Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

2

Мстислав Владимирич радостно обнял сына Всеволода, когда тот прибыл в Киев. Они не виделись со дня его свадьбы, да и это было накоротке – гуляли больше Чернигов и Новгород, чем Киев и Белгород. Мстислав даже не видел внука.

   – Каков он?

   – Растёт. Я уезжал, как первый шаг сделал.

   – Береги его. Как меня отец сберёг, как я тебя. В нашем роду ни разу дети не умирали. А подрастёт, дам ему Новгород аль ещё куда переведу. А ты пока вместо меня будешь на севере. Там ятвяги, чудь да емь русским землям покоя не дают. Надо их крестить да русскими делать. Пущай до самого Вяряжского моря русская земля тянется. В корелу тоже – новгородцы ходят, так пусть и городцы там рубят, как на Белом море. Пройдут годы – весь Север будет нашим!

Венчание на княжение Мстислава Владимирича прошло пышно. Ради такого торжества были приглашены в Киев все союзные князья. Явился Всеволод Городенский с женой Агафьей Мономаховной. Прибыл послушный Вячеслав Ярославич Клецкий с мачехой и братом. Из Новгород-Северского прискакал Всеволод Ольгович. Были послы из Чернигова и из червенских городов от Владимирка Володаревича. Даже из Изяславля и Полоцка, где сидел Мстиславов зять Брячислав, прислали послов. Но прочие Всеславьичи даже ухом не повели.

В Софийском соборе горели свечи, плыл запах ладана, певчие ангельскими голосами пели псалмы. Митрополит Никита, старый, больной старец, последние несколько недель не покидавший своих палат из-за недугов, собрал силы и сам венчал на царство Мстислава Мономашича. Служки видели, как дрожат руки преподобного, как порой слабеет его голос, но митрополит скрепил себя и отстоял службу до конца. И лишь когда увенчанный шапкой Мономаха, венцом своего отца, Мстислав при кликах народа выступил из полумрака собора на Софийскую площадь, митрополит Никита тяжко вздохнул и, зайдя в алтарный придел, тяжело опустился на скамеечку. К нему бросились служки, но преподобный отстранил их движением руки и, крестясь дрожащими перстами, промолвил слабым голосом:

– Сподобил Господь. Явил милость Свою – венчал я на царство великого князя!..

А Мстислав Мономашич тем временем торжественно ехал во главе своих бояр и детей в княжеский терем, и Киев, ещё недавно плакавший по его отцу, Владимиру Мономаху, уже смеялся и пел, радуясь новому празднику. Распахивались настежь ворота, на улицах ставили столы, на них холопы уже выносили жареное, пареное и варёное мясо и полные блюда хлебов. На площади выкатывали бочки с мёдом и винами, хозяйки выносили на крыльцо горки свежепечёных блинов, простых и с начинкой, и оделяли всех подряд. Звонили колокола, как на Пасху, и празднично одетые горожане слонялись по улицам, ожидая начала пиршества. Не только князь – многие бояре и даже монастыри кормили в тот день народ.

Пир был и в княжьем тереме. Там ещё три дня назад, только-только отойдя от поминальной трапезы и ещё не забыв, какова на вкус кутья с ягодами, начали готовить разнообразную снедь. Когда уехал Мстислав в Софию, в тереме началась суета, она ещё продолжалась по возвращении великого князя и его гостей.

Румяная, взволнованная Агаша приветствовала венценосного супруга на крыльце. По давней привычке ей хотелось бегать и следить, чтобы всё было по чину, но она смиряла себя. Нарядная, пышная, счастливо-смущённая, она выступала столь величественно, что Мстислав как впервые посмотрел на молодую жену. До сей поры видел он в ней простую новгородку, чуть ленивую, болтливую и легкомысленную. А ныне... Ни дать ни взять – великая княгиня! Откуда что взялось! И на миг – всего на миг, ибо жизнь не давала времени на скорбь, – резанул память образ Христины. Она была бы так же величава и горда. Только горда не осознанием своего величия, а ещё и холодной северной красой.

Налетело – и схлынуло. Некогда было предаваться горьким думам. Ныне он великий князь и царь всея Руси и сегодня венчался на царство. И Мстислав приветствовал княгиню и рука об руку с нею прошёл в празднично убранные сени к накрытым столам.

Отшумели праздники, подъели угощение, выпили мёд и похмелились. Гусляры и скоморохи устали петь, полопались струны и подкованные сапожки чуть не развалились от удалых танцев. Пора было приступать к делам.

К думной палате, где прежде заседал с боярами Владимир Всеволодович Мономах, собрались Мстислав с братьями и боярами. Кроме Мономашичей присутствовали только старшие сыновья Мстислава – Всеволод, Изяслав и Ростислав. Прочих князей не звали, ибо и без того уже было говорено, что каждый держит свою отчину и на соседей не зарится. Давидичи держали Чернигов, Ольговичи – Новгород-Северскую землю, Святославичи – Муром и Рязань, у Ростиславичей были червенские города, у Всеславьичей оставался Полоцк и прилегающие волости – кроме Минска, где уже который год сидел Мономахов посадник. Мономашичи собрались на совет для того, чтобы урядиться о собственных волостях.

Младшие братья с некоторым удивлением смотрели на старшего. Спокойно-печальный на похоронах и поминках отца, Мстислав сидел на золотом столе гордый и полный силы. И хотя в тёмных волосах и бороде его серебрились первые белые нити, но у кого их не было – тот же Вячеслав, хоть и намного моложе, был почти седой. Годы не коснулись только Андрея, и он, словно стесняясь своей молодости, забился в дальний угол. Самый младший из братьев, он был моложе даже Всеволода Мстиславича и понимал, что в дележе отцовского достояния его черёд – последний.

– Братья и дети мои, – начал Мстислав, озирая собравшихся, – постигло нас великое горе. Умер боголюбивый отец наш, Владимир Мономах. Велика скорбь в человеках – какой достойный муж ушёл от нас! Все мы – его племя, в нас его кровь. И дух его вскормил нас. Сызмальства отец учил нас, как надо беречь и преумножать свою землю. Ныне то, что собирал он столько лет, досталось нам. И надлежит нам не зарывать это в землю, не растрачивать втуне, ибо отец оставил нам богатую и обильную Русь. Нам надлежит сохранить её для наших детей и внуков.

Мстислав посмотрел на Всеволода Новгородского, и остальные князья невольно оборотились в его сторону. Одни с пониманием, другие – с завистью.

   – У каждого из нас есть своя доля в отцовском наследии, – продолжал Мстислав – И каждый да будет держать отчину свою, сохраняя и передавая детям. Мне отец оставил Киев и Белгород со всеми землями, да Минск, да ещё Смоленск...

   – Как – Смоленск? – не выдержал Вячеслав. – Отец меня в Смоленске посадил! Куда же я пойду?

   – Наказывал мне отец отдать тебе Туров, ибо умер владелец его Ярославец Святополчич и осталось сие княжество без главы. Прочим потомкам Святополка Изяславича остались в кормление те города, где они сидят сейчас, – Вячеславу Ярославичу и брату его Юрию Клецк, меньшим Святополчичам, Изяславу и Брячиславу, – Пинск. А тебе, Вячеслав, Туров с городами и пригородами.

Хоть и стоял Смоленск на торговых путях, но был затерян в лесных дебрях и далёк от Киева.

   – А в Смоленск отправляю я сына своего Ростислава.

Молодой княжич расправил плечи и свысока оглядел братьев и дядьёв.

   – Всеволод воротится в Новгород, ибо как я, старший сын, сидел в нём при отце своём, так и при мне пущай сидит мой старший сын на его столе, – говорил Мстислав. – Что же до тебя, Изяслав, – он повернулся ко второму сыну, – то как брат мой Ярополк был при отце нашем, так и ты будешь при мне.

Изяслав улыбнулся. За то время, что отец его прожил князем Белгорода, успел он показать себя настоящим воином, словно в нём и впрямь воскрес дух Изяслава Владимирича, павшего совсем юным в первом в своей жизни бою.

   – Ваши же вотчины, братья мои, я оставлю вам, – завершил свою речь Мстислав. – Ярополку – Переяславль, беречь окраины земли от поганых половцев. Андрею – Владимир-Волынский, ибо сумел он в бою отстоять этот город. Юрию – Залесье с городами и пригородами. И да будет так до скончания века. А на сем, братья, поцелуем крест, чтобы друг за друга стоять, а ещё крепче – за Русскую землю.

Братья горячо выказали согласие – каждый был по-своему доволен тем, что остаётся на своём столе. И только Юрий задиристо вскинул голову:

   – Мстислав! А как же Киев? Если ты сидел в Новгороде наследником при отце, а Всеволод, твой сын, сядет в Новгороде как твой наследник, то выходит, что после тебя Всеволод и наследует великое княжение?

Мстислав глянул на братьев и сыновей. Лета его подходили к пятидесяти, Юрий моложе почти на двадцать лет, Андрей – так на все двадцать пять. Он смутился, но на помощь старшему брату бросился Ярополк:

   – Что это ты, Гюргий, раньше времени брата хоронишь? Как время приспеет, там и будет видно, кому наследовать Киев!

   – По Русской Правде поступим, – опомнившись, сказал Мстислав. – Все мы единого отца дети, единого деда внуки. Никто обижен не будет!

Он умолчал, а его братья не вспомнили, что были и другие – внуки того же деда, но отнюдь не сыновья Владимира Мономаха.

Вскоре после вокняжения Мстислава Ярополку пришлось спешно скакать в Переяславль. Половцы, прослышав о смерти Мономаха, к которому питали страх и неприязнь, решили, что Русь погружена в скорбь и уныние, у людей всё валится из рук, значит, можно прийти и забрать всё, что плохо лежит, заодно отомстив за многолетние унижения. Однако с приграничной заставы успели послать гонца в Переяславль. И хотя вся застава полегла под стрелами и саблями поганых, гонец донёс злую весть до переяславльского князя.

Ярополк собрал полки. Мстислав отправил с ним и киевскую дружину под началом сына Изяслава. Вдвоём два князя ударили на поганых, и те были вынуждены спасаться в степи.

Летом начали разъезжаться по своим уделам и остальные братья. Первым отбыл Вячеслав – ему надлежало собраться, проститься с народом и боярами и вместе с семьёй перебраться в Туров, чтобы уступить стол Ростиславу Мономашичу. Высокий, стройный, худощавый, тот казался моложе своих лет, предвкушая самостоятельное княжение, волновался и пребывал в нетерпении и не выдержал – уехал вместе с Вячеславом, чтобы пораньше вступить в права княжения. Следом за ним восвояси отправились Андрей и Юрий.

Проводив братьев, Мстислав отправился в любимый отцом Выдубицкий монастырь. Старинный друг и собеседник Мономаха игумен Сильвестр недавно умер, но сменивший его игумен Степан встретил нового киевского князя с почётом. Перед князем и его спутниками распахнули ворота на обе стороны, и игумен вышел на двор.

– Радость великая к нам случилась, – провозгласил он. – Рады видеть дорогого гостя. Входи, князь! Входи!

Первым делом Мстислав завернул к церкви, долго молился, стоял на коленях, слушая внутренний голос и любуясь на лики святых и великомучеников. Бояре сопели рядом, чуть в стороне, чтобы не смущать князя, изредка, наблюдая за ним, крестились. Немногие соблюдали истинное благочестие, и кое-кто вздохнул с облегчением, когда Мстислав наконец поднялся с колен и проследовал в келью к игумену.

На беседу сошлись после угощения. Поскольку был Петров пост, потчевали капустой и бобами. Для князя и бояр выставили монастырский мёд, но Мстислав, желая показать, что он благочестив, как отец, отказался, предпочтя простую воду.

Игумен Степан был дородный, осанистый мужчина, чей бас, когда он гневался или читал литургию, проникал в самые закоулки собора или разлетался по улице. В келье он присел у окна, привалясь к стене и отдуваясь, ибо страдал чревоугодием и даже пустую капусту ел с отменным аппетитом.

   – Что привело тебя в обитель, сын мой? – начал он беседу.

   – Волею Божьей ставлен я князем всея Руси, – ответил Мстислав. – И, памятуя, как отец мой любил эту землю, так и я должен её любить и беречь.

   – Святые слова, сын мой, – утробно вздохнул игумен Степан. – Какой христолюбивый муж был твой отец! Монашеский и священнический чин почитал, давал всё потребное, церкви строил и украшал. За то ему великая честь и слава! Да и в мирских делах был он не последним, за что и благословил его Господь долгими летами, здоровьем и чадами добрыми! Вечная ему память!

   – Аминь, – кивнул Мстислав. – Прослышал я от отца, что в твоём монастыре, отче, писалась «Повесть временных лет», к коей и отец мой руку приложил?

   – Истинно так, сын мой. Игумен Сильвестр, коего я по промыслу Божьему сменил после его кончины, сам сию повесть составлял, описывая деяния знаменитого отца твоего.

   – Дозволь взглянуть на сие летописание?

   – Что ж, – игумен слегка крякнул, приподымая дородное тело со скамьи, – изволь, князь!

В соседней с кельей игумена каморке, на протяжении нескольких лет сперва Сильвестр, а после его смерти учёные монахи писали «Повесть временных лет». Двенадцать лет назад Владимир Мономах сам вложил её в руки Сильвестра и подробно рассказал, что надо писать, чтобы потомки ведали, какой праведный, набожный, честный был князь Владимир Мономах и как он радел за Русь, борясь с другими князьями, что думали только о себе и расхищали то, что он собирал. Особенному поношению подвергались Святополк Изяславич Киевский и Олег Святославич Черниговский – двоюродные братья Мономаха, ибо были его соперниками в борьбе за Киев. Оба были и ленивы, и сребролюбивы, и жадны, и грабили народ, обижали сирых и убогих, и была от них Руси одна только беда. И лишь Владимир Мономах был тем князем, который нужен земле.

Мстислав в тишине переворачивал пергаментные листы, вчитываясь в тщательно выписанные строки. На некоторых листах были заметны потёртости – здесь игумен Сильвестр соскабливал написанное Нестором и делал свои записи, по-новому рассказывая о старых событиях. Многое – война с половцами, убийство послов Итларя и Китана, борьба с Олегом за Чернигов, Любечский снем и последовавшее за ним ослепление Василька Теребовльского и война на Волыни – всё это прошло мимо Мстислава, княжившего в далёком Новгороде. До него доходили слухи – не более того. И сейчас, разбирая слова, он не мог точно сказать, как оно всё было на самом деле.

– Добро, – молвил он наконец, оторвавшись от чтения. – Великий труд создан в твоей обители, отче. Но ныне я великий князь и только мне решать, как будет писаться летопись и что в ней будет прописано. О том, как умирал мой отец и какими словами благословил нас, детей своих, да то «Поучение», что он нам прочёл, да каков он был в делах, – всего этого нет. Мой отец был лучше, чем прописано тут. И посему я забираю от вас сей труд. И сам решу, как и кто будет писать его дальше!

Игумен Степан еле скрыл своё разочарование. Он понимал, что это значит – летописание испокон веков ведётся в главном монастыре, который посещает князь и который больше получает от него даров. При Святополке таким был Печерский монастырь. Потом Владимир Мономах сделал главным свей любимый Выдубицкий. А сейчас, при Мстиславе, всё снова меняется.

Но если споришь с князем, то можешь нажить себе неприятностей – лишиться даров, подношений и жалованных угодий. И игумен Степан только сокрушённо покачал головой, когда несколько дней спустя боярин Иван Захарьич с отроками отвёз «Повесть временных лет» обратно в Печерский монастырь тамошнему игумену Прохору.

3

Уже осенью, вдоволь нагостившись в Киеве, наохотившись в Вышгородских лесах на оленей и кабанов, постреляв уток и гусей и погоняв зайцев, радостный ворочался в Новгород Всеволод Мстиславич. Молодой князь был счастлив. Дома ждала его молодая жена и малютка сын, по которым он успел соскучиться, привычные повседневные дела и близкие уже походы на емь и корелу. Правда, были и тяжкие труды – бесконечные споры с боярами, сидения с думцами и разбор бесчисленных взаимных тяжб. Старые бояре, помнившие молодым ещё его отца, слишком крепко сидели на своих толстых задах, слишком по нраву пришлась им сытая, тихая жизнь, а своих сыновей, таких же молодых и горячих нравом, как сам Всеволод, они держали в узде и не выпускали до самой смерти.

Всеволод ехал не спеша, вдоль берега Днепра. Задержался на несколько дней в Смоленске у брата Ростислава. Вместе съездили на охоту на днепровские берега. А оттуда уже двинулся через верховья Волги, Западную Двину и Ловать – к Ильмень-озеру и в Новгород.

Новгород встретил проливным дождём. Осенняя дорога раскисла, кони с трудом чавкали копытами по грязи. Не заезжая в город, Всеволод сразу свернул на Городище.

Вперёд был послан отрок – доложить княгине о возвращении князя, – и Анна Святославна выбежала встречать мужа в наспех наброшенной шубейке. Капли дождя вмиг промочили её убор, стекали по щекам, висли на ресницах, и казалось, что молодая княгиня плачет. Наверное, она и в самом деле плакала от радости – голос дрожал, а губы прыгали. Выскочив под дождь, Анна цеплялась за мужнино стремя и, когда князь спешился, повисла у него на шее. Вымокший до нитки Всеволод наскоро обнял жену и вместе с нею взбежал на крыльцо, где в сенях отряхнулся по-песьи, сбросил подбежавшему холопу на руки опашень и шапку и поспешил во внутренние покои.

   – Сейчас, Севушка, сейчас баньку истопим, – щебетала Анна, суетясь рядом с мужем. – Отпаришься, высушишься, отдохнёшь, а там уже в поварне пир готовят. Твоего ради возвращения!

   – Сегодня вели подать что есть – я голоден, аки волк! – Всеволод стащил с плечей мокрую на рукавах и вороте рубаху, и Анна задохнулась от нежности, глядя на крепкое ладное мужнино тело. Как, оказывается, истосковалась она по нему за полгода-то! – А назавтра пущай пир горой готовят. И боярам новгородским повестить надо – мол, князь воротился. Радость пусть будет!

   – Князь воротился, – повторила Анна, но радость померкла. Князем-то уже полгода как был её сынок Иворушка. К нему и к ней, как матери, обращались бояре, коли желали получить разрешение на дела. Ему несли дары, от его имени в новом суде на Житной улице заседал Даньслав Борисыч. И случись война, Иворушкины воеводы поведут полки на бой.

   – Всех на пир созову, – говорил Всеволод, не замечая жениной тревоги. – Я великого князя киевского сын и наследник! Я – Всеволод Новгородский! – Он подхватил Анну на руки и закружил по горнице. – А как батюшка помрёт, я на его место сяду, а Ивора – здесь, в Новгороде, князем поставлю.

   – Так Ивор уже, – заикнулась было Анна.

   – Что – «уже»? В Новгороде, говоришь? Ну, так и я в Новгороде родился. Пущай привыкает. А его тут оженим – и сын тут родится!

Радость Всеволода была велика. Насвистывая, пошёл в баню. Потом сидел у огня в чистой рубахе, пил сбитень и слушал шум дождя – ливень и не думал прекращаться. Вечером прошёл крытыми переходами до домовой церкви, поставил свечу за упокой души Владимира Мономаха и за здравие Мстислава Мономашича и воротился в опочивальню к заждавшейся жене усталый, но довольный.

Но уже на другой день радость померкла, ибо бояре прознали, что Всеволод воротился на Городище. Поведал им сам Даньслав Борисыч, почувствовавший себя большим человеком при малолетнем князе. Его отрок по делам заезжал на Городище и своими глазами зрел княжий поезд. Узнал он и Всеволода. Нашлись и другие видоки.

В ту пору, когда Всеволод парился в бане, обливаясь квасом и хлеща себя веником, бояре спешно собирались на подворье у посадника. Многие знали, что случилось, другие пребывали в недоумении и лишь на пороге узнавали новость. Отовсюду неслись охи и ахи.

   – Вот не было заботы – так подай! – всплёскивал руками Саток Степаныч. – И чего ему неймётся-то? Жили себе, не тужили!

   – Явился не запылился, – вторил Ермил Мироныч. – А того не ведает, что нет для него уже места!

   – Так не ведает же ничего! – вещал Ивор Иванкович. – Мы сие дело впотай совершили, со Всеволодом словом не перемолвились.

   – Кто же знает, что он не насовсем уезжал! – плаксивым голосом вздыхал Саток Степаныч.

   – А я вам говорил, говорил, бояре! – Посадник Борис стучал посохом об пол. – Неча на князей подыматься! Неча старое рушить!

   – Ты бы помолчал, Всеволодов доброхот, – оборвал его Мирослав Гюрятинич. – Мы тя ставили – мы тя и скинем!

   – Кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил, – сказал, как отрезал, Ставр Гордятич. – Прожили без него полгода – и далее проживём! У нас свой князь есть, Иван Всеволодич. Его мы признали, его кормим-поим, а чужие нам не надобны. Надо Всеволоду путь указать.

Хоть и порешили бояре всё давно, но многие испугались. Одно дело – решать свои дела в отсутствие князя, а совсем другое – выгонять князя, в свой дом воротившегося. Но изменились времена. Умер Владимир Мономах, а как покажет себя его сын – ещё неизвестно.

   – Не случилось бы, Ставр Гордятич, как в прошлый раз, – подал голос Ждан Анисимыч. – Как бы вдругорядь не пришлось за вольности ответ держать! Как-то Мстислав Владимирич решит? Яблочко от яблони...

Дорого заплатила семья самого богатого новгородского боярина Анисима Лукича за непокорство своего родителя. Хоть и вызволили его из поруба вслед за Ставром, но пришлось большой откуп заплатить, да и довезли до Новгорода еле жива. А ещё двое бояр так и сгинули.

   – Мстислава я сызмальства знаю, – успокоил Ивана Ставр. – Ещё в отроках вместе на берегу Волхова играли. Он хоть и суров бывает, а отцовой жестокости в нём мало. Мономаха отец с отрочества с поручениями посылал по всей Руси, а в шестнадцать годов ему пришлось из Киева бежать, когда там чернь взбунтовалась. Мстислав в иное время рос. Здесь, в Новгороде, ему жилось тихо и мирно. Он и привык дела миром решать. Не станет ссориться Мстислав с новгородским боярством...

   – Особливо ежели жена его – новгородка! – вспомнил Завид Дмитрии. – Коли Агаше весть подать – в случае чего замолвит слово.

   – Да чего мы прежде времени отходную-то запели? – прервал спор Мирослав Гюрятинич. – Сперва надо Всеволода со стола согнать, а там поглядим!

Речь старого боярина возымела действие. Кто колебался – успокоился, кто ратовал за его изгнание – ещё более воодушевился, а стоявшие за прежнего князя притихли. А вдруг и правда уйдёт Всеволод Мстиславич насовсем? И даже посадник Борис затаился.

На другой день готовился праздничный пир. Всеволод, принаряженный, в новой шёлковой рубахе с расшитым золотом воротом, важно прохаживался по терему, выходил на крыльцо, дыша свежим прохладным воздухом. Дождь утих среди ночи, выглянуло осеннее неяркое солнце, стараясь подсушить лужи. С Волхова тянуло прохладой. Усталость вчерашней дороги и бессонная ночь – молодая жена ластилась без конца, да и Всеволод истосковался – сделали своё дело. Князю не мечталось, как бывало, вскочить на коня и удалой скачкой разогнать застоявшуюся кровь – убить время до обеда. Он поскачет завтра, прикажет устроить охоту на илистых берегах Ильменя.

Пировать порешили на Ярославовом дворище, куда молодой князь только что приехал. Здесь было торжественнее и прилепее принимать именитое боярство. Здесь он и скажет о решении отца.

Привратник закричал, что видит боярский поезд. Большинство бояр ездили верхами – разве что посадник и старый Мирослав Гюрятинич в возках. Но сегодня возок был один – посадник Борис сказался хворым и затворился в тереме. Его дела взял на себя Мирослав Гюрятинич.

Заметив, что на двор въезжают бояре со своими отроками, Всеволод поспешил в палату и едва успел запрыгнуть на столец, как гости затопали следом. Все приоделись в дорогие шубы, обшитые аксамитом и бархатом, высоко несли горлатые шапки. Впереди выступали Мирослав Гюрятинич, Пётр Михалкович и Ставр Гордятич. Даньслав Борисыч и Ермил Мироныч вместе с остальными думцами держались чуть позади.

   – Рад приветствовать вас, гости дорогие! Только малость поторопились вы, мужи новгородские, – улыбнулся Всеволод. – Почётный пир ещё готовится. Ещё не все столы накрыты, не все яства выставлены!

   – Не на пир приехали мы, князь, – насупил седые брови Мирослав Гюрятинич, и Всеволод перестал улыбаться.

   – А почто тогда? – промолвил он, недоумевая.

   – Привезли мы слово Великого Новгорода! – Мирослав Гюрятинич, не ломая перед князем шапки, встал, расправив плечи. – Поелику ты ушёл от нас сам, слова не сказав и не поведав, ждать тебя или нет, порешил Новгород сам себе князя промыслить. И порешили мы поставить себе князем Ивана Всеволодича, сына твово. Мать его, Анна Святославна, на то согласна. А ты нам боле не князь.

   – Как так – Ивана? – ахнул Всеволод. – Он же младенец сущий! Да как он вами править-то будет?

   – Что младенец – не страшно. Мы отца твоего, Мстислава Владимирича, тоже младенцем приняли, а вскормили-вспоили. И внука его вскормим не хуже. А что до правления – так мы не дети, сами себя и управим. А князь нам надобен отныне токмо полки водить да суд судить. И то – свои есть у нас судьи, сами управятся.

Ставр Гордятич вышел вперёд, кивнул. Всеволод уставился на него, не понимая.

   – Вы что? – прошептал он. – Супротив отца моего? Супротив Руси идёте?

   – Окстись, Всеволод Мстиславич, – вступил в разговор Даньслав Борисыч. – От отца твоего мы век обиды не видели. Да и без Руси нам туговато будет – худо наша землица родит, без низового хлеба никак.

   – А хоть бы и худо! – перебил Даньслава Мирослав. – Сами себя прокормим, не дети, чай, малые!.. Нет, князь, против Руси мы не идём – понимаем, что люди русские, язык один, вера тоже... Но желаем мы своим умом жить. В Нове Городе от века свово князя не было – принимали князей со стороны. Вот и сейчас – не ты решил, что князем нашим будешь, а мы сами выбрали, кому над нами началовать.

Всеволод сидел на стольце, переводя взгляд с одного боярина на другого и не зная, верить ли ему своим ушам или нет.

   – А коли я вам сына не дам? – спросил он вдруг.

   – Иван Всеволодич теперь не тебе сын, а нам князь. И коли что задумаешь, то мы своего князя защищать будем.

   – А посадник? – ухватился Всеволод за соломинку. – Посадник что?

   – Посадник Борис хворает, – нарочито скорбно ответил Мирослав Гюрятинич. – Покуда не выздоровеет, я за него.

Молодой князь опустил голову. Он не верил, что Новгород указал ему на порог. Бояре же засобирались спокойно и уверенно, словно были у себя дома. Они и правда были у себя дома, а он... Что – он?

Стукнула дверь – заглянула ключница:

   – Князюшка, вина-то для пира какие доставать?

   – Для пира? – охнул Всеволод. – Для какого пира?

   – Да как же, князюшка! – опешила та. – За-ради твоего возвраще...

   – Пошла вон, дура! – закричал Всеволод, замахиваясь. – Не будет пира! – Ключница проворно юркнула вон, оставив задыхающегося князя одного. – Мне теперь не за возвращение – за проводы пить...

И всё-таки Всеволод не сдавался. Ездил на поклон к посаднику – Борис испугался и отказался принять князя, сказавшись умирающим. Посетил епископа Кирьяка – тот только руками разводил и вздыхал, что на всё воля Божья. Пробовал созвать вече и переговорить с боярами в думе – безрезультатно. Но лишь когда бояре созвали ополчение и несколько сотен городских дружинников во главе со Ставром Гордятичем встали станом вокруг Городища, где жила Анна с Иваном, Всеволод понял, что всё кончено. В тот же день, собравшись и не обращая внимания на зарядившие опять дожди, он отправился в обратный путь, в Киев.