Текст книги "Мстислав Великий"
Автор книги: Галина Романова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
Елена Мстиславна приехала в Белгород с маленьким сыном и, обливаясь слезами, упала в объятия матери. Пока Христина, как могла, утешала дочь – а ведь скоро Добродею отдавать замуж, да и Ингеборге её тётка Маргарет Фридкулла уже подыскала жениха – молодого бодричского[17]17
Бодричи (ободриты) – союз племён полабских славян VIII-XII вв. в нижнем течении Лабы (Эльбы), а также племя, возглавлявшее этот союз.
[Закрыть] короля Кнута Лаварда! каково младшим сёстрам выходить замуж, видя перед глазами пример старшей? – пока она успокаивала Елену и возилась с её сыном, Мстислав поспешил к отцу. Самоуправство Ярославца Святополчича не должно было сойти ему с рук. Волынский князь пренебрёг кровью Мономаховой, отрёкся от родства с царём русским – и не было ему за это прощения.
Владимир Всеволодович даже обрадовался. Ярославец, незаконный сын его двоюродного брата Святополка Изяславича, был последним претендентом на золотой стол и единственный мог оспаривать его у Мономашичей после смерти Владимира Всеволодовича. Его надо было остановить. То, что он разорвал связь с царским родом, развязывало Мономаху руки.
В тот же день он призвал к себе сына Романа. Тот пока не имел удела и жил подле отца.
– Роман, – начал Мономах, – на нас куёт крамолу Ярославец Святополчич. Он прогнал от себя твою сыновницу, Мстиславову дочь, и хочет идти войной. В Писании сказано: «Виновен не тот, кто первым напал, а кто первым задумал напасть. Тот же, кто напал, всего лишь упредил удар». Должны мы сейчас идти на Волынь войной. Веди полки, сын. Коли изгонишь Ярославца, тебе дарю его удел. Он твой!
Во Владимире-Волынском прослышали о выходе Мономаховых дружин, когда те были уже под Туровым. Брячислав Святополчич, младший брат Ярославца, послал ему гонца. Ни он, ни Изяслав, третий Святополчич, ничем не могли помочь брату – оба были слишком молоды, чтобы водить в бой дружины. Да и силу Мономах послал немалую.
Получив весть, Ярославец собрал своих людей.
– Свершилось, бояре! – сказал он. – Мономах идёт на Волынь войной. Послал сына свово, Романа, с полками. Как поступим? Затвориться во граде и послать гонцов братьям в Туров и Пинск да к Болеславу в Краков, чтоб прислали подмогу? В чистом поле мы Мономаховы полки не разобьём!
Бояре переглядывались. Некоторые пришли сюда с Ярославцем, другие были местные, помнили ещё Давида Игоревича.
Один из них, уже совсем дряхлый Бреслав Заславич, взял слово:
– Князь! Не дело ты творишь. Ратились мы уже со всей Русью в прежние времена – не устояли. Не устоим и теперь.
– Прежние времена? – фыркнул Ярославец. – В прежние времена под стенами половцы стояли, и то град держался. А ныне стоит мне кинуть клич – придут полки из Турова и Пинска, из Клёцка и Погорины, пришлёт подмогу Болеслав. Выстоим!
– Князь! – поддержал Бреслава Заславича и Ивор Вакиевич, сын боярина Вакея, недавно отошедшего в мир иной. – На нас сам Мономах идёт. Город держался, когда его брали половцы да Святополк, отец твой. А Мономах своими победами славен. Одолеет он тебя!
– Это мы ещё поглядим! Мира с Мономашичами не хочу! Воевать стану!
– Опомнись, князь!
– Мономах честь мою княжью в пыль превратил! Он – Руси царь, а мы кто? Мы единого деда внуки, одного рода-племени, а он над нами теперь глава. Он и род его! Не по Правде сие! И я заставлю его это признать! Он наши древние законы себе в угоду повернуть хочет! Не дам!
– Неразумны твои слова, князь, – упрекнул его Захар Сбыславич.
– А ты кто такой, чтоб меня уму-разуму учить? Ты боярин мой. Я тебя кормлю-пою, земли тебе дарю, ты меня должен слушаться. А не нравится – вот тебе Бог, а вот – порог! Убирайся!
Захар Сбыславич встал, оправил пояс, медленно поклонился, достав рукой до пола, медленно разогнулся – сказывалась старость.
– Служил я отцу твоему, князь. Служил и тебе. А ныне иду служить другому князю.
Повернулся и пошёл прочь. Бояре смотрели ему в спину. Молчание нарушил голос Ярославца:
– Чего пнями расселись? Небось вослед побежать хотите? Так бегите, скатертью дорога! Никого не держу! Кто верен мне, тот пущай останется, а кто струсил да кто совесть на сытое брюхо, аки свинья, променять готов – те пошли вон!
Со своего места встал Бреслав Заславич, опёрся на посох, поморгал глазами, словно впервые озирая гридницу.
– Коли так, прощай, князь Ярослав, – тихо сказал он.
Ярославец не мог больше сидеть неподвижно – вскочил, топнул ногой и выбежал сам, хлопнув дверью.
На другой день начали уезжать из Владимира-Волынского бояре.
Одни покидали город открыто, на возках, в которых везли добро, и не подбирали в теремах разве что соринки, явно не собираясь ворочаться. Другие вскакивали на коней, вооружали своих отроков и уезжали как на войну.
Третьи никуда не спешили, но затворялись в своих теремах и сидели тише воды ниже травы. А полки Романа Владимирича подходили всё ближе и ближе. И вот уже прискакал с чёрной вестью огнищанин[18]18
Огнищанин – хозяин подсеки (огнища) в Новгородской земле, средний и мелкий землевладелец.
[Закрыть], что взяли князево село на реке Стоходе и идут прямиком к стольному граду.
Ярославец спешно кинул клич, вооружая дружину и созывая ополчение. Но из бояр не отозвался никто, а городское вечевое било помалкивало. Город, напуганный приходом Мономаховых полков, затих.
Мрачнее тучи, злой, метался Ярославец по терему. Все его бросили – бояре отвернулись, одни подались к Роману в полки, другие ждут, чем всё кончится. Даже город – и тот не спешит выставить ополчение. А Мономашич всё ближе и ближе...
Стукнула дверь – вошёл Всеволод.
– Батюшка?
Ярославец невольно залюбовался сыном. Несмотря на то что было у него три жены и всех троих он мало любил, старшим сыном гордился. Ради детей, их будущего, пошёл он на это, и своими руками лишить сыновей доли в Русской земле Ярославец не хотел.
– Что будем делать, отец? Враги уже близко!
Ярославец шагнул ближе, взял сына за плечи, заглянул в глаза.
– А что бы сделал ты? – выдохнул прямо в лицо. – Все отвернулись от меня! Гонца послал я к Болеславу – да мала у меня надежда на него. Братьям в Туров и Пинск отправил весточку – да не поспеют они уже. А мои бояре – видал? – все к Роману переметнулись. Одни мы, сын.
– Бежать?
– Только бежать, сын.
Против ожидания, Всеволод не дрогнул. Хотя было ему всего пятнадцать, он уже умел смотреть в глаза судьбе.
– А куда?
– В Венгрию, – не задумываясь, ответил Ярославец. – Коломан, доброхот Мономахов, умер. На престоле родич Предславы, сестры моей. У него помощи попросим. А ежели что – в Польшу, к Болеславу. Ты готов?
– Готов, – кивнул Всеволод.
В молчании выезжали они из Владимира-Волынского. С князем остались немногие дружинники – их вёл сотник Некрас, отвозивший в Белгород княгиню Елену. Всего набралось чуть более ста всадников – сам князь с княжичем и княжной, дружинники, огнищанин разорённого сельца на Стоходе, несколько слуг и конюхов. Добра взяли мало – всё уместилось в одном возке.
Полгорода высыпали посмотреть на отъезд князя. Среди тех, кто толпился на улицах, Ярославец заметил сыновей и внуков оставшихся в городе бояр. Небось, радуются, прикидывают, кому достанутся его сёла и ловища, да какие ещё угодья пожалует Мономах за верную службу! Если бы смирился, принял власть Мономаха, Ярославец сам мог стать таким же слугой, растеряв княжье достоинство.
Перебравшись через Гучву, Ярославец остановил коня и обернулся на стены своего города. Владимир-Волынский успел стать ему родным и близким. Тут погиб брат Мстислав, тут схоронил двух первых жён, тут родились его дети. Князь искоса глянул на сына и увидел, что по щеке Всеволода бежит слеза.
– Мы ещё вернёмся сюда, – тихо сказал Ярославец. – Клянусь!
И первым отвернулся, поворачивая коня к Угорским воротам.
Через несколько дней Роман Владимирич подошёл к стенам Владимира-Волынского, и Бреслав Заславич вынес ему дары, приветствуя нового князя.
6Не жалея ни себя, ни коня, Валдис примчался в Новгород раньше не только возвращавшихся из Киева бояр, но даже княжеского гонца, везущего Всеволоду и его боярину Даньславу Мономахов приказ.
Василиса была на дворе – встречала обоз с данью из Ставровых вотчин – и не поверила своим глазам, когда в воротах показался Жизномирич на шатающемся, загнанном коне. Парень осадил еле держащегося на ногах коня и сполз наземь к ногам Василисы.
– Беда, матушка, – хрипло выдохнул он, опираясь на руки, чтобы не упасть, – Ставра Гордятича... Владимир-князь...
– Что? – Василиса упала на колени. – Что – Владимир-князь?
– В подвалы... в цепи...
Зашуршал подол летника. Валдис поднял голову – Василиса встала, прямая, с остановившимся, похолодевшим лицом. Сердце билось часто-часто, пойманной птицей, а потом вовсе замерло. Нечего было спрашивать и выведывать, за что княжий гнев падает на головы. Князь – что Бог, хорошо, пока далёк. При князе, что у Христа за пазухой, а коли прогневается, ничем уж не смягчить.
Выбежавшая на голоса ключница Велга застыла, уставившись на боярыню, и лишь после того, как та молча, глядя перед собой остановившимся взором, ушла в терем, сорвалась и подбежала к сыну. Силком подняла на ноги, поволокла прочь. За её спиной запалённый конь сделал шаг-другой и рухнул наземь, суча ногами. Меж оскаленных зубов потекла розовая слюна...
Пришла беда – отворяй ворота. Когда Велга, устроив сына в каморке спать – усталый Жизномирич не смог внятно объяснить матери ничего и провалился в сон, как в омут, – с опаской входила в боярские покои, она ждала всего. Женщина пережила на своём веку много – набег на родной погост, где молодая чудинка готовилась выйти замуж, гибель жениха от новгородских стрел и рабский торг. Потом службу у княгини, похищение и новый торг. Встречу с Жизномиром, свободу и долю жены дружинника. Довелось ей пережить мужа, а последние семь лет жить каждодневным страхом за сына – не приведи Бог, и его однажды привезут на подводе ногами вперёд. Велга видела многое и готовилась утешать молодую женщину, ибо ведала на себе, что значит княжий гнев.
Но Василиса была холодна, а в прищуренных глазах светилось нечто такое, чего Велга испугалась.
– Ты чего? – ахнула она, кидаясь к стоящей посреди горницы Василисе. – Боярыня? Что удумала? Опомнись!
– Оставь, – сказала, как отрезала, Василиса. – Не замай! Не дам счастья рушить! Слышишь? Никому Ставра не отдам! Ни князю, ни Богу!
– Да ты что! Валдис мне поведал – гневался князь на боярина. Так ты бы, матушка, подумала, как от себя беду отвести! Тебе у Новгорода Великого заступы просить надо, а то и в ноги к Всеволоду Мстиславичу кинуться. Авось...
– Сама ведаю, чего делать, – отрезала Василиса.
До рассвета не сомкнула она глаз, и Велга, сидевшая над спящим Валдисом, с тревогой косилась на боярское оконце, где горела свеча. Наутро, когда ключница вступила в боярский терем – беда бедой, а жить надо! – навстречу ей шагнул высокий парень, на ходу оправляя полушубок. Только по глазам Велга опознала Василису.
– Подымай сына, – приказала боярыня, плотнее надвигая на косы шапку. – Ставровых отроков тоже. И припасы собери. Нам в самый Киев скакать.
Ключница только покачала головой, отступая в сторону. А Василиса прошла мимо и, выйдя на крыльцо, крикнула холопов, по-мужски резко начав отдавать приказы.
7Не успели разобраться с одними делами, как новые недобрые вести пришли из Смоленской земли. Глеб Всеславьич Минский, поклявшись Мономаху в послушании, собрал втихомолку войска и пошёл воевать Смоленск, перехватывая хлебные обозы, которые уже начали возить в Новгород.
Смоленск был вотчиной Вячеслава, четвёртого сына Владимира Мономаха, но пострадавший Новгород всё ещё оставался под рукой Мстислава, посему тот собрал полки и двинулся к Минску, ведя рати Киева, Белгорода, Смоленска. Вторгшись в чужие пределы, начал воевать и грабить города и сёла по рекам Березина и Птичь, двигаясь в сторону Минска.
Глеб был встревожен. Конечно, Мстислав – не сам Мономах, но всей Руси было ясно, что великий князь нарочно держит старшего сына рядом – Мономашич был объявлен наследником власти. Ссориться с ним – всё равно что задевать самого Мономаха. Поэтому Глеб Всеславьич не стал выходить навстречу Мстиславу с полками, а выслал вперёд своих бояр для переговоров.
Князья уговорились встретиться на берегу Березины. Мстислав пришёл туда первым и поджидал Глеба, по-хозяйски озирая низкие заросшие глухим лесом берега. Он впервые был во владениях полоцких князей.
Глеб пришёл водой, на трёх ладьях. Две были полны его дружинниками, в третьей был сам князь с боярами и советниками. Мстислав ждал на берегу, стоя подальше от воды, и Минский князь был вынужден выйти из ладьи и подняться.
Глеб был старше Мстислава лет на десять, но выглядел так, словно между ними лежала пропасть годов в тридцать. Сухой, жилистый, высокий, он остановился перед Мономашичем, взглянул в глаза.
– Здравствуй, Глеб Всеславьич, – первым приветствовал Мстислав.
– И ты здрав будь, Мстислав, – сдержанно ответил Глеб.
– Прошу – будь гостем моим.
Белгородский князь указал на шатёр, разбитый в отдалении под берёзами на небольшой поляне. Полог шатра был откинут, позволяя увидеть угощение.
Со Мстиславом было немного воев – чуть меньше, чем привёл с собой Глеб. Полочанам выставили бочку мёда и жареную дичину, а князья удалились в шатёр.
– Уж прости, Глеб Всеславьич, что принимаю тебя так скромно, – промолвил Мстислав, когда они устроились в шатре и чашник наполнил рога мёдом. – Но я в походе, как мой отец, привык довольствоваться малым.
– Мстислав, Мстислав, – Минский князь покачал головой, – почто нелепие творишь? Почто землю мою грабишь? Ведомо мне, что ты в мои владения пришёл воевать – зоришь города и сёла, угоняешь народ.
– Князь-брат, я ведь тоже могу тебе сказать, почто грабишь ты волость Смоленскую, почто твои полки идут на Новгородчину.
– Тебе в том что? Сие не твои волости. Из Новгорода ты ушёл в Белгород, в Смоленске только часть вотчин твоя. Ты же зоришь мои земли, и в этом неправ.
– Глеб, и Смоленск, и Новгород – суть одно, – возразил Мстислав. – Всё – земля Русская, и мы, князья, за неё в ответе.
– В ответе! Молвишь тоже, – усмехнулся Глеб. – Когда отец твой Владимир Мономах два года назад подошёл к Минску, он все окрестности пограбил, посад у города пожёг. Брат твой, Ярополк, Дрюцк с землёй сровнял и всех дрючан в свои пределы перевёл. Уж про Оршу и Копыс я молчу. У нас прошлое лето неурожайным было. Волости, по которым твой отец войной прошёл, голодают, многие сёла пусты стоят, а ты ныне пришёл и вдругорядь всё зоришь!
– Не ходил бы ты на Смоленск, не зорил бы я твоих волостей.
– Ас чего началось? С отца твоего! Ещё при жизни моего отца, Всеслава, он в наши земли ходил воевать. У вас, Ярославова корня, давняя к нам, Всеславьичам, вражда.
– Не ко всем, – Мстислав отпил вина. – С братом твоим, Давидом, я в родстве и дружбе. Сын его Брячислав на моей дочери Ксении женат. И с другими князьями Всеславова дома у нас нет войны. Только ты, Глеб, воду мутишь.
– Я? – Тот даже привстал. – Окстись, Мстислав! Такие-то речи да на моей земле мне же молвить? Я ить тебя старше и по летам, и по роду!
– Я лишь исполняю повеление отца моего. – Мстислав чуть пожал плечами. – Коли думаешь ты, Глеб Всеславьич, что обидел тебя Владимир Мономах, так иди за мной в Киев – там встретишься с отцом моим, с ним и говори.
– Нет, – отрезал Глеб. – Не ласково принимают Всеславьичей в Киеве. Уходи-ка ты, Мстислав, в свой Белгород, покуда не изгнал я тебя с моей земли!
Глеб встал – и тут же вскочил Мстислав.
– Я исполняю волю отца моего, Владимира Мономаха, – резко молвил он. – Два лета назад отец мой с тобой, Глеб Всеславьич, роту заключил, дабы ходил ты в руке его и во всём слушался, почитая, аки старшего в роде. Ныне переменилось всё, и назван отец мой царём всея Руси и венчан на царствие патриархом Эфесским из Византии.
– Подумаешь, патриарх его венчал, – фыркнул Глеб. – Вы, Ярославичи, нас, Всеславьичей, изгоями сделали. Ваше племя нам не указ! И вон из моей земли!
– Властью отца моего, Минск отныне не твоя вотчина! Эй, кто там! Взять!
Глеб схватился было за меч – войдя в шатёр, не снял его с пояса, – но тут полог распахнулся, и сразу четверо отроков бросились на князя, окружая щитами и отнимая оружие. Отбиваясь, Глеб закричал, зовя на подмогу своих людей, но до его слуха донёсся стук мечей о щиты и шум сечи.
Мстислав прятал часть воинов в березняке рядом с шатром и в зарослях вдоль берега реки. Верный человек, подслушивающий беседу князей за шатром, подал знак засадным.
Минчане сражались отчаянно. Нескольким воям удалось пробиться к реке, и они попрыгали в воду, надеясь уйти вплавь и передать в Минск весть о захвате князя. Вслед полетели стрелы, одного за другим пронзая минчан. Лишь троим удалось добраться до дальнего берега и укрыться в прибрежных зарослях.
Глеба повалили наземь и связали. Мстислав, не тронувшись с места, пока в шатре шёл бой, подошёл к пленному князю. В сече тот был ранен, кровь пропитывала рубашку и пятнала дорогой ковёр, постеленный в шатре. Несколько долгих мгновений князья смотрели друг другу в глаза – один холодно-высокомерно, другой – с гневом и жаждой мести. Потом Мстислав выпрямился, окидывая взглядом поле боя. На поляне под берёзами остались лишь убитые и немногие пленные.
– В цепи, – бросил Мстислав негромко. – В Киев его везите.
Страшно и горько было Глебу Минскому въезжать в Киев – на простой подводе, на охапке сена, прикрытому сверху рогожей от любопытных глаз. Впрочем, кроме цепей, не было ничего, бросающегося в глаза, – всю дорогую одежду с пленного князя сняли. Не пожалели даже сапог, не говоря уж о перстнях и золотой цепи.
Когда проезжали воротами, Глеб с трудом приподнялся на локте. Его рану по первости перевязали, но в дороге она то и дело открывалась, повязка насквозь промокала, и возницы в конце концов бросили её менять. Тем более что сам Мстислав не сопровождал пленника в Киев – с большей частью полков он пошёл к Минску. Не ведая о судьбе города и семьи, бывший Минский князь терзался ещё больше. Приподнявшись на локте, он с болью и горечью смотрел на киевские стены.
Слабая надежда, что его отвезут в княжий терем и там он увидит Мономаха, не оправдалась. У самых ворот обоз остановил какой-то дружинник, наскоро переговорил с сопровождавшим боярином, и подвода свернула на Подол. Там на отшибе над высоким днепровским берегом были вырыты порубы-землянки. С одной уже сняли крышу, и возле ждали кузнец и землекопы, чтобы закрыть поруб и закидать его землёй.
Глеб оттолкнул руки, норовившие стащить его с подводы, и встал сам, покачиваясь от слабости. Волоча за собой цепи, сделал несколько шагов к тёмной яме, оглянулся по сторонам, дыша сырым тёплым ветром.
– Попомнит ещё Мономах, – сказал он. – Меня казнит, но племя Всеславово ему не сломить. Отольётся ужо ему.
Мстиславов боярин кивнул головой на яму, и князь спрыгнул внутрь. Упал, ударившись раненым боком, застонал, но не сказал ни слова, пока кузнец приковывал его к кольцу в стене, а потом землекопы закрывали бревенчатую крышу и закидывали её землёй, оставив только малое окошечко для еды и свежего воздуха.
Воздух вскоре сменился затхлым, пропитался запахом человеческого тела, мочи и сырости. Было холодно, так что иногда ночами Глеб не мог сомкнуть глаз. Рана на боку воспалилась, и при каждом движении тело пронзала боль. Потом она унялась, но началась лихорадка. Князя бросало то в жар, то в холод. Вытянувшись, он лежал на соломе, прижав руки к груди и остановившимся взором глядя в оконце. Хотелось позвать кого-нибудь, но пересохшие губы не слушались.
...Задремав, среди ночи Глеб вдруг очнулся. Странная лёгкость владела его телом. Не чувствовалось боли в боку, отпустила лихорадка. Осталась только слабость, как бывает после болезни. Князь пошевелился – и впервые не почувствовал цепей на запястьях и шее. Его расковали? Но кто?
Он скорее почуял, чем увидел, что в порубе кто-то есть. Князь скосил глаза на светлое пятно у стены. Проступили знакомые очертания...
– Отец? – прошептал он.
– А ты не ведал, где очутился? – прозвучал голос. – В этом порубе меня держали Ярославичи. Целых полгода я и твои братья не видели света дня. Я предчувствовал, что поруб ещё послужит правнукам Рогнеды.
– Ты пришёл за мной?
– Да.
В полдень узника обычно кормили. Сторож поставил у оконца миску с куском хлеба и кружку воды, окликнул князя. Услышав в ответ тишину, осторожно заглянул внутрь. Глеб Всеславьич Минский лежал на соломе и смотрел в дальний угол поруба...
Когда Владимиру Мономаху доложили о смерти одного из Всеславьичей, он и бровью не повёл. Только перекрестился с облегчением – ещё одним врагом меньше. Как бы сделать так, чтобы их вовсе не осталось в живых?
