Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

3

Настал новый, шесть тысяч шестьсот двадцать третий год От Сотворения мира (1115 от Р.Х. – Прим. авт.). Сто лет назад умер Владимир Святославич Креститель, народное Красно Солнышко. Сто лет назад началась усобица, стоившая жизни двум его сынам – Борису и Глебу. Бог покарал Святополка Окаянного – не дал ему детей. Нынешние князья все были потомками его победителя и младшего брата, Ярослава, при жизни прозванного Мудрым. И, торжествуя давнюю победу и вспоминая своё недавнее торжество – ведь князя, коего он сменил на престоле, тоже звали Святополком! – Владимир Всеволодович Мономах решил перенести мощи братьев-страстотерпцев на новое место. В Выдубицком монастыре Сильвестр как раз успел переписать повесть об их жизни по-новому, по-книжному. И ныне никто не усомнится в том, что братья были святыми.

В первый день месяца травеня (мая. – Прим. авт.) был освящён новый каменный храм в Вышгороде, а на другой день должно было состояться перенесение мощей святых братьев.

На этот праздник съехались все князья Русской земли, все старшие Ярославичи.

Мстислав накануне приезжал уже в Киев – на вокняжение отца. Перед этим он встречался с отцом и некоторыми братьями только на свадьбе дочери Елены. Сейчас у него подрастала третья дочка – Ксения. Бойкая, живая девочка созрела для замужества, несмотря на лета – в конце зимы ей исполнилось всего двенадцать, но она уже была не по годам взрослой.

Вместе со Мстиславом приехал и его старший сын Всеволод. Стрыи – Ярополк, Роман и Вячеслав – впервые видели сыновца и нашли его во многом похожим на отца.

Отозвались на приглашение и Святославичи. Последние годы они жили тихо-мирно в своих вотчинах, не высовывая оттуда носов и ничем не напоминая о себе. Но тут приехали всем родом – и Давид с четырьмя сынами – старший, Святоша, всё больше отдалялся от мира и уже жил в монастыре. Приехал и Олег – совсем седой, согбенный болезнью и почти сгоревший от внутреннего огня, тоже с сыновьями. Издалека, из Рязани, прискакал последний Святославич, Ярослав, со старшим сыном Ростиславом. Откликнулись на приглашение и потомки Святополка – Ярославец Волынский прибыл вместе с младшими братьями и всем семейством. Нежданно-негаданно в Киев приехали и потомки Всеслава Полоцкого – старший, упрямый и во всём следующий по отцовым стопам, Глеб со своими сынами, Давыд с молодым сыном Брячиславом, их братья Святослав и Ростислав. Не приехали только Борис Всеславич и самый старший – Рогволод, а также хворый Роман. Подарком судьбы стал для Мономаха приезд жениха средней дочери, Агафьи, – Всеволода Давыдовича Городенского. Посватавшись к Мономаховне, сын Давыда Игоревича стал союзником и помощником Владимира Всеволодовича. Не было только никого из Ростиславова корня, и жена Романа Владимирича Настасья напрасно ждала приезда отца либо кого из братьев.

Князья собрались накануне, ещё до освящения Вышегородского храма. Всеславичи заняли давно пустовавший Брячиславов двор, Святославичей Мономах, как ближних родичей, разместил в Берестове. За это Олег был ему в глубине души благодарен – Новгород-Северский князь в своё время слишком много вытерпел от Мономаха и не мог спокойно смотреть и слушать, как новый киевский князь расточает мёд и елей.

Зато Мстислав был рад лишний раз побыть с отцом. Он не смог прибыть на свадьбу брата Романа и похороны Святослава и теперь навёрстывал упущенное. Хотел повидаться с Еленой, но Ярославец не отпускал жену ни на шаг. Только в самый день приезда отец и дочь смогли накоротке повидаться. Мстиславу бросилось в глаза, как бледна и болезненно-худа Елена. Она была с двухгодовалым сыном Юрием, и видно было, что девочка – замужество и материнство не изменило её, – просто не знает, что делать с ребёнком.

Приехав в Киев, Мстислав сразу отправился к отцу в терем. Они обнялись. Мономах внимательно разглядывал старшего внука, рослого, ещё по-юношески долговязого Всеволода. Второго сына, Изяслава, Мстислав оставил в Новгороде заместо себя.

   – Как меньшие? – спросил Мономах. Меньшими он называл двух младших сыновей Мстислава – Святополка и Ярополка.

   – Растут. Святополка зимой на коня сажали.

Самый младший сын родился накануне свадьбы Ярославца и Елены, посему его и назвали в честь тогдашнего великого князя.

   – А Христина как?

   – Зимой ей недужилось, да к лету оправилась.

   – Привёз бы. Я б посмотрел на сноху.

   – С младшими она. Некогда.

Владимир Мономах хотел возразить, что его Гита, несмотря на беременность, всюду сопровождала мужа.

   – Что Евфимия? – вспомнил Мстислав о сестре.

   – Сына родила. Борисом назвали. Борисом Коломановичем.

   – А Коломан-то что?

   – А что ему? Помер, оставил стол брату, Стефану.

Оба помолчали, вспоминая Венгрию и её государей.

Сколько хлопот доставили угры в прошлом и всё никак не хотят усмириться! То ищут союзов с Русью, то сами рвут с нею связи.

От Венгрии мысли сами собой перетекли на русских князей.

   – Елену-то видел? – спросил у Мстислава отец.

   – Нет. Ярославец отговорился – дескать, недужит княгиня. В дороге ей худо сделалось. Чую – не будет ей за ним житья.

   – Да, Святополково гнилое семя ещё попортит кровь Руси, – согласился и Мономах. – А всё же не следует нам первым начинать свару. Пущай вороги сами себя проявят. Помнишь, как сказано в Писании: «Поднявший меч от меча погибнет».

   – А ещё говорят: «Худой мир лучше доброй ссоры», – подхватил Мстислав. – Отец, нынче в Киеве все князья собрались. Самое время уладиться, коли у кого на кого обида.

Мономах покачал головой. То, что сын умел мыслить далеко и широко, его радовало, но в то же время на память приходили другие княжеские снемы – съезд в Любече, после которого обманом захватили и ослепили Василька Теребовльского. И другой съезд – в Уветичах, когда осудили Давыда Игоревича. Ныне братья Ростиславичи сидят тише воды, ниже травы, да и сын у Давыда Городенского вырос не в отца – смирнее и добрее. Однако на место одних смутьянов встают другие. Что-то будет...

   – У кого с кем обида, Мстислав? – промолвил Мономах. – Святославичи смирились – Давид всегда на моей стороне был, Олег в прежние годы крови попортил, однако присмирел. Ярослав вовсе не страшен – сидит в своей Рязани, мордвой обложен – и ладно. Вот разве что Всеславичи... Глеба Минского помнишь? – Мстислав кивнул, хотя лично князя в глаза не видал. – Сызнова воду мутит. Промеж Всеславова племени нет мира. Борис, старший, среди них никакой силы не имеет. Всё под себя Глеб захватил. До того младший братьев и сыновцев довёл, что Роман Всеславич вовсе из Полоцкого княжества уехал, а Давыд Всеславич под руку Киева просится.

   – Нешто так? – встрепенулся Мстислав. Он с юности знал о давней ссоре Ярославичей со Всеславьичами. В молодости сам Владимир Мономах испытал на себе тяжкие последствия этой распри, и Мстиславу было тревожно-радостно слышать, что давние враги их рода ослабляют сами себя.

   – Истинно так, – покивал Мономах. – Давеча, прямо перед тобой, приходил от него человек – принёс добрую весть. Я и ранее слышал, но только теперь уверился. А ведь у Давыда сын Брячислав неженатый...

Мономах с вызовом глянул на сына, и Мстислав спокойно кивнул, отвечая невысказанным мыслям отца. Третья дочь, Ксения, подрастала. Пора ей замуж.

Венец крепче привяжет одного из полоцких князей, вобьёт клин в их род, ослабит будущих врагов.

   – Жаль, у Святославичей нет дочерей на выданье, – нахмурился он, продолжая мысль. – Всеволод возмужал... Вот разве что Святошины дочери... Переговорить нешто?

   – Переговори, сын, – обрадовался Мономах. Великий киевский князь знал, что он не вечен. Рано или поздно, а и ему сходить в могилу вслед за отцом, матерью, братьями и сёстрами. Умрут и враги. А дети останутся. И будут жить. Мстислав правильно делает, думая о будущем. Ему княжить после отца – в этом Владимир Мономах был уверен.

4

Храм в Вышгороде заложил ещё Святослав, но так и не увидел его достроенным. Изяславу было не до каменного строения, Всеволод продолжил было дело старшего брата, да забросил на полпути. Потом пришёл черёд Святополка, который сперва не сильно увлекался зодчеством, и только к концу жизни решил достроить храм. А завершали его отделку и роспись стен и потолков уже при Владимире Мономахе. И, раз вспоминали только заложившего храм князя и того, кто ныне правил, выходило, что Святополк вовсе не приложил к нему рук.

А посему раку[10]10
  Рака – большой ларец для хранения мощей святых. Имеет вид саркофага, сундука или архитектурного сооружения и устанавливается в церкви.


[Закрыть] с мощами святых несли к храму старейшие князья – сам Владимир Мономах, Давид Черниговский, Давыд Всеславьич – как будущий родственник и союзник Мономаха и Мономашичей. Олег Святославич, здоровье которого слабело не по дням, а по часам, сперва тоже хотел идти, и Мономах уже согласился с этим, но вдруг отказался, четвёртым подставил сильное плечо Всеволодко Городенский, будущий Мономахов зять.

Вышгород бурлил с рассвета. Прослышав о большом празднике, люди стали стекаться сюда ещё со вчерашнего дня. Многие приходили водой из Киева, Любеча и ближних сёл-деревень. До крыльца княжьего терема в Вышгороде долетали брызги волнующегося людского моря.

Широкие украшенные двери нового, вчера только освящённого храма распахнулись навстречу ракам с мощами святых. Сами князья воздавали почести давно почившим родичам, первым страстотерпцам за землю Русскую. Мономах знал, что именно так, а не иначе написал в новой «Повести временных лет» игумен Сильвестр Выдубицкий. Сами князья, как простые паломники, несли мощи на своих плечах.

Людство возликовало. Впервые за долгое время собрались здесь все князья Рюрикова дома – потомки Ярослава Мудрого и правнуки Изяслава Владимирича, его старшего брата, умершего слишком рано, чтобы его дети наследовали золотой стол. Однако же не забыли, пригласили изгоев-Всеславьичей.

Медленно выступали князья. Олег Святославич вышагивал рядом с братом Давидом – худой, согбенный, совсем седой, с серым, землистым лицом и глубоко запавшими глазами. Его сжигала лихорадка. Хотелось прилечь и забыться тяжёлым сном, но он был князем, сегодня был его день, и Олег старался ступать твёрдо и широко, приноравливаясь к шагам других князей.

Те, кому не досталось почётных мест, шли позади, в парадных одеяниях, с непокрытыми головами. Некоторые опускали глаза, и простодушный люд думал, что князья молятся. Но это было не так. Опускал глаза Ярославец Святополчич, не в силах от душившего его негодования смотреть на идущего впереди Мстислава Владимирича. И не только потому, что зять не любил тест, – досада на отвернувшуюся удачу глодала Волынского князя. Два года миновало, как умер великий князь Святополк, а его сыновей уже забыли. Кабы не женитьба на Елене Мстиславне, не пригласили бы Ярославца. Меньших братьев, Изяслава и Брячислава, вовсе забыли, словно и нет их на свете. А ведь могли бы уступить ему место у раки – как-никак он не изгой, он сын великого князя и сам в свой черёд поспорит о золотом столе. Всеволодке Городенскому стола не видать как своих ушей. Правда, доходят слухи, что он помолвлен с самой младшей Мономаховной – Агафьей. Девушке всего тринадцать... Мысли перекинулись на Евфимию, которая могла бы стать его любовью и доброй женой. Даже в этом обошли сына Святополка!

Похожие чувства терзали Глеба Всеславьича Минского. Из приехавших князей он был самым старшим в роду потомков Всеслава – слабосильный Рогволод и Роман, которого вовсе выгнали из волости, не в счёт. А честь нести раку с мощами святых досталась не ему.

Гордость и достоинство, доставшееся от отца, неистового Всеслава Чародея, мучили Глеба. Он помнил, чей он сын, чтил свои корни и так легко отрекаться от старой вражды не собирался. Пусть нет в живых троих Ярославичей, терзавших в порубе его отца, пусть не довелось самому Глебу хлебнуть горя в плену, пусть умер отец – живы его сыновья и живы потомки его обидчиков. Владимир Мономах был тогда в Киеве, удирал без оглядки от восставшей черни, с которой теперь заискивает. Он тоже должен помнить... И этой памятью загорался взор минского князя всякий раз, как он видел невысокого, широкого в кости Киевского князя, идущего впереди с непокрытой головой. Добро ещё что широкие плечи его сыновей и идущего следом Давида Черниговского то и дело закрывали Мономаха!

Тем временем шествие застопорило ход, но не по своей вине. Едва передние увидели князей с ракой, по волнующейся в тревожном ожидании толпе прокатилось волной: «Несу-ут! Несут!» и все, от мала до велика, желая получше видеть и, коль повезёт, самим прикоснуться к мощам святых, прихлынули вплотную. Перед церковным причтом – митрополит Киевский Никифор самолично возглавлял шествие – сомкнулись волны людского моря. Задние напирали, передние сопротивлялись. Возникла давка. Кто-то закричал. Взвизгнула женщина.

Мономах остановился, выпрямляясь и озирая людское беспокойное море. Разгонять толпу копьями дружинников долго, да и увязнут в такой толчее. Тут не обойдёшься без крови, а проливать её в такой день негоже. Он обернулся, поискал глазами своих бояр.

Иван Войтишич был первым, кто угадал невысказанный приказ Мономаха и шагнул вперёд:

   – Что велишь, княже?

   – Накажи метать в толпу серебро и паволоки.

   – Как же? – не понял боярин. – Сколько?

   – Мечи, не считая.

Иван Войтишич, работая локтями, исчез, а некоторое время спустя показались конные дружинники. Наезжая на толпу, они горстями швыряли из висящих на поясах калит серебро. Один, широко размахнувшись, метнул отрез алого шёлка.

Толпа как пёсья свора – может накинуться и растерзать, не ведая жалости, но, коль поманят её вкусной косточкой, мигом обо всём забудет. Так и случилось. Серебряная россыпь дождём летела, и люди, забыв о мощах и князьях, ринулись подбирать нежданное богатство. Из-за паволок устроили настоящую драку, рвали дорогую ткань на полосы. На месте остались немногие – те, кто и без этой щедрой подачки не жаловался на жизнь.

   – Чернь, – презрительно скривился Олег.

   – Чернь, – вздохнул Давид.

   – Чернь, – с затаённой ненавистью выдохнул Ярославец.

   – Народ, – подумал Владимир Мономах.

Путь был свободен. Выпевая строфы торжественного стиха, вперёд важно поплыли митрополит Никифор с причтом, за ним следом епископ Феоктист Черниговский, Лазарь Переяславльский, Даниил Юрьевский и чины поменьше – игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр, игумен Печерского монастыря Прохор, ставленный не без помощи Мономаха, поп Никита Белгородский и прочие. Следом, чуть покачиваясь, плыли раки со святыми мощами, а позади шли князья и бояре – многие с жёнами и старшими детьми.

Когда мощи поднесли к дверям, грянул хор, и слаженное молитвенное пение на миг оторвало толпу от дележа серебра и паволок. Поворотившись к храму, люди крестились, кланялись, шептали молитвы, и под тихий, шелестящий гул их голосов раки вплыли в храм.

Торжественная служба растянулась надолго, но после неё князья и ближние бояре не спешили расходиться. Предстояло решить важный вопрос – куда положить мощи святых.

Владимир Мономах, при коем храм завершался и отделывался, самолично не раз заезжал сюда полюбоваться внутренним, ещё не законченным убранством. Он уже всё для себя решил и вышел вперёд.

   – Вот здесь, – показал он в центр, – установим мы серебряную общую раку для страстотерпцев. Я сам обязуюсь поставить на её крышку чистейшее серебро и очеканить её узорами лучших киевских златокузнецов.

   – Так еси прилепо будет, – поддакнул Всеволодко Городенский, желая выслужиться перед будущим могущественным родичем.

   – Золото есть словеса твои, сын мой, – важно закивал Сильвестр Выдубицкий. – Князьям, за Русь пострадавшим, самое почётное место.

   – Это как так – здесь? – Олег рванулся вперёд с неожиданной прытью. – В середине?

   – В середине, – кивнул Мономах.

   – Не дозволю! Отец наш, коий о храме сем первый опечалился, наказал боковую камору сделать в правой стороне. Там мощам и место. Давиде, молви!

   – То воля батюшкина, – поддакнул Давид, оглянувшись вправо, где темнел коморный придел.

   – Не дело князей в угол загонять, будто смерда какого! – возразил нарочито громко порывистый Ярополк. – Борис и Глеб нашего рода, княжеского. По роду им и честь. Где великий киевский князь порешил, так раку и установить!

   – Не дам! – крикнул Олег, раздувая крылья узкого носа. – Не дам рушить волю отца моего! Како всех князей кладут, так и этих положат. Братьев твоих, Изяслава да Святослава, небось не посередь храма упокоили!

При этих словах уже не только Ярополк, но и Мстислав, и Роман, и Вячеслав, и даже молодшие, Андрей и Юрий, пошли красными пятнами и двинулись на Олега Святославича. Но возле него стеной встали его сыновья – Всеволод, Святослав, Игорь и Глеб. С другой стороны вместе со сыном Ростиславом подоспел Ярослав Святославич. Шагнули ближе и дети Давида – Всеволод и Ростислав. Старший Святославич колебался – честь рода боролась в нём с привычным послушанием Мономаху.

   – Не дадим, – за всех заявил Всеволод Ольгович, – рушить волю дедову. Святославом Ярославичем сей храм начат – нам, его потомкам, и решать.

   – Я великий князь, – попробовал усовестить князей Мономах. – Слово моё – закон.

   – Сегодня князь ты, а назавтра кто другой, – возразили. – Кого ещё земля призовёт.

Владимир побледнел при этих словах. Скрытая угроза почудилась ему. Много, ох много непокорства в русских князьях. Вон Всеславово племя стоит, усмехается. И Ярославец тоже так глазами и стрижёт!

   – Покамест князь великий я, моя воля – закон, – начал Мономах. – Иль не чтите вы память о пращурах, что готовы поперёк пойти? Глеб-то ведь муромским князем был! Нешто князья муромские его не уважат?

Это был прямой вызов и упрёк Ярославу, младшему Святославичу, но тот молвил, не моргнув глазом:

   – Не пращура своего прах хороню.

   – Борис и Глеб за Русь пострадали!

   – И мы за Русь стоим!

   – Как же за Русь-то стоите, когда не желаете уступить в малом?

   – Руси-то мы уступим, но ты ли – Русь? – сузив глаза и шаря по боку, где обычно висел меч, выкрикнул Олег. – Не ты – Русь. Не я! И не они все! – отвёл он рукой князей и бояр. – Не здесь – Русь, а в сердцах наших. Сумеем сердца сохранить, сумеем и в лихую годину русскими остаться – и Русь сбережём. А ежели совесть свою проспим да прогуляем, на кой ляд мы Руси нужны. Русь – она обычаем дедовским стоит. И не нам их рушить. Как отец наш завещал, так и будет. Твой-то отец тогда с ним не спорил!

Владимир Мономах, правду сказать, онемел от речи своего давнего соперника. Слишком похожи они были, князь переяславльский и новгород-северский, чтобы ужиться вдвоём на одной земле. Слишком много в прошлом стояло между ними: и богатый Чернигов, который Мономах отнял у Святославичей при согласии и поддержке отца, и место на лествице. Изяславово племя с горем пополам удалось смирить. Кабы получилось сломать Святославичей – вот было бы хорошо! Не стало бы у Владимирова племени соперников, и стал бы он новым единовластцем, как Ярослав Мудрый.

Мономах молчал, но его сыновья – нет. Спор разгорался, становясь всё более злым. Раки с мощами святых стояли, забытые, посреди храма, а по обе стороны сгрудились князья и бояре. Только Всеславичи не спешили примкнуть к кому бы то ни было.

Но прежде чем горячие молодые князья успели договориться до непоправимого, между ними встал епископ Феоктист Черниговский. Был он, в отличие от Никифора, слаб телом, казался измождённым и в согласном хоре певчих его голос был слабее всех, но тут обрёл нежданно мощь. Как крылья, взметнулись полы епископской мантии.

   – Остановитесь, братья-князья! – От неожиданно резкого голоса примолкли все крикуны, даже Всеволод Ольгович, избравший себе в личные враги почему-то Ярополка Владимирича. – Остановитесь! Так-то вы чтите память мучеников? Братья ваши, Борис и Глеб, за то смерть приняли, что отреклись в братню распрю вступать – Борис убит был, правое дело защищая, а Глеб – от неправого укрываясь. Они Руси мира желали, чтоб братьям их полюбовно договориться можно было. Они о мире радели, а вы что? Над их останками распрю затеяли!

Князья притихли, оглядываясь друг на друга. Ярополк сопел, как разъярённый бык-тур. Всеволод отвечал ему таким же тяжёлым взором. Олег и его братья гневно озирались по сторонам. Мономах приходил в себя.

   – Правду молвил ты, отче, – сказал он, отирая высокий, с залысинами, лоб. – Едва не нарушили мы мира и души свои не погубили, в божьем храме о мирском заспорив. Едва память павших не оскорбили небрежением... Но как нам поступить? Молвите своё слово, святые отцы. Как вы порешите, так и будет!

Князья мигом притихли, глядя на митрополита, епископов и игуменов. Сам Никифор Киевский, епископ Переяславльский, игумены Выдубицкий, Печерский и Белгородский, были Мономаховыми людьми. Владимир не сомневался, что они примут его сторону. Но речь повёл тот же Феоктист.

   – Ежели суд людской не в силах рассудить, надлежит Божьему провидению довериться в деле. А посему надобно, помолясь, метнуть жребий, и на кого судьба укажет, того и правота будет.

Иного ожидал Мономах от епископа. Известно ведь, что духовные лица не доверяют жребию, предпочитая полагаться на Божью волю и наперёд не загадывать. Но другие князья высказали своё согласие.