Текст книги "Мстислав Великий"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

5

Боярин Славята воротился в Киев не один. Вскоре приехал Иван Захарьич, сын Захара Сбыславича, боярина, верно служившего ещё Святополку Изяславичу. Когда тот был великим князем, Захар был его ближним человеком и сперва последовал за сыном Святополка на Волынь. Но продолжал зорко следить, что деется на Руси. Владимир Мономах был силён, его руку признавали все, кроме князей Всеславьичей и самого Ярославца. Что до боярина Захара с сыном, то им более всего хотелось иметь тёплое место – ну и новые деревеньки за верную службу.

Сын Святополка не признает Мономахову руку! Видимо, зарвался волынский князь – или же земля Волынская сама по себе такова, что всяк, севший на ней, становится врагом Руси! Сперва Ярополк Изяславич, потом Давид Игоревич, теперь вот Ярославец Святополчич... Кто ещё? Но как бы то ни было, следовало примерно наказать Ярославца – пущай узнает, чей ныне верх. А заодно и прочих недовольных приструнить.

Оставив Киев на сына Мстислава, Владимир Мономах пошёл на Волынь сам. В подмогу он призвал братьев Ростиславичей – пусть не думают ляхи, что остыла кровь червенских князей! – и Ольговичей. Всеволод, недавно принёсший Владимиру вассальную клятву, прислал брата Давида с новгород-северскими дружинами.

Два месяца стояли соединённые силы под стенами города. Два месяца Ярославец каждый день выходил на стену и смотрел на вражий стан. Посады были разграблены, многие избы разобраны на дрова. Более-менее уцелели только те из них, где на постой встали союзные князья. Полоскался на ветру голубой стяг Мономаха. Несколько раз Ярославец видел и его самого. Несмотря на возраст, великий князь самолично объезжал полки.

Во Владимире было неспокойно. Ярославец успел стянуть кое-какое ополчение и вооружить народ, но видно было, что люди неохотно стоят на стенах. Лето катилось к концу, в полях поспевал урожай, и его сейчас топтали Мономаховы кони. Одна радость – что не призвали на подмогу половцев. Эти вовсе превратили бы окрестности в пустыню!

Осада была вялой. Лучники той и другой стороны только пересылались стрелами. Однако Ярославец чувствовал уверенность ополчившихся на него князей. Мономах всем своим видом давал понять, что остановился тут надолго. Его дружины то и дело ходили в зажитье, весь урожай достанется ему, а в самом Владимире без подвоза хлеба недалеко и до голода!

Притихнув, сидел князь в своих покоях, не желая никого видеть. Что делать? Бояре в палаты почти не заезжают, затворились в своих теремах. Жена Елена, после того как сунулась один раз и попала под горячую руку, тоже на глаза не показывается. Слуги шарахаются и боятся лишний раз вздохнуть. Все понимают, что князь загнан в угол.

Тихо скрипнула дверь. Ярославец встрепенулся, рука привычно потянулась к поясу за мечом, но это был сын Вячеслав. Светловолосый кудрявый юноша очень походил на своего дядю по матери – только тонкий нос и тёмные глаза были отцовы. Как отец был и гибок в кости.

   – Чего ещё? Мономах на приступ пошёл? – нелюбезно приветствовал сына Ярославец.

Вячеслав твёрдо взглянул на отца. Он был единственным, кто в эти странные дни не боялся волынского князя.

   – Там... бояре собрались. Тебя ждут.

Ярославец нехотя поднялся. Идти отчаянно не хотелось. Он понимал, зачем пришли бояре, и желал лишь одного – чтобы всё поскорее кончилось.

   – С чем явились?

   – Говорить хотят.

   – Небось, будут с Мономахом меня мирить? – Вячеслав промолчал. – А сам-то ты как мнишь, сыне? Покориться мне Киеву аль нет?.. Чего глаза низишь? Я сам – сын великого князя, а ты – Князев внук. Ты в Киеве рождён, мой старший сын. Стол золотой – он мой и твой по праву рождения. А Мономах жаждет отнять у нас право на власть! Ты этого хочешь? Стать как изгои-Ростиславичи? Сидеть на окраине и мечтать лишь о том, чтобы у тебя не отняли кусок хлеба?

Сын насупился и молчал, пережидая гнев отца. Он привык к тому, что тот то и дело срывался, – отбуйствовав, Ярославец всегда старался задобрить сына, чтобы не держал зла. Вот и сейчас, выпустив пары, князь тяжко вздохнул:

   – Поди к ним. К боярам. Пусть ждут.

В гриднице, куда он вступил малое время спустя, его встретили внимательно-настороженные взгляды. Ярославец привычно обежал глазами собравшихся. Не было Захара Сбыславича и Ратимира Прокопьича – местного волынского боярина, который пристал к Святополку Изяславичу ещё двадцать лет назад, когда тот впервые посадил на Волыни своего сына, Мстислава. Прочие были тут, но радости в этом не было.

   – Что уставились? – нелюбезно начал Ярославец. – Небось уже с Мономахом гонцами переслались – мол, приходи и бери голыми руками? А? А не то и вовсе отбежать от меня вздумали?

   – Княже, – старый Василий Гостяныч, служивший ещё Святополку, поднялся с места, – тебя мы не бросим, тебе людей давали. А только не дело это – со всей Русской землёй ратиться. Промысли – ныне Владимир Мономах великий князь. Все за него стоят – и черниговские князья, и червенские. Негоже нам против них встать. Как бы хуже не было.

Остальные бояре нестройными голосами поддержали Гостяныча.

   – Велите Мономаху сдаться? Под руку его идти? Я сын великого князя! Мне не к лицу под чужой рукой ходить! Под его руку встану – чести лишусь.

   – А супротив – и самой жизни, – проворчал Василий Гостяныч.

   – Ты это чего? – Ярославец аж зашипел. – Крамолу на меня куёшь? Князю своему угрожаешь?

   – Послушай, княже...

   – Слушать ничего не хочу! – рявкнул князь. – Пошли вон! Не слуги вы мне, а предатели и лихоимцы! Вон!

Василий Гостяныч встал первым. Лицо его было белым, взгляд нарочито спокоен, словно он давно уже принял решение и сейчас только укрепился в нём. Медленно отвесил поклон и направился к выходу. Вслед за ним ушло ещё двое бояр, но остальные остались сидеть, словно примёрзли к лавкам. И сидели ещё после того, как, стихнув после новой вспышки гнева, Ярославец ушёл к себе.

Но делать было нечего, и на другой день он послал-таки гонца в стан Мономаха. Владимир Всеволодович с радостью выслушал посланца волынского князя. Он был уверен, что сила переломит силу. Точно так же в прошлом году заратился было Глеб Минский – но стоило ему увидеть, как садится на землю ждать конца осады киевский князь, дрогнуло сердце и пришёл сдаваться. А ведь тогда стоило Всеславьичу кликнуть на подмогу братьев – и быть беде. Увязла бы Русь в усобице, а её, обескровленную, половцы и ляхи захватили бы в два счета.

Гордый встречал Мономах Ярославца Святополчича в своём стане. Тот прибыл с младшим сыном Юрием, четырёхлетним внуком Мстислава Владимирича, которого привёз на коне его пестун, боярин Гаврила.

Вместе с Мономахом волынского князя принимали Давид Ольгович, юноша, едва перешагнувший своё двадцатилетие, и братья Ростиславичи. Василько стоял в стороне, уставясь вдаль пустым лицом, а Володарь замер подле него, прожигая Ярославца тяжёлыми взглядами. Для Ростиславичей Владимир-Волынский был городом, где сидел их враг, где в плену мучился Василько. Святополк Изяславич был косвенно виновен в его ослеплении, и нелюбовь к великому князю Ростиславичи перенесли на его сына.

   – Здравствуй, Ярослав Святополчич, – заулыбался Мономах, когда тот спешился. – Радостно мне зреть тебя и сознавать, что готов ты свару прекратить и снова жить со всеми в мире.

Он обнял Ярославца, но тот словно окаменел. На душе было пусто и холодно.

Вместе прошли в терем, где расселись на лавках. Улыбаясь, Мономах заговорил о братской любви, вспомнил отца его, Святополка, как вместе ходили они на половцев, как жили по заветам отцов и, как могли, крепили Русскую землю. В те годы он, Мономах, ходил в Святополковой руке, слушался киевского князя, а ежели и советовал, то от любви к брату и желания приумножить славу Руси. И Святополк всегда советам следовал.

   – Был тогда отец твой нам всем заместо отца и старшего брата, – вспоминал Мономах. – Ныне я – великий князь, и всякий русский князь должен меня слушаться. Ты же не просто князь, но и родич мне. Твоя жена – моя внука, вы мне правнука родили. И негоже, чтобы невинные дети отвечали за грехи отцов. Нешто враги мы детям своим? Нешто желаем, чтобы скитались они без пристанища? Звери дикие и то о чадах своих заботятся, а мы, люди, разве хуже? На что нам Господь дал разум, как не на то, чтобы отличали добро от зла и добро преумножали, а от зла бежали?..

Долго и красно говорил Мономах, радуясь покаянному виду Ярославца и торжествуя. Потом, румяный от удовольствия, выслушал скупые, сухие слова о замирении.

– С отцом твоим мы были дружны, – сказал он наконец. – И ты того не забывай. Дарую тебе мир. Живи в земле своей, а как позову – приходи. Да не чини ссор и не строй козней братии своей – и будешь обласкан и принят всеми. Жену свою люби и живи с нею в мире. И да подарит вам Господь ещё сынов и дочерей.

Домой Ярославец воротился хмельной после устроенного Мономахом пира. Не находивший себе места Вячеслав встретил было отца в сенях, но тот прошёл мимо сына, как мимо пустого места. Князь хотел быть один. Ему казалось, что, согласившись принять от Киева мир, он предал не только себя – преступил через честь рода. Что сказал бы отец, дядья, брат Мстислав? Мономах торжествует, а он? Унижен и раздавлен. Как теперь жить? Кем он стал?

Скрипнула дверь, прошелестели медленные, робкие шаги.

Она. Елена Мстиславна. Ярославец поднял голову, взглянул исподлобья. Вот она стоит, бледная, с синими кругами под глазами, болезненно-худая, в кровь искусав губы. Видно, много плакала – лицо и сейчас опухшее от слёз и некрасивое. Молодая княгиня боится мужа и сейчас умирает от страха, но вот пришла, пересилив себя.

   – Привёз я Юрия, – ответил на немой вопрос жены Ярославец. – С пестуном он. Поди прими.

   – Я... я хотела... – Елена еле шевелила губами от страха, – спросить... как там? Что решили?

   – Не твоё бабье дело. – Ярославец шёпотом выругался, помянув чёрта. – Ну мир!.. Мир у нас с дедом твоим! Довольна? А теперь пошла вон!.. Мономахово племя...

Он зашарил рукой, ища, чем бы запустить в жену, и Елена проворно юркнула за дверь.

6

Владимир Всеволодович не верил Ярославцу. Он вообще не доверял этому семейству. И не только потому, что Святополчичи были единственными серьёзными соперниками в борьбе за великое княжение. Мономах чувствовал, что годы уходят. И, хотя выросли сыновья, появились внуки и даже правнуки – маленький Юрий Ярославич уж до чего хорош! ну прямо Мстиславушка в его годы! – всё-таки пройдёт ещё пять или десять лет и пора ложиться в домовину. И что потом? Сызнова вспыхнет пожар усобицы. Встанут Давыдовичи, Ольговичи, Ярослав Муромский. Те же Всеславьичи, хоть и изгои, вылезут из своих дебрей. Все захотят княжить в Киеве. Конечно, Мономашичи победят, но сколько прольётся крови!

Только после его смерти начал Мономах ценить Олега Святославича. Конечно, в своё время беспокойный изгой много крови ему попортил, но надо признать, что был он витязь достойный и Русь любил. Эх, кабы всё по-другому повернулось! У Святославича было всё, что нужно в князе, – то же самое было и в нём самом. Были они одинаковы, равновелики, и потому не было на Руси им места рядом. Смерть примирила Владимира с Олегом. По Писанию: «Любите врагов ваших» – Мономах любил Олега. За ум, дерзость, доблесть. Ярославец был не таким. Он был мельче, слабее и, следовательно, подлее. Такой мог предать и ударить в спину. А этого никак не хотелось.

На лето другого года киевский князь задумал сызнова пойти воевать Болгарское царство. Маленький Василий Львович подрастал, правнуку Константина Мономаха нужно было своё княжество. Благородный Константинополь – чем не родовой удел?

И весной большое русское войско, усиленное дружинами князей Ростиславичей, под началом воеводы Ивана Войтишича отправилось на Дунай. Небольшие болгарские заставы не сумели его остановить, и руссы растеклись по Фракии, захватывая один город за другим. Война приближалась к границам Византийской империи.

В Палатии всё было тихо и спокойно, но эта тишина обманывала. Огромный дворец, помнивший ещё Константина Великого, основателя столицы, затих в тревожном ожидании. Не прошуршат одежды евнухов, не стучат шаги стражи, не слышатся голоса слуг.

Жизнь шла своим чередом. Где-то шумели и веселились, трудились в поте лица и отдыхали после трудов, но император Алексей Комнин этого не слышал. Он с раздражением косился на окрывающийся из галереи внутренний двор с садом. Там среди деревьев порхали птицы. Глупые твари! Ничего не понимают! Для них что война, что мир – всё едино. Они живут своими маленькими радостями и продолжают весело чирикать, когда рушится его мир!

Война была ещё далеко, но император Алексей чувствовал её приближение. Руссы захватили большую часть Болгарии, вторглись во Фракию. Ещё немного – и их воины застучат топорами в стены Константинополя! Когда-то Олег, русский воевода, первым привёл под эти стены воинов и прибил свой щит к воротам столицы Империи. Жест победителя. На сей раз щитом руссы не отделаются!

Послышались лёгкие шаги. Император, остановившийся на галерее, вздрогнул. Хотел кликнуть стражу, но узнал вышитый паллий своей дочери Анны.

Несколько лет назад расстроилась помолвка Анны Комниной с одним видным сановником. Сильная духом, честолюбивая девушка не пожелала уходить в монастырь, как положено отвергнутой невесте царских кровей, а осталась при отце и с тех пор вела записи, повествуя о деяниях знаменитого военачальника из рода Комнинов, железной рукой вырвавшего власть из ослабевшей руки его предшественника Романа Диогена.

   – Отец, – промолвила она, подходя. – Что решил совет?

Алексей Комнин только что собирал сановников, чтобы обсудить с ними положение во Фракии. Его брат Исаак Комнин ратовал за войну, но остальные...

   – Что он мог решить! – горько воскликнул император. – Ты же знаешь – против нас вышел сам Владимир Киевский. Он из рода Мономахов! Прямой потомок Константина Девятого, сын его дочери...

   – Он не может причинить нам вред, – с убеждённостью, которой не имел её отец, сказала Анна. – Русь – это так далеко...

   – Достаточно близко. Вспомни Варвару.

Варвара была сестрой Анны. Пятнадцать лет назад она вышла замуж за русского князя. Сейчас жила вдовой в одном из монастырей.

   – И всё равно. У нас с руссами одна вера, они подчиняются нашему патриарху. Они в родстве с нами!

   – У руссов во время усобиц брат идёт на брата, а отец на сына. Мы для них никто. А что до веры и патриархов – Никифор пишет, что многие руссы до сих пор молятся идолам и ходят к ворожеям. Почти половина их христиане только внешне, а внутри – самые настоящие язычники.

Алексей посмотрел в дальний конец галереи. Там тускло поблескивал доспех – на часах стоял наёмник-русич. Северяне – руссы, датчане, шведы, ляхи – составляли элитный корпус так называемых варангов. С давних времён так повелось – нанимать в охрану императора только иноземцев, чтобы в случае мятежа они не встали на сторону народа. Почти половина варангов сейчас славяне. Как они поведут себя, если к стенам Константинополя подойдут их родичи?

   – И они идут сюда! – воскликнул Алексей. – Анна!

   – Мы обречены? – Она твёрдо взглянула на отца.

   – Да. – Тот отвернулся. – Ия прочёл это сегодня в глазах моих советников. Владимир Мономах может свергнуть нас.

   – Но армия... Ведь у нас есть армия!

   – Да. – Алексей вздохнул. – В своё время Комнины именно так пришли к власти. Тогда за нами была армия – вся армия. Сейчас она тоже подчинена нам, но, если солдаты прознают, что им придётся сражаться с потомком Константина Мономаха, они откажутся. И тогда...

   – Этого не может быть!

Алексей Комнин медленно снял императорский венец, потёр под ним обширную лысину, дал подышать голове. Странно! Почему именно в эти дни он впервые ощутил, как давит венец? Не означает ли это, что впрямь настала пора покидать Палатий? Кто, если говорить откровенно, такие Комнины? Узурпаторы, силой оружия захватившие власть! А Мономахи – у Владимира Киевского много детей и есть внуки, его род велик, – Мономахи законно правящая династия. И пускай, что после Мономахов были Диогены, а потом Комнины – они взяли власть силой и должны силе уступить.

Вечером того же дня император вёл долгую беседу со своим братом Исааком. Накануне гонец доставил спешную грамоту – русские дружины захватили ещё несколько городов во Фракии и вышли к границам Византийской империи. Над Палатием нависла угроза.

Было решено любыми средствами остановить Мономаха. Но так, чтобы, не нарушив мира, отбить у него охоту воевать.

...Анна в эти смутные дни не вела записей, и её «Алексиада» не сохранила ни одной строки об этой войне. Дочь Алексея Комнина не хотела, чтобы потомки узнали, что её великий отец – всего-навсего узурпатор и готов пойти на что угодно, лишь бы удержать власть.

Владимир Мономах тоже получил послание о том, что дружины Ивана Войтишича вышли к границам Империи, когда к нему прибыли послы из Константинополя. Император Алексей прислал патриарха Эфесского Неофита с дарами, как равный равному.

Великий князь принимал посла Византии с возможной пышностью, желая показать, что Русь велика и является грозной силой. Ради приезда патриарха Неофита звонили во все колокола, а княжеский терем сиял богатым убранством. Гордый Мономах встречал гостя в гриднице вместе с сыновьями – Мстиславом, Ярополком и Романом.

Среди даров был царский венец, который патриарх Эфесский вскоре и возложил на голову Владимира Мономаха в Софийском соборе, назвав русского князя царём.

Мономах был счастлив. Он не ожидал от судьбы такого подарка. Бывший переяславльский князь, сын третьего сына и князь окраинного княжества, долгие годы боровшийся за власть и знающий, что после смерти она уплывает из его рук к жадным сыновцам, мог ли он мечтать, что когда-нибудь его назовут царём! Императором! Кесарем!

Это многое меняло в жизни самой Руси. Отныне право на золотой стол получали лишь потомки Владимира Всеволодовича – прочие князья становились изгоями – хотя бы потому, что не были внуками царей. Теперь можно не опасаться Ольговичей, Давидовичей и Ярославичей – потомков рода Святославичей. Теперь заткнутся Всеславьичи, не говоря уж о надменном Ярославце. Ему-то больше не видать Киева как своих ушей! И близко не подойдёт! И в Софии Киевской ему после смерти не лежать! Так и захоронят во Владимире-Волынском, да и то, если он, Мономах, царь русский, позволит ему дальше владеть этим уделом!

...Оставшись после приёма один, Владимир Мономах долго мерил шагами покой. Новые высокие помыслы дурманили рассудок. Он – царь Руси! Её самодержец! Он больше не один из многих – он единственный! Он – основатель династии! Пусть другие сколько угодно кричат о Рюрике, давшем начало их роду. Пройдут века – о Рюрике не вспомнят, об остальных князьях останутся лишь обрывки в летописях, а память о нём, первом царе русском, будет жить вечно! Жаль только одного – что внуку его не стать императором Византии.

Скрипнув дверью, в горницу шагнул Мстислав. Владимир Всеволодович улыбнулся – именно старшего сына, свою надежду и своего наследника, хотел он видеть сейчас. Только с ним хотел делиться своей радостью.

   – Мстиша, – шагнул навстречу, – ведаешь ли, какова у нас радость?

   – Ведаю, отче, – улыбнулся тот.

   – Услышал Господь мои молитвы! – перекрестился Мономах. – Ещё Ярослав Мудрый перед смертью благословил моего отца, наказывал ему дождаться старейшинства. Вещая была у него душа – через столько лет прозреть, какого величия достигнет внук его! А сколько раз, аз грешный, был братьями утесняем и старшими князьями! Сколько претерпел от Святополка и от Святославичей! Господь по делам нашим воздал нам, сыне! За то, что радели мы о Руси, себя не жалея, дарит он нам её на веки вечные! Ныне с лёгким сердцем могу я о душе помыслить, ибо, к Господу отходя, в твои руки передам Русь. Не отдам на растерзание ни Ольговичам, ни Давидовичам, ни Всеславьичам, ни Ярославцу Волынскому. Наша Русь отныне, Мономашичей!

   – А император Алексей, – начал осторожно Мстислав, – он мира запросил.

   – Запросил – так дадим. Негоже соседа обижать. И помнишь ли, что просил он у нас взамен мира?

   – Руки дочери Мономахова рода, – вспомнил Мстислав.

   – Назавтра патриарха снова принимать – уже с отдарками. Так ты, как наследник царского рода, пообещай руку Ингеборги, Добродеи или Рогнеды.

Глава 8

1

Патриарх Эфесский Неофит уехал в Константинополь успокаивать Алексея Комнина и увёз согласие на брак Добродеи Мстиславны с сыном Алексея Исааком, русские полки Ивана Войтишича вернулись назад, но дело на том не кончилось. Не всё ещё знали, что Русь отныне принадлежит Мономаховому роду. Много воли было у удельных князей, каждый тянул в свою сторону, ещё не ведая, что теперь Киев будет решать, кому где сидеть и как жить. В прошлое ушли княжьи снемы, когда собирались на совет равные князья. Теперь киевский князь будет призывать к себе прочих, и горе тому, кто не подчинится.

А недовольные сыскались быстро.

О мятеже в Новгороде Киев узнал ещё во дни, когда там гостил патриарх Неофит, но за суматохой празднеств весть не враз дошла до ума и сердца Мстислава Владимирича. Сыновнюю грамоту он сперва просто пробежал глазами, дав себе зарок разобраться, после перечёл ещё раз, кликнул гонца и старательно выспросил обо всём, что творилось в Новгороде. Потом пошёл с этим к отцу.

Владимир Мономах не раздумывал ни минуты. Новгород задумал отколоться от Мономашичей! Он не желает принять нового посадника! На место покойного Дмитрия Завидича выбрали своего боярина, а Константина Мовсиевича, коего прочил им Мономах, мало дубьём не прогнали! Даньслава же и Ноздречу, пытавшихся вступиться, лаяли поносными словами, побили и дома их разграбили. Кричали, что Новгород сам себе голова и, коли надо, сам посадника себе поищет. А там недалеко и до нового князя! А что, если выбор падёт на того же Ярославна Святополчича?

Пятнадцать лет прошло, как отказались новгородцы принять его. Много воды утекло с тех пор. Многих Мономаховых сторонников нет в живых, другие стары и боле не имеют прежней власти. С новгородским ополчением, польской помощью да волынскими дружинами Ярославец может поднять мятеж. Беспокойные Ольговичи не останутся в стороне, поднимут головы Всеславьичи... Нет, надо душить мятеж в зародыше. И здесь все средства хороши – так изнасилованная женщина, не желая родить от насильника, иногда идёт к ворожее и вытравляет плод. Грех, но позор страшнее греха.

Услышав, что князь Владимир Всеволодич зовёт набольших бояр в Киев, дабы уладить дело с посадником, думцы заволновались. О том, что свершилось в стольном граде, ещё мало кто ведал и уж подавно не знал, что сие означает.

Боярская дума гудела, как улей во время роения.

   – Не к добру сие, бояре! – восклицал Сатко Сытинич, боярин осторожный, в смуты не лезущий и сам пугавшийся того, что оказался в думе. – Чего-то у князь-Владимира на уме!

   – Известно, чего! Напугался князь нашей силы! Новгород ещё никто не мог на колени поставить и не поставит никогда! – убеждённо говорил Степан Щука. – Мы – новгородская сила! Мы князей принимаем и, коли надо, на все четыре стороны пустить можем! Кто князья без нас? Никто!

   – Негоже князьям поперёк дороги вставать! – возразил Мирослав Гюрятинич. – Вспомните, бояре! Сами же Мстислава принимали, сами вскормили-вспоили. Святополку не отдали, когда тот пожелал его у нас отнять!..

   – Вот-вот! – подхватился Степан Щука. – Сами не отдали – сами и прогонем, ежели пожелаем!

   – А всё ж таки поперёк Киева не стоит идти, – важно молвил Никита Ядреич. – Великий князь там сидит. Да и земля наша, Новгородская, плохо жито родит. Без низового хлеба худо нам будет. Я мыслю – в Киев ехать надо!

   – Верно сказано, – поддержал его Мирослав Гюрятинич. – Раз князь приказал...

   – А нешто мы сами, без князя, не уладимся? – встрепенулся Анисим Лукич. – Почто с места трогаться?

   – Пото, что князь зовёт! Уладить нас он хочет с Константином Мовсиевичем!

   – Да князь эвон где, а мы тута! Нешто он наши дела разумеет? Ему бы со своими разобраться, а мы уж сами как-нибудь проживём. Новгород сам себе господин! И нам лучше ведать, кто достоин посадником быть!

Став посадником, Анисим Лукич возгордился сверх меры. Даже не всякую родню стал привечать. Страшило его только одно – что за Константина Мовсиевича впрямь вступится Мономах. Старого боярина не оставляли дурные предчувствия.

Но остальные бояре колебались. Иные боялись непослушанием вызвать гнев Мономаха, другие втайне держали руку Киева, третьи просто спокойно соглашались – мол, раз зовут, надо ехать.

   – Бояре, – вразумлял упрямцев и тугодумов Мирослав Гюрятинич, – нешто мы вороги земле нашей? Нешто нам Новгородчина не дорога? Нешто возрадуемся мы, зреючи, как зорят наших соседей, с коими торгуем, богатство наживая? Едина земля – Русь. Ныне она в руках Мономаха, так будем сынами земле нашей! Послушаемся князя!

   – Охти, беспокойство одно, – вздыхал престарелый Домажир Осипович, елозя на лавке. – Да почто же это? Почто пожить не дадут? – жаловался он плачущим голосом.

   – Может, и надо ехать, – осторожно кивал головой Сатко Сытинич. – А может, не надо. Как угадаешь?

   – Не ехать, бояре, нельзя, – рассуждал вслух Никита Ядреич, – а ехать боязно. Мало ли, каковы у князя помыслы!

   – На Господа уповаю, – Анисим Лукич, поняв, что дума клонится к поездке, перекрестился. – Помыслы мои чисты, без страха еду. А коли судьба такая – что ж, постоим за Новгородчину нашу!

   – Постоим! Постоим, – поддержали бояре.

Ставр в беседе больше помалкивал – не только потому, что и без него все сказали другие. Он чувствовал, что князь зовёт бояр не просто так – Владимиру Мономаху и сыну его Мстиславу не по нраву пришлось самоуправство новгородцев. Они желают навести порядок, а он, Ставр Гордятич, городской сотский, встал у них на пути. Он посмел обидеть их доброхотов – и назван врагом. Но боярин не чувствовал за собой вины. Всё-таки он был новгородцем, а Новгород от веку был сам по себе!

Ещё несколько дней судили и рядили бояре, а потом стало известно, что в Киев собираются Константин Мовсиевич, коего Владимир Мономах желал видеть посадником после Дмитрия Завидича, Завид Дмитрии, сын покойного посадника, Борис Вышатич и другие Мстиславовы доброхоты. Тут уж стало ясно, что ехать надо всем.

Прощание с семьёй вышло коротким. Обе дочери, Ульяница и Милена, давно были замужними, и на крыльцо вышла только Василиса. Молодая жена не спала ночь, под глазами её залегли чёрные тени. Она крепилась, пока Ставр спускался с крыльца и садился на коня, но потом не выдержала – подбежала, подпрыгнула, цепляясь за руки мужа, прижалась всем телом.

   – Сокол мой ясный, – выдохнула дрожащим голосом, – ...не езди...

   – Надо ехать, Василиса, – Ставр обнял жену. – Князь зовёт...

   – На погибель он зовёт тебя! Аль не чуешь над собой беды?

   – Беда будет, когда дома останусь. Тут уж не будет мне прощения. А так... Мстислав Владимирич приятель мне. Я ему служил. Должен он меня вспомнить. Да и дело наше правое. А Владимир Всеволодович за правду крепко стоит – то по всей Руси ведомо. Не обидит он нас, как Всеволод.

   – Всеволод – ведь внук ему. Яблоко от яблони... Боюсь я за тебя!

   – Боишься – молись. И береги себя! – Ставр поцеловал солёные от слёз губы жены и ссадил её с седла. – Я скоро ворочусь!

Василиса кусала губы, боясь вымолвить хоть слово – на уста просился плачь по покойнику.

Велга с Валдисом прощалась коротко. Мать только обняла сына, погладила светлые волосы и, перекрестив, прошептала:

   – Береги боярина!

Жизномирич поклонился матери.

Ехали поездом – бояре со своими дружинами, иные с сынами и зятьями. Пущай, мол, Киев видит, что не просто гости приехали. Послал их сам Господин Великий Новгород, и присланы они, чтобы от всего города слово молвить.

Оба посадника – Константин Мовсиевич и Анисим Лукич – дорогой не разговаривали, нарочно не замечая друг друга. Каждый верил в свою правоту – за одним стоял Владимир Мономах, сильнейший князь на Руси, а за вторым – Новгород, привыкший, что князья в нём сидят не по роду, а по приводу. Их сторонники тоже косились друг на друга со скрытой гордостью и неприязнью.

Все ждали Киева. Но путь был долог – долгий путь «из варяг в греки», не раз и не два хоженный купцами и новгородскими дружинами. Большинство бояр никогда не покидали Новгородчины и в Смоленской земле притихли, оставив распри. Ставр уже был здесь – когда Мстислав Владимирич вместе с отцом отправлялся воевать половцев. Казалось, ничего не переменилось с той поры. Те же избы, леса и реки. Ничто не отвлекало от дум, и тревожные мысли одолевали сотского.

Он по-прежнему не знал за собой вины – поступил так, как чувствовал, пошёл за Новгород и был готов стоять за родной город до конца. Всеволод оказался не таким, как его отец, да и сам Мстислав с годами переменился. Повстречайся они сейчас, Ставр не кинулся бы к Мономашичу с дружеским приветствием, как когда-то. Между ними встал Новгород. Но что он для Мстислава?

По Днепру шли на лодьях, и Киев открылся новгородским гостям во всей красе. Только что прошёл дождь, ещё пахло сыростью и землёй, на небе не разошлись облака, но купола Софии сверкали так ярко, что больно было глазам. Нарастал шум на торгу и на Подоле – вспугнутые было дождём, люди начали возвращаться к прежним делам. Пестротой, суетой, деловитостью Киев был очень похож на Новгород. Но пестрота его была иной, суета – напускной, а деловитость – мелкой. Растерявшиеся сперва бояре скоро опомнились, и на новгородском дворище, куда все ввалились, стало шумно и тесно.

После разошлись по теремам. Константин Мовсиевич со своими доброхотами отправился прямиком к Владимиру Мономаху – как верный слуга доложить о приезде, да и задержался. Часть новгородцев остановилась в Печёрской лавре – тамошние иноки с готовностью приветили приезжих.

Не сиделось на месте и Ставру. Терзаемый предчувствиями, он не мог долго оставаться на новгородском дворе и пошёл побродить по Киеву. Стольный град был велик. Несмотря на то что спускался вечер, всё ещё гудел торг, сновали по улицам люди, звенели молоты и стучали ткацкие станки. Киев был тороват и деловит, как Новгород. Сами по себе города были равны, но в Киеве сидел князь. Здесь была власть и сила. Отсюда Владимир Всеволодович правил всей Русью. Новгород был частью Руси. Значит, и там скоро будет править Мономах. Впрочем, он правит уже...

От этих дум Ставру стало не по себе. На душе было тяжко. Стремясь хоть как-то облегчиться, он свернул туда, где звенели колокола, созывая народ к вечерне.