вытащили из поруба, вывели на двор, сбили цепи и вернули оружие и дорогую одежду. Потом привели полтора десятка дружинников – всё, что осталось от двух сотен, что служили ему прежде. Остальные были посечены или умерли от ран. Князь с растерянностью оглядывал своих людей, пытаясь найти знакомые лица и боясь угадать судьбу самых верных. Вокруг плотным кольцом стояли северцы, а сам Всеволод Ольгович взирал на стрыя с крыльца.

   – Мстислав Киевский, тесть мой, – заговорил он, когда Ярослав нашёл его глазами, – просил за тебя, поэтому ты свободен, стрый Ярослав, и волен ворочаться в свой Муром. Чернигова ты лишён, и ноги твоей тут больше не будет никогда!

Ярослав Святославич покачал головой:

   – Нелепие творишь, Всеволод! Я же старше тебя...

   – Только летами. Старший по роду ныне я, ибо у меня – Чернигов. Се град отца моего. И я ныне его волю исполняю. А тебе в нём не сидеть, покуда я жив!

   – Мстислав Мономашич не допустит этого!

   – С тестем своим, – Всеволод многозначительно примолк, – я сам разберусь. А ты, ежели не хочешь, чтобы я передумал, иди своей дорогой. Коня князю муромо-рязанскому!

Толпа северцев расступилась, и коновод подвёл Ярославу Святославичу чалого мерина. Князь хотел было потребовать, чтобы вернули его вороного жеребца, но взглянул на суровые лица дружинников и раздумал. Надежда, что великий князь заступится за него, ещё оставалась. И Ярослав Святославич вскочил в седло.

3

Отозвавшись на призыв – как-никак Олег Святославич был мужем половчанки и один из его сыновей, Святослав, тоже был женат на деве степных кровей, – двое ханов, Селук и Стваш, подошли к реке Выри и остановились возле старой разрушенной крепости руссов, ещё сохранившей прежнее название – Ратиборова дубрава. Когда-то давно по берегам Сейма и впадающих в него рек Выри, Локне и другим половцы ходили так часто, что многие земли обезлюдели, и до сих пор ещё не все сёла и городки были восстановлены. Возле Ратиборовой дубравы жило всего десяток семей. Люди заранее увидели вдали пыль от конских копыт и поспешили укрыться в чащобах на берегу Выри. Одного из парней послали в глубь Курской земли со страшной вестью: «Поганые идут!»

Изяслав Мстиславич, следуя наказу отца и стрыя, целыми днями не слезал с седла. Вместе со своей дружиной, заняв Курск и выгнав посадника, он разъезжал по земле, ожидая нападения. От реки Выри до него дошла весть о подходе поганых, и молодой князь, кликнув боярина Ольбега с его полком, поспешил туда.

К Выри шли окольным путём – гонец поведал князю о половцах через вторые-третьи уста, и истина исказилась. Никто не мог сказать, сколь велика вражья сила, где именно стоят, куда пошли, если захотели.

Лето подходило к концу, стояли душные, грозовые дни зарева-месяца. Трава в степи начинала желтеть и становилась грубой, смолкали кузнечики, не было птичьих голосов. Изяслав ехал впереди своей дружины вместе с боярином Ольбегом. Про старшего сына знаменитого Ратибора говорили, что у него сердце обросло шерстью – так жесток и груб бывал он порой. Но Изяславу по нраву пришёлся суровый воин – юноша хотел стать таким же и с восторгом перенимал его привычки.

Река Локна, как и Вырь, впадала в Сейм. Она вилась меж балок, поросших лесом. Тут и там попадались перелески и луговины. Кабы не половцы, как тут хорошо было бы осенью погонять туров, оленей и диких коней! Молодые глаза Изяслава раз за разом обегали окрестности – а вдруг да встретится табунок? На многие версты окрест было тихо и спокойно, а до Выри ещё далеко. Можно себя и побаловать.

Зоркие, молодые глаза Изяслава и заметили всадников.

   – Глянь-ка, Ольбег. – встрепенулся он. – Чего это там?

Старый боярин подался вперёд.

   – Поганые, – выдохнул он.

   – Так близко?

По тому берегу Локны, скрываясь за редколесьем, двигались десятка полтора всадников. По тому, как они шли – быстро, но уверенно, можно было понять, что это никак не разведчики – послы либо половцы, уверенные в себе.

   – Перенять их надо, княже! – рыкнул Ольбег Ратиборыч. – Вот погодь – как к берегу подойдут да переправу зачнут...

Остальное нетерпеливый Мстиславич дослушивал на скаку. Он был счастлив – первый самостоятельный поход, и такая удача!

Курское Посемье было вотчиной князей Святославова дома – ещё на Любечском снеме Владимир Мономах одарил Курском Давида Святославича, а тот отдал город брату Олегу. До сей поры границы не нарушались, и лишь сейчас Мстислав решил отнять Посемье у Ольговичей – как военную добычу взамен Чернигова и для того, чтобы воспрепятствовать половцам приходить на Русь. Ничего не знавшие об этом послы хана Сакала шли по Курской земле, как по родной степи, и даже не сразу заподозрили неладное, заметив на том берегу урусов. Русский князь звал их на бой – наверное, это его передовая дружина. Опомнились же половцы только когда были взяты в плен.

Долго ждали послов из степи – ханы Селук и Стваш, ждал в Чернигове Всеволод Ольгович. Но напрасно он вглядывался вдаль – не идёт ли с востока орда. Вместо неё приехали Иван Чудинович и Борей и поведали, что половецкие послы, отправленные к Ольговичу, пропали без следа, и ханы, тревожась за участь своих батыров, увели орду назад. Но, будучи по-своему честными, они вернули часть даров.

Всеволод хмуро выслушал бояр и отпустил их взмахом руки. Ему не было жаль даров – пусть пропадут хоть все! – он уже понял, чьих это рук дело, и совсем не удивился, когда из Киева пришёл новый посол, привезя грамоту от князя Мстислава. «Что еси сделал? – писалось в ней. – Привёл еси половцев и не успел ничтоже». Презрительно-высокомерный тон грамоты словно говорил Ольговичу. «Что, взял? Забыл, кто здесь старший князь?» Мстислав уже больше не предупреждал и ничего не предлагал – он давал понять, что теперь у Ольговича нет помощников и заступников и ничто не помешает Киеву покарать его.

Тяжко в те дни было в Чернигове. Братья Иван и Глеб, сидевшие в Курске, прискакали с дружинами и поведали, что их выгнал оттуда Изяслав Мстиславич. Вместе с ними отъехал кое-кто из бояр, но большинство осталось – было жаль бросать угодья. Младшие княжичи пополнили черниговскую дружину своими воями, но легче от этого не стало. У великого князя было слишком много союзников, он обложил Чернигов с двух сторон и ждал, чтобы замкнуть кольцо. Вестей о подходе киян и переяславльцев ждали со дня на день.

Рогнеда мучилась вместе со всеми. Молодая княгиня разрывалась – с одной стороны, ей было жаль любимого отца, а с другой – был муж, любимый не менее. Ей нравилось быть княгиней стольного Чернигова, но не хотелось и кровопролития.

В тот день, когда прискакали младшие Ольговичи, Всеволод долго не ложился спать – сжавшись в комочек, Рогнеда сквозь стену слушала, как он ходил по горнице, шлёпая босыми ногами. Наконец княгиня не выдержала, вскочила и, как была, в одной сорочке, ринулась к мужу. С разбегу, распахнув дверь, прижалась, обхватив руками.

   – Ты чего? Чего? – попробовал отцепить её руки Всеволод.

   – Севушка, страшно мне! – зашептала Рогнеда. – А ну как батюшка на тебя войной пойдёт?

   – Пущай идёт! Мне отец завещал Черниговом править. Мне десять лет было, когда он на Русь воротился, я помню. Теперь я князем черниговским стал – им и погибну, а назад не поворочу!

   – Помирился бы ты с Киевом?

   – Ни за что! Я в своём праве!

   – Ой, Севушка! Ой, оставишь ты меня вдовой! – заголосила Рогнеда шёпотом, и Всеволод наконец оторвал руки жены и отпихнул её от себя:

   – Неча голосить! Ещё накаркаешь! Поди к себе!

Всеволод не собирался сдаваться. На другое утро он собрал своих и братовых бояр, долго судил с ними, а после в Киев нежданно-негаданно отправилось посольство.

О гостях Мстиславу доложил боярин Семён Славятич, сын того самого Славяты, что прежде служил Святополку Изяславичу, потом переметнулся к Владимиру Мономаху и много и часто по делам ездил в Чернигов. Сестра Семёна замужем была за черниговским боярином, там была у него деревенька с погостом и бобровыми затонами. Семён провёл к великому князю троих послов – Петра Ильича, Борея и старшего Торчинича.

   – Здрав будь, князь Мстислав стольнокиевский! – как старший посольства, первым заговорил Пётр Ильич. – Прими поклон от Чернигова-города!

   – Что, никак Ольгович на попятную пошёл? – изумился Мстислав.

   – Князь наш, Всеволод Ольгович, просил тебе передать, чтобы ты простил его и войной на его город не ходил, – степенно начал боярин. – А за то будет он тебе верен до скончания дней и руку Киева держать будет крепко и встанет за тебя на любой брани, поелику не чужой он тебе, а зять, и тестя своего уважает.

   – Если уважает он меня, то почему из Чернигова не идёт? Или он изгой и нет у него Новгорода-Северского?

   – Новгородом-Северским отныне владеет Святослав Ольгович, брат его младший. Всеволоду же ещё отец Чернигов завещал, как старшему сыну.

   – В стольном граде должен сидеть старший в роду!

Старшим ныне Ярослав Святославич. А ваш Всеволод родства не уважает...

   – У Ярослава Святославича свой удел есть – Муромо-Рязанская земля. Там его дети, там его место по родовому счету.

   – А Давидичи что же?

   – Они на дела Всеволода Ольговича слова не сказали. Сидят каждый в том городе, что им отец выделил, и на чужое не замахиваются.

Это было правдой. Сыновья Давида Святославича ещё при жизни отца получили в кормление маленькие города на севере и востоке Черниговской земли и, понимая свою участь изгоев, действительно не претендовали на чужое. Никто из них покамест не имел своих детей.

   – Они же, коль Всеволод их позовёт, встанут за него и за Чернигов, – добавил Борей, недавно ездивший к младшему из Давидичей, Изяславу, и заручившийся его поддержкой.

Мстислав задумался. Дело принимало серьёзный оборот. С наскоку не решишь. Он махнул рукой послам:

   – Подите пока, отдохните. Я после своё слово скажу.

Черниговцы вышли, в покое остался один Семён Славятич. Глаза его горели – он ждал, когда можно будет высказаться.

   – Говори, чего там, – кивнул Мстислав.

   – Княже, ты бы послушался послов! Ну куда сейчас воевать? В моём полку половина – смерды. Урожай поспевает. Не соберём – худо будет. Да и не только мои люди – переяславльцы тож не захотят сейчас войны. И черниговцы.

Мстислав сам знал, что начиналась страдная пора. Согнанные из деревень пешцы роптали, а отец учил, что надо о смерде заботиться. Не соберут урожай – голодная будет зима. Да и коли перебьют смердов в битве, а урожай бабы сожнут – тоже радости мало. Кто на будущий год сеять станет?

   – Я должен покарать Ольговича, – упрямо молвил он. – Пешцев коли распустить, всё равно дружин моих больше! Киев, Пинск, Переяславль и Белгород, да Курское Посемье...

   – Посемье-то ещё помнит, что оно – Ольговичей!

   – Всё одно. Курска я им не отдам. Там брат мой Изяслав сидел. Туда я сына послал.

   – Не отдавай, – закивал Семён Славятич, – а всё одно, воевать сейчас негоже. Нивы потопчем... Чернигов тебе потом за это «спасиба» не скажет.

   – Ладно, помыслю. Поди пока!

Семён Славятич ушёл. Послы сперва наведались к нему и оделили боярина такими дарами, что он вовсе чуть было не переметнулся к Ольговичу.

4

Всю осень Киев и Чернигов пересылались послами. Ольгович слал бояр одного за другим. Пётр Ильич – так тот с коня слезал только для того, чтобы в терем взойти и перед князем предстать. Бояре поменьше сидели в гостях у киевских и переяславльских собратьев, вели душевные беседы. Договаривались где от имени князя, где верша личные дела – кто сына сосватает, кто рощу соседу уступит. Не обошлось без даров. Опять понадобилась кольчуга германской работы – её примерил на себя Жирослав Иванкович, сын Иванка Захарьича. Красовались в рязанских колтах[22]22
  Колт (устар.) – женское украшение XI-XIII вв. – полая привеска, часто украшенная зернью, сканью, эмалью, чернью. Парные колты привешивались к головному убору с двух сторон.


[Закрыть] жена Семёна Славятича и внука Ивана Войтишича. Умягчённые дарами, бояре старались, как могли. Даже Агаша Завидична, получив дары от падчерицы Рогнеды, ночью шептала мужу, что война никому не нужна, что жалко павших в битве ратников. Ярослав Святославич уже не сидит в порубе, а воротился в Муром.

   – Он, по Русской Правде, тебе наследовать должен, – говорила она мужу. – Коль переживёт тебя, может брата твово, Ярополка, до Киева не допустить.

Уплывёт тогда царский венец из рода Мономашичей. А Ольгович не опасен. Пусть сидит в Чернигове – да и Рогнеде твоей там княгиней быть почётнее.

Обнимая тёплое тело жены, Мстислав дремал, и Агашины слова падали на душу, как камешки в тихий пруд.

И всё бы так и заглохло, если бы зимой не примчался в Киев обиженный Ярослав Святославич.

Воротившись с позором в Муром, он кликнул сыновей и бояр, спешно стал вооружаться, сколотил немалую рать, которую разместил по городкам вдоль Оки, и стал ждать вестей от Мстислава Мономашича, чтобы ударить с севера. В верховьях Оки сидело двое из сыновей Давидичей, и Ярослав хотел привлечь их на свою сторону, пообещав Новгород-Северский. Пока не убрали урожай и шла распутица, муромский князь оставался спокоен – кто же воюет в такую пору? Но едва началась зима, началось и беспокойство. Рождественский пост и Рождество прошли для него в тревожном ожидании. Потом отгуляли Святки – опять тишина. А перед самым Крещением прискакал верный человек из Киева и поведал, что в стольном городе о войне не слыхать.

Тут-то Ярослав Святославич и сорвался с места. Бросив полки на сыновей, он с двумя боярами и малой дружиной, через Посемье, где сидел Изяслав Мстиславич, и Переяславль, однажды чуть не нарвавшись на орду половцев, прибыл в Киев.

Мстислав отдыхал после охоты и пира с дружиной, когда узнал о приезде Ярослава Муромского. Заноза заныла в сердце – как он мог забыть! Словно кто-то льстивыми речами опутал душу! Ведь обещал же!

Ярослав Святославич ворвался в палату как был – в засыпанном снегом опашене, только сбив с сапог снег и стянув с седеющих кудрей шапку. Его бояре топали следом.

– Это что ж деется-то, великий князь? – с порога чуть не закричал он. – Я ж тебе крест целовал, а ты мою вотчину от вора не хочешь сберечь? Почто ешь, пьёшь и прохлаждаешься, когда на Руси такой разбой чинится? Давно уж все сроки вышли, как ты должен был на Ольговича пойти! Я давно готов, только слова твоего жду! Пойди на Всеволода!

Мстислав слегка ошалел от такого напора. Но и возмутился тоже. Чтобы какой-то князь из рода изгоев смел указывать ему, великому князю и сыну самого Мономаха, что делать?..

Тут на память пришёл отец. Владимир Мономах никогда не отступал от принятого решения, но всегда старался сделать так, чтобы всем было хорошо. Ну а если кто-то потом оказывался обижен – так зато прочие удоволены, и на Руси был мир.

Ярослав стоял перед Мстиславом раскрасневшийся, усталый и злой, и великий князь кивнул ему:

– Поди отдохни с дороги. Я с боярами переговорю и скажу тебе всё.

Вошёл дворский, с поклоном пригласил муромского князя следовать за собой.

Семён Славятич, как узнал о приезде муромского князя, отправил в Чернигов гонца, и Всеволод снова снарядил в Киев посольство с новыми дарами. Каждый боярин получил свою долю, но ещё больше даров вслед за этим поездом привезли в монастыри. Семён Славятич присоветовал, чтобы больше всех даров получил Андреевский монастырь, где игуменом был уважаемый ещё Мономахом черноризец Григорий. Туда сверх прочего отвезли несколько редких книг и вышитый Рогнедой полог для иконы Богородицы.

Получившие богатые дары, бояре хором отнекивались, объясняя нежелание воевать тысячей разных причин. И полки, дескать, распущены, а пока их соберёшь и вооружишь заново, там Великий пост и распутица, а после неё сразу сев. И кто хворает, кто сына женит и занят другими делами. И даже – что дело это семейное, пущай стрый с сыновцем сами разбираются, а киянам в черниговском деле нечего кровь проливать. Вот кабы Ольгович на левый берег Днепра замахнулся – тогда мы все, как один. А пока он тихо сидит на своём месте – так и мы со двора никуда. Некоторые бояре подучали своих людей, и те кричали на площадях, что войны не надобно. Люди подхватывали крики, но неохотно – знали, что, коли князь прикажет, идти придётся.

Как назло, Русь жила без патриарха. Преподобный Никита умер в прошлом году, ненадолго пережив Мономаха, а нового Византия всё не слала. И Мстислав порешил собрать всех епископов и игуменов монастырей, чтобы соборно обсудить, что делать.

Сошлись в пустующем митрополичьем дворце. Епископы сидели на лавках вдоль стен, Мстислав – на стольце подле пустующего стола патриарха. Он и повёл речь.

– Святые отцы! Летом свершилось небывалое дело – не брат на брата, сыновец на стрыя, презрев старшинство, поднял руку и изгнал с родового стола. Свершилось сие в Чернигове, в роду князей Святославова корня. Всеволод Ольгович, сын Олега Святославича, захватил Ярослава Святославича Муромского, который по старшинству занимал Чернигов. Надо было покарать злодея, да не чужой он мне – зять родной. Да и Олег Святославич князем черниговским в своё время был, в то время как Ярослав город по лествице занял. Однако же я великий князь, Ярослав Святославич мне крест целовал, и должен я своих верных подручников защищать. Присоветуйте, святые отцы, как поступить? Поступить ли по клятве или презреть её?

Священники переглянулись. Ольгович одаривал все монастыри втайне, объясняя свой порыв благочестием – дескать, не устаю благодарить Господа за то, что даровал мне вотчину отца моего, и, будучи князем Чернигова, не устану и далее делать богатые дары. Каждый игумен или епископ мнил себя одним из немногих счастливцев и ревниво косился на соседа.

С места поднялся игумен Григорий из Свято-Андреева монастыря. Мстислав даже улыбнулся, когда этот тихий, неприметной внешности человек, с мягким голосом и всегда грустными глазами, взял слово. Ещё будучи простым мнихом, Григорий часто гостил на княжьем подворье и отпевал Владимира Мономаха. Как и прежний великий князь, был он учёным книжником и любил писать сочинения.

   – Князь, – промолвил Григорий, слегка наклоняя голову, – терзания твои выдают душу великую и помыслы чистые. Клятва княжеская да нерушима будет, однако Господь сказал: «Не клянитесь вовсе, но да будет слово ваше «да» – да, «нет» – нет». Ты поклялся – и должен клятву исполнить, иначе будет на тебе грех клятвопреступления. Однако ежели ты её исполнишь, то прольёшь кровь христианскую, а это грех ещё больший. Поэтому, из двух зол выбирая меньшее, лучше бы тебе нарушить клятву, чем пролить кровь!

Мстислав сидел, недоумевая. Сказать по правде, совсем не таких слов ожидал он от всегда прямолинейного и честного игумена.

   – Стало быть, войне не бывать? – переспросил он.

   – Не бывать, ибо в народе сказано: «Худой мир лучше доброй ссоры!» И Христос учил: «Аще ударят тебя по левой щеке, подставь правую».

   – Но коли я нарушу клятву, на мне будет этот грех!

   – Княже, – вступил игумен Прохор, новый настоятель Печерского монастыря, – грех сей мы тебе отпустим, и да будет он на нас!

   – Мы тебе присоветовали покончить дело миром, презрев клятву, – мы пред Господом и ответим, – кивнул Григорий. – А на тебе, князь, несть греха!

Не хотелось Мстиславу слушаться священников! Ярослав Святославич будет обижен, Ярополк Переславльский тоже, не говоря уж о юном Изяславе... Но не спасает ли он жизнь сына, отрекаясь от войны? Ведь его брат, Изяслав Владимирович, княжив в Курске, тоже пошёл войной против черниговского князя, отца Всеволода, и погиб. Вдруг допустит судьба, чтобы всё повторилось? Тогда – Мономашич и Святославич, теперь – Мстиславич и Ольгович!

Нет! Судьба даёт ему шанс! Он слишком любил Изяслава, чтобы потерять его!

Так успокаивал себя Мстислав Мономашич, князь киевский, когда на другой день после собора призвал Ярослава Святославича и объявил, что, коли желает тот воевать, пусть сам и воюет. А он кровь христианскую лить не станет и на родного зятя не пойдёт.

Молча, с бледным, окаменевшим лицом выслушал Ярослав Святославич сии слова. Потом также молча поклонился и, повернувшись, неверными шагами покинул княжеский терем. Жестом велел собираться и уехал в тот же день. И лишь когда его дружина выехала из ворот и поспешила берегом Днепра прочь, не сдержался, дал волю злым слезам и, вымещая досаду на неповинном коне, стегал и стегал его плетью, заставляя идти вскачь по глубокому снегу – навстречу засыпанным снегом муромским лесам, где отныне придётся жить ему и детям его, не надеясь когда-нибудь вернуться на Русь.

Мстислав провожал взглядом муромского князя, пока мог видеть. Он тоже не был радостен, отнимая у старшего стол в пользу младшего, но утешал себя тем, что его отец, Владимир Мономах, в своё время отнял стол у старшего Святославича и отдал его сыну в обход всех обычаев. Значит, он, Мономашич, просто не мог поступить иначе.