Текст книги "Книга сияния"
Автор книги: Френсис Шервуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
На дороге громко загромыхала телега. Время, мягко говоря, не раннее; кто бы это мог быть? Ухнула сова, птица Афины Паллады, владычица ночи. Держа перед собой секстант, астроном вглядывался в звездное небо. Марс в созвездии Льва. Браге, его бедный покойный коллега, в свое время четырежды измерял орбиту Марса. Сегодня ночью Полярная звезда, на самом кончике Малой Медведицы, мерцала – словно специально для Кеплера. С дороги снова донесся грохот. Обернувшись, астроном увидел несколько повозок со срубленными деревьями, которые ехали к Карлову мосту – и дальше к Старому Месту. За ними следовали еще две телеги, полные мужчин с горящими факелами в руках. Зрелище было зловещее.
Согласно гипотезе Джордано Бруно, внутри бесконечных вселенных ежедневно рождались и умирали планеты и звезды. Сам Тихо Браге в году тысяча пятьсот семьдесят втором обнаружил звезду, названную им Нова Стелла, которой раньше не было, а также комету, чья орбита лежала далеко за орбитой Луны. Открытие Браге указывает на то, что мир куда больше и устроен куда сложнее, нежели считалось раньше. Возможно, он слишком велик, слишком сложен. Орбита Марса должна была стоить Кеплеру целой жизни, а не тех семи дней, которыми он поначалу хвастался Браге. Нет, никаких не семи дней, не семи недель, не семи месяцев, ибо она никак не укладывалась в круги и эпициклы, хотя просто обязана была представлять собой окружность. Разве круг не был идеальной природной формой? Камень, брошенный в пруд, создавал концентрические круги, лепестки цветов лепились к своему круглому сердцу, великое Солнце являло собой круг, и его сестрица Луна тоже. Но если орбита Марса – не окружность, что тогда? Что, если скорость хода планеты по орбите непостоянна? Что, если Марс то тормозит, то снова разгоняется? Если центр Солнечной системы – не точка на земной орбите, как утверждал Коперник… что тогда?
Когда повозки начали спускаться с холма, по всей округе залаяли псы. А на небе можно было найти созвездие Большого Пса благодаря Сириусу, его яркой звезде. Точно так же дело обстояло с созвездиями Зайца, Единорога, Жирафа, Рака, зодиакального знака императора. Венеру всегда скрывали облака, Юпитер – его спутники. Впрочем, Венера неизменно представала яркой и красивой, тогда как Марс, красная планета, вечно ускользающий, больше всех остальных, как считал Кеплер, мог ему рассказать. Еще до того, как Браге дал ему задание нанести на карту орбиту Марса, красная планета казалась Кеплеру наиболее привлекательной. Хотя астроном не мог похвалиться острым зрением, он верил: изучая небеса, он смотрит на планеты не глазами, а неким внутренним взором, что позволяет видеть невидимое. Вместо того чтобы видеть лишь внешнее, он воспринимает то, что лежит глубже, некую первичную самость. Не ту самость, что в поте лица трудится на земле, а ту, что сродни звездам. Порой Кеплер задавался вопросом: слышали ли во время своих плаваний Колумб и Магеллан присутствие континентов в собственном сердцебиении, ощущали ли они покачивание пальм в ритмах своей крови?
И тут он понял. Как можно было быть таким идиотом? Повозки, полные древесины, телеги с людьми – все это требовалось для ночной работы по сооружению помоста для казни, так что приговор Келли, возможно, приведут в исполнение уже на рассвете. Вот так и происходит: одни смотрят в небеса и не замечают ничего вокруг, а другим не остается ничего, кроме тягостных размышлений о смерти.
Действительно, сидя в яме, Келли был не в состоянии о чем‑либо размышлять. Здесь можно было только стоять, кругом была непроглядная тьма и сырость. Порой узнику начинало казаться, что он уже в могиле. Когда Келли перевели в камеру размером побольше и окатили из ведра, это было настоящее блаженство. А затем, оказавшись в водруженной на телегу клетке, Келли радовался яркому солнечному свету с непривычным для себя чувством, очень похожим на счастье. Это было необъяснимо, но даже при виде помоста и безобразной толпы, даже ясно осознавая, что смерть близка, мнимый алхимик ощущал, как на него снисходит что‑то похожее на мир и покой.
«Итак, – подумал Келли, – все заканчивается как нельзя лучше». Ибо он начинал, воруя у пекаря пирожки и сдобные булочки, одежду на рынке, выуживая из кошелька деньги. Когда Келли отрезали уши за мошенничество, его наставник – тот самый, который научил молодого парня подделывать любой почерк, приготовил ему припарку и обвязал ноющую голову чистыми тряпицами. Затем Келли оказался в Лондоне, участвуя в театральных представлениях типа «вот он здесь, а вот его нет», имея побочный заработок на ниве предсказания судеб, карточных игр – как обычных, так и таро. Впервые увидев Джона Ди в мантии ученого и маленькой шапочке, с длинной бородой и очками на носу, Келли решил, что с легкостью его одурачит. Однако Ди сам мог кого угодно одурачить… вот, например, где он сейчас? Келли надеялся, что сейчас он на пути в Лондон.
В последнюю секунду Келли с мольбой обратился к Мадами, своему ангелу‑хранителю. Пусть смерть, какой бы она ни была, окажется быстрой и безболезненной. И удивительное дело: несмотря на все свои прегрешения, Келли не ощутил ни рывка, ни жара адского пекла. Перед ним появилась Мадами, счастливая и лучезарная. Она была не слишком молода, но и старой ее было не назвать. Разумеется, Мадами была ангелом. Затем Келли услышал музыку, девять нот в идеальной гармонии. Ангелы Еноха, которые все это время парили у него над головой, один за другим спустились, не имея ни малейшей нужды в лестнице, – скорее таким же путем, каким спускаются с небес, когда их зовут на помощь заблудившиеся в лесу детишки или невинные девы. На огромной волне благоуханного розового воздуха они подняли Эдварда Келли над городом. Река Влтава сияла как влажное змеиное тело, скользящее между холмов, а Карлов мост казался крошечным черным ошейником, который не мешал змее двигаться. Отсюда были видны обнесенные стеной кварталы Юденштадта, руины Вышеградского замка, а Староместская площадь казалась простым серым пятном.
В тот самый момент, когда Келли возносился над Прагой, рабби Ливо тихо сидел на чердаке Староновой синагоги. После длительного поста он всю ночь молился, надеясь разрешить проблему, связанную с императором. Едва способный передвигаться, рабби начинал сходить с ума от напряжения. Казалось, рама крошечного окошка, выходящего на Влтаву, охвачена огнем.
Однако, едва рабби, сделав над собой огромное усилие, подошел к окну, оказалось, что это не зарево пожара, а ослепительно белое сияние. Ослепительно? С удивлением рабби Ливо обнаружил, что яркий блеск не слепит глаза. Напротив: в окно можно было смотреть не щурясь. А потом, словно ступая по некошенному лугу, рабби легко и свободно прошел в сияние. Чья‑то рука – рука ангела Элии – сжала его ладонь и потянула вперед. Клубы тумана расступались перед ними, легко касаясь ног.
Первым видением стали розы. Каждый их лепесток был драгоценен, а каждый бутон заключал в себе целый рай. Само Благоговение в прозрачно‑золотистых одеждах стояло на страже у врат. Глубоко потрясенный, рабби застыл на месте, не смея шевельнуться. Но тут врата распахнулись перед ним, словно целую вечность ждали его прибытия. В смутной ряби, звеня, подобно крошечным бубенчикам, которыми украшают свитки Торы, мимо один за другим проплывали сады.
Йегуда‑Лейб Ливо бен Бецалель, который за всю свою долгую и благочестивую жизнь ни разу не удостоился видения или непосредственного присутствия Бога, проходил каждый портал подобно человеку, наделенному особым зрением. В одном саду росли деревья невиданной высоты, а под их пологом разливалось пение райских птиц, что слаще наисладчайшего меда. Смирение явилось в облике анютиных глазок с кошачьими мордочками. Доверие воплощали бархатцы. А вот тюльпаны всех цветов радуги. Четыре реки бежали у его ног, как и было обозначено на карте, однако они казались ему ближе собственных пальцев. Не оказался ли он в Сфеде, священном городе, выходящем на Хульскую долину в Израиле, городе лазури и света, где жил и учился Ари – он же Лев? Йегуда вновь чувствовал себя маленьким мальчиком, который еще не начал обучение. Одновременно его охватывал жар страсти и бесконечное спокойствие. Казалось, он родил самого себя от Света и Любви – себя иного, безупречного.
Пройдя все десять сефирот, рабби Йегуда‑Лейб Ливо бен Бецалель потерял голову в присутствии Шекины[50] и оказался в ее экстатических объятиях. И наконец ему было даровано просветление. Отныне и весь остаток своей долгой жизни был исполнен лишь радости и благоговения.
35
Ближе к вечеру беглецы, еще утром успев подивиться громким воплям толпы на Староместской площади, попрощались со студентом Грегором – будем называть этого человека так, – и телега Карела снова покатила к городским воротам, хотя лагерь под астрономическими часами никуда не исчез. Те, кто покинул площадь, чтобы укрыться от дождя, теперь вернулись все до одного, чтобы насладиться неожиданным зрелищем – казнью Келли. К тому времени как телега Карела отправилась в путь, кровь на досках еще не успела высохнуть. Тело Келли отвезли на Чумное кладбище, а голову насадили на пику и установили у Карлова моста, чтобы все желающие могли удостовериться, что в империи предательство не остается безнаказанным. Торговцы овощами снова расстилали покрывала и возводили на них пирамиды из кабачков, аккуратно раскладывали огурцы и редис. Писец, который писал вместо тех, кто писать не умеет, уже водрузил свой короб точно под астрономическими часами. Из‑под отсыревшего грязного тряпья Рохель слышала голоса играющих ребятишек. «Все должно пройти гладко, – подумала она, – всего несколько минут поездки в телеге – и никаких причин для страха, который охватил ее прошлой ночью». Теперь молодой женщине уже не казалось, что ей предстоит прыгнуть через пропасть, зацепиться за край обрыва или взобраться на крутую гору. Она всего лишь покидала Прагу. Прощай, Прага, прощайте, Перл и рабби. Самым мучительным было прощание с ее ребенком, который остался лежать на Петржинском холме. Если бы была хоть малейшая возможность, она повернула бы время вспять. Но такое обычно невозможно. Кроме того, Рохель была уверена, что Йосель теперь в безопасности, и надеялась, что в каком‑нибудь новом городе, где их никто не знает, им с Зеевом уже не придется сталкиваться с ядовитыми обвинениями и они смогут начать все заново. За все это она благодарила Ха‑шема и возносила ему хвалы.
Какое‑то время телега, весело подпрыгивая, катила вперед. И тут одно колесо наехало на выпавший из мостовой булыжник. Телега немного покачалась, выправилась, снова накренилась.
– Освальд, Освальд! – крикнул Карел.
Телега притормозила, затем снова набрала ход. Колесо опять на что‑то наткнулось. По всей Староместской площади валялись обломанные бурей ветки деревьев. Освальд с предельной аккуратностью выбирал путь, семеня уверенно и осторожно, подобно горному козлу, привычному к скалистой местности. Но колеса снова и снова на что‑то натыкались. Телега пошла точно лодка в бурных волнах, задрала нос, накренилась и опрокинулась. И все покрывала, все тряпки, Рохель, Зеев, Киракос, Сергей и Карел ссыпались в одну пеструю груду, которую тут же окружила компания ребятишек.
– Ох нет, – простонал Карел.
Мальчики и девочки увлеченно играли в пятнашки, а может быть жмурки или чехарду, а их матери качали в своих фартуках младенцев. Рохель начала выпрямляться, с надеждой улыбаясь. Теперь им бы только снова поставить на колеса телегу, а затем можно продолжить свой путь.
– Телега старьевщика угодила в рытвину и перевернулась! – крикнул один мальчуган.
– И оттуда пять капустных кочанов выкатилось, – добавил другой ребенок.
– Прелюбодейка, – одна из женщин ткнула пальцем в сторону Рохели. – Смотрите, это же прелюбодейка в мужской одежде!
Вопли «прелюбодейка» разнеслись по всей площади, и Рохель немедленно оказалась в кольце мальчиков и девочек. Все они хлопали в ладоши и распевали:
– Ведьма, ведьма, ведьму сжечь!
Рохель заметила, как Киракос с Сергеем отползают под помост для казни. Зеев лежал рядом с ней. А Карел – где же Карел?
– Зеев, Зеев, прячься под помост! – крикнула она своему мужу.
Еще больше мальчиков и девочек рассыпались веером и заплясали.
– Ведьма, ведьма, ведьму сжечь!
Рохель затрясло.
– Ведьма, ведьма, ведьму сжечь!
Крики становилась все громче, все больше голосов ее подхватывало.
Тут Рохель увидела, что на Киракоса и Сергея, все‑таки пойманных толпой, сыплется град ударов. Карела пинали, и он мог лишь крепко обхватить руками свое безногое туловище. Зеева повалили на землю. Толпа женщин и ребятишек вокруг Рохели становилась все гуще, придвигалась все ближе.
– Жена, жена моя! – Зеев приподнялся и на четвереньках пополз к ней, пробираясь между ног мальчиков и мужчин и юбок девочек и женщин.
– Ему к своей блуднице охота! – завизжала одна из женщин.
– Блудница, блудница, угощения хочешь?
Несколько мальчиков постарше уже выковыряли из мостовой солидные булыжники. Первый камень пролетел мимо, зато второй угодил Рохели в живот.
– Рогоносцу тоже поддайте! – крикнула женщина.
– Сергей, давай им на подмогу! – выдохнул Киракос, все еще слабый от оспы. – Попытайся к ним прорваться, вытащи их из толпы.
Сергей наклонил голову, выставил руки перед собой и, подобно дикому кабану, стал проламываться сквозь ревущую толпу. А тем временем из трактиров «У красного вола» и «Единорог» слуги выкатили на площадь бочки с пивом и принялись бесплатно раздавать пенные кружки. Наверно, по случаю какого‑нибудь местного торжества – может быть, свадьба, или кто‑то отмечал удачную сделку… Не обращая ни на что внимания, Сергей продолжал прорываться сквозь неистовствующую толпу. Ему оставалось совсем немного, когда путь ему преградило кольцо мужчин, крепко сцепивших руки и стоящих нога к ноге. Зеев, однако, успел доползти до жены, встал и обнял ее, закрывая Рохель своим телом.
– Зеев, Зеев, уходи, – с трудом шевеля разбитыми губами, простонала Рохель. – Им нужна только я.
Карел, оказавшийся по другую сторону кольца, стал подтягиваться туда на руках.
– Ни один волосок не должен упасть с головы еврея – приказ императора! – выкрикнул он.
Град камней ненадолго прекратился.
– Какого еще императора? – спросил кто‑то. – Император мертв.
– Император мертв! – подхватили все. – Император мертв!
– Император жив, – заверил их Карел. – Император жив и здоров.
– Император жив и нездоров, – последовал ответ.
– Император свихнулся, – раздался общий крик. – Император свихнулся.
Камень сплющил Зееву ухо.
– Стража! – закричал Карел. – Где стража?
Стражники были на мосту, на Петржинском холме, среди руин Вышеграда, в «Золотом воле», в монастыре на Слованех. Исполняя императорский приказ, они разыскивали именно его, Карела.
– Помогите! – завопил Карел. – Помогите хоть кто‑нибудь!
Сергей, бессильный, в полном отчаянии, стоял у перевернутой телеги. Уткнувшись в шею Освальда, он плакал и прижимал к губам деревянный крестик.
А Киракос, лежа на улице у ног толпы, крепко зажмурил глаза и зажал уши ладонями. «Ничего не происходит, ничего не происходит», – повторял про себя императорский лекарь, в глубине души сознавая, что он не меньше всех остальных виновен в происходящем.
Еще один булыжник угодил Зееву в спину. Закряхтев, сапожник глухо пробормотал:
– Благословен Ты, Господи Боже, Царь мира, Истинный Судия.
Карел украдкой пробирался вперед. Руки его были еще сильны. Он уже приготовился прорваться сквозь заслон, когда кто‑то схватил старьевщика и заломил его длинные сильные руки за спину.
– Пощадите! – дико закричал калека. – Пощадите их!
Но никто никого щадить не собирался. Поднятый повыше, сделавшийся невольным и бессильным свидетелем избиения, Карел видел, как Зеев пробирается к Рохели и как Рохель прижимается к Зееву. Калека молился, чтобы они умерли поскорее. Они все равно не уцелеют – так пусть поскорее окажутся в заботливых руках Господа.
И, словно в ответ на его молитву, Зеев с Рохелью перестали бороться и застыли в неподвижности. Горожане принялись отворачиваться, стараясь не встречаться друг с другом глазами. На всей Староместской площади воцарилась мертвая тишина. Солнце по‑прежнему ярко сияло в небе. Облака, пушистые как подушки, беззаботным и рассеянным парадом проносились над головой. Где‑то чирикали птички, дети возились со своими игрушками, люди садились полдничать.
Опущенный на землю, освобожденный, Карел посмотрел на два истерзанных тела – мужа и жену. Они этого не заслужили. А кто вообще такого заслуживал? Как мог Господь допустить подобную жестокость? Карел попытался припомнить слова катехизиса. «Кто тебя сотворил? Бог меня сотворил. Что Бог сотворил? Бог все сотворил. Зачем Бог все сотворил? Во славу Себе. Как ты можешь восславить Бога? Любя Его и следуя Его повелениям».
И тут он заметил легкое движение. Спина Рохели едва заметно поднималась и опускалась. Да‑да, она дышала. Рохель была жива. Еле жива, но все‑таки жива. Если только до нее добраться, незаметно оттащить ее в костел Девы Марии перед Тыном, если бы, если бы… Или он мог бы положить Рохель на телегу, как будто она мертва, а потом отвезти в Юденштадт. Или если бы толпа устыдилась и разошлась… Но прежде чем Карел успел что‑либо предпринять, хотя бы двинуться вперед, кто‑то еще заметил, как Рохель дышит.
– Она жива! – заорала одна женщина. – Эта жидовка жива!
– Прикончить ее! А потом – в Юденштадт!
Множество голосов дружно подхватили этот крик. Женщины опустили младенцев на землю, чтобы взять булыжники покрупнее. Дети наполнили карманы галькой. Их отцы и деды столпились позади, желая во всех подробностях увидеть, как будет вершиться расправа.
И вдруг словно гром загремел среди ясного неба. Земля содрогнулась, снова и снова.
– Что это? – ахнул кто‑то.
Сзади, из‑за пределов круга, раздался рев, исполненный гнева. Люди начали переглядываться.
– Это голем! Смотрите! Он вернулся!
Сминая все на своем пути, Йосель огромными шагами прокладывал себе путь в самый центр дьявольского круга.
– Йосель, Йосель! – вскричал Карел. – Она жива! Спаси ее!
Руки Рохели так крепко обвились вокруг Зеева, что голему, обладающему силой дюжины мужчин, пришлось поднять их с мостовой вместе. Так он и вскинул их на свои могучие плечи. После этого он отнес супругов в костел Девы Марии перед Тыном и положил у алтаря. Толпа гуськом просачивалась внутрь, желая понаблюдать.
– Убили все‑таки, – негромко произнес кто‑то.
– Мертва… – это слово эхом разнеслись по всем нефам. – Мертва, мертва…
Йосель склонился над Рохелью. Ее распухшие веки казались крыльями темно‑синей бабочки, что легла, пытаясь прикрыть разбитые щеки. Кровь, темно‑красная, как кардинальская мантия, сочились из ран на руках и ногах женщины, растекаясь крошечными лужицами. Ни изо рта, ни из носа не исходило дыхания. Гигант приложил ухо к ее груди.
– По крайней мере, она получила по заслугам, прежде чем этот дуболом сюда добрался.
Йосель резко выпрямился, раскинул руки, запрокинул голову, и из самых глубин его существа, не сдерживаемый языком или способностью к членораздельной речи, вырвался такой стон, какого доселе еще никто никогда не слышал. Каждый услышал в этом стоне что‑то свое. Крик ястреба, чье гнездо разорено, вопль призрака в пещере сна, рев медведя, потерявшего свою подругу. Слышал его и рабби Ливо, и жители Юденштадта, которые в этот час живым потоком текли из ворот гетто. И знали, что это был крик великой боли изо рта человека, безумно страдающего в цепкой хватке этого мира. Йосель обернулся в проходе, глаза его горели.
– Бежим! – охнул кто‑то. – Голем взбесился!
Отцы и бабки, дети и женщины, сбивая друг друга с ног, выбежали вон из костела и бросились кто куда.
– Раввина сюда, раввина! – раздался вопль. – Это чудище взбесилось!
– Раввин здесь! – отозвался один из горожан. – Здесь он.
Тяжелыми шагами Йосель прошел по костелу между скамей и могучей рукой сорвал с церковной стены каменное распятие. Держа его над головой, он устремился вперед.
– Он громит нашу церковь, оскверняет крест!
Без малейших колебаний голем швырнул распятие через весь зал, и оно, ударившись о каменную стену, разбилось вдребезги. А затем, не помедлив ни секунды, выбежал из костела и как ураган помчался через Староместскую площадь, ногами сшибая котелки с треног, кроша деревянные лотки и навесы, вырывая одежду из‑под кип, аккуратно разложенных купцами. Он опрокинул даже короб писца под астрономическими часами. В панике разбегались горожане, а голем подбирал булыжники, которые они еще недавно бросали в Рохель, и швырял им вслед. Кулаки его были как молоты, ноги – как стенобитные орудия, а грудь крепче кирасы. Одной рукой подняв с земли огромный сук, сломанный бурей, он зубами оборвал с него листья и мелкие ветки и брезгливо выплюнул. Затем взмахнул своим оружием, ударил им по мостовой и снова двинулся вперед, хлеща этим чудовищным кнутом направо и налево. Мышцы на его спине вздувались. Какая‑то сила ожила в нем, точно змея, очнувшаяся от зимнего сна. Он был подобен разъяренному быку – необоримый в своей первобытной мощи, машина без хозяина.
Пока толпа недавних убийц разбегалась, спасаясь от гнева взбешенного голема, в костел Девы Марии перед Тыном вошли Киракос с Сергеем, который нес Карела. Киракос опустился на колени рядом Рохелью и приложил свои губы к ее губам.
– Она жива, ведь правда? – спросил у врача Карел.
Киракос не ответил: он вдыхал ей в рот воздух. Еще ребенком он видел, как его мать точно так же наполняла живительным воздухом крошечные легкие новорожденных ягнят, которые появлялись на свет синими и неподвижными.
– Сергей, – Киракос приподнял голову, стянул с себя тюрбан и разорвал его пополам. – Перебинтуй ей раны. Останови кровотечение.
И вновь припал к ее губам, мысленно повторяя: «Дыши, дыши. Заставь себя дышать. Пожалуйста, дыши».
И вскоре, словно пробуждаясь от дремы, Рохель заморгала и открыла глаза.
– Зеев? – выдохнула она.
– Твой муж убит, – сказал Карел.
– Не может быть.
– Он мертв.
– Нет… – Рохель судорожно зашептала слова из Шемы: – Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть…
Карел подполз к Зеву. Сапожник неподвижно лежал на спине, глаза его были закрыты, но – о чудо! – грудь его мерно вздымалась и опускалась.
– Погоди, Рохель, твой муж жив! – воскликнул Карел. – Жив он! Воды, Сергей, принеси святой воды из купели. Слава Богу!
– Еще не слава богу, – возразил ему Киракос. – Нам еще предстоит выбраться из города.
Йосель уже добрался до берега реки. Глаза ему словно застила кровавая пелена, и сквозь нее он увидел бегущего навстречу рабби Ливо. За ним, пытаясь не отставать, следовала Перл.
– Йосель, – сказал раввин. – Иди домой.
Что? Домой? Этот человек сказал «домой»?
Да, Йоселю хотелось вернуться домой. Взбежать по лестнице в кабинет раввина, столкнуть там все со столов, расплескать разнообразные чернила, поломать перья, исковеркать все тонкие и изящные вещи своего отца. И он не стал медлить. Он бежал прямо в Юденштадт, ворвался в дом раввина, скачками одолел лестницу и одним взмахом могучей руки, точно яйцо, расколол большой глобус. Так он теперь думал о мире – порченой луковице, мягкой от черной гнили. Могучий удар расплющил армиллярную сферу. Небеса тоже не лучше. Почему Бог не вмешался? Йосель принялся вырывать страницы из книг, рвать в клочья то, что звалось учением. Что толку от знаний? Что являет собой мир людей, его законы? Закон – то, что делает одних людей рабами других. Голем рвал карты, бил стекла и вышвыривал книги из окна. Книжные полки опустели, стулья были перевернуты, из стола выдернуты ножки.
Теперь Йосель должен был найти тех, кто презирал и унижал Рохель, насмехался над ней у нее за спиной, притеснял, у кого не находилось для нее доброго слова, из‑за кого ей пришлось бежать, из‑за кого она погибла. Он должен до них добраться и отомстить. Однако три сестры – Лия, которая подстрекала остальных, Мириам, которая ей подражала, и Зельда, которая молча потакала им обеим, – затаились в погребе. Люк над ними была крепко‑накрепко заперт изнутри на три тяжелых засова.
– Стой, Йосель, остановись! – крикнула ему вслед Перл.
Но гиганта уже было не остановить. В поисках дочерей раввина он метался по Юденштадту, разрывая все, что попадалось под руки. Убиты были и несколько мужчин, которые бросились вперед, пытаясь сдержать его, связать, сбить с ног. Они надеялись, что голем не причинит вреда евреям, ибо он был одним из них. Но был ли голем одним из них? Был ли он таким же, как они? Впрочем, Йоселю уже было все равно. Император должен стать следующим.
Когда он побежал через Карлов мост, несколько мужчин и юношей из Юденштадта бросились следом. Кое‑кто из них уже вооружился топорами и молотками. Надо пристрелить его из аркебузы, пронзить стрелой. Однако Йосель был слишком проворен, слишком широкими оказались его шаги. Никому из людей было не угнаться за ним. Может быть, будь у евреев лошади, им удалось бы его настичь. Но конные стражники, которые издали заметили голема, уже считали его если не самим Антихристом, то по крайней мере одним из его посланцев. И храбрые воины позорно бежали, чтобы укрыться в замке, а страшная новость бежала впереди них, и повсюду раздавались крики тревоги. Император и Румпф спрятались в секретном отделении кунсткамеры. С ними спрятался и Петака.
– Йосель, Йосель, стой, во имя любви к Богу, остановись! – умолял раввин, с трудом волочась позади.
Но голем уже не любил Бога. Он больше вообще никого не любил. Йосель вернулся в город, чтобы забрать свою любимую, спасти от нищеты и бед, ибо он нашел работу на рудниках, комнату в Кутна‑Горе. А теперь Рохель мертва. Отныне все жители города должны за это ответить. Как же они ничтожны со своими пожитками, со своей убогой жизнями, с их комнатами и шкафами, столами и стульями, недугами и жалобами, с их мерзкими запахами и отвратительной манерой пихать в себя еду, с трусливыми взглядами, слюнявыми ртами, соплями и мокротой, с их несдержанными гениталиями и отвислыми задами, с их грязными складками, опоясывающими костлявые шеи с их «дедушка сидит там, мы произносим наши молитвы, дабы сохранить наши души, а то вдруг ночью мы умрем?» Какое право они имели уничтожить Рохель, как они вообще посмели ее трогать? Йосель помнил ее прелестную кожу, мягкие впадинки под коленками, чудесные ножки. Она, открытая всему миру, оказалась раздавлена подобно птенчику, выпавшему из гнезда. Йосель не мог вынести мысли о том, что скоро черви поселятся в ее нежном ротике и завитках ушей, высосут ее влажные карие глаза, а через год, к ярцайту, тело Рохели сделается цвета мела, станет на ощупь как ракушка, чистым как кость. Через десять лет от нее останется только прах. Это было невыносимо.
Тем утром компания друзей Браге решила заглянуть в «Золотой вол». Несколько дней назад был похоронный кортеж, был гроб, который везла упряжка вороных без единого пятнышка, а впереди шел конь Браге, с пустым седлом, несущий на себе лишь любимые шпоры и плащ хозяина. На кладбище было немало высокопоставленных особ, было сказано немало пышных речей, хотя император, понятное дело, выбраться из замка не удосужился. Теперь же компания скорбящих встретилась, чтобы снова провозгласить тост в память усопшего товарища в уютных стенах «Золотого вола», где им столько раз случалось наслаждаться жизнью. Грустно и с теплотой вспоминали серебряный нос Браге; лося, который был у него в Дании, но однажды был напоен пивом и свалился с лестницы; великую щедрость Браге; его аппетит к выпивке, жизни и еде; его блестящую игру в шахматы. При упоминании о шахматах кто‑то мимоходом поинтересовался, куда подевался его достойный оппонент Киракос. Йепп проливал обильные слезы. Кеплер, унаследовавший все записи Браге, включая и точки марсианской орбиты, в обмен на обещание сделать мертвого астронома бессмертным, выглядел совсем потерянным. Фрау Браге была безутешна. А затем, в самый разгар пира, вошел Вацлав. Как снег на голову.
Вацлав Кола, императорский камердинер, вернулся со своей небольшой семьей из Карлсбада. Некоторые считали, что Вацлав уже никогда не появится в Праге, ибо всем было известно, что император не проявил сочувствия к болезни его сына. По поводу его отъезда выдвигались разные предположения. Так, одни заявляли, что Вацлав отправился в Вену, чтобы стать кондитером в одной утонченной и благородной семье. Другие думали, что он наворовал всякой всячины из императорской кунсткамеры и теперь достаточно богат, чтобы стать уважаемым землевладельцем и обзавестись дворцом с видом на Рейн. Некоторые даже предположили, что по пути из Праги Вацлав встретился с Йоселем и вместе они проводят турне по Европе, показывая Йоселя на ярмарках и рыночных площадях – Самого Большого Человека на Свете. До кого‑то дошел слух о том, что в Брюгге появился человек неимоверной силы, способный вырывать с корнями деревья; даже из Лондона, где люди в целом выше ростом благодаря древней крови викингов и не удивляются виду великанов, приходили сообщения о мощного сложения мужчине, который сидел в партере театра «Глобус». При этом не никто не подумал: чтобы за столь короткое время переместиться в места столь отдаленные, Йоселю пришлось бы научиться лететь.
Однако Вацлав все прояснил. Нет, он не видел Йоселя; да, его сын выздоровел; да, он слышал о печальном конце Келли. А какое ужасное несчастье – бедный Браге умер от вежливости!
И тут, провозглашая очередной тост в честь благородного датчанина, друзья покойного вдруг услышали исполненный ярости вопль. Потом дверь трактира распахнулась настежь. То, что появилось на пороге, можно было в первый момент принять за гигантского медведя, стоящего на задних лапах.
Действительно, во взгляде Йоселя сверкало безумие. В движениях исчезла гибкость и то своеобразное изящество, которое всегда его отличало. Он двигался подобно существу, управляемому чьей‑то злой волей или, скорее, величайшей угрозой и злыми намерениями. Могучие руки голема, вытянутые вперед, были покрыты кровью.
– Йосель? – спросил Вацлав. – Что случилось?
Компания с утра сидела в трактире и понятия не имела о страшных событиях на Староместской площади.
– У него лунная болезнь.
– Его бешеный пес укусил.
– Нет, это последняя стадия сифилиса.
Голем двинулся вперед, его взгляд блуждал, почти не задерживаясь на лицах собравшихся. Одним пинком он перевернул стол, затем отшвырнул скамью. Посетители перебежали в дальний конец зала и прижались к стене. И тут за спиной Йоселя появился рабби Ливо, а с ним и другие евреи. Рабби Ливо ухватил голема за подол рубахи и попытался удержать.
