Текст книги "Книга сияния"
Автор книги: Френсис Шервуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
– Пли! – в третий раз крикнул мэр Майзель. Теперь раздался залп. Пока первый отряд стрелков перезаряжал аркебузы, засыпая стальные шарики и гремучий порох в запальные камеры, выстрелила новая дюжина ружей, затем еще дюжина, а тем временем те, кто стрелял первыми, уже снова были готовы вести огонь. Залпы гремели почти без умолку. Зеев снова прыгнул на доску своей катапульты. И тут словно разверзлась земля: это люди во главе с мэром Майзелем, сидевшие за деревянными щитами в траншее, вооруженные пиками и дубинками бросились в атаку. Какой‑то еврей сунул Йоселю герцеговинский боевой топорик и венецианский кинжал (оба были позаимствованы из императорской коллекции) и сменил его на посту. Сам же голем устремился сквозь смешавшуюся толпу, рубя и коля направо и налево.
Да, это был бой не на жизнь, а на смерть. Окрестные улицы обагрились кровью. Повсюду лежали трупы. Раненые стонали, умирающие хватали последние глотки воздуха. Однако евреи удержали гетто.
Дым рассеялся. Кажется, наступило затишье. Может быть, сражение выиграно? Но нет, группа разъяренных горожан все‑таки прорвалась за ворота Юденштадта и теперь бесчинствовала, громя лавки, убивая всех, кто попадался на пути, не щадя даже мальчиков. Они поджигали лотки и прилавки, потом вспыхнули сараи, пекарня. Горожане двигались к микве.
– Остановите их, остановите! – крикнул рабби Ливо, но тщетно. Голос его был слаб. Стоя в траншее среди стрелков, он вдруг почувствовал, как что‑то ударило его в плечо. И тут же из раны, пятная его облачение, хлынула кровь. Однако рабби лишь пошатнулся. Он стоял, словно ничего не произошло.
Внезапно в бесчинствующую толпу, что окольцовывала гетто, ворвался Карел, которого с самого начала сражения никто поблизости не видел. Восседая на своем троне и понукая Освальда, который бежал на удивление резво, старьевщик заодно охаживал кнутом горожан, заставляя мужчин ронять мушкеты, а женщин – хвататься за разорванные юбки и обожженные ляжки.
К несчастью, остановить толпу, что рвалась в Юденштадт, было уже невозможно. Зеев бросил свою катапульту – ему не оставалось ничего, кроме как поспешно отступать. Однако без дела он не остался: немедленно присоединившись к отряду юношей, которые пробирались к выходу за стены, он побежал с ними. Сорвав желтые кружки со своих одеяний, они выбрались наружу и оказались в тылу у противника. Казалось, нападавшие оказались зажаты меж двух отрядов евреев, вооруженных кинжалами и дубинками. Но и защитники Юденштадта угодили в клещи: еще одна группа горожан примчалась со стороны рынка, что на Староместской площади, под астрономическими часами. Ситуация становилась безнадежной. Скорее всего, всех евреев должны были перебить. Йоселю удалось вернуться в траншею, к раненному рабби Ливо. Подхватив на руки человека, которого мог назвать отцом, великан пробрался в туннели и скоро уже был в погребе, где собрались внуки и внучки раввина. Осторожно, не рискуя пользоваться хрупкой приставной лесенкой из веток, с помощью Перл и ее дочерей он поднял раненого в кухню, поднялся сам и уложил раввина на кровать. Рубашка рабби Ливо пропиталась кровью и стала липкой, и снимать ее приходилось очень аккуратно.
Рана напоминала черно‑багровую щель от ключицы к плечевому суставу.
– Йосель, – выдохнул раввин.
Голем снова спустился в кухню, достал из буфета графин со сливовицей и охапку чистых тряпиц. Через миг он стоял у кровати, замывал рану, прижимал разорванную кожу и мышцы тряпочками… Наконец разодрал одну из простыней, окунул обрывок в чашу с водой, которая стояла на прикроватной тумбочке, и обтер отцу лоб, приподнял голову раввина и попытался напоить его из кружки.
– Нам конец, – простонал раввин. – Пусть смерть моя искуплением станет… Услышь, о Израиль, вечен Бог, вечен Один…
И тут издали долетел звонкий и чистый голос труб, и по мостовой зацокали подковы множества лошадей.
– Император, император! – закричали на улице.
– Иди посмотри, – прошептал Йегуда.
И правда: у ворот Юденштадта появилась фаланга словенских стражников, вооруженных аркебузами, под знаменем с двуглавым орлом, что глядит на запад и восток. За ними на большой повозке везли тяжелую пушку. Грозная процессия двигалась вперед, и сражающиеся расступались, давая ей дорогу.
– Арестовать зачинщиков! – скомандовал начальник стражи, останавливаясь перед воротами Юденштадта, и вскинул руку, приказывая стражникам остановиться. Возвышаясь над погромщиками точно конная статуя, он развернул свиток и зачитал императорский указ.
– Слушайте все! Император объявляет: всякий, кто тронет хоть волосок на голове еврея, будет на пять суток помещен в башню. Через пять суток он будет приведен на плаху и обезглавлен императорским палачом. Голова его будет надета на пику и выставлена на мосту для всеобщего обозрения, а его имущество будет конфисковано в пользу короны.
Затем начальник стражи, в полных боевых доспехах и шлеме испанского стиля, снова свернул пергамент. Стража разом сделала «кругом» и стройной фалангой зашагала обратно. Некоторое время в тишине раздавался лишь стон раненых.
– Цирюльников, цирюльников…
Вскоре цирюльники появились из лавок, отмеченных полосатыми красно‑белыми шестами – люди, которые ничего не имели против евреев. Они просто пережидали бурю, прячась под своими прилавками, и теперь оказывали помощь раненым, не разбирая христиан и евреев. Появились и аптекари‑христиане, такие же друзья всем, кому нужны их травы и снадобья. К ним присоединился и скрипичных дел мастер, который выучился своему ремеслу в Кракове и полюбил еврейскую музыку. Священники‑католики подходили к своим погибшим и умирающим прихожанам. Однако нигде не было видно отца Тадеуша, который и заварил всю кашу, равно как и трех братцев. Скорее всего, они позорно бежали.
Рана рабби Ливо казалась неглубокой, но старик был слишком слаб. К тому же вряд ли кто‑то мог сшить разорванные в лохмотья мышцы и кожу. Рука и плечо представляли собой сплошной кровоподтек. По просьбе Кеплера – а именно он, когда толпа пришла под стены Юденштадта, известил об этом императора – к дому раввина спешно прибыл Киракос.
– Вот мы и встретились, – произнес придворный лекарь, входя в спальню раввина. За ним, как всегда молчаливый, следовал его русский помощник, а замыкал шествие сам Кеплер, который нес на руках Карела.
– Вашему раввину потребуется много внимания, – сообщил лекарь, бросив лишь взгляд на израненного рабби Ливо.
– Это вы мне говорите? – парировала Перл. – И ради этого стоило переходить мост?
– Суп и покой. Мне придется зашить ему рану, затем нужно будет накладывать вот этот бальзам, когда вы завтра смените повязку. Это лечебная смесь стянет рану как паутинка. Яичный желток, скипидар, если позволите, розовое масло.
Перл закатила глаза. Это все она знала и могла проделать сама.
– И сходите в аптеку. Ему нужна болеутоляющая смесь.
Про это тоже все знали.
Киракос оглядел комнату. Самая обычная спальня, ничего особенного, кровать, шкаф, стул, брачное ложе, на котором были зачаты и рождены дети раввина. «Старик так и умрет в этой постели», – подумал Киракос и на мгновение позавидовал раввину: у него есть семья – самая простая радость в этой жизни.
Йосель стоял у постели раввина. Большинство женщин вернулись по домам, но он так и не видел Рохели. Надо пройти мимо дома Зеева. Может, постучать в дверь – ибо разве они не славно бились плечом к плечу, не стали товарищами по оружию, он и муж его возлюбленной?
– Я слышал, Майзель погиб, – сказал Киракос. – Весьма сожалею.
– Майзель погиб? – воскликнул рабби Ливо. – Нет‑нет, этого не может быть, он не мог погибнуть!
– Погиб, – подтвердила Перл. – Наш мэр Майзель. И еще пятеро, включая двух женщин и одного мальчика, который встал перед своей матерью и спас ее ценой собственной жизни.
– Боже милостивый…
Раввин опустил глаза и начал читать «Йитгадал Вейиткадаш» – «возвеличенные и освященные именем Божьим».
– И глава Похоронного общества тоже погиб.
– Не надо, Перл, хватит.
– Я очень сожалею, – повторил Киракос. Он действительно сожалел, хотя сам не понимал почему.
– Мы будем оплакивать нашу утрату, – из глаз раввина текли слезы. – Подумать только, до чего я дожил! Майзель, лучший из людей, и маленький мальчик, который спасал свою мать!
– Раввин устал. Пожалуй, фрау, вам лучше будет покинуть комнату, пока я буду зашивать рану.
– Я совершенно определенно никуда не уйду.
– Перл, – простонал раввин. – Хватит, достаточно. Майзель, из всех остальных именно Майзель. Почему Майзель, Перл?
– А почему вообще кто‑то, Йегуда? Кто из нас заслуживает смерти?
– Иглу, Сергей.
– Вот игла.
– Продень в нее нить.
– Продел.
Несколько месяцев назад точно так же он зашивал кисть императору. Теперь – эта тонкая старческая рука. Киракос зашивал, накладывая аккуратные стежочки, чтобы на разорванной плоти не осталось потом уродливого красного шрама.
– Ну вот, – сказал Киракос, выпрямляя спину. – Император хочет знать, что будет с секретом после того, как несколько евреев погибли.
– Разве вы не видите, что рабби устал? – спросила Перл. – Вы сами только что сказали, что ему нужен покой.
– Император хочет знать, что будет с секретом теперь, когда несколько евреев погибли, – терпеливо повторил Киракос. – Я ничего не могу поделать. Я должен спросить. Он велел мне спросить.
– Вон, – сказала Перл, указывая пальцем на дверь. – Вон отсюда.
– Вы оба – вы, рабби, и голем – должны явиться в замок, чтобы оценить потерю необходимых слов. Я говорю от имени императора, не от своего.
– В самом деле? Может, вы вообще всегда говорите от имени императора и никогда от своего? – осведомилась Перл.
– Император только что спас ваше маленькое гетто, рабби. Вашей жене следует хорошенько это запомнить.
С этими словами Киракос поклонился и ушел в сопровождении своего молчаливого помощника.
– Они завернули за угол, – сообщил Кеплер. – Они у ворот, проходят ворота, уже на улице, все, уходят.
– Теперь императору потребуются все слова, – произнес рабби Ливо.
– С бабочками все идет превосходно, – с надеждой произнес Кеплер.
– Да, с бабочками все просто замечательно, – согласился Карел.
– Как бы замечательно с ними ни шло, – заметила Перл, – вечно они жить не будут.
– Нам следует дать вам отдохнуть, рабби. – Кеплер взял Карела на руки.
Перл пошла вперед вниз по лестнице, а за ней направился Кеплер с Карелом на руках.
– Когда в следующий раз поднимешься, Перл, – крикнул им вслед раввин, – принеси мне немного куриного бульона.
– Да‑да, конечно!
Но прежде чем открыть входную дверь, Перл повернулась к двум друзьям и прошептала:
– Найдите Рохель. Она куда‑то пропала.
27
Похороны павших состоялись, согласно Завету, как можно ближе ко дню смерти перед закатом. Похоронное общество – Хевра Кадиша – трудилось всю ночь после сражения, весь следующий день и вторую ночь. Богатые, бедные – все погибшие, включая Майзеля, самого богатого человека в Юденштадте, если не во всей Праге, удостоились одинаковых похорон, каково бы не было их положение. Каждого омыли в воде, в которой было размешано яйцо – символ начала и конца жизни. Ногти были обработаны палочками, волосы причесаны и убраны. Затем всех одели в рубашки, нижнее белье, полотняные саваны с воротниками. Вся погребальная одежда была белой. Гробы, из шести досок, были поставлены на солому, и за ними велся тщательный присмотр.
Рабби Ливо, сгорбленный, с повязкой на плече, провел похоронную службу и начал читать молитву: «Все, что ни делается Всемогущим, все к лучшему», пока гробы – из свежей сосновой древесины – опускались в могилы. Все скорбящие, которым одолжили рубашки, бросили в могилы три полных лопаты земли. А в похоронном зале был произнесен кадиш. Всю неделю ближайшим родственникам предстояло соблюдать шиву, сидя на полу.
А рабби пришлось заняться поисками Рохели. Карел разъезжал на своей телеге, Кеплер ходил по всему городу, оба расспрашивали о ней, но тщетно. Страшно подумать, что могло случиться с одинокой еврейкой, совершенно беззащитной, на улицах города. Кто‑то предположил – деликатно и неохотно, что Рохель Вернер ранена и лежит где‑то в пределах Юденштадта. Однако тщательный осмотр домов, проулков и даже туннелей Юденштадта ничего не дал. И наконец стало ясно, что Рохель могла так и не вернуться из Петржинского леса. Ибо дочери раввина все‑таки вспомнили о крови на юбке Рохели и о том, как она еле‑еле ковыляла позади.
– Кровь на юбке! – вскричал Зеев. – Этого не может быть! Ведь она беременна!
Йосель страшно побледнел и чуть не упал. Но заметила это лишь зоркая Перл.
Возможно, предположил кто‑то, Рохель была так слаба, что не смогла убежать от дикого зверя, и он задрал ее. Или убил лесной человек. Или она просто заблудилась. Несколько человек, среди которых были дочери рабби Ливо и Йосель, отправились в Петржинский лес.
Они обшарили все кусты, все склоны холма, но тщетно звали: «Рохель, Рохель!» Йосель, который был много сильнее остальных, в своих поисках в одиночку направился в самые дебри. Когда наступил вечер и небольшому отряду настала пора возвращаться в город с пустыми руками, снова собравшись вместе, люди внезапно выяснили, что Йосель тоже пропал. Он исчез так загадочно, словно деревья к нему потянулись, заключили его в свои объятия и целиком поглотили.
Только тогда (а Зеев тем временем, отделившись от отряда, снова отправился искать свою жену, хотя было уже темно) дочери раввина с определенной двусмысленностью вспомнили о своей трапезе на холме. Да, Йосель тогда проходил мимо. Однако до того, вспомнили они, Рохель от них отстала и какое‑то время они ее не видели. По сути, им даже пришлось ее покричать и поделиться грибами, ибо Рохель почти ничего не нашла. Лия также посчитала своим долгом упомянуть о том, что, когда Рохель чуть не утонула, ее спас именно Йосель. «А что она могла делать на берегу реки наедине с Йоселем?» – не желая отставать от сестры, осведомилась Мириам. Теперь, оглядываясь назад, Лия все увидела и поняла. Неясно, кто бросил первый камень, но недостойное предположение было сделано, и кто‑то еще с ним согласился, сосредоточенно кивая и говоря: «Да‑да, я тоже, тоже видела». Куда катился мир, если замужняя женщина ведет себя подобным образом?
Действительно, подтвердила Лия, Рохель с самого начала была какой‑то странной, сиротой не из общины, да и на самом деле всего лишь наполовину еврейкой, что и могло объяснять ее низкое поведение. Конечно, это бабушка ее избаловала, испортила, и даже отец Лии, рабби, испытывал к ней определенную слабость. Когда Зеев снова присоединился к отряду, никто не стал распространяться о своих подозрениях. Они вернулись с холмов без Йоселя, однако мужья рассказали обо всем своим женам, те – своим подругам, те – своим мужьям, те – своим друзьям и так далее. Новости передавались у входа в шуль, в лавке у мясника, в пекарне – и даже христиане вскоре обо всем узнали, ибо слухи распространялись подобно стайке шустрых мартышек, прыгающих с дерева на дерево. Вскоре вся Прага болтала о том, что Йосель и Рохель сбежали вместе. Только Перл и Йегуда наотрез отказывались об этом говорить. А Зеев, верный супруг, попросту не желал верить злонамеренной и пагубной сплетне.
Евреи хоронили своих мертвецов и искали Рохель. А бабочки в замке уже не летали так радостно и привольно, как раньше. Это просто жара, убеждал себя Келли и рассчитывая, что через несколько дней все станет как прежде. Однако вскоре Ди обнаружил первую мертвую бабочку. Крылья несчастной были аккуратно сложены на тельце, словно смерть стала для нее всего лишь отдыхом от полета. Ди быстро подобрал бабочку и спрятал ее в рукав своего камзола, всем своим видом показывая, что нагнулся лишь затем, чтобы внимательно изучить цветочные лепестки. Алхимик никоим образом не желал суетиться и выказывать волнение. С нарочитой неспешностью, напевая себе под нос какую‑то английскую песенку, он выбрался из‑под сеток и, невозмутимый, покинул зал Владислава. Сохраняя выдержку, Ди пересек внутренний двор и направился к лаборатории, делая вид, что наслаждается роскошью ясного солнечного дня.
В лаборатории, как обычно, работа шла полным ходом. Молодые парнишки поддерживали огонь в печи, другие качали мехи, помощники перемешивали содержимое дымящихся сосудов, псы носились в клетках‑колесах, вращая их и приводя в движение блоки. Ибо император, несмотря на все заверения алхимиков о том, что ему необходимо выпить эликсир лишь раз, потребовал от них такое количество эликсира, что его хватило бы на целую вечность. Казалось, он собирается принимать его каждое утро, так сказать, для рывка его принимать, словно эликсир должен был обеспечивать его вечную жизнь в манере тонизирующего напитка. И в данный момент главный помощник разливал эликсир по бутылкам посредством воронки с вложенной туда марлей. Келли, вылитый маг в своем мрачном облачении и нарочито невозмутимый, склонялся над огромным томом – трудом мистика пятнадцатого столетия Пико делла Мирандолы, который предсказывал будущее посредством сновидений и верил в сивилл.
– Послушай, Эдвард, – ровным голосом произнес Ди, не выказывая ни малейшей толики беспокойства, – не сходишь со мной в аптеку?
– А почему бы тебе кого‑нибудь из мальчиков не послать?
– Мне требуется твой мудрый совет по поводу одного весьма специфического вещества.
– Ну, ладно, – вздохнул Келли. – Идем в аптеку.
Ди размеренными шагами стал спускаться по лестнице.
– Восхитительное чтение, – сказал Келли. – Этот Мирандола. Представляешь, он умер в тридцать один год. Какая жалость, что ему нашего эликсира не перепало.
– Очень может быть, что не он один умрет столь безвременно. – Оглянувшись на стражников, чьей задачей было повсюду за ними следовать, Ди добавил чуть громче необходимого: – А мы очень неплохо продвигаемся с партиями нашего эликсира, не так ли, мастер Келли?
– В Юденштадте сейчас большие похороны, – пробормотал один из стражников. – Майзель погиб.
– Майзель погиб? – Келли схватил Ди за руку.
– А тот здоровяк, он убежал с женой сапожника, – добавил другой стражник.
Келли пристально посмотрел на своего друга. А Ди приложил палец к губам.
Аптека состояла из двух помещений. Одно из них целиком, от пола до потолка, было обставлено шкафами с выдвижными ящичками, облицованными фарфором, на которых золотыми буквами были написаны названия веществ. В передней части комнаты тянулся длинный дубовый прилавок. В следующем помещении располагалась лаборатория аптекаря, где он держал свои разнообразные ступки и пестики, небольшую печь и множество горшочков, подвешенных над жаровнями. На шестах под потолком сушились связки трав.
– Мы подождем снаружи, – сообщил Ди один из стражников.
Ди перекинулся парой слов с аптекарем, после чего тот сказал, что ему необходимо удалиться в другую комнату, чтобы истолочь нужное вещество в мелкий порошок, после чего он вернется.
– Прекрасный денек, не правда ли? – заметил аптекарь.
– Чудесный, просто чудесный.
– Я скоро вернусь.
– Пожалуйста, не торопитесь, – по‑дружески отозвался Ди.
Как только аптекарь вышел из комнаты, Келли прошептал:
– Йосель сбежал, Майзель погиб. Что происходит?
– Это еще далеко не все, мой дорогой Эдвард. Сегодня сдохла первая бабочка.
– Господи, Джон. Но ведь это означает, что скоро наши головы лягут на плаху.
– Спокойно, Эдвард.
– Спокойно? Спокойно? – Келли весь кипел. Он уже чувствовал, как его голова катится с деревянного помоста. В голове у него было такое ощущение, как будто она вот‑вот скатится с его плеч. Алхимик взглянул на шипастого иглобрюха, которого аптекарь повесил над прилавком, а затем попытался найти себе неподвижную точку, чтобы умерить головокружение. Избрав наконец в качестве такой точки одного из стражников, что стояли в дверях, он торопливо отвернулся.
– Мне нужно выпить, – сказал он Ди, чувствуя, как время, подобно двум ставням, закрывается прямо у него перед носом.
– Выпивка затуманит твой разум, Эдвард.
– Зато она утешит мое сердце, Джон. – Келли с необычайной яркостью припомнил, как ему отрезали уши, словно бы снова пережил ту мучительную боль. Его тогда поставили в самую середину городской площади. Его отец, наблюдавший за процессом, позднее заявил: «Так тебе и надо». Келли больше никогда с ним не виделся.
– Ну вот, господа… – Аптекарь вернулся к прилавку и вручил алхимикам небольшой тканевый мешочек, затянутый шнурком. – Теперь все ваши проблемы с крысами решены.
– На счет императора, – бросил Ди, и они с Келли вышли из аптеки.
– Как в горле пересохло! – Келли оглянулся на стражников. – А у вас? Жаркий денек.
– Верно, – откликнулся один из стражников.
– В самую точку, – согласился другой.
– И вы, должно быть, взопрели в ваших ливреях, – Келли презирал мундиры, как бы они ни выглядели.
– Взопрели.
– Страсть как взопрели.
Келли бросил в сторону Ди быстрый взгляд.
И все четверо направились к «Золотому волу». Уже в девять утра там было полно завсегдатаев – лудильщиков, странствующих музыкантов, кукловодов, торговцев вразнос с повешенными на шеи коробами, которые они то и дело открывали, демонстрируя свой товар – ряды иголок и ниток, шелковые ленты для дам, покоящиеся на красном бархате. Также в трактире, разумеется, были Карел, Кеплер, Браге и Йепп.
– Присоединяйтесь, – предложил Карел.
– Хау нау? – приветствовал алхимиков Кеплер на собственном английском диалекте.
– Плохо хау нау, – отозвался Келли. – Хуже не бывает.
– Эдвард, – предостерег друга Ди.
– Ах… шучу, – поправился Келли. – Мир – вообще замечательное местечко, я так его обожаю. Просто до смерти.
– Да, Майзель погиб, а Йосель пропал, – Кеплер склонился над пивной кружкой. Браге тем временем наслаждался легким ранним завтраком – колбасками с жареным луком, жаркое из телячьей ноги, приготовленной с листьями земляники и посыпанной листьями щавеля и цикорием‑эндивием… И, разумеется, несколькими кружками славного пива.
– Это еще не все… – начал было Келли, но умолк, получив тычок локтем от своего друга.
– Насчет Юденштадта. Весьма прискорбно, – подхватил Ди.
– Наши охранники, – представил их спутников Келли. Вопрос заключался в том, как от них избавиться.
– Очень рад, – сказал Браге.
– Императорского пива, – с таким видом повелел Келли трактирщику, как будто у него имелся какой‑то выбор.
Компания гуляк заголосила старую чешскую песню под названием «Гнездо каждой пташки».
– Уже точно известно, что после праздника тела Христова император начнет выведывать у евреев слова, – сказал Браге, снова стараясь быть разговорчивым. – Он немного передвинул сроки.
– И с эликсиром тоже, – вмешался Йепп. – Раз с бабочками все идет так замечательно. Сперва эликсир попробуют Вацлав и несколько придворных, а затем император собирается сам его принять, поскольку он окончательно преодолел свою заторможенность.
– Да, император уже четверо суток глаз не сомкнул, – сообщил алхимикам Браге. – И весь как на иголках. Говорит без умолку, и сплошную околесицу, обеспокоен.
– Говорят, – добавил Йепп, – ему все время мерещится всякая всячина.
– А что именно? – заинтригованный, Келли подался вперед.
– Корабли в небе. Еще императору кажется, будто у него выпадают все зубы.
– Но у него их и так нет, – заметил Келли.
– Пять штук еще осталось. Вот эти пять у него и выпадают, – Йепп ухмыльнулся, обнажая полный рот мелких, но идеальных жемчужин.
– Все дело в молодой луне, – Келли пожал плечами. – Или в ущербной луне. Короче, в луне.
– Бросьте, бросьте, мы сейчас как раз в точке перехода из Рака в Близнецы, – сказал Браге, – и скоро уже восемнадцатое июля, день рождения императора. Празднование обязательно состоится. Вы заметили, сколько гостей уже прибыло в замок? Многие люди в городе берут себе дополнительную прислугу.
– Прошу прошения, Браге, но мы были слишком заняты в лаборатории, – ответил Келли, в упор глядя на Ди.
– Празднование дня рождения ожидается просто роскошное. Будут всевозможные кушанья и увеселения.
– Скоро прибудут дыни, – добавил Йепп. – И черепахи из самого Лондона.
«Из Лондона, – повторил Келли. – Боже мой, Лондон!»
– Рябчики и садовые овсянки.
– А какие они, эти садовые овсянки, Йепп? – поинтересовался Браге.
– Не знаю, но жутко дорогие, а это самое главное. Еще устрицы из Парижа, ананасы из Африки или те, что Кортес привез из Новой Испании, куропатки и перепела, цветная капуста, зеленый горошек, засахаренные фрукты из Италии, жареные тетерева черт знает откуда…
– Йепп, – перебил карлика Браге. – Тебе не кажется, что тебе лучше следить за своим языком? Ты в компании придворных и джентльменов.
– Да, Йепп, в компании притворщиков и лицемеров, – поправил астронома Келли.
– Брось, Эдвард, – мягко сказал Ди. – Не стоит так плохо к себе относиться.
– Но я хочу знать про это празднование дня рождения, – не уступал Келли. – Много ли там будет вина?
Это был деликатный вопрос.
– У гильдии виноделов, – ответил ему Йепп, – за всю жизнь не было столько работы.
– Да, и мы с Кеплером будем сидеть рядом с императорским столом, – добавил Браге.
– Как это славно, – задумчиво произнес Келли, припоминая о запасе опиума в самом углу лаборатории. Пароль был «Злата Прага». Сонная Прага. Сонная‑сонная Прага.
– А как там бабочки? – спросил Кеплер.
– Лучше не бывает. – Келли единым духом осушил кружку.
– Да, – продолжал Йепп, – сперва, разумеется, процессия пойдет в собор святого Вита, и там состоится служба. А уж потом будут певцы и музыканты, акробаты, жонглеры, танцующие медведи. Настоящая вакханалия.
– Мы должны возвращаться к работе, – внезапно сказал Келли. – Негоже весь день здесь просиживать.
– До свидания, Карел, Йоханнес. До свидания, Тихо.
– Зачем все эти прощания? – спросил Браге. – Ведь мы вас завтра увидим.
– Еще только одно, – сказал Келли. – Как думаете, нас с Ди пригласят на празднование?
– Безусловно, – ответил ему Браге. – Все будут приглашены.
– На счет императора, – сказал Келли трактирщику.
И двое алхимиков, сложив руки за спиной, зашагали вверх по холму к лаборатории.
– Меня все время тревожит, – сказал Келли, – что у Браге отвалится этот его серебряный нос. Тогда вместо носа мы увидим дыру у него в физиономии.
– Кто бы говорил, мистер Уши Долой.
– Я, по крайней мере, могу спрятать свой стыд под волосами.
– А Браге ты что предлагаешь?
– Пусть носит паранджу. Как турчанки.
– А знаешь, это празднование… – негромко и вдумчиво заговорил Ди. – Это празднование дня рождения может предоставить нам славную возможность.
– Я думал о том же самом, Джон. Разве на его собственном дне рождения это не покажется вполне уместным? Он напьется и просто заснет. Ведь у него проблемы со сном, верно? Ну так он просто заснет и продолжит спать вечно. Какая жара сегодня, тебе не кажется, и дорога такая пыльная. Порой я страшно скучаю по нашей английской сырости.
28
Разговор за портьерами продолжался весь день, и главным болтуном там был дон Карлос, его покойный кузен. Порой императору казалось, будто он не идет, а плывет по‑над землей или скользит по поверхности, словно на коньках. Рудольф никак не мог насытиться Анной Марией, и в то же самое время она до смерти ему надоела. Еврейская швея куда‑то исчезла. Как же тогда его новое платье? Император должен был его получить. И ее он тоже должен был получить. Еще ему хотелось картину Тинторетто «Сусанна и старцы». Множество постелей Рудольфа казались ему неровными, как разбитая дорога, и шершавыми – у него от них болела спина. Спать он больше не мог. Порой императору хотелось, чтобы Вацлав взял дубинку и так его треснул, чтобы ему наконец удалось заснуть. Послы, нунции, крестьяне с прошениями, собрания совета, всякая ерунда. Петака, балованный зверь, на него дулся, а того проклятого оленя с золотыми рогами в Оленьем Рву видели проливающим стеклянные слезы. Сверх того, чертовы гости съезжались на его день рождения, как будто сорок девять лет на этой несчастной земле были поводом для праздника. Виллем Розенберг, императорский советник, который ничего не может посоветовать, отбыл на лето в Чески‑Крумлов, во дворец у самой границы Австрии и Богемии, в то самое место, где его, Рудольфа, сын убил свою любовницу. Неужели для зачатия наследника Розенберг не смог выбрать места получше? Да и кто вообще рассылал приглашения на день рождения? Нет, это был не иначе как обширный заговор, чтобы опозорить его и дискредитировать, унизить и высмеять. А дальше они просто выдернут из‑под него трон.
– Где голем? – гневно спросил император у раввина, который откликнулся на вызов ко двору.
– Йоселя нигде не могут найти, ваше величество, – ответил рабби Ливо, согбенный, весь в синяках и с повязкой на плече.
– А Майзель? – Все остальные придворные были на месте. Одетый в мятый, испачканный камзол, император принялся непрерывно перед ними расхаживать.
– Майзель мертв, ваше величество.
До ярцайта ему не смогут поставить надгробие, но в мыслях рабби каждый день навещал его могилу. «Майзель, дорогой друг, – мысленно говорил он, – как же мне вас не хватает».
– Мэр Майзель мертв? Мой банкир мертв? В таком случае кого‑то следует послать в его дом, чтобы конфисковать его собственность в пользу короны, вытряхнуть все его денежные сундуки.
– У него осталась вдова, ваше величество, и другие члены семьи, – сказал раввин.
– Им должно быть стыдно. Вацлав, немедленно пошли несколько стражников в дом Майзеля. Пусть выпотрошат там все. А потом сразу назад.
– Ваше величество, если вы не против, нельзя ли мне ненадолго отлучиться? – взмолился Вацлав.
– Нет‑нет, назад, сразу назад. – Император сел обратно на трон.
– Ваше величество… – Вацлав потоптался на месте, затем откашлялся. – Мне необходимо быть дома.
– Чушь! Тебе необходимо присутствовать при дворе!
Рудольф закинул ногу за ногу, затем опять поставил их ровно.
– Его сын болен, – сказал Киракос. «Чего ради я это ляпнул?» – тут же спросил он самого себя.
– Чей сын болен? Майзеля? Так или иначе, только не мой сын. У меня вообще нет сыновей, которые заслуживали бы упоминания.
– При всем моем уважении, – сказал раввин, – мне думается, что Майзель оставил все свое состояние своей семье.
– Пойми, Ливо, когда еврей умирает, все его добро возвращается государству. Мне то есть.
– Никогда о таком не слышал, ваше величество.
– Ну вот, теперь слышал, – император опять принялся расхаживать взад‑вперед.
– У него сильный жар и кашель, – продолжал Вацлав.
– У кого? – Рудольф резко остановился.
– У моего сына Иржи, ваше величество.
– Итак, теперь, когда исчез голем, когда пропала малышка швея – ах, где она, любовь всей моей жизни? – когда погибли евреи, – что же теперь будет с секретом?
– Секрет у меня.
