Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

5

За новыми заботами – хозяйство требовало надзора, княжья служба тоже не оставляла продыху, а тут ещё и сговор дочери Ульяницы с Иваном Анисимычем, – Ставр совсем забыл о Василисе. Нет, слово своё он сдержал и, воротясь из похода, свёз её на двор купца Микулы Иваныча. По русскому обычаю, вдова, оставшись бездетной, могла воротиться в дом отца вместе со своим приданым. Иное дело, когда были дети, – с малолетними дочерьми она навсегда оставалась под опекой мужниной родни, а с сынками становилась сама себе голова – матерая вдова, равная в правах с нарочитыми мужами. В монастыри уходили лишь вдовые княгини – ежели опять-таки не держали в миру малые детки.

Второй раз увидел Ставр Василису случайно – на Пасху. Была она в том году поздняя – уже на берёзах появился лист. Как раз накануне распустилась черёмуха, и в ночь на Воскресенье ударил заморозок.

Княжеская семья, бояре, самые именитые купцы, сотские и тысяцкие стояли торжественную службу в Святой Софии. Ставр пришёл с дочерьми и Велгой. Тут же был и Анисим Лукич с сыновьями. Старший, Ждан, был с женой. Младший, Иван, один. Будущие сваты встали поближе друг к дружке, потихоньку присматриваясь к детям. Ульяница стояла с пунцовыми щеками, опустив глаза и сжавшись в комок. Девушка поняла, зачем встали так близко, и украдкой косилась из-под платка на коренастого темноволосого парня с короткими юношескими усами. Тот в свой черёд силился угадать, которая из девушек выбрана отцом. Когда взгляды Ивана и Ульяницы встретились, оба сперва вздрогнули, как от удара.

После службы все выходили из храма умилённые, просветлённые, улыбаясь утренней свежести и новому дню. Солнце и небо сияли так, словно сама природа радовалась с людьми. Во всё горло орали птицы.

Тут Ставр и увидел Василису. Она шла позади отца и матери, которая несла на руках сомлевшего, усталого от Всенощной четырёхлетнего мальчишку. Позади – товарищи и сидельцы купца Микулы, его помощники в торговых делах, иные с жёнами и детьми. Василиса была в праздничном шушуне[12]12
  Шушун – старинная верхняя одежда вроде кофты, телогрейки или, реже, сарафана, рубахи.


[Закрыть] и платке, скромная, шла, опустив глаза. Ради праздника она сняла свои вдовьи одежды и старалась держаться незаметно. В пальцах её дрожала пасхальная свеча и алое освящённое яичко.

Разглядев молодую женщину, Ставр приказал Велге вести дочерей домой и готовить праздничную трапезу, а сам задержался и встретился с семьёй купца.

   – С праздником, Микула Иваныч. Христос воскресе!

   – Воистину воскресе, – кивнул тот.

Ставр приветствовал купчиху и повернулся к её дочери.

   – Здравствуй, Василиса Микулишна, – сказал он.

Молодая женщина взмахнула ресницами, на миг поднимая на боярина взор.

   – Здравствуй, Ставр Гордятинич, – тихо выговорила она.

   – Поцелуемся? По обычаю?

Медленно, троекратно, коснулся он губами её губ. Напоследок не стерпел – продлил поцелуй, лаская женские уста. Твёрдые, они вдруг ожили, зашевелились, отвечая, но тут же Василиса отступила на шаг и опять опустила глаза.

Долго после того Ставр искал и находил повод пройти или проехать мимо дома купца Микулы, надеясь увидеть Василису. Но купеческая дочь то ли сидела взаперти, оплакивая своё вдовство, то ли не было у неё свободной минутки. Проезжая мимо усадьбы за тесовым забором, боярин сам на себя удивлялся – с чего это вдруг тянет его сюда?

Увиделись случайно – Ставр спешил по княжьему поручению, призванный на судилище, ворочался вскачь и на повороте у малой церковки Николы столкнулся с Василисой.

Сперва он даже не узнал её – в тёмном вдовьем одеянии и глухом платке, она шла от обедни и прянула к забору, спасаясь от копыт. Разглядев наконец синие глаза, Ставр осадил коня и спрыгнул наземь.

   – Василиса! Здравствуй!

   – Здравствуй и ты, боярин. – Она уже справилась с собой, и только щёки опять залил румянец.

Стояли молча. Ставр смотрел на её лицо, любуясь и удивляясь на себя. Василиса отводила взор, но глаза, смотря вдаль улицы, не видели ни заборов, ни мостовой, ни выглядывавшей из-за угла церковки.

   – В церкву ходила?

   – Да.

   – За своих молилась?

   – Полгода, как померли.

Ещё помолчали. Ставру хотелось встряхнуть женщину за плечи, оживить это мертвенное лицо с пятнами румянца, заставить зажечься огнём глубокие синие глаза.

   – Давно не видались. С Пасхи.

   – Миновал праздник-то.

   – На Троицкое гуляние выйдешь?

   – Не девка, чтоб гулять.

   – Неужто в монастырь собралась?

   – По осени пойду.

   – Не спеши. Всё ещё переменится.

   – Как?

   – А если я посватаюсь?

   – Ты?

Она наконец подняла глаза, которые подёрнулись дымкой от непрошеных слёз.

   – Да как же это? Почто? – прошептала. – Грех ведь...

   – Ништо, – решительно, словно подгоняя сам себя, ответил Ставр. – Ты молода ещё. Тебе жить да радоваться. А про монастырь забудь. Слышишь? Забудь!

Он шагнул к ней, выпуская повод коня и собираясь обнять, но Василиса только вскинула голову, обожгла строгим взглядом – и боярин остановился.

   – Не спеши, Ставр Гордятич, словами-то бросаться, – сказала она.

Повернулась и пошла прочь, спокойная и важная Ставр вернулся к коню, вскочил в седло. Наконец-то вспомнилось, что ехал не один, и он быстро обернулся на своих отроков. Жизномирич, державшийся впереди, делал вид, что ничего не заметил.

Летом с Анисимом Лукичом ударили по рукам – сговорили Ульяницу за Ивана. Ездили на смотрины, по обычаю, оставляли молодых наедине. Свадьбу порешили играть на Покров, и в конце лета Ульяница, обливаясь слезами, сидела в своей светёлке и шила приданое. Велга сбивалась с ног. Ей дочери родить не пришлось, и женщина хлопотала за двоих.

Ставр разрывался между княжьей службой и домашними хлопотами. Чуть не каждый день то ездил на Городище, то разбирал судные дела с Мирославом Гюрятиничем. Навещал посадника, будущего свата, бывал у других именитых бояр. Жизнь катилась своим чередом, но с каждым днём, чем ближе была осень, тем тревожнее делалось на сердце.

Василису он почти не видел – раз или два примечал в толпе у церкви да у монастырских врат. Молодая вдова жила затворницей, из ворот выходила редко. При встрече проходила мимо, не поднимая глаз.

Не зря говорят: «Седина в бороду – бес в ребро». Ставр не находил себе места, не узнавал сам себя. Его сдерживало только одно – как-никак он сотский, именитый боярин и отец дочери на выданье. Не то бы вовсе потерял голову.

На Преображение был большой крестный ход от церкви Николы-Угодника до Фёдора Тирона. В прошлые годы Ставр крестные ходы не жаловал – не до того было, но тут потянуло в толпу молящихся. Стоя в соборе на почётном переднем месте, боярин молился о чуде. И не поверил своим глазам, когда на выходе в череде богомолок наткнулся на Василису. Всё это время она, оказывается, стояла почти за его спиной! Стоило обернуться чуть раньше! Увидев устремлённые на неё глаза, женщина смешалась и стала быстро пробираться к выходу.

Крестный ход только начинался. Ждали выхода священника с иконой и клироса. Нищие сидели на паперти, некоторые, заметив богатый наряд, тянули к Ставру руки, молили дрожащими голосами о милости, но тот не замечал ничего.

Василиса вырвалась из ждущей выноса иконы толпы, быстро пошла вдоль улицы.

   – Постой!

   – Оставь! – Она быстро обернулась через плечо. – Что тебе до меня, боярин?

   – Люба ты мне.

Василиса остановилась, опустив руки и глядя в землю. Ставр встал рядом, ожидая. Наконец женщина покачала головой.

   – Оставь меня, Ставр Гордятинич, – выговорила тихо.

   – Как же, оставлю! Сил моих более нет. Кабы ты ведала, сколь раз я мимо твоего дома проезжал!..

   – Каждый день.

   – Ты знала?

   – А то нет. Матушка моя – и та заметила. «Зачастил на нашу улицу боярин, – молвит. – Да всё мимо».

Ставр только покачал головой.

   – Отец твой...

   – Любит он меня, – вздохнула Василиса. – Да только я в его воле. Похочет – замуж вдругорядь отдаст, похочет – в монастырь проводит.

   – А ты? Ты в монастырь идти не раздумала?

Василиса не ответила.

У церкви запели, звоном разлился благовест. Начинался крестный ход, и сквозь толпу двинулся поп с причтом. На вышитых рушниках бережно несли икону Спаса. Женщины и мужчины крестились. Василиса тоже положила крест и низко поклонилась образу. Но когда захотела пойти за всеми, Ставр придержал её за руку.

   – Не ходи. Не место тебе там. Красу свою не губи под рясой. Тебе в кике[13]13
  Кика (кичка) – старинный праздничный головной убор замужней женщины.


[Закрыть] жемчужной ходить, шушун цветными нитками расшивать. Вдовье тебе не к липу.

Он говорил, а Василиса стояла и смотрела вдаль крестному ходу. И не трогалась с места, хотя Ставр больше не держал её за руку.

На другой день он, уже верный привычке, ехал мимо купеческого двора. Ворота были распахнуты настежь, слышался шум голосов, ржание коней и скрип колёс. Собирался торговый поезд – Микула Иваныч спешил куда-то по своим делам. Ставр встал сбоку ворот, глядя на суету дворни. Три воза были уже собраны, заканчивали увязывать ещё два. Холопы на загривках таскали тюки с тканью и мехами, бережно несли что-то завёрнутое в мешковину. Сам Микула Иваныч суетился тут же, покрикивал на слуг, хлопал кнутом по сапогу.

Ставр дождался, пока возы собрали и поезд стал выезжать из ворот. Домашние высыпали прощаться с отцом. Вышла жена, вывела за руку сынишку. Следом подошла, подставила для поцелуя лоб Василиса. Что-то тихо сказала отцу. Он покачал головой, ответил также негромко, но по тону ясно, что сердитое. Дочь вздохнула, отходя.

Ставр смотрел во все глаза. Василиса пошла проводить отца до ворот. Она выходила вровень с последним возом и задержалась. Микула Иваныч ехал впереди, но обернулся на дочь и заметил Ставра. Купец ничего не сказал, а Василиса повернулась – и Ставр не поверил своим глазам, прочитав в её взгляде удивлённую радость.

Одним прыжком он спешился, подошёл к женщине. Та смотрела на него спокойно, без гнева и страха.

   – Здравствуй, Василиса Микулишна.

   – Здравствуй и ты, Ставр Гордятинич.

   – Батюшка твой гостить собрался?

   – В Новый Торг за житом. Я с ним просилась – не взял.

   – Город хотела посмотреть?

   – Да. – Она отвернулась, глядя вслед обозу. Ставр видел тень улыбки на её щеке. – Отец мне сказал, что бабье дело дома сидеть, за домом глядеть.

   – А ты не согласна?

   – Нет.

   – Что ж, в монастырь-то больше неохота?

Василиса быстро обернулась:

   – В монастырь-то всегда успеется.

   – Успеется, – с облегчением согласился Ставр. Давно ему не было так легко и светло. – У тебя вся жизнь впереди. И не горюй, что батюшка в Новый Торг не взял. Авось ещё Киев увидишь.

   – С тобой, что ли, боярин?

   – А хоть бы и со мной. Я ведь и в Киеве бывал, и в Переяславле-Русском, и в Половецкую Степь ходил с князем Мстиславом. И ещё пойду.

   – Ой, Ставр Гордятич, не далеко ли заглядываешь? Не ощипав лебеди, уж кушаешь!

   – А отчего не заглянуть? Я когда ещё тебе сказал, что люба ты мне. Давно люба. Не ведаю только, надеяться мне или нет? И когда сватов засылать.

   – Погоди свататься, боярин, – построжела Василиса. – Вдова я, и вдовий срок мой не кончен.

   – Так я подожду. Хошь – до Святок, хошь до Масленой.

   – Вот когда придут Святки, тогда и поглядим. А пока – прощай, боярин.

Василиса поклонилась, прижимая руки к груди, и пошла на двор. Но Ставр удержал её:

   – Погоди. Негоже тебе во вдовьем все дни ходить. Прими.

Он достал, развернув перед женщиной, шитый цветами боярский персевой плат. Раскрыл, показывая шитье, и вложил в беспомощные руки.

   – Нравится?

Василиса смотрела на плат.

   – Не по чину мне такое носить, – только и вымолвила в ответ.

   – Боярыней моей станешь – с жемчужной кикой носить будешь. К Масленице поженимся.

Она ахнула, но не сказала ни слова и ушла в дом, неся плат перед собою.

6

А на Полотняный Спас пришлось Ставру уехать в свою вотчину. Четыре села с выселками, ловищами и угодьями достались ему от отца по берегам Меты да ещё две деревеньки с погостом на берегу Ильменя – от покойницы жены. На селе завершался сбор урожая, осталось лишь убрать льны и огородную овощь, и требовался боярский глаз, чтобы собранное без потерь и краж перевезли в закрома.

Весь день до вечера Ставр скакал по полям, глядя, как смерды пашут и сеют озимые, как отвозят на двор последние снопы и урочную дань. Разбирал тяжбы, накопившиеся за год. Кого простил, кому назначил новый урок. Потом обходил клети и подклети вместе с тиуном, считал и пересчитывал добро. Через несколько дней, убедившись, что дела идут, поспешил в женины деревни – смотрел, что дать в приданое за Ульяницей. Здесь всё началось сначала, разве что смерды одной из деревушек ещё весной писали ему грамотку, жалуясь на самоуправство тиуна. Худой, мол, человек и обирает безмерно. Просили заменить другим, а иначе все перейдут под руку Ставрова соседа. Когда боярин прискакал, смерды сперва опять начали жаловаться, и Ставр пообещал им приструнить тиуна.

Тот перепугался не на шутку – Ставр Гордятич хозяином был строгим и спуску не давал никому. Он ужом юлил около господина и уговорил-таки его остаться ночевать в надежде, что вечерком, потчуя вишнёвым мёдом с пирогами, сумеет улестить боярина.

Ставр остался. Приказал истопить баню, после которой, усталый, сытый, сидел в терему и озирал горницу. Сельцо это, Озёрное, было любимым местом, куда наезжала летом покойница-жена. После её смерти Ставр почти не бывал тут – за пять лет второй раз, да однажды проезжал мимо с княжьей охотой. Терем пришёл в запустение, стоял нежилой и неуютный. Даже спешно расстеленные повсюду тканые половики и скатерти не выселили дух нежитья, а полы скрипели так, словно их клали ещё при княгине Ольге. Мимодумно листая Псалтирь, единственную найденную книгу, Ставр думал, что, пожалуй, отдаст Озёрное вместе с теремом за Ульяницей. Милене останутся выселки по левому берегу Меты. Прежде он думал, что разделит угодья пополам между двумя дочерьми, оставив себе только одну деревеньку, – как-никак покамест на княжьей службе, а она тоже кормит. Но после встречи у калитки всё чаще думал, что этого мало. Ещё вся жизнь впереди – молодая жена, дети...

Стук в дверь прервал мысли. Вошёл холоп, низко поклонился:

   – Господине, тут до тебя гонец.

   – Откуль?

   – Из Новгорода, бает.

Ставр глянул в окно. Уже спустился вечер, стемнело. Пора и на покой. Кто мог искать его в такую пору? Уж не случилось ли чего дома?

   – Зови.

Через высокий порог шагнул худой парень в надвинутой на глаза шапке. И по тому, как старательно натягивал он её на брови, и как не спешил снять, и как неловко прикрыл за собой дверь, Ставр угадал нежданного гостя:

   – Ты!

И больше ничего не смог вымолвить, потому что шапка внезапно упала, освобождая две длинные русые косы...

Отпраздновали Покров. Зазвенели по теремам и усадьбам свадьбы. Что ни день, то венчали в церквях молодых. В один из дней Ставр свёл под венец свою дочь Ульяницу. Девушка от страха и тревожного предчувствия боялась подать голос. Плакала Милена, расставаясь с сестрой, вторили подружки, да Велга всхлипывала украдкой, вспоминая свою свадьбу, намного более скромную, хотя и сватьей была сама княгиня Христина.

А вскоре после того, как миновал праздник и были справлены все обряды и учтены все обычаи, сам Ставр наряжал сватов в дом купца Микулы Иваныча. Бывший Князев сотник Бермята был за старшего. Приглашены были и некоторые бояре, в том числе молодой Иван Анисимыч, донельзя гордый и смущённый выпавшей честью.

В купеческом доме сбились с ног, удивлённые гостями. Бояре не слишком жаловали купцов, постоянно споря, на ком стоит Новгород – на богатых вотчинниках или оборотистых торговых людях. Даже те бояре, что сами снаряжали обозы с товарами, – и то смотрели на купцов свысока, хотя немало среди них было таких, чей отец или дед был торговцем.

Микула Иваныч слушал плавную речь сватов, сложив пухлые руки на животе, и поглядывал на Ставра со значением. Сотский и сам знал, что примелькался возле усадьбы, и купец давно ждал, когда же боярин решится. Ставра заботило другое – отдаст ли купец молодую вдову?

Наконец настала пора отца невесты дать ответ.

   – Ой вы гости-господа, – заговорил он привычным для купца зазывным голосом, каким сам и его помощники на торгу расхваливали товар, – верно сказывали вам – есть у меня красный товар, да такой, что под лавкой не спрячешь и в ларь не запрёшь. Только вот беда – товар-то подержанный, вроде как порченый получается. Не забедно ли покупать по той цене, что укажу? Авось где и получше сыщется?

   – Нет, – подал голос Ставр. – Я ведаю, за чем пришёл, и от своего не отступлюсь!

   – Ишь ты, – покачал головой Микула Иваныч, – скогтил кречет уточку... Да и меня поймите – одна она у меня кровиночка. Помощник-то когда ещё подрастёт. Да и зелье девка-то! Ну чистый огонь! Когда ей надо – и меня, отца родного, вкруг пальца обведёт, а своего добьётся! И своенравна к тому же – чего в голову взбредёт, от того не отступится, хошь кулаком, хошь батогом учи. Казать, что ли, такую невесту?

Отец нарочно хулил дочь, боясь сглазить и в то же время следуя обычаю. Ставр решительно кивнул:

   – Кажи!

   – Василисушка! – сладким голосом пропел Микула Иваныч. – Выйди, ягодка! Покажись гостям!

Дверь отворилась. Поклонившись притолоке, в горницу шагнула молодая женщина, и была она до того хороша, что Ставр не сдержался – вскочил с места, шагнул навстречу. Василиса была в его персевом плате, убранная празднично.

   – Вот ведь зелье, а не девка, – откуда-то из-за спины прозвучал довольно-въедливый голос купца Микулы, – какого жениха приискала, а мне, родному отцу, про то слова не сказала! Я-то, грешный, думал, она и впрямь в обитель собралась, а она вона как... Ну, дочка, пойдёшь ли за боярина?

Василиса подняла на Ставра глаза.

   – Пойду, – сказала тихо, – люб он мне.

Глава 7

1

В начале нового 6625 года (1117 от Р.Х. – Прим. авт.) Мстиславу пришла знатная весть – великий киевский князь Владимир Всеволодович Мономах звал сына приехать и сесть на княжение в Белгороде. Был это город Киевской земли, как Туров и Пинск, где сидели юные сыновья Святополка Изяславича, Брячислав и Изяслав, как Суздаль и Владимир-Клязьминский в Ростовской земле, как Рязань в Муромской, как Псков в Новгородской. Но Мстислав не думал огорчаться, что вместо своего удела становится он отцовым подручником – делом, а не словом утвердил Владимир Мономах, что после него не старший в роду князь, а родной сын унаследует великое княжение.

Мономах мечтал об этом давно – со дня смерти отца. Для него лествичное древнее право, взращённое Русью, было ненужным пережитком. Во всех западных землях было так – старший сын наследовал власть, а прочие становились его вассалами и слугами. Насколько было бы легче, если бы двадцать четыре года назад не Святополк Изяславич, а он сел на золотой стол в Киеве! Ради этого он боролся со Святославичами, ради этого унижал Олега Новгород-Северского и сломил его брата Давида. И сына своего Мономах вызвал из Новгорода именно для того, чтобы привык Мстислав к Киеву, а Русь привыкла к нему, наследнику престола.

Сам Мстислав догадался обо всём, когда послы – не простого гонца снарядил Мономах, а боярина Славяту из Киева и белгородского тысяцкого Прокопия, – уведомив о наказе отца, посоветовали оставить заместо себя старшего сына, Всеволода. В своё время Мстислава посадил в Киеве великий князь Всеволод Ярославич, утверждая, что отец юного княжича его восприемник в делах и соправитель. А ныне другой дед то же самое вершит для другого внука.

После разговора с послами Мстислав поспешил к Христине. Княгиня была в своих покоях, сидела в тёплой светлице, вышивала полог для нового храма и слушала чтицу, которая ровным, чуть сонным голосом читала «Хождение игумена Даниила», только-только переписанное для новгородского князя. Здесь же были две дочери – Ингеборга и Добродея. Самая младшая, Рогнеда, пока ещё играла в куклы. Старшие учились вышивать.

Чтица прервалась, когда холопка доложила о приходе князя. Днём он редко навещал жену – дела занимали почти всё время, оставляя супругам только ночи и короткие встречи на пирах и за трапезой. Христина поспешила разогнать всех, чтоб не мешали ей повидаться с князем.

Мстислав вошёл, и Христина, успевшая изучить нрав мужа и каждый его взгляд, с порога догадалась, что что-то произошло. Слишком ярким огнём горели его глаза.

   – Радость у нас, Христя! – воскликнул Мстислав, крепко обнимая жену. – Послы пришли от батюшки. Зовёт он меня под Киев, в Белгород!

   – В гости?

   – Насовсем. Уезжаем мы из Новгорода.

   – Ой! – Христина невольно оглянулась на окно, где виднелись острые кровли княжьего подворья, а вдали, коль приглядеться, вставали крепостные стены Великого Новгорода и синее волховское побережье. – А тут как же?

   – Тут Всеволод останется заместо меня. Наш стол блюсти будет, князем новгородским сядет.

   – Да как же это? – запричитала Христина. – Всеволод? А совладает?

   – Нешто нет? Он уж не дитя! Женить пора молодца. Я-то гораздо меньше был, когда меня дед мой на княжение ставил.

   – Так ведь у тебя бояре были смышлёные.

   – И у Всеволода бояре есть.

   – Кто?

Мстислав нахмурился, вспоминая. Боярин Ядрей помер, Дмитрий Завидич уже стар, Пётр Михалкович тоже одним глазом в домовину глядит. Есть, правда, посадник Добрыня, но тот последнее время хворает. Разве кто из молодых?

   – Найду, – уверенно сказал Мстислав. – Своих Всеволоду оставлю, коли на то пошло. Не пропадёт.

   – И всё-таки боязно, – призналась Христина, глядя на окно. – Неужто навсегда? Столько лет тут прожили, сколько детей родили... Дочери наши отсюда замуж отправились.

Мстислав погладил жену по голове.

   – Мне тоже в Новгороде всё родное, – признался он. – Прикипел я к сему месту. А только я не токмо новгородский – я князь ещё и русский. Вся Русь мне отчина и дедина. И весь век на одном месте не просидишь. Реки – и то текут, не стоят. Стоячая вода мертва. Не бойся, привыкнешь.

   – Я и не боюсь, – вздохнула Христина. – С тобой мне ничего не страшно.

Она подняла голову, и Мстислав поцеловал жену.

На другой день он беседовал с боярами. Последнее время было в Новгороде и окрестных землях тихо. Чудь присмирела и исправно платила дань, покорны были емь и корела, купцы плавали через море торговать и ходили по Руси, умножая славу Новгорода и принося ему богатство.

С того и повёл речь Мстислав. Слушая его, бояре кивали, соглашаясь и недоумевая, почто такая речь. Доходов разве что новых просить станет?

   – Утишилась Русь, спокойны её рубежи, – продолжал Мстислав. – Князья живут в мире и любви по заветам отцов, никто на нас не зарится. А посему порешил отец мой, великий князь киевский Владимир Мономах призвать меня к себе.

   – Да зачем? – вскинулись бояре. – Неужто захворал князюшка?

   – Милостью Господа нашего, здоров великий князь, – ответил Мстислав. – Но желает он, дабы я подле него был, как делам его наследник. И вот моё решение – хоть и привык я к Новгороду, но ухожу от вас на Русь. Даёт отец мне стол в Белгороде. С вами же прощаюсь. Я немало здесь пожил, пора и честь знать.

Ошеломлённые вестью, бояре переглядывались и разводили руками.

   – Да как же так-то? – загомонили они разом. – Как же можно? Аль мы не потрафили чем? Аль даров мало даём? Аль мала тебе земля Новгородская?

   – Земля велика и обильна, – согласился Мстислав, – да Новгород – ещё не вся Русь. Я не сам к вам пришёл, меня дед мой ставил. Ныне князя Всеволода в живых нет, так отец своё слово сказал. Но взамен себя оставляю я вам сына своего старшего, Всеволода. Он в Новгороде рождён, здесь возрос, ему заместо меня и сидеть.

Всеволод был тут же – крепкокостный, начавший матереть. Он мало походил на отца и деда – пошёл в другую родню. Стоял подле отцова стольца тише воды, ниже травы, а тут вышел вперёд, расправя плечи и свысока озирая всех. Долго жил молодой князь под отцовым крылом, ходил в его руке и всей его воле – без удела и столов для кормления, а тут вдруг получил сразу Новгород. Город, который даётся только наследнику великокняжеского стола. Мстислав – старший сын великого князя, Всеволод – старший сын наследника и сам в свой черёд после смерти родителя примерит великокняжеский венец.

   – Не глядите, что молод Всеволод, – сказал Мстислав, – я сам был намного моложе, когда вы меня приняли. Новгород меня, аки сына, вскормил, перед Святополком Изяславичем в обиду не дал, так и я отдаю Новгороду любимое дитя. Были у меня в своё время наставники добрые. – Он оглядел бояр. Домажир Осипович здесь, но стар и хвор. Добрыня Рагуилович – тоже, боярин Ядрей уже умер, Дмитрий Завидич еле жив, внуков готовится женить. Правда, есть ещё Константин Мовсиевич, но тот как раз сегодня расхворался. А прочие либо молоды и потому ненадёжны, либо мало себя показали.

   – У меня наставники были добрые, так я и сыну даю таких же, – продолжал Мстислав, и некоторые бояре помоложе невольно подтянулись, ожидая, что назовут их. – Вот они! Даньслав Борисыч и Ноздреча Олферич.

Услыхав имена, одни разинули рты и онемели, а другие выпятили животы.

   – Сих мужей даю я сыну своему советниками, ибо ведаю их как мужей мудрых и нарочитых, – не замечая изумлённой тишины, говорил Мстислав. – А о прочих пущай сам Всеволод отныне думает. Он теперь ваш князь Новгородский!

Всеволод шагнул вперёд. За спиной он чувствовал поддержку отца и деда и верил, что ему горы по плечу.