Текст книги "Книга сияния"
Автор книги: Френсис Шервуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Повелитель, ваше величество, император Рудольф, – самым что ни на есть раболепным тоном произнес Ди и низко поклонился. – Какая честь!
– Здесь жарко как в аду, хотя мне никогда не бывает жарко, – сказал император. На нем был плащ из лучшей персидской парчи – серебристой, расшитой золотым переливчатым шелком. Под плащом был камзол из фиолетового шелка, украшенный золотой вышивкой в форме крупных листьев и декоративных полосок. Короткие брюки императора, в тон плащу, который он носил во время первой аудиенции алхимиков, были цвета королевского пурпура – кстати, их сшила Рохель. На чулках красовались кисточки из красной нити. На голове у Рудольфа покоилась бархатная шапка в стиле британского короля Генриха VIII; украшенная брошью с гигантским изумрудом, она делала императора похожим на пекаря.
– Здесь постоянно должно быть жарко, ваше величество, – ответил Келли. – Чтобы достичь небес, огонь должен гореть неистово.
– Уже почти май, – хмыкнув, заметил император.
– Да, – защебетал Келли, – весна, прекрасное время…
– Так как насчет бабочек?
– О бабочках, ваше величество, мы весьма серьезно заботимся. Только самые благородные или даже королевские, нет‑нет, самые императорские из рода бабочек подойдут для нашего исследования, – выпалил Келли.
– Нам нужно больше слоновьего порошка, ваше августейшее величество, – заметил Ди. Рецепт включал в себя слоновий порошок, черепашьи когти и сок долгоживущих дубов.
– Слонов задешево не купишь, – заметил император.
– Жизнь драгоценна, – отозвался Келли. – В смысле… ваша жизнь драгоценна.
По углам алхимической лаборатории были распиханы контейнеры со всевозможными отвратительными животными, живыми и мертвыми.
– А змеи – они здесь зачем?
– Мы используем их кровь, ваше величество. – Келли явно понравился вопрос императора. – Видите ли, кровь змеи холодна и не разогревается, если только змея не выползает на солнце.
– Терпеть не могу крови.
– Я тоже. Но ради вечной жизни – вашей вечной жизни, – я приучу себя любить все, что будет необходимо для нашего эликсира.
– Саламандры и рубленые тритоны – еще понятно, но сушеные летучие мыши? – Император указал на один из открытых ящиков. Точь‑в‑точь куча черных перчаток, к которым кто‑то пришил сероватые головки с клыкастыми пастями.
– Летучие мыши, ваше величество – незаменимый компонент множества самых разнообразных снадобий, – голос Ди стал мягким как шелк. – Летучие мыши и змеи, жабы, болиголов, наперстянка, мышьяк, ртуть. Чтобы посрамить смерть, мы должны обратить ее оружие против нее самой.
– А, понятно, понятно.
Император ненавидел загадки, но объяснения алхимиков казались достаточно ясными. Все очевидно, не без доли метафизики, но это подобно специям, которыми приправлено обычное блюдо.
– Попытаюсь описать вам алхимический процесс, ваше величество… – Теперь голос Ди гремел как гром, что соответствовало задаче. – Итак, трансмутация. Видите ли, неблагородные металлы в золото обращает не просто тепло, но скорее добавление или применение того, что зовется философским камнем, великой квинтэссенцией.
– Сперва мы, разумеется, опробуем эликсир на бабочках, – отозвался император, – а затем на Вацлаве.
– Но я не хочу жить вечно, ваше величество, – спешно вмешался Вацлав. Он стоял рядом с императором, стараясь держаться подальше от змей.
– Ты хочешь умереть, Вацлав? – спросил император.
– Только не сейчас, ваше величество.
Вообще‑то Вацлав, понятное дело, не отказался бы жить вечно, но только если бы вместе с ним вечно жили его жена и дети, а также все, кого он знал и кого не знал, – в общем, весь мир. «Хотя, – недоумевал он, – где тогда взять место, чтобы рождались новые дети?» Но, как бы то ни было, Вацлав не хотел пережить своих детей. Как пережил свою первую дочь Катрину. Пока она болела и умирала, Вацлав молился, чтобы Господь забрал его вместо нее. Порой Вацлав боялся, что Бог на самом деле Само Зло, Король Эрл или Ночная Ведьма, что таились за углами, на дне колодцев, во мраке ночи приходили забирать детей.
– Мы опробуем его на бабочках, затем на Вацлаве, затем еще на целом ряде испытуемых.
– Ты хотите потратить бесценный эликсир на такую жалкую персону, как я, ваше величество?
– Самую малость, Вацлав. Просто чтобы убедиться, что он никого не убьет.
– Не беспокойтесь, – с улыбкой бросил Вацлаву Келли.
– Да, и вы тоже отведаете своего эликсира, – добавил император.
– О, безусловно. Мы, подобно хорошим поварам, частенько поднимаем ложку ко рту.
– А он что здесь делает? – осведомился император, указывая пальцем на Карела, прикорнувшего у печи. – Может, ему лучше кости и тряпье собирать?
Рудольф подошел к Карелу и пнул беднягу прямо в пах.
– Вацлав, быстро отнеси этого увечного бездельника и негодяя на его проклятую телегу.
– Ваше величество, – запротестовал Карел, – у меня сейчас перерыв на ужин.
– Уберите его с глаз моих.
Карел протянул руки к Вацлаву, тот поднял его и понес вниз по лестнице Пороховой башни.
– Негоже дразнить императора, – укорил Вацлав старьевщика.
– Послушай, Вацлав, – шепнул ему в ухо Карел. – Я рад, что нам выпала возможность переговорить. Отец Тадеуш и трое братцев‑пьяниц – хозяева амбара, где я держу Освальда, – собираются подбить толпу и сжечь Юденштадт. Мы должны их остановить.
Вацлав почувствовал, как у него слабеют руки, и едва не уронил Карела на каменный пол.
– Не может быть.
– Это правда. Я сам слышал, как они сговаривались в «Золотом воле».
– А рабби Ливо знает?
– Знает. Видел, какого голема он сотворил? Но голема будет недостаточно.
– Славный денек, – громко произнес Вацлав, заметив стражников. – И Освальд, по‑моему, отлично выглядит. Привет, старина Освальд.
– Да‑да, – с готовностью согласился Карел, – денек просто чудесный.
– Пусть Господь тебя не оставит, друг мой, – сказал Вацлав.
– И тебя, мой благородный друг.
Вацлав помахал Карелу, вернулся к Пороховой башне и с озабоченным видом поднялся по лестнице.
– А бабочки, ваше величество, – как раз говорил Ди, – должны быть из самых прочных коконов, самые жирные. И меду, которым мы их станем кормить, надлежит быть наилучшим.
– Я могуч, – вдруг произнес император, делая шаг вперед, скалясь и демонстрируя несколько жалких обломков, которые остались вместо зубов.
– О да, вы весьма могучи.
«Как вышло, – думал Келли, – что этот человек, столь любящий разные изобретения, безмерно самовлюбленный и сверх меры богатый, не удосужился вставить себе новые зубы».
– Непросто будет сохранить их живыми во время путешествия, – сказал император. – Это я про бабочек.
– Если везти контрабандой из Китая не бабочек, а личинок тутовых шелкопрядов и спрятать их в стеблях бамбука – безусловно, нам даже не придется ничего скрывать, – сказал Ди. – Однако, ваше величество, что нам требуется – так это теплый и безопасный дом для них.
– Мы уже об этом позаботились. Разве ваш хрустальный шар вам этого не показал?
– Это процесс весьма деликатный, ваше величество. А кроме того, в последнее время я был слишком занят, чтобы советоваться со своими ангелами.
Со времени прибытия в Прагу, лишенный вдохновения, Келли видел в своем хрустальном шаре лишь туманные образы – в лучшем случае неясные, а в худшем случае мрачные. Засоренный пруд, мутное небо, землю, продырявленную червями.
Ди отметил для себя, что император, несмотря на гнилые зубы и кривые ноги, буквально лучился крепким здоровьем. Бледность, которую Ди наблюдал на первом совещании, сменилась розовым румянцем, а солидное брюхо монарха казалось твердым как валун. Боже прости и помилуй, но Ди от всей души желал, чтобы его величество Рудольф II просто упал на лестнице и разбил себе башку о каменные ступени, чтобы он сдох от укуса этого несносного льва Петаки или подавился куском слишком поспешно проглоченного мяса.
Послание королеве Елизавете, отправленное через тайные источники, в котором он умолял монархиню о содействии, ушло вот уже несколько недель назад, но ни о его маршруте, ни времени прихода ответного послания ничего сказать было нельзя. Другой план алхимиков заключался в том, чтобы сидеть по вечерам у себя в спальнях и громко жаловаться друг другу на затруднительность своего положения. Слуги в доме у Розенберга, где они по‑прежнему проживали, должны были услышать их причитания и разболтать всей округе. Солидный опыт Ди не ограничивался работой с шифрами и тайниками. Ди знал, что ничто не распространяется так быстро, как слухи. От служанок к поварам, от поваров к рыночным торговцам, от рыночных торговцев к странствующим купцам, от странствующих купцов к придворным. Достаточно было сказать: «Только никому не рассказывай». И мгновенно самая личная информация становилась настолько общеизвестной, как если бы ее напечатали в календаре, расклеили в церковных дворах или объявили прямо с кафедры:
Граждане Английского королевства!
Услышьте, услышьте, но никому не рассказывайте о том, что единственного в своем роде доктора Ди, придворного лекаря самой королевы, и достославного медиума Эдварда Келли держит в плену габсбургский император, племянник и зять Филиппа II, того самого, что приказал собрать Армаду.
Помните Армаду!
– Да‑да, для бабочек уже все подготовлено… – теперь император расхаживал по лаборатории, напоминая дрессированного пса, передвигающегося на задних лапах. О да, сегодня утром он был в превосходной форме. – Зал Владислава уставлен узкими шпилями, сделанными из деревянных шестов, обтянутых тонкой сеткой. Там также расставлена дюжина столов с подносами для коконов. Размещены турецкие жаровни. Мало того: на месте проведения рыцарских турниров и книжных ярмарок уже уложен слой почвы, и множество кустов со сладкими цветами было перемещено туда из оранжереи. Там распоряжается Киракос.
У Киракоса, который тоже прибыл в Пороховую башню, снова раскалывалась голова. Однако он вынужден был признать, что алхимики устроили превосходное представление, а отчаяние проглядывало лишь в их глазах. Интересно, как они собираются добыть бабочек? Киракос знал, что весть об их затруднительном положении скоро дойдет до королевы, если уже не дошла. Шпионов в Праге как крыс. Шпионы королевы, королей, шпионы турецкого султана, шпионы Матияша, брата Рудольфа. Доносы, ложь, предположения, притворство, неверно истолкованные верования, безграмотные догадки, притянутые за уши доводы – плотное, удушливое облако дезинформации висело над городом, готовое разразиться дождем слов и утопить всех. Однако Киракос всерьез сомневался в том, что ветреная королева Елизавета, которую одинаково очаровывали домашние животные, поэты и драматурги, пусть даже умелая в управлении государством и для женщины необычайно умная, поднимет хотя бы унизанный кольцами палец, чтобы спасти Джона Ди, незначительного и бесплатного своего соглядатая. Равно как и его спутника, чья репутация, а тем паче патриотизм, весьма сомнительны.
Эта обманная игра, понимал Киракос, требует постоянной бдительности. Что же до него самого, в этот день – а если быть откровенным, то и во все остальные – он предпочел бы поспать. Врач сонно припомнил прохладный воздух своего детства, бездонную голубизну неба, пасущихся коз, мула, который время от времени появлялся, таща грубую телегу по единственной неровной дороге, ведущей из городка. Но однажды идиллическую чистоту этой картины расколол колокольный звон с беленой церкви с грубым деревянным крестом. Все побежали. Киракос помнил, как мать схватила его и вместе с другими детишками спрятала под наваленной в амбаре соломой. Украдкой глядя в распахнутую дверь, они видели, как мужчин их деревни выстроили в ряд и велели им положить ладони на головы. Позднее всех их нашли мертвыми, и каждый держал во рту свои отрезанные яички. Среди них был отец Киракоса – между ног у него темнело пятно крови, похожее на розу. Молчание его матери, пока ее насиловали и убивали, по‑прежнему жило в сердце лекаря. Как погибли его младший брат и сестренка, Киракос даже не хотел вспоминать. Потом его самого вместе с другими крепкими и здоровыми мальчиками и девочками сделали рабами и увезли в Стамбул.
– Однако мы не хотим отвлекать вас от работы, – сказал император Келли и Ди, манерно и весело загибая мизинцы.
– Всегда рады императорскому визиту, ваше величество!
Келли подобострастно осклабился, изображая бесконечное радушие, а затем резко повернулся.
– Принесите еще дров, – властно приказал он своим помощникам. – Но сперва сходите в лавку. Нам нужны ящерицы, нужен окопник, нужна мята болотная. И поскорее.
– Следующий визит, – сказал император, – состоится через три дня. Я весьма доволен.
– С нетерпением будем вас ждать, – галантно отозвался Келли.
Наблюдая за тем, как император со своей свитой пересекает подвесной мост надо рвом, Ди злобно прошипел своему напарнику:
– Ты что, спятил? «С нетерпением будем вас ждать»? А перед этим послал помощников за такой ерундистикой. Нам не нужен ни один из этих ингредиентов.
– Слишком уж ты стараешься, Джон, – все про работу да про работу… Нам нужен яд – вот что нам на самом деле нужно.
Келли принялся расхаживать взад‑вперед.
– «Уже почти май», – фальцетом произнес он, передразнивая императора. – Я действительно рад, что он пришел, потому что теперь я точно знаю, что мы должны убить эту скотину.
Ди опасливо огляделся:
– Тише ты.
– А что, Джон, есть еще какой‑то выход? Наша затея с бабочками лишь отсрочит неизбежное. Как нам спастись? – Келли выглянул из окна, разглядывая расставленных внизу стражников. – Твоя волшебная королева, похоже, нам на выручку не прилетит.
– А как насчет Мадами, твоего ангела‑хранителя? Кажется, она уже давненько в магическом кристалле не появлялась.
– Так нечестно, Джон, и ты это знаешь.
– Извини, Эдвард. Мы должны сохранять веру.
– Уйма верующих отправляются на виселицу. Конечно, я не атеист, каковым был, по слухам, бедняга Марло…
– Он был католиком. Просто предпочитал мальчиков.
– Это не важно. Порой я должен задумываться о внимании Всемогущего. – Келли придвинулся поближе к Ди и понизил тон, не сводя глаз с окна. – Яд, о котором я думаю, – не какой‑то старой и привычной разновидности. Это и не из тех веществ, что способны вызывать видения и менять сознание. Нам также не годятся яды, которые дают непредсказуемый результат или чувствуются на вкус. Но если бы императора в самом деле отравили… назови мне, пожалуйста, двух человек, кого заподозрят в первую голову? Ты не замечал ничего странного в Киракосе?
– Да, он человек весьма необычный и холодный, – согласился Ди. – Переменчивый.
– Сонный, – поправил Келли, – и в то же время до странности бдительный.
– Он любит вино, – предположил Ди.
– Кое‑что посильнее вина, осмелюсь предположить.
– Ну, Келли… кому, как не тебе, об этом знать?
– Да, это мак – и, подозреваю, в немалых дозах. Ничего преступного в маке нет. Его запросто можно купить в аптеке, им лечат любую болезнь, какая только существует под солнцем. Именно на этом мы и должны сосредоточить наши умы… на болезнях. Выслушай меня, Джон. Сифилис развивается медленно, слишком медленно. Кое‑кто утверждает, что у императора он уже есть и именно это сводит его с ума. Существует множество видов лихорадки, кашля и судорог. Он запросто может заполучить страшный жар и озноб – достаточно будет щепотки болиголова. Толченое стекло, по виду неотличимое от соли, вызовет у него внутреннее кровотечение. И тут меня осенило. Я вспомнил самый удобный недуг из всех возможных недугов. Какой же я был дурак, что сразу о нем не подумал. Слушай дальше, Джон, сейчас я вернусь к самой сути.
Ди тоже размышлял над тем, как навредить императору, но тирада Келли ему решительно не понравилась.
– Убийство – грех, – предупредил он напарника.
– А разве англичане не хотят убивать испанцев? – осведомился Келли. – И разве ты не проявил немалую изобретательность, чтобы подобные старания увенчались успехом?
– Это была война.
– А, война, ты так это называешь. И французов, кстати говоря, англичане тоже убивали, – добавил Келли, – на Столетней войне.
– Мы имели право на эту землю, – сказал Ди.
– А как же королева Мария, которая убивала протестантов точно так же, как королева Елизавета католиков? Или король Генрих VIII, который отправил на тот свет Томаса Мора да еще целую компанию своих бесчисленных жен?
– Они короли и королевы, – запротестовал Ди.
– Значит, по‑твоему, император вправе убить нас, потому что он император? Разве это вызывает у тебя желание скорее умереть, чем жить, мой многоуважаемый коллега?
– Нет, – признал Ди.
– Если бы кто‑нибудь на тебя напал, доктор Джон Ди, ты бы защищался? Разве твоя жизнь не менее для тебя важна, чем жизнь любого императора, который опускается до тюремного заключения и убийства ради своей эгоистической цели?
– Так устроен мир.
– Мир, мой дорогой друг, устроен так, что сильный побеждает, мучает и казнит слабого. Возможно, я всего лишь мошенник, фальшивомонетчик, человек без ушей, но глаза у меня еще все‑таки есть. И я достаточно насмотрелся на методы тех, кто получает то, что хочет, когда хочет и как хочет. В любом случае яд, о котором я думаю, собственно, и не яд.
– Это что, мастер Келли, головоломка? Яд, который не яд?
– И этим ядом он уже наслаждается, в умеренных дозах его употребляя. Яд этот вызывает триумф Морфея, прогоняет любую боль, однако при избытке может свалить слона. Что это?
– Мак? Опиум? Так ты об этом толкуешь? – Ди улыбнулся и процитировал: – «Я обладаю тайным лекарством, кое я зову настойкой опия и кое далеко превосходит все прочие мощные средства»…
Он понемногу проникался духом затеи.
– Парацельс использует слово «арканум», или волшебный эликсир. Вот его рецепт: «Опиум смешать с беленой, молотым жемчугом и кораллом, мумией, арабиком, дегтеподобным снадобьем, дезоарным камнем, приготовленным из коровьей кишки, янтаря, мускуса, иных масел, кости из сердца оленя и единорога». Этот мудрец вообще не представлял себе практическую медицину без опия.
– Действительно, если мы оставим в покое единорога, не станем беспокоиться об олене и о многом другом, а просто сделаем тридцать граммов славного эликсира, это будет сильнейший яд – или, скорее, лекарство, – согласился Келли.
– По‑моему, турки каждый день принимают двенадцать гран, – сказал Ди. – Так, по крайней мере, я слышал.
– Четыре грана – уже очень много. Хотя, уверен, Киракос каждый день принимает больше.
– Вполне возможно.
– Но мы не можем получить опиум у Киракоса, – сказал Келли. – Определенно. И в аптеке тоже. Император тут же об этом узнает, задумается, заподозрит неладное. А та кухонно‑садовая разновидность, которую используют повитухи, ведьмы и вообще все на свете, чтобы приготовить успокоительный чай, мягкое снотворное, снадобье для утешения плачущего младенца – нет, эти слабые и общедоступные семена нам не годятся. Для достижения нашей цели, дорогой друг, нам требуется мак от серьезного и опытного ценителя, сильнодействующий сок цветков, которые разводят специально, из которых выжимают выжат весь нектар, высушивают его до твердого состояния. То, что готовят настоящие знатоки. Джон, я говорю о лучшей разновидности этой ядовитой амброзии, той, которая ввозится и вывозится контрабандой, которая вообще запрещена и недостижима для всех жителей этого города, не считая самых богатых или самых распутных, рискующих плевать на закон. Мы должны заполучить creème de la creème.[40] Короче, нам подойдет только турецкий опиум.
– Он проявится в его моче, – заметил Ди, ибо широко известен был тот факт, что императорская моча каждое утро исследовалась в перегонном кубе придворными лекарями.
– У него не будет возможности помочиться. В смеси с вином эликсир подействует слишком быстро, а его печальное состояние припишут последствиям неумеренного винопития.
– А дегустатор, Эдвард?
– Дегустатор не будет пить весь кубок, верно? Дегустатор лишь отхлебнет.
– Дегустатор лишь отхлебнет, – эхом повторил Ди.
– Дегустатор лишь отхлебнет, – скороговоркой выпалил Келли, кругами расхаживая по комнате и хлопая в ладоши.
– Мне почти жаль императора, – сказал Ди. – В конце концов, его кончина станет столь безвременной.
– Не трать слезы на таких как он, если только ты не влюбился в топор, готовый опуститься тебе на шею.
– Получить трон только затем, чтобы тебя швырнули в могилу. Искать вечность и получить небытие. Некогда, Эдвард, он был невинным младенцем.
– Тихо, наши юноши возвращаются. Прими понурый вид. Вокруг шпионы и ложь.
Змеи в клетках у них за спиной свивались кольцами и снова разворачивались.
16
Жизнь Рудольфа II началась в Вене, знойным днем 18 июля 1552 года. При его рождении присутствовали семь повивальных бабок, священник и придворный астролог. Его мать отказалась от мирры, корня валерианы, турецкого мака, даже не глотнула воды, а лишь терпеливо переносила боль, что она считала своей христианской обязанностью, хотя еще ни одну женщину не произвели в святые за рождение ребенка, не считая Девы Марии. Фрейлины, которые слетелись точно вороны на падаль, шептались в альковах и темных углах, по коридорам и в передних. Ребенок‑де очень маленький и скоро умрет. А кому в те времена не доводилось потерять ребенка – или даже двоих, троих? Даже королевам, что уж говорить о бедноте, где слабые и увечные обречены на смерть. Однако священник окрестил ребенка Рудольфом, а астролог составил его гороскоп. Созвездие – Рак, стихия – вода, характеристики включают в себя амбициозность, упорство и в то же самое время стремление держаться своего панциря, торопливо передвигаться боком – другими словами, качества прирожденного императора. Несмотря на знойный день, болезненного ребенка немедленно поместили в тело свежезабитого ягненка. Когда полость трупа остыла, другого только что зарезанного ягненка спешно доставили с бойни, и так одно животное за другим. Только на третий день будущий император смог присосаться к соску кормилицы. В результате всю свою жизнь Рудольф страдал от холода и даже в самые жаркие августовские дни в Праге носил тяжелые меха, привезенные из Московии. Поэтому Анна Мария Страда, любовница императора и мать его восьмерых детей, прозвала его Медведем. В самом деле, Рудольф залезал к ней в постель в чулках, ниспадающей волнами горностаевой шубе, а на голове вместо короны у него всегда была особая шапочка для спаривания с клапанами поверх ушей.
Кормилицей Рудольфа в те первые годы в Гофбургском замке была сильная, здоровая девушка, которая потеряла собственного ребенка – случайно заспала его. Сладкое молоко кормилицы, смешанное с солью ее слез, определило вкус Рудольфа к смеси сладкого и пикантного. Разумеется, можно было не опасаться, что она заспит и наследника Священной Римской империи. Первый сын Максимилиана II Рудольф спал в золотой колыбели в форме лебедя, инкрустированной жемчугом. Высоко над колыбелью красовалась маленькая детская корона с двуглавым орлом Габсбургов, одна голова которого глядит на запад, а другая на восток, и с короны белым туманом ниспадали тонкие занавеси.
Когда будущему императору исполнилось семь, началось его учение. Рудольфа вместе с его младшим братом Эрнстом предоставили заботам единственного в своем роде наставника – мастера Бергамо, чье тело напоминало клубень, водруженный на две соломинки. Они учили латинский алфавит по азбукам, страницы которых защищали тонкие роговые пластинки. По схожим книгам братья изучали цифры. С первых дней им преподавали этикет: сперва по книге Эразма «Хорошие манеры для детей», затем по его же «Воспитанию христианского принца», а затем по немецкому учебнику «Hof und Tischzuchtern» и французской книге по этикету и застольным манерам.
Всегда облаченного в тона бедноты, невнятно‑серые или сально‑желтоватые, мастера Бергамо юные принцы вскоре нарекли мастером Луковицей. Со временем Рудольфу предстояло стать императором или по крайней мере королем той или иной страны. Однако мастер Луковица свято верил: пожалеешь розгу – испортишь ребенка. И розог он не жалел. Более того, пока мальчики выполняли на уроках свои задания, мастер Бергамо острил и пробовал свое оружие, хлеща розгами по воздуху, прокалывал подушки, тыкал дряхлую борзую по кличке Шаци, которая спала в детской комнате, а также нередко фехтовал с ни в чем не повинными портьерами. Всегда наготове были березовые розги для спины, ивовые для икр и славная сосновая ветка изрядной длины для мальчишеских ягодиц. А по вечерам, после уроков, пока их усталый наставник отдыхал в публичном доме у скотобойни, юный Рудольф с братом Эрнстом пробирались в грязную комнату своего учителя. Там они мочились на камни в камине и тайком читали Рабле – про то, как гигант Гаргантюа съел двадцать французов вместе с салатом, как родился из уха матери и как пользовался гусиной шеей, чтобы подтереть грязную задницу. Эрнст и Рудольф, разумеется, говорили по‑немецки, на языке их отца, и по‑испански, на языке их матери, которая немецким пользовалась с неохотой и лишь по особым случаям. Они также могли читать по‑французски без всякого содействия учебника или розги, просто бывая при дворе и прислушиваясь к разговорам. Латынь же мальчикам должен был преподать мастер Луковица, равно как арифметику, логику, музыку, астрономию, геометрию, риторику и теологию.
С другими учителями юные принцы овладевали придворным этикетом, искусством одеваться и изящной словесностью, обучаясь всему, что требовалось знать членам королевской семьи, равно как соколиной и ястребиной охоте, фехтованию, верховой езде, рыцарским поединкам и танцам. Однажды весной, когда они гуляли со своей прислугой в Гофбургских садах и дошли до ворот, что высились до самого неба, кормилица Рудольфа рассказала ему, что за этими воротами лежит целый мир и что в один прекрасный день он станет им править. Ибо, хотя по букве закона священный римский император избирался выборщиками, ко времени Рудольфа этот пост по множеству практических причин стал наследственным. Власть над миром Рудольфа не слишком заинтересовала. Однако он предъявил права на детскую комнату и в дальнейшем не позволял своим братьям, и в особенности своему испорченному брату Матияшу, что был младше его на целых шесть лет, трогать его мяч, его «Книгу святых», его истории про Геракла, его игру в камешки, его свисток, его агатики и его игрушечных животных.
В придачу к придворным увеселениям странствующие кукловоды устраивали представления. Одно из них, к примеру, было про русалку, которая продала свой голос ведьме, чтобы взамен получить ноги. Любимым представлением сестер Рудольфа была «Золушка» – история бедной девушки, без конца выметавший золу из камина, пока ее не спас принц. Еще они просто обожали историю прекрасной девушки, которая, ослепнув, вновь обрела зрение по возвращении своего возлюбленного. Мягкосердечный Эрнст плакал, слушая историю о злом волшебнике, который захотел, чтобы земля вечно была покрыта льдом, и попытался помешать восходу солнца. Матияш, слишком сопливый, чтобы особо много там понимать, начинал хихикать при появлении фигурки волка – в истории про старика, который спас волчицу, а та в благодарность за спасение съела его до последней косточки. Девочки вздыхали над Терпеливой Гризельдой, которая оставалась мягкой и кроткой со своим супругом, несмотря на жестокие проверки, которые он ей устраивал. В процессе одной из проверок он вообще ее выгнал, после чего чуть не женился на собственной дочери. Доктор Фауст и дьявол приводили детей в такое неистовство, что тем вечером никто из них не хотел отправляться в постель. Рудольф слышал рассказы о том, что некогда доктор Фауст был реальной личностью, некромантом и пьяницей, школьным учителем, которого изгнали из города за приставания к молодым ученикам. В конечном итоге этот реальный доктор Фауст был задушен дьяволом в Виттенберге. И когда много лет спустя, при своем дворе в Праге, Рудольф увидел пьесу Марло, то подумал, что автор отнесся к волшебнику уж слишком сочувственно.
Согласно обычаю, для дальнейшего воспитания и обучения двенадцатилетнего Рудольфа и одиннадцатилетнего Эрнста отправили ко двору одного из их родственников. Так мальчики попали в Испанию к Филиппу II, брату их матери, а вскоре и мужу сестры. Дядя Филипп не пил лейпцигского пива, к которому Рудольф пристрастился в Вене и без которого не мыслил трапезы. В театре при этом степенном дворе ставились исключительно старые, нудные миракли и религиозные пьесы, в которых святые без конца возносились в свои небесные дома. В моду вошло бичевание, и для этой цели Рудольфу выдали его личную детскую плетку с изящной серебряной ручкой и четырьмя плетеными хвостами.
За стенами Эль Прадо, мадридского дворца Филиппа, на пыльных улицах, царил тот же фанатизм. Кающиеся грешники в мантиях с капюшонами, отмеченных красными крестами, бродили грозной процессией, словно на скорбной панихиде бубня свои покаяния и волоча за собой подобные гротескным хвостам кресты, на которых можно было распять Голиафа. К этим же крестам привязывали для последующего сожжения к ним евреев, тайных евреев, евреев, насильно обращенных в христианство и именуемых «марранос», а также мавров, обращенных в христианство мусульман, еретиков‑протестантов, всевозможных ведьм – в общем, всех и каждого, кто недостаточно быстро тараторил символ веры, «патер ностер» и молитву к богородице.
Однако еще более пугающим для Рудольфа, тем, что на всю жизнь осталось у него в голове, стал знаменитый дон Карлос, сын Филиппа, семью годами старше Рудольфа. Во время рождения дона Карлоса в 1545‑м году, как ни печально, присутствовала всего лишь одна повивальная бабка, да и та неопытная. Фрейлины ушли на послеобеденное развлечение – небольшое аутодафе, сожжение двадцати четырех персон. Ребенок, чье рождение стоило жизни его матери, ни какую ни хотел вылезать наружу, а когда все‑таки вылез, то не сразу начал дышать. У дона Карлоса была большая, нелепая голова, одно его плечо торчало выше другого. Горб, по‑видимому задумывавшийся как спина, сидел у него на поясе. У урода были разные ноги, а одна из рук – сухая. Говорил дон Карлос весьма редко, а когда все‑таки это делал, то заикался. Читать он толком не умел, страдал редким тупоумием, угрюмым нравом, был жутким обжорой. Вдобавок дон Карлос страдал неослабной склонностью к насилию. Он так шпорил коней, что потом они гибли от кровопотери, отрезал лапы несчастным котам, исхлестывал псов плетками куда более грозными, нежели те, что обычно применялись для бичевания. Схожим образом он обращался с юными девами.
Понятное дело, когда Рудольф с Эрнстом слышали хромую поступь своего старшего кузена, они в темпе уносились куда подальше. Хотя коснуться спины горбуна считалось счастливым знаком, Рудольфу противна была сама мысль о том, чтобы прикасаться к любой части отвратительного тела дона Карлоса. Сухая рука сына Филиппа II напоминала ему лапу животного, большая скособоченная голова, нетвердо покачивающаяся на тонкой шее, казалось, вот‑вот отвалится и оттуда выпадут глаза. А затем однажды ночью во время каких‑то амурных похождений, для которых вид его был не слишком страшен, дон Карлос свалился с лестницы, и его голова увеличилась втрое против прежнего размера. Со всей Испании были призваны лекари. Дон Карлос был весь в крови, на его скальпе зияла рана. Врачи обсуждали трепанацию черепа. Филипп призвал Везалия, других видных хирургов, рану присыпали толченым ирисом и триллиумом, покрыли мазью из яичного желтка, размешанного в скипидаре. А затем из Валенсии контрабандой вывезли одного маврского лекаря, которого невесть почему еще не сожгли. Слишком слабому, чтобы и дальше истекать кровью, дону Карлосу поставили банки и промыли кишечник. Молитвы были произнесены, подношения предложены. Наконец, уже просто не зная, что бы еще сделать, обезумевший от горя отец велел притащить в спальню дона Карлоса забальзамированное тело святого монаха Фра Диего и положить его в постель рядом с несчастным юношей. И сразу после этого принц, подобно библейскому Лазарю, воскрес и стал волшебным образом выздоравливать. Произошло настоящее чудо, и все заявили, что после столь тяжкого испытания дон Карлос переменился к лучшему.
