Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

4

В начале зимы, когда встал санный путь, переждав распутицу в Смоленске у брата Ростислава, Всеволод наконец явился в Киев и с порога стал жаловаться отцу на неурядицы с новгородцами.

Тяжело легло княжье бремя на плечи Мстислава Владимирича. Летом половцы приходили вдругорядь, но их удалось отогнать. В монастыре, надорвавшись на тяжёлой работе, умерла вторая жена Владимира Мономаха, Анастасия. В довершение всех бед почил старый патриарх Никита. Русь осталась без духовного главы, а в Константинополе случились нестроения, и ждать оттуда в скором времени помощи не приходилось. За малое время, прошедшее со дня вокняжения, Мстислав словно постарел на несколько лет, согнулся и без улыбки, сурово сжав губы, выслушал Всеволода.

Тот сидел на лавке подле отца, подавшись вперёд и отчаянно взмахивая руками в такт словам:

– Молвили – дескать, ты от нас ушёл, а мы сами себе князя промыслили!.. И говорили, что сын мой Иван им более любезен, нежели я! А я родился в Новгороде, там княжить начал! На емь и чудь оттуда ходил!..

А они меня прогнали! Отец, мы не должны этого так оставить! Ты должен их покарать! Зазнались новгородцы – думают, коль из их князей великий князь вышел, так им всё можно!

Мстислав строго смотрел на сына. Всеволод был его первенцем, плодом любви к Христине. Он был внуком Мономаха, но сейчас было видно, что ни дедовой силы, ни рассудительного спокойствия, ни житейской мудрости не воспринял. Однажды новгородцы уже восстали против него – но тогда жив был Мономах. Он сразу заметил, откуда и куда дует ветер, и сумел остудить горячие головы, заковав в железа главных крамольников. Всеволод запомнил те годы и мечтал повторить то, давнее.

   – Призови их в Киев, отец! – чуть не кричал он. – Пущай на Евангелии клянутся, что останутся верны твоему роду! Эдак они к нашим врагам переметнутся!

   – Не переметнутся, – сказал Мстислав. – Они себе князем выбрали моего внука. Знать, за род мой держаться будут крепко.

   – А как же я? – вскрикнул Всеволод. – Куда мне прикажешь идти? Изгоем стать? Ты – великий князь, отец! Прикажи им! Дед мой Мономах – тот приказывал!

   – Новгород на отца и меня крамолу тогда ковал. Сейчас иные времена. Но я подумаю, что делать.

   – Подумаешь? Отец, ты ещё думать будешь? – изумился Всеволод. – Тут действовать надо! Огнём и мечом!..

   – Замолчи! – в первый раз за всё время разговора вспылил Мстислав. Он даже пристукнул кулаком по резному подлокотнику стольца, и Всеволод отпрянул, ибо не помнил отца в таком гневе. – Замолчи! Ежели мы на всех, кто косо смотрит, будем с мечом ходить, не останется от земли ничего! Дед твой, Мономах, много ратных дел совершил, а больше войны ценил мир. Я сам не раз в походы ходил, моложе тебя был, когда с крестным своим, Олегом Черниговским, ратился. Он брата моего убил, а я его простил и сам просил отца, чтоб не карал Олега за эту смерть! Брата убил! А ты о родном сыне забываешь! В Новгороде Иван! Он – в Новгороде князь! Как можно на своего сына войной пойти, тем более что он младенец сущий?

   – Так ведь Иван... он младенец и есть. Мало ли чего... Ни града оборонить, ни... Да и захворать может, не ровен час, – забормотал Всеволод, идя на попятную.

   – Вот это уже иные речи. – Мстислав взял себя в руки, остывая. – Негоже над Новгородом младенцу началовать. Об этом и будем думать, а не о том, как новгородцев к ногтю прижать!

Мстислав промолчал о главном – хотя из писем Мирослава Гюрятинича он кое-что знал и догадывался, что иные из старых крамольников не успокоились, но по-старому дела с ними иметь было нельзя. Верно говорят – пуганая ворона и куста боится. Не призовёшь уже вятших новгородских мужей в Киев, не приведёшь ко кресту – вспомнят старое и с места не двинутся. Вместо этого начнут вооружаться, чего доброго, впрямь призовут на подмогу кого-нибудь из мятежников. А Всеславово племя только того и ждёт. Сядет тот же Рогволд Всеславьич в Новгороде – вот и раскололась Русь на две половины.

   – Ступай пока, – отпустил Мстислав сына. – После поговорим. Дела сего так не оставлю.

Оставшись один, великий князь долго ходил взад-вперёд по горнице. Надо было слать гонца в Новгород – пущай держат ответ, почто так поступили с его сыном. Гонцов следовало отправить как ко всей думе, так и к его доброхотам. А кто за него в прежние годы стоял крепче всего? Посадник Борис? Так, говорят, хворает он, на смертном одре лежит... Борис Вышатич? Помер недавно... Никита Ядреич мог бы – да один в поле не воин... Вот разве что Завида Дмитрича вспомнить? Дмитрий Завидич Мстислава кормил, за него в Киев ездил, Святополку укорот давал, посадником был и на посадничестве умер – почётно. Сейчас Завид Дмитрии муж не из последних, да и дочь его, Агаша...

Мстислав остановился. Про Агашу-то он и забыл! Иной раз по нескольку дней не видал жены. Она жила одинокая, общалась только с Евфимией Владимировной, Мстиславовой сестрой, которая так и жила в Киеве, воспитывая сына Бориса Коломаныча. Вторая Мстиславова сестра, Марица Владимировна, получила с сыном Василием в кормление небольшой городок в Межибужье и давно удалилась туда.

Тем же вечером Мстислав был у жены. Агаша мужа не ждала. Сидела на лавке у окна, рассеянно тыкала иголкой в шитье и слушала, как монахиня читает книгу. Ей было тоскливо. Хоть бы князь пир какой устроил – всё веселье! О муже Агаша думала последнее время отчуждённо – «князь». Он больше не был для неё Мстиславушкой, Мстишей и Соловушкой, как кликала его в первые дни. И сама Агаша всё больше лила слёзы, совсем забыв, как мечтала о замужестве и семейном счастье. Её мать всю жизнь прожила затворницей, её бабка выходила только в церковь или когда надо было ехать в село – так же, значит, суждено прожить свой век и ей. Но Агаша всё-таки была новгородкой. Густая кровь текла в её жилах. Она хранила верность супругу, но досада на то, что ею пренебрегают, занозой сидела в сердце и рождала грешные мысли. Уж больно красив Ерёма-стольник. А много ли надо одинокой женщине?..

Послышались шаги, и печальные думы как рукой сняло. Агаша не ждала мужа, но надеялась и потому не сдержала вздоха, когда слуга доложил, что великий князь желает видеть жену.

Княгиня встала, отложила вышивку и молча последовала в большую горницу, где принимала гостей из Новгорода. Князь уже ждал, неспешно прохаживаясь вдоль лавок.

   – А мне с тобой речь повести надо, Агаша, – сказал Мстислав, когда жена появилась на пороге.

Княгиня остановилась, сложив руки. По голосу мужа угадала, что не о любви пришёл толковать, но сердце всё равно радостно стучало: вспомнил, вспомнил!

   – Чего изволишь, княже? – спросила.

   – Не скучно тебе живётся, Агаша? – словно не зная, с чего начать, спросил Мстислав.

Агаше хотелось поклониться и послушно-ласково ответить, что всем она довольна и ничего ей для веселья не надобно, но давняя обида слишком давно зрела в её сердце, и она воскликнула даже прежде, чем поняла, что выдал её язык:

   – Как же не скучно! Живу взаперти, как в монастыре! Ты меня совсем забыл! Не люба тебе – так и скажи, а мучить нечего!

   – Да разве ж я мучаю тебя, Агаша?

   – А то нет! Сколь ночей одиноких я проплакала, ожидая тебя! Стал великим князем – и как подменили! Слова ласкового не дождёшься. Един раз вспомнил о жене – и то о делах заговорил!

   – Агаша, да как ты...

   – Я чую! Сердце у меня исстрадалось! Ой! – Она схватилась за голову, то ли опамятовав, то ли теряя рассудок от прихлынувшей горечи.

Мстислав шагнул к жене и крепко стиснул за плечи.

   – Да что ты, Агаша? Что ты? – зачастил он. – Я люблю тебя, люблю. Но и ты меня пойми! Я великий князь, на мне вся Русь! Ни охнуть, ни вздохнуть! То половцы, то свои князья воду мутят! Мне помощь нужна, совет, а не крики и упрёки! Слышишь? Помощь!

Муж никогда не разговоривал с нею так, и Агаша опамятовала:

   – Чего случилось-то?

   – Новгородцы твои воду мутят. Всеволода, сына моего, прогнали, а заместо его Ивана взяли, моего внука!

   – Так что с того? Взяли-то своего? – обиделась Агаша на «твоих новгородцев».

   – Так ведь Иван мне внук, а Всеволода ещё отец мой, Мономах, на новгородский стол ставил! Желал он, чтоб старший в роду его на том столе сидел. Как я слово отца нарушу? Всеволода надо воротить. – Мстислав глянул жене в глаза. – Сошлись с отцом твоим. Пущай уломает думу. Не то подумаю, что впрямь крамолу на Мономахов род куют!

Агаше бы поклониться и согласиться – мол, всё исполню, – а она встала перед великим князем, уперев руки в бока, как, бывало, её мать шумела на отца:

   – Крамолу, говоришь? На весь Мономахов род? Да когда Новгород тебе не был верен? Кто тебя кормил-поил, как не дед мой? Кто тебе не дал стола лишиться, с великим князем за тебя спорил? Кто сына твово принял?

   – А после прогнал!

   – А почто прогнал, ты думал? Нет, Мстиславе, с Новгородом Великим негоже поступать, как с иными волостями, – хочу возьму, хочу отдам! Новгород – он сам себе господин! И заместо того, чтобы крамольников искать, лучше на сына своего оборотись. Чем не потрафил он новгородцам? Вызнай сперва, а уж потом думай, чего делать!

Христина никогда так не разговаривала с мужем. Всегда кивала головой и тихо улыбалась – поступай, как знаешь. Помня, что и мать тоже не перечила отцу, а вторая его жена была слишком молода и потому запугана, Мстислав выслушал, не перебивая. И раз это отвечало его тайным думам, кивнул:

   – Добро. Пошлю гонца в Новгород. Но и ты с отцом сошлись.

   – Пошлю грамотку, пошлю. Только сама её составлю да печать приложу.

   – Вот и добро.

Видя, что муж засобирался к дверям, Агаша вцепилась ему в руку:

   – Куда, соколик? Только переступил порог – и назад? Иль не люба я тебе боле, не желанна?

Мстислав остановился. Не лежала у него душа к плотским утехам, но Агаша была настойчива и сумела-таки увлечь мужа в опочивальню.

5

Ради пышности и важности Мстислав послал на север двух своих бояр – служившего ещё его отцу Ивана Войтишича и второго Ивана, Захарьича, переметнувшегося от Ярославца Святополчича. Они-то и привезли думцам Мстиславову грамоту.

Была, впрочем, ещё одна грамотка. Её привёз, на несколько дней обогнав неторопливых послов, княгинин человек. Агаша Завидична подробно расписывала, что приключилось меж нею и князем, и умоляла отца решить дело миром, не доводя до ссоры.

Об этой грамотке бояре и судачили несколько дней. Даже приезд Мстиславовых послов не взбудоражил их больше.

В думную палату никого калачом не заманишь – который день в Новгороде шли обильные снега и мела метель. Пешие еле ходили, прижимаясь к заборам, а конные часто спешивались, чтобы вести замученных коней в поводу. Многие бояре сидели дома, греясь у тёплых печей, вздыхая о видах на будущий год, и отказывались ездить в думу, отговариваясь непогодой. Послы, встретившиеся с думцами в день приезда, жили в митрополичьих палатах, куда их определили, и ждали у моря погоды.

   – Охо-хо, – вздыхал, почёсываясь и глядя на занесённое снегом подслеповатое окошко, Иванко Захарьич, – и занесло же нас в этакую даль!

Он был молод и нетерпелив. И хотя у него подрос и стал самостоятельным сын Жирослав, по поступкам Иванко Захарьич казался моложе своих лет.

   – Князь повелит – и не в такую даль отправишься, – отвечал Иван Войтишич. Старик сидел у печки, закутавшись в шубу, и подрёмывал под вой ветра. – Мы Князевы слуги и должны дело его исполнять!

   – Да как тут исполнишь! Который день сидим тут сиднями, а новгородцы упёрлись – ни «да» ни «нет»! Вот скажи, Иван Войтишич, долго нам тут торчать?

   – Покуда службу не справим, – спокойно отвечал старик. Житейская мудрость приучила его зреть в корень. Он догадывался, что не только непогода тому причиной, что новгородцы нарочно испытывают послов, а с ними и князя на терпение и прочность, и молился только об одном – чтобы этого терпения хватило.

Старик был прав. Новгородцы на самом деле уверились в своих силах – великий князь послал к ним бояр на поклон. Впервые он выступил просителем, и это радостно грело сердца думцев.

В те дни бояре собирались не в думной палате, куда было далеко ехать. Встречались друг у друга, сидели за накрытыми столами, хлебали щи и пили горячий сбитень, а потом, разомлев от еды и питья, неспешно принимались за рассуждения.

Много народа собиралось у Завида Дмитрича. Как-никак, Агаша, его дочь, была княгиней. Старый боярин сидел во главе стола, обращаясь то к одному, то к другому гостю.

Был уже вечер. Метель в кои-то веки раз перестала, облака разошлись, и на небо ярко высыпали крупные, к морозу, звёзды. Пора было на покой, но главного покамест не решили.

   – Как промыслим, бояре? – уже который раз спрашивал Завид Дмитрия. – Может, хватит вокруг да около ходить, дадим-таки князю ответ?

   – Да неужто он и так не понял? – Ермил Мироныч поискал глазами на столе – чего бы ещё съесть. – Не желаем боле по-старому жить – и всё тут!

   – С князем нам ссориться нечего, – возразил Никита Ядреич, коего отец в своё время кормил молодого Мстислава. – Всё ж таки он нам не чужой!

   – Вот сын его... – буркнул Ермил Мироныч.

   – Да и Всеволод – тута родился. И Ивор, князюшка наш, ему как-никак сынок родной. Не по-божески это, отца с сыном разлучать!

   – Чего ж? Пустить Ивора к отцу? А нам тогда чего делать? – подал голос посадник, который сегодня впервые за зиму выбрался из дома.

   – Зачем – пустить? – сказал Никита Ядреич. – Пущай и Всеволод назад ворочается, коли охота...

   – Да почто, бояре? – не выдержал и стукнул кулаком по столу Ставр Гордятич. – А почто же мы его от себя пускали? Что ты, Никита, Киева испугался?

   – Киева не боюсь, и порубов тамошних тоже, – сказал, как отрезал, Никита. – А токмо вот о чём я толкую – коли назад Всеволода пущать, то чтоб сделать всё, как мы хотим.

   – То есть как?

   – Желает Мстиславич опять князем нашим учиниться – так пущай и роту с Новгородом примет – что не трогать ему наших вольностей! – подхватил речь Завид Дмитрии. – Агаша моя о том же писала – как бы исхитриться сделать так, чтоб Новгород свои вольности отстоял.

   – А ведь верно, бояре, – засуетился и посадник. – Пошлём князю сказать – желаешь сызнова быть князем, так княжь по-нашему, по-новгородски!

   – И чтоб суды наши не трогал! – снова бухнул кулаком Ставр.

   – И чтоб дары не требовать сверх меры! Князья – они аки волки, все урвать норовят! – отозвался Ермил Мироныч. – В моих угодьях стерлядка дюже добра, а и той приходится десятину на княжой двор отсылать.

Бояре разом посмотрели на него. В отличие от приснопамятного Анисима Лукича, гордящегося своим богатством и тем, что умел его преумножать, Ермил Мироныч любил прибедняться и выставлять себя худым, хотя житницы его ломились от зерна, клети – от всякого добра.

   – Так и порешим, – подвёл черту Завид Дмитрии и посмотрел на посадника. – Назавтра же составим грамоту, а потом послам передадим. Пущай едут ко Мстиславу в Киев! А я тем временем дочери отпишу – мол, за князем доглядай, ночная кукушка дневную перекукует!

Мирослав Гюрятинич только покивал головой. В последнее время он стал сдавать – не телом, а духом. Завид Дмитрии всё больше набирал силу и в свой черёд метил в посадники.

Послы возмутились, выслушав новгородцев, так, возмущённые, и повезли грамоту в Киев. Буквально за день до их приезда – опять задержала непогода, на сей раз глубокие снега, через которые возки не смогли пробиться, – в Киев прискакал гонец к Агаше Завидичне. Молодая княгиня скорым глазом пробежала отцову грамотку, подумала и кинулась к мужу.

В последнее время Мстислав стал ласковее к жене – и потому, что за нею стоял Новгород, и потому, что просто устал и находил в горячих душных объятиях отдохновение от трудов.

Лёжа рядом с супругом в темноте опочивальни и поглаживая его плечо, Агаша шептала вкрадчиво, словно ворожила:

   – Не ссорься с новгородцами. Новгород от веку за тебя держался. Сейчас их удоволишь – ещё крепче стоять за тебя будут! Тебе главное – сына на место воротить. А там поглядим. Авось не крамола, авось своё требуют...

   – Своё, – мотал головой Мстислав. – Какое там своё – когда князево?

Агаша поморщилась – добро, в темноте не видать, стиснула зубы, но продолжала обманчиво-ласково:

   – А новгородские вольности? Новгород тебя отспорил, свои вольности блюдя. Сам понимать должен – кабы не блюл Новгород свои вольности, не сидеть бы тебе там так долго. Сменял бы тебя Новгород на Святополчича. Аль я от отца не слыхала, как всё на самом деле было?

   – Так ведь выгнал Новгород моего сына, – упирался Мстислав.

   – Как выгнал, так назад и примет, – увещевала Агаша, прижимаясь горячим телом. – Они ведь не отколоться от Руси хотят, а всего лишь своим умом жить. А ума-то у Новгорода не занимать – ведают, что за Мономахов дом им надо держаться.

Мстислав задумался. Он давно всё понимал, просто не хотел поверить. Впрямь, коли захотели бы ковать крамолу, то пригласили бы кого-нибудь из черниговских князей или Всеславьичей. Тех много, с радостью на богатый кусок кинутся. И ведь так и будет, если оттолкнёт он новгородцев!

   – Думаешь, уступить? – повернулся к жене.

У Агаши глаза горели в темноте двумя свечками – чисто ведьма. Она обняла Мстислава за голову и жарко выдохнула в самые уста:

   – Уступи.

Всеволод ушам своим не поверил, когда Мстислав призвал его к себе и поведал, что велели передать новгородцы через его послов.

   – Вольности? Суд сместной? Дани в княжескую казну втрое уменьшить? Тебе вольно так судить, батюшка, ты у себя в Киеве сидишь и тебе никто перечить не смеет. А там мною эти бояре сивобородые управлять будут!

   – Так и мной правили, сын, – кивнул Мстислав. – А я сидел. И негоже нам Новгород от себя отталкивать – мало ли куда они от обиды переметнутся! Врага мне нажить хочешь?

   – Всё равно, батюшка, ровно не князя берут – наёмника приглашают! Да и на что я жить-то буду? На торгу лавку заведу? Ладьи по миру с товарами пускать буду иль жито сеять?

   – Что угодий тебя Новгород лишил, то дело поправимое. Ловищ по земле полно, чаще на корелу и чудь ходи, там душу отведёшь. А взамен отнятых земель я дарую тебе из своих угодий часть в Смоленской волости. Грамота в сии дни будет выправлена!

Всеволод недовольно насупился. Но что не сделаешь ради собственного удела!

И всё-таки отправлялся он в Новгород с тяжёлым сердцем. Молодой князь привык чувствовать себя главным, вошёл во вкус власти, а сознание того, что он – старший из внуков самого Мономаха и наследник власти великого князя, кружило голову и дурманило рассудок. Скача на любимом вороном жеребце по заснеженному руслу Днепра во главе своих дружинников, Всеволод мрачно размышлял, что сделает с непокорным городом, когда придёт ему пора стать великим князем. Ух, держитесь тогда великие новгородские вольности!

Конец месяца лютеня выдался суровым и метельным. Опять днями и ночами мела вьюга, заметая дороги пешему и конному. Новгород замирал – по полдня нельзя было никого застать на улицах, а ворота заносило так, что в короткие затишья холопы перепрыгивали через ограду, чтоб расчистить створки и отомкнуть их изнутри наружу.

В один из таких дней, лёжа на дне возка, ибо конь отказывался идти в метель, в Новгород вернулся Всеволод Мстиславич. Но город не заметил этого.

Глава 12

1

Князь новгород-северский, Всеволод Ольгович, не в пример своему тёзке, был полон самых разных дум. Женитьба на дочери великого князя окрылила его. Сын неистового Олега понял, что больше не может довольствоваться Новгород-Северским – как когда-то его отцу, этого город был мал молодому князю. Вот Святославу в самый раз им владеть. Старшему же Ольговичу хотелось Чернигова.

Но на беду там сидел стрый Ярослав Святославич – князь спокойный, деловитый, занимающийся хозяйством и не желавший перемен. Подросшие сыновья держали Рязань, Муром и Пронск, и он все силы полагал на заботу о родовой вотчине, не помышляя ни о чём ином.

Всеволод Ольгович не мог спокойно на это смотреть. После смерти Мономаха Ярославу бы бороться за великое княжение – пусть ненадолго, пусть лишь для одного из сыновей Святослава Надменного, да восторжествует справедливость! – но нет! Ярослав Муромский был так доволен Черниговом, что и слышать не хотел об остальных городах. Под стать ему оказались и сыновья Давида Святославича, во всём слушавшиеся стрыя.

Не таков был Всеволод. Вскоре после женитьбы он стал впотай сноситься со старыми отцовыми боярами. Некоторые умерли от старости и хворей, но жив ещё был Иван Чудинович, старый советник Олега. И хотя умер уже Торчин, бывший при Олеге на Витичевском съезде, но сыны его помнили своего князя. Оставшийся при Всеволоде боярин Борей то ездил сам, то посылал отроков. По городу пошёл слушок, что Ольгович хочет вернуться домой.

На Чернигов Всеволод собирался как половец в набег – ранним летом, когда поднялась трава и кони отъелись вдосталь. Так же как половец, он не стал никому трубить о своих планах. Единственными, кто знал о походе, были двое средних братьев – Святослав и Игорь. Оба сидели в маленьких городках по Сейму, оба слушались Всеволода и сразу согласились дать ему свои дружины. Двух других братьев, Глеба и Ивана, новгород-северский князь решил ни о чём не оповещать – оба были слишком робки для подобных дел. Чего доброго, сглазят!

Знала всё, разумеется, и молодая жена. Рогнеде было уже шестнадцать лет, она расцветала, обнаружив цепкий живой ум. За разум, а не за красоту или родовитость и любил её Всеволод. Но, любя жену, по-прежнему частенько смотрел на сторону. Рогнеда знала, ревновала, но прощала.

Был дождливый день, когда дружины Ольговича выступили из Новгород-Северского. Шли, разбившись на несколько полков, обходя Чернигов с разных сторон. Двигались по-половецки ходко, нигде не задерживались. Всеволод был уверен боярами, что у Ярослава Святославича нет большой дружины – лишь вой, которые прежде служили Давиду Святославичу. Из них иные ушли на покой, поселившись в своих деревеньках, а иные подались к молодым княжичам. Подле нового князя осталась едва половина. Торчиновичи и Иван Чудинович клялись, что в нужный час помогут своими дружинами.

Бояре не подвели. В условленном месте, недалеко от Сновска, на полки Ольговича наехали боярские дружины. Сей городок, увидев великое множество воев, поспешил открыть ворота и сдался.

На другой день полки подошли к Чернигову. Ярослав Святославич только что воротился от вечерни и пребывал в сладком умиротворении, когда с улиц донёсся тревожный перезвон. Князь стряхнул сонную дрёму, в которую уже проваливался, ожидая, когда пойдёт в ложницу, и глянул в окно. На подворье шумели и суетились люди. Ярослав Святославич бросился в сени.

   – Кто? Что? – спрашивал он. – Поганые?

Тиун попался навстречу.

   – Ба-атюшка князь, – дрожащим голосом простонал он, – Всеволод Ольжич... сыновец твой...

   – Что?

   – Здеся...

От полков вперёд были высланы гонцы – отроки боярина Чудиновича. Они наскоро переговорили с привратниками, и те беспрепятственно пропустили в город дружину Ольговича. Через другие ворота тем временем входили боярские дружины. Народ в то время шёл из церкви. Распугав стремительным наскоком горожан, вои мимо Успенского собора помчались к княжескому терему. Их отчаянный скок встревожил звонаря на колокольне, и он не придумал ничего лучшего, как начать бить в набат.

Ярослав Святославич не успел и слова вымолвить, удивлённый появлением сыновца – за все годы, что он был черниговским князем, Всеволод ни разу не навестил стрыя, – как вдруг в ворота заколотили рукоятями мечей.

   – Княже, – к Ярославу кинулся сотник Вавила, – Ольгович оружным пришёл. Не вели отворять – не было бы худа!

Но было поздно – не ждавший нападения Ярослав не озаботился запереть ворот. Засов, на который их собирались закрыть, отлетел от тяжёлого удара, и конники ворвались во двор.

   – К оружию! – закричал Ярослав, взбегая на крыльцо. – Враг у ворот! Двор был уже наводнён всадниками. Они теснили Ярославовых дружинников, которые горохом посыпались из молодечной избы и гридни, на ходу натягивая брони. Завязалась схватка. Черниговцы дрались отчаянно, ибо северцы с ходу кинулись убивать, не разбирая, кто перед ними.

   – Князя! – загремел над шумом битвы молодой злой голос. – Князя ищите!

   – Всеволод! – узнал Ярослав Святославич. Он даже подался вперёд, чтобы получше разглядеть сыновца, но тут жёсткая рука схватила за плечо. Стремительно обернувшись, князь узнал сотника Вавилу.

   – Беги, князь! – выдохнул тот. – Спасайся!

На дворе негде было ступить, и Ярослав ринулся в терем. Через окно или задние двери можно было выскочить, потайной калиткой выбраться из усадьбы и положиться на удачу. Эх, коня бы где достать!

   – В терем! – кричал Всеволод, спешиваясь у крыльца. – Там ищите!

На верхней ступени его встретил Вавила – с мечом и щитом, в одной рубахе, со злым оскалом в бороде. Поняв, что верный пёс до последнего вздоха будет защищать хозяина и даст ему время убежать, Всеволод всё же начал бой. Он был высок, крепок, силён и молод, кроме того, был не один и сумел оттеснить Вавилу со ступеней на широкое крыльцо. Но сотник по-прежнему загораживал дверь, и обойти его не было возможности.

Помог случай. Кто-то из спутников Ольговича метнул в сотника копьё. Вавила отбил щитом, но открыл бок, и в этот бок Всеволод со всей силы ткнул мечом. Рязанец покачнулся, поднял меч, продолжая бой, но не удержался на ногах и рухнул, заливая кровью крыльцо. Мимо него в терем ринулись дружинники...

Ярослав метался в ставшем тесным тереме. Бежать в ночь в чём был? Никогда! Князь ринулся в свои покои, вспугнул дворовую девку Марфу, которая стелила ему постель и иногда ласкала по ночам, толкнул с дороги кого-то ещё и стал торопливо рыться в сундуке. Всё добро взять невозможно, но кое-какие вещи он не мог оставить. Женино обручье, дорогой опашень на бобровом меху, гривны, кольчугу германской работы, рыцарский стилет – дар материна брата...

Он как раз набрасывал на плечи кольчугу, когда в переходах терема послышался топот ног. Ярослав встряхнулся, хватаясь за меч, ринулся вон – и налетел на младшего Торчинича.

   – Князь! – гаркнул тот на весь терем. – Держи его!

Ярослав Святославич приготовился к бою. На голос Торчинича ворвалось ещё человек пять. С мечом он оборонялся довольно долго, пока его не оттеснили щитами в угол и не вынудили опустить оружие. Торчинич сам отобрал у князя меч.

Потом дружинники расступились, и на пороге появился Всеволод Ольгович. Холодно взглянул на стрыя и стянул с головы шлем, открыв красивое усталое лицо. Полные алые губы изогнулись в усмешке.

   – Мой Чернигов, стрый!

   – Это не по-божески! – попробовал возмутиться Ярослав. – Господь не допустит...

   – Господь допустил, что ты старшинство Святославичей отдал, не стал за великое княжение бороться, – возразил Всеволод. – И нет более Святославичей. Есть Давидичи, мы, Ольговичи, и вы – Ярославичи, – скривился он. – Се – град отца моего, мне им и владеть. А ты сиди в своём Муроме да Рязани и сюда не суйся!

   – Ты меня отпускаешь?

   – Раскатал губы! – Ольгович сел на лавку и махнул рукой. – Увести!

К Ярославу Святославичу подступились, сорвали дорогую германскую кольчугу и верхнюю одежду, заломили руки назад и поволокли в поруб. Его посадили отдельно от немногих дружинников, которых удалось взять в плен живыми, и заковали в цепи.

В ту ночь княжеский терем содрогался от криков победителей. Дружина Всеволода Ольговича Черниговского праздновала победу своего князя. Сам он под утро забылся, хмельной, в объятиях холопки Марфы, ещё вчера ласкавшей Ярослава.