Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

2

Пышно встречал сына Владимира Мономаха старый Белгород. Звонили во все колокола, епископ белгородский Никита служил праздничную литургию, городской тысяцкий Прокопий расстилался ковром, силясь угадать любое желание. Сам Владимир Мономах был в Киеве, прислал только своего боярина Ивана Войтишича отвезти сыну отцов привет и благословение. В честь приезда наследника великокняжеской власти закатили большой пир.

Но терем встретил Мстислава запустением. Давно уже не жили в Белгороде князья, а коли и бывали, то больше наездами. Терем был невелик, срублен давно и по сравнению с городищенским казался ветхим и потемневшим от непогоды. Хорошо ещё, протопили накануне, выгоняя весеннюю сырость.

Христина чувствовала себя потерянной в горницах, где холопки и сенные девки спешно устраивали княгиню и её дочерей. В Новгороде она привыкла к другому.

Скрипнула половица, и вошёл Мстислав. Полы в верхних горницах тоже были старыми, многие доски скрипели так, что издалека ясно, кто-то идёт. Христина поднялась навстречу мужу. В скромном домашнем летнике и простом убрусе она мало походила на княгиню.

   – Маешься? – Мстислав угадал чувства жены, бережно обнял.

   – Тяжко мне, Гаральд, – вздохнула Христина. – Чужое тут всё. Не моё.

   – Наше, – поправил Мстислав. – Белгород – наш город, русский.

   – Град во владениях отца твоего. Даже не в своём уделе.

   – Смоленское княжество моё, – вспомнил Мстислав. – Да и Киев тоже рано или поздно моим станет. Тогда мы с тобой на Горе жить будем, в теремах великокняжеских. Отец гонца прислал – зовёт на Пасху в гости.

   – Теперь он часто звать тебя будет?

   – Да. Я наследник дел его.

   – Великое княжение ты унаследуешь? А другие князья?

Мстислав задумался. Вроде ясен поступок Владимира Мономаха – он уже не молод, седьмой десяток пошёл. Пора о будущем решать. Вот и призвал старшего сына, чтоб передать ему стол. Но другие князья ещё живы. Изгои Святославичи вряд ли смирились. Нет неистового Олега, но жив брат его Давид, а молодой Ярослав ненамного старше Мстислава. Да и остальные – как-то посмотрят на нарушение лествичного права? А как хотят – так пусть и смотрят!

   – С другими князьями и разговор у нас будет другой, – пообещал Мстислав, целуя будущую великую княгиню.

Мстислав уехал. Его проводили и забыли бы о князе вовсе, да глодала новгородское боярство обида. Старый посадник Добрыня хворал, не выходя из хором, а едва подсушило дороги, уехал в своё имение у Волхова. Провожая старика, утонувшего в мехах на дне возка, горожане качали головами. Давно такого не бывало, чтоб посадник покидал город не на день-два, а как Бог даст. Вдруг да воротится обратно ногами вперёд на погребальных санях!

Со дня отъезда Мстислава не звали Ставра в княжеские палаты, хотя прежде, как городской сотский, был он вхож ко князю. Мстислав помнил приятелей детства и юности, многих привечал. Степан Щука, родич Ставра по первой жене, был его советником. Анисим Лукич, сват, тоже. С дальним прицелом Ставр искал жениха и второй дочери. Милене пока не было тринадцати, но скоро войдёт в возраст, и тогда хорошо бы заручиться нужными связями.

Отъезд Мстислава спутал все дела. Шли дни, а Всеволод словно забыл о боярах. Конечно, Новгород сам привык управляться с делами – князь городу нужен разве что для обороны от врага. А где сейчас враги? Дело было в другом – ко Мстиславу Новгород привык. Не умел город обходиться совсем без князя. Суд судить – так князю плати. Дань привезли – так и князю надо часть отдать. Храм освящают – князь должен прибыть. Вече собралось – от князя пусть боярин приедет, слово своё скажет. Пирует князь – бояр зовёт. Посадник или один из городских концов празднует – будь гостем. Горе иль радость – князь должен быть с народом. А тут – есть князь, да словно его нету.

Не стерпев, в начале лета Ставр сам поехал на Городище. Как-никак Князев сотский, дела судебные все на нём. Прежде раз в месяц, а наезжал в палаты. Ныне по старому праву пришёл тоже.

На Городище тишина и покой. Снуют холопы по своим делам. Пятеро дружинников отдыхают в тени. Играют в зернь боярские отроки, задирают пригожих девок. Мало народа. Так оно и понятно – у Мстислава и семья, и дружина была больше. И всякий день то один боярин, то другой со свитой приезжал. А тут вытаращились на Ставра, как на диковину заморскую. Не сразу даже и подбежали коня принять. Хорошо, Жизномирич позаботился.

   – Ко князю Всеволоду я, – сказал Ставр отроку, что стоял с копьецом в сенях.

   – Нету князя.

   – Где ж он? Уехал?

   – На охоте князь.

   – А скоро ль воротится?

   – Почём ведаю? Он на дальние ловища уехал. Авось к концу седмицы будет.

Ставр удивился. Это было новостью. Мстислав часто брал с собой иных городских бояр. Бывал и Ставр на княжьих охотах. Однажды довелось ему сопровождать княгинь – в тот раз мать, Гита Английская, приехала погостить у сына, и Мстислав решил потешить мать и жену охотой. Несмотря на возраст, Гита Мономахова ловко сидела в седле, Христина же скоро устала, и князь доверил Ставру вместе с отроками проводить жену на поляну, где позже был устроен пир. Но сегодня...

   – И что, вовсе никого на дворе нету? – Ставр вспомнил чей-то новенький возок в дальнем углу.

   – Боярин Даньслав Борисыч здеся.

   – Позови.

Отрок смерил Ставра придирчивым взглядом, но перед ним был большой боярин, и он не осмелился спорить. Проводив гостя в сени, ушёл искать Даньслава Борисыча.

Тот вышел нескоро – Ставр успел осерчать: его, как безусого отрока, заставляют ждать. Князев милостник был важен и горделив.

   – Почто ты тут, Ставр Гордятич? – спросил с порога.

   – Князя повидать хотел. Сотский я. Да, вишь, забыл что-то про меня Всеволод Мстиславич.

   – Ты, Ставр Гордятич, сотским был – вот сотским и оставайся. А при князе бояре есть. Не до тебя ему.

   – Да как же...

   – Всеволод Мстиславич сам порешит, как быть и чьего совета слушать.

   – Так ведь служба княжья у меня! Я при князе Мстиславе Владимириче...

   – Ныне в Новгороде другой князь. Мстислав Владимирич в Белгород отъехал, а нас тут поставил город блюсти.

   – Нешто мы не соблюдём?

   – Князю виднее. Меня Всеволод Мстиславич сотским поставил – мне и решать.

Ставр только ахнул, не веря своим ушам.

   – Так мне что же – опала княжья? – только и вымолвил он.

   – Почему сразу опала? Ты городу служил? Вот и служи ему. А князь себе иных слуг нашёл. А коли будет в тебе нужда – так призовёт. Покамест довольно у него своих верных.

«А я, значит, неверный!» – хотелось крикнуть Ставру, но он ничего не сказал. Оставалась надежда, что Даньслав куражится от худородства своего – дескать, вот я куда взлетел. А сам князь Всеволод от отца небось наслышан, кто ему без малого двадцать годов служил. Дабы не терять лица, Ставр заговорил о другом – как живётся-можется, здоровы ли домашние и нет ли вестей из Киева. Даньслав отвечал, надуваясь от важности, и Ставр вскоре уехал.

Василиса встречала его на пороге. Второй месяц, как была она мужней женой, – Ставр слово сдержал, и на Масленой неделе обвенчались. Она сразу угадала по насупленному челу мужа, что на княжьем подворье что-то стряслось, но лишнего слова не сказала и молча повела в горницы. Только там, затворив от любопытных холопьих носов двери, тихо спросила:

   – Нешто князь тебе худое слово молвил?

   – Что князь! Милостники его даже повидаться не дали.

   – Милостники?

   – У Всеволода Мстиславича свои бояре ныне есть. Мы ему не надобны, – горько усмехнулся Ставр.

   – Да неужто? Тебя службы лишили?

   – Другой ныне Князев сотский. Дескать, отец мой городовым сотским был, от нашего Неревского конца, так и мне на отцовом месте службу нести. В дружине боле не ходить, сотню в бой не водить.

Василиса знала, кем был Ставр, – в боевом походе познакомились. Она задумалась, присела рядом.

   – Князя-то видел? – помолчав, спросила. – Он сам тебе эту весть донёс?

   – Какое там! Даньслав и молвил. А самого Всеволода на Городище нету – на дальние ловища ускакал. Небось, седмицу там проведёт.

   – А от него ты весть об опале слыхал аль нет?

Ставр посмотрел на жену. Губы его тронула улыбка.

   – А и умна ты, Василиса! Ведь и верно. Князь сам должен мне сказать, что иного на моё место ставит. Авось Даньславко мудрит не по чину!

   – Покуда князь на ловищах, придумай, как сподручнее ему о себе напомнить.

   – Придумаю, – кивнул Ставр и притиснул жену к себе.

3

Громким эхом отозвалось на Руси появление Мстислава в Белгороде. Князья-изгои Ростиславичи и Игоревичи ухом не повели – они давно утратили права на Киев и их более интересовали дела ляшские и угрские. Князья Всеславьичи забеспокоились – Владимир Мономах не забыл прошлогоднего выхода против Глеба Минского и словно упреждал полоцких князей: прежде я был один, теперь подле меня сын мой и наследник. Вот я вам ужо задам! В Чернигове Давид Святославич вдруг почувствовал себя старым и немощным. Уходили годы, утекала жизнь, как песок меж пальцев. Таяли с ним надежды на великое княжение. В далёкой Муромской земле встрепенулся Ярослав Святославич. Затаились Ольговичи, а особливо старший из них, Всеволод.

Все понимали что к чему. Владимир Мономах решил порушить древнее лествичное право. В прошлом году, после смерти Олега Святославича и клятвы верности, которую принёс Всеволод Олегович, принял-таки он новые уставы, ограничивая резы и изменяя некоторые судебные законы. Нынче, видимо, пришла пора пересмотреть и законы наследования. В Европе давно уже наследником является только старший сын. Младшие дети, не говоря уж о дядьях и двоюродных братьях, о короне даже не грезят, а коли поднимают мятежи, то против них встаёт закон. На Руси всё по-другому. Там если отец успел посидеть на золотом столе, у сына тоже есть все права – надо только дождаться очереди. Беда, коли терпения нет или отец не дожил. Теперь жди не жди, а всё одно. Не видать стола киевского как своих ушей.

Все русские князья почувствовали себя обманутыми – все, кроме детей самого Владимира Мономаха. Пройдёт время, умрёт Мономах, его место займёт Мстислав и не допустит, чтобы великое княжение уплыло из рода Мономашичей. Кому он отдаст власть – брату Ярополку или сыну Всеволоду, – уже не важно. Важно, что к тому времени прочие князья превратятся в его подручников, будут держать не родовые вотчины, а те столы, которые им предоставят в кормление. А то и вовсе сгонят. Вот судьба Мстислава Городенского, сыновца Давыда Игоревича! Ушёл ведь молодой княжич с Руси, подался к крестоносцам, воевать за Гроб Господень, потому как не было для него на Руси места, а недавно воротился, погулял на свадьбе Всеволодки Давыдича, своего двухродного брата, да от старых ран и умер, никому не нужный и всеми забытый. Не придётся ли остальным князьям вслед за ним бросать родную землю?

По крайней мере двое решили бороться. Это были Всеволод Олегович и Ярославец Святополчич. Но если первый решил выждать, то второму ждать было некогда.

Старший сын Ярославца, Вячеслав, родился от польской княжны, сестры короля Болеслава. Хотя молодая княгиня умерла вскоре после родов, Болеслав сохранял связь с волынским князем. И сейчас в княжеских палатах сидел посланный от короля Пётр Власт. Был он молод, горяч, скор на подъем и хорошо говорил по-русски.

   – Король Болеслав не сомневается в дружбе с князем волынским и продолжает считать его своим родственником. Он желал бы видеть в гостях своего племянника Вацлава, – имя Вячеслава Пётр произнёс по-польски. – Но он боится, что князь Ярослав стал слишком связан с князем Владимиром Киевским.

   – Не связан! – ответил Ярославец. – Нет меж нами ничего. Я сам по себе, а Мономах сам по себе.

   – Но ты женат на его внучке, Елене!

   – Се не я был женат – се отец мой желал дружбы с Мономахом ещё в бытность свою великим князем. А ныне отца нет и дружба врозь!

   – Владимир Мономах силён, хитёр и жесток, – кивал Пётр. – Он заботится только о своих сыновьях, а о других князьях русских ему дела нет. Он был силён, а сейчас, когда рядом с ним Мстислав, стал ещё сильнее. Кто сможет противостоять ему? Есть ли на Руси такая сила?

Ярославец молчал, перебирая в уме князей. Всеславьичи сильны, но передрались меж собой и слишком увязли в войне с ятвягами и зимеголой. Черниговские князья тоже в розмирье. Ольговичи дядьёв не уважают, да и нет у Давида и Ярослава такой силы, чтоб крепкой рукой соединить весь род. Олег Святославич мог бы. За ним бы Ярославец сам пошёл, не задумываясь. Да где он?.. Всеволодко Городенский? Даже вспоминать не хочется. Он один и накрепко привязан к Мономаху женитьбой... Ростиславичи? Во-первых, они враги ляхам, во-вторых, после ослепления Василька братья растеряли свой пыл. Живут тихо-мирно, обороняют свои рубежи от врага.

   – Нет такой силы, – угадав мысли князя, подсказал Пётр Власт. – Тому, кому не по нраву Мономах и Мономашичи, неоткуда взять подмоги, кроме как в иных землях. Король Болеслав помнит о старом родстве и прежней дружбе. Ты, князь Ярослав, писал ему, просил совета и участия. Вот он и ответил.

   – Рад слышать это, – кивнул Ярославец. – В свой черёд и я не забуду этой услуги.

   – Поручил мне король Болеслав переговорить о нашем общем деле. У обоих вас есть на Руси враги. И против них должны вы действовать вместе.

   – Кто же здесь может угрожать королю польскому?

   – Соседи твои, Ростиславичи. Издавна они стояли против польских королей. То Володарь, то Василько воевали наши земли. И сейчас они по-прежнему вынашивают чёрные думы. Вспомни – сговаривался уже Василько Теребовльский с Владимиром Мономахом. А ныне Володарь с ним породнился. Чует, что нет у Ростиславичей прежней силы – лета не те, да и пожиже кровь у Володаря против брата его младшего. Червенские города, Перемышль да Ярослав, наши суть волости. Володарь – союзник Мономаха. Ежели мы разобьём Володаря, слепец Василько не сможет нас одолеть, а ты ослабишь Киев. А король Болеслав тебе в этом поможет...

   – Если я прежде помогу ему разбить Ростиславичей, – докончил Ярославец.

Оба замолчали, один обдумывая услышанное, а другой давая время на раздумья. Нежданный союзник, польский король, был очень кстати. В своё время поляки не раз помогали предкам Ярославца – что Изяславу Ярославичу, что Святополку Изяславичу. Негоже отрекаться от старых друзей. А вдруг в самом деле дрогнет Мономах? Он не молод, говорят, зимой хворал. После его смерти настанет пора княжить либо ему, Ярославцу, либо кому-то из князей Святославова корня. Но кому, коли Давид Черниговский ещё дряхлее Мономаха, у Ярослава Муромского на юге Руси ни сил, ни друзей, а Ольговичи лишились поддержки отца? Остаётся он, князь Владимиро-Волынский. Наследник дел отца и деда своего. Эх, был бы жив брат Мстислав – всё легче. О других братьях, Брячиславе и Изяславе, Ярославец не думал – слишком юны годами. Одна надежда – сын Вячеслав.

   – Я рад, что польский король помнит о нашей дружбе. Его предложение очень дельное. Я согласен его принять. Сейчас пока ещё лето. Осенью соберём войска и пойдём на Ростиславичей.

Довольный, обнадеженный, Пётр Власт уехал в Польшу, а Ярославец занялся подготовкой рати. Но шила в мешке не утаишь. Хоть и тайно действовал, нашлись во Владимире длинные языки и чуткие уши. Кто из бояр донёс, желая выслужиться перед Мономахом, не известно, но в конце лета во Владимир-Волынский прибыл от Владимира Всеволодовича посол.

Взглянув на него, Ярославец почувствовал, как внутри поднимается волна гнева. Перед ним стоял отцов боярин Славята. Много лет назад, ещё до памятного Любечского снема и Волынской усобицы, унёсшей жизнь Мстислава Святополчича, Славята вместе с Ратибором и его сынами в Переяславле тайно, ночью, порешил половецких ханов Итларя и Китана. После этого он зачастил в Переяславль, с выгодой женил сына на дочери одного из тамошних бояр и после вокняжения Мономаха переметнулся к нему. Поседелый, грузный, похожий на медведя в тёмной шубе, он вперевалочку прошествовал по палате и махнул Ярославцу поясной поклон.

   – Здрав будь, князь Владимиро-Волынский, Ярослав Святополчич.

   – И ты здравствуй, Славята, – сдержанно отозвался тот. – С чем пожаловал?

   – Поклон у меня и наказ тебе от великого князя Владимира Всеволодича Мономаха. Поелику он есть великий князь и прочим князьям заместо отца и старшего брата, то говорит он тебе: оставь ляхов, не куй крамолу на князей Ростиславова дома, живи мирно в своём уделе и не желай земли ближнего своего.

   – Эва, как загнул! Ну чисто по Писанию глаголешь, Славята! – усмехнулся Ярославец. – А боле ничего не велел приказать мне Мономах? Может, и в семейную мою жизнь он нос сунет?

   – Не возводи хулы на князя! Он сват тебе!

   – Так и Болеслав мне не чужой. Я на его сестре был женат, и он старое родство не забыл.

   – Владимир Всеволодич тоже родство твоё с ним помнит...

   – Помнит он! Да у него повсюду родня! Вячеслав, сын мой, польскому королю сестринич.

   – А другой сын твой, Юрий, Владимиру Мономаху внук.

   – То-то и оно! О своём внуке Мономах заботится, а о других ему и дела нет! Пропадай хоть все князья на свете – лишь бы Мономахово племя плодилось и размножалось! Ну да я – не Мономашич, и ты мне не указ. Ты – перебежчик. От отца при его жизни на переяславльскую сторону глядел, а после вовсе Мономаху служить подался. Поди вон! Не желаю тебя слушать!

   – Посла гонишь? – нахмурился Славята.

   – Пса Мономахова гоню! – не сдержался Ярославец. – Владимир-Волынский, Туров да Пинск – моя вотчина. Здесь я – великий князь. Пожелаю – вовсе под руку Польши уйду. И Мономаху не скажусь! Поди!

Князь хлопнул в ладоши, призывая охрану.

Славята не стал терять лица – слишком был стар и научен жизнью. Он спокойно поклонился и повернул к дверям.

Ярославец из окна следил, как готовится к отъезду боярин. Ни тени раскаяния не было в его душе – только настороженное внимание. Он видел, что Славята медлит и не спешит к возку. Переваливаясь, прошёл к другому крыльцу. Там под резной кровлей всхода виднелась женская фигурка. Елена! Третья жена! Дочь Мстислава Владимирича, Мономахова внучка.

...Племя Мономахово! Чтоб его!

4

В начале зимы, сразу после Введения, воротился в Новгород посадник Добрыня. Воротился помирать, ибо вскоре проломили в его терему стену и вынесли остывшее тело посадника на погребальные сани. По санному пути свезли на кладбище, а несколько дней спустя выкрикнули нового посадника. Им стал Дмитрий Завидич, старый боярин, известный доброхот Мстислава Владимирича.

При нём да при молодом Всеволоде Новгород вздохнул тяжелее. Чуя к себе нелюбовь нарочитых новгородских мужей, ближние Всеволодовы милостники Даньслав Борисыч и Ноздреча окружали себя верными людьми. Исподволь, не спеша, внушали Всеволоду, кто ему друг, а кто враг.

...Тихо жила усадьба купца Тука Нездилича. Торговал Тук пушниной, которую доставляли ему с ловищ аж с самого севера. Не только лис, соболей, куниц и горностаев – иной раз добывали и северную лису, что звали песец. Её серебристо-серый мех был дорог – не каждая боярыня могла себе такое позволить. Тук уже прикинул, что поднесёт меха жене посадника Дмитрия Матрёне и её юной дочери Любаше. Красива, сказывают, Любаша Дмитриевна, а в шубе песцовой будет ещё краше.

Зимой, когда уже Велес[14]14
  Велес (волос) – «скотий бог» в славяно-русской мифологии, покровитель домашних животных и бог богатства.


[Закрыть] сшиб рог с зимы, постучали в купцовы ворота княжьи мечники. Только накануне Тук Нездилич снёс Всеволоду Мстиславичу дары – лисьи да собольи шкурки. Но удивиться не успел – ворота едва не сорвало с петель. Вошёл Даньслав Борисыч.

   – Почто спешка такая? – Тук выскочил навстречу незваным гостям. – Али приключилось чего?

   – Приключилось, пёсий сын! – Даньслав спрыгнул с коня у крыльца. – Ты чего это, чудь белоглазая, князя обокрасть вздумал?

   – Я? – ахнул Тук. – Никогда и в мыслях такого не держал! Окстись, боярин! Чего удумал? Чтоб я – да князя? А кто ему третьего дня меха в дар поднёс? Нешто меха были плохи? Лиса чернобурка, а соболя...

   – Запихни своих соболей себе в... ! – ругнулся Даньслав, через две ступени взбегая на крыльцо. – Подавись своими лисами! Князю дал, что похуже, а лучшее припрятал! Веди в клети!

   – Да ты чего? Чего удумал? Пошто в клети-то? – засуетился Тук. – Не дам! Нелепие творишь! Люди добрые, да что это деется! При свете дня грабят!

Туковы помощники и два сына, что как раз стояли на подворье, набежали на шум и гам, но приехавшие с Даньславом мечники обнажили мечи и подняли копья. Перед сомкнутым строем люди попятились и, хотя их было больше, против княжьих людей выйти не решились.

   – Веди в клети! – Даньслав подхватил Тука под локти.

Тот заупирался, но его с двух сторон кольнули мечами, и он вынужден был подчиниться.

В клети Даньслав сразу вцепился в песцов, и Тук внутренне застонал – ну чтоб ему ещё утром, как задумывал, сходить к посаднику? А то и вовсе припрятать меха!

   – А, пёсий сын! Правда-то наружу выплыла! – Даньслав тряхнул связку серебристо-белых шкурок и вынес их на свет. Яркое по-весеннему солнце заиграло на длинных шерстинках, и обнаружилось, что среди них две шкуры редкого цвета – почти голубые с тёмно-серыми ворсинками.

   – И эдакое ты прячешь? У, сучий потрох! – замахнулся Даньслав на купца. – Гляди у меня! Вдругорядь князь с тебя шкуру спустит!

Похватав меха, боярин и его мечники покинули купцов двор.

Но кабы это было один раз! Всеволодовы люди вели себя, как вздумается. Добро бы это были пришлые – с ними Новгородская земля живо разобралась бы. Ноздреча сие понимал и озоровал исподтишка – всё больше метким и едким словом, очернив не одного уже боярина, купца или мастерового. Даньслав был смелее и напористее. Бояре, коих ныне князь видеть не хотел, помалкивали, привыкнув жить сами по себе, а терпение чёрного люда и купцов таяло, как весенний снег. И, как вода, постепенно подтачивая снизу лёд, однажды ломает его, так и терпение лопнуло в один из весенних дней.

Долго сидела в тот день боярская дума. Неслыханное дело свершалось в умах и сердцах бояр. Не впервые Новгороду было спорить с князьями – в своё время сумели удержать Ярослава Владимирича, не дав ему убежать в Швецию. Потом дали от ворот поворот Всеславу Полоцкому, недавно совсем поднимались против Святополка Изяславича, по своему вкусу выбрав князем Мстислава. И жить бы да радоваться, да сын не пошёл в отца. Иным был Всеволод. Молод, а ума нет.

Не довольны были князем бояре. А пуще того – Князевыми милостниками. Худые бояре, а вон как взлетели, что и набольших степенных мужей не замечают.

   – Купцов обирают, – вздыхал боярин Степан Щука. – Ремесленному люду от них житья нет.

   – Именитых мужей не уважают. Мимо едут, шапок не ломают, – поддакивал ему Анисим Лукич. – А в прошлые-то времена я бы Даньславку на порог не пустил. Не то что Ноздречу.

   – А посадник князю друг, – вспоминал Степан Щука. – И Мирослав Гюрятинич!

   – Да толку-то что? – возражал Никита Ядреич, сын покойного боярина Ядрея. – Вона Ставр – Князевым сотским был, а ныне Даньславка на его месте!

Все посмотрели на Ставра Гордятича, сидевшего среди других сотских. После того как тот выдал замуж вторую дочь, Милену, за сыновца Никиты Ядреича, стал вовсе именит и был равен многим большим боярам.

   – Новая метла по-новому метёт, – только и вымолвил Ставр.

   – Токмо как бы нас не вымела, – вздохнул Анисим Лукич.

   – Нет, бояре, а я тако мыслю, – пристукнул посохом Никита Ядреич, – надо с князем решать. Або он Даньславку с Ноздречей от себя гонит, абы нам такой князь не надобен!

Бояре зашушукались, елозя на лавках. Дело затевалось небывалое – промыслить о князе! Всеволод сын Мстислава, а тот сын Владимира Мономаха. Супротив князя киевского вставал Новгород! Э, да впервой ли! Мстислава не так ли у себя удержали?

Не день и не два после этого тихо было в Новгороде. Только бояре не сидели на месте. Пересылались друг с другом, гнали своих людей на улицы к ремесленному люду. То тут, то там раздавались недовольные выкрики. Однажды, когда Ноздреча проезжал по улице, вслед ему закричали: ужо, мол, тебе! Попомни!

С чего началось – сейчас разве упомнишь? Кричали, будто пограбили Даньславовы мечники какого-то купца. Сказывали, что был это даже сам Микула Иваныч, Ставра Гордятича тесть. Верно было то, что видели купца среди толпы, спешащей на двор к посаднику. А боле ничего сказать нельзя. Расспрашивали – да без толку.

Дмитрий Завидич простудился, после бани решив поехать на реку, посмотреть ледоход. Он только-только начал вставать с постели, и когда в ворота заколотила кулаками и кольями толпа, сердито поморщился и крикнул сына.

   – Почто шумство? – спросил он капризным голосом больного, когда Завид встал на пороге. – Чего неймётся?

   – Шумят новгородцы, – ответил Завид. – Тебя требуют.

   – Не пойду! Недужен я. – Посадник плотнее запахнулся в шубу и отвернулся от окна, а потом совсем ушёл в горницы, куда не долетал шум и крики.

Он после узнал, что воду мутили бояре – боярских гридней видели в толпе, кричали они и на вечевой площади. Приезжал кое-кто из нарочитых мужей. Людство шумело, подогреваемое умелыми наушниками, требуя от посадника принять меры супротив Князевых людей. Когда слухи об этом дошли до Дмитрия Завидича, он послал в город сына усовестить крикунов – князь, дескать, сам знает, кого к себе приближать. Людство пошумело, но, не добившись от посадника ничего более, схлынуло. Но на этом не кончилось. И когда умер от простуды боярин Дмитрий Завидич, а из Киева пришёл наказ ставить заместо него Константина Мовсиевича, народ снова взялся за топоры.

Ноздреча был у себя в терему, когда услышал за воротами шум толпы. Уже вечерело, сизые сумерки выползали из щелей, боярский терем готовился отойти ко сну. Сам Ноздреча как раз спустился на двор, чтобы последний раз обойти службы.

В ворота заколотили кулаками и дубьём, но к привычному шуму примешивались конский топот и бряцание оружием. Отроки уже были на ногах, торопливо хватались за рогатины и вопросительно смотрели на боярина.

   – Крикни, чего им надо? – приказал Ноздреча воротнику.

   – Выходь, сотский! Держи ответ! – раздалось в ответ на вопрос.

   – Какой ответ? За что? Пред кем? – изумился Ноздреча. – Я токмо перед князем ответ держать должен! – заорал он, поднимаясь на крыльцо и стараясь в сумерках разглядеть в толпе зачинщиков. За забором вспыхнули факелы, но блики огня исказили лица.

   – Ты пред Новгородом отвечать должон! – закричали с той стороны.

   – А мне Новгород не указ! Я князю служу!

Крикнул – и сразу понял, не то сказал. Ибо в следующий миг толпа взревела раненым зверем и ударила в ворота. Створки дрогнули, прогибаясь внутрь. От нового удара подпрыгнул в пазах засов, и воротник испуганно отскочил, чтобы не прибили.

Крепкие были ворота у Ноздречи, но не думал боярин, что придётся отсиживаться за ними, терпя осаду. После пятого удара дрогнули, а потом подалась одна из расшатанных створок, и ворота распахнулись.

Боярские отроки бросились навстречу толпе. Но у нападавших вместо дубья и топоров оказались мечи и щиты. Сеча завязалась на равных. С удивлением Ноздреча понял, что простых горожан здесь почти не было – затесалось двое-трое горлопанов-крикунов, но те быстро смекнули, что дело нешутейное, и поспешили убраться восвояси. Остальные были бывалые воины, такие же боярские отроки.

Ноздреча метнулся в терем, но какой-то парень опередил его и запрыгнул на высокое крыльцо. Прикрываясь щитом и поигрывая чеканом[15]15
  Чекан – боевой топор с узким лезвием и молотковидным обушком, был распространён на Руси в X-XVII вв.


[Закрыть], он оттеснял боярина от дверей. Ноздреча шарахнулся прочь, споткнулся на приступочке и кубарем скатился с крыльца под ноги сражающимся.

Его узнали. Свои отроки разомкнули ряды, впуская боярина в кольцо щитов и мечей, но нападавшие не медлили. Бой разгорелся с новой силой. Несмотря на сумерки, в пламени факелов Ноздрече показалось, что он знает одного из нападавших. Высокий немолодой боярин так спокойно и сильно работал мечом, что против него никто не решался выйти в одиночку. Расшвыряв немногих защитников, он добрался до Ноздречи и ударил его мечом.

Даньслав Борисыч узнал о приключившемся с Ноздречей от верных людей – кто-то из холопов, пользуясь замятней, выбрался со двора и, не жалея ног, кинулся упредить боярина. В отличие от пришлого Ноздречи, Даньслав был из Новгородской земли родом и понимал, что ответ придётся держать перед всей землёй. Князь может его защитить, но ежели супротив князя встанет вся земля?

Надо было бежать. Торопясь, матерно ругаясь на холопов, Даньслав собирал добро. Быстрее и легче было пасть на коня и скакать на Городище – пока догадаются, куда поспешил да покуда нагонят! Но оставлять нажитое было слишком тяжело. И Даньслав тратил время, кидая в короба меха, узорочье и дорогую серебряную и позолоченную утварь. Отпихнул воющую жену – сиди, мол, баба-дура, тебя не тронут! – ив ночь выехал со двора.

Настигли уже за воротами. Ещё время боярин потерял, пока лаялся с воротником. Успел отъехать от города почти на целую версту, когда сзади показались конные.

Даньславу Борисычу тут бы бросить всё и ускакать в Городище под защиту князя, а он заторопился, приказывая возницам погонять сильнее. И опомнился, лишь когда верховые подскакали.

И тут ещё можно было уйти, но кто-то из всадников швырнул факел прямо на подводу с мехами и узорочьем.

Даньслав взвыл не своим голосом, ринувшись на татя:

– Вот я тебя! Убивец!

Вскинул меч, ударил, и противник качнулся в седле, сползая на гриву коня.

Тут подлетели другие. Боярин не вдруг заметил, что его отроков оттеснили и гонят, и бьют, а он остался совсем один. Очертя голову, спасая жизнь, он повернул коня и поскакал, куда глаза глядят, чувствуя на плечах тяжесть погони.

За ним в самом деле погнались, даже ударили мечом, но удар получился слабый. Даньслав только вылетел из седла и кубарем скатился в кусты, где пролежал до утра без памяти.