Текст книги "Книга сияния"
Автор книги: Френсис Шервуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
Эффектным жестом обмакнув перо в небольшую чернильницу, Киракос написал на листе чистой бумаги: «Как тебя зовут?»
Йосель осторожно взял хрупкое перо, тоже макнул его в чернильницу, аккуратно стряхнул лишнюю каплю… и прекрасным каллиграфическим почерком написал: «Меня зовут Йосель бен Ливо».
Раввин ахнул.
– Поразительно, – выдохнул Киракос.
– Йосель, почему ты мне не сказал? – с трудом пробормотал раввин, когда к нему вернулся дар речи.
– Он нем, – ответил император. – Как он мог вам что‑то сказать?
– А вы когда‑нибудь спрашивали? – поинтересовался Киракос. – Впрочем, любой обученный ребенок может написать свое имя. Способен ли он рассуждать?
Йосель написал: «Кто ходит на четырех ногах утром, на двух днем и на трех вечером?»
– Ты человек? – спросил Киракос.
«Я загадка, – написал в ответ Йосель, – созданная человеком».
Император посмотрел на раввина.
– Он умен, – с некоторой неохотой признал Киракос, – однако ум бывает разный.
Он приблизился к императору и что‑то шепнул ему на левое ухо.
– Ты прав, Киракос, – прошептал в ответ император. – Ну и изобретение, я вам скажу. И это произошло прямо у меня под носом, пока я трачу славные австрийские деньги на то, чтобы доставить из самой Англии двух алхимиков. Вы знаете, как это существо, эта машина или как там его, было сделано?
– Вы не отойдете немного в сторонку? – попросил Киракос, обращаясь к остальным. – Нам с его величеством надо кое‑что обговорить.
– Да, конечно.
Рабби с тревогой взглянул на Йоселя и отвел свою небольшую группку в угол просторного помещения, где они собрались плотным кружком.
Император подозвал к себе своих советников – Киракоса, Кеплера, Браге и Вацлава.
– Раввин воспользовался каббалистическими знаниями, – негромко сказал Киракос, обращаясь к императору. – Никаких сомнений.
– Тогда он должен быть магом, ибо он создал гиганта, который способен мыслить. Достижение немалое.
Ум императора полнился от множества возможностей, однако их еще требовалось рассортировать.
– А эта женщина, боже мой, она как татарка Чингисхана, но златовласая. Она так необычна, настоящая царица. Хотел бы я увидеть ее в мехах – в соболях, горностаях, норках, – скачущей обнаженной на прекрасном черном жеребце.
– Она наполовину русская, – заметил Киракос. – Ее мать была еврейской блудницей.
– Ее мать изнасиловал какой‑то варвар, – уточнил Вацлав. – А теперь точно так же собираются поступить в Юденштадтом. Это произойдет здесь, в Праге, ваше величество. Вот почему раввин создал голема.
– Он ведь не собирается нам головы отрубить, правда? – шепотом спросила Рохель.
– Нет, наши головы ему нужны в другом виде, – ответил рабби Ливо.
Однако такой поворот событий его вовсе не радовал. Прежде всего он чувствовал себя дураком, ибо ему следовало гораздо раньше понять, на что способен Йосель. Кроме того, император, похоже, был просто сражен Рохелью. Ни к чему хорошему это не приведет.
– Этот раввин – он зовется Львом, – говорил тем временем император. – Это почему? И, между прочим, где Майзель? Он ничего не про все это не говорил – про голема, про женщину, про нападение.
– На иврите оба его имени, Йегуда и Ливо, означают «лев», – объяснил Кеплер.
– Господин Лев Лев. Похоже, ты столько всего знаешь про евреев, Кеплер… Откуда?
– Мы дружим… то есть, прошу прощения… я мимолетно знаком с некоторыми из них.
– Дружишь с евреями? И при этом ты не рассказал мне, своему настоящему другу, который платит тебе жалованье, про эту штуку… ну, голема. Своего настоящего друга ты держал во тьме, в полном неведении.
– Тьма полна света, ваше величество, всех звезд на небесах. Я тоже живу во тьме.
– О, конечно, – император отмахнулся.
– Интересно, кто этот голем по знаку зодиака, – задумчиво проговорил Браге.
– Если можно, господа, вернемся к делам насущным. Разве вы не видите, что мы тут имеем?
– Я всю жизнь старался быть добрым евреем, – шепнул Зеев, обращаясь к рабби.
– Успокойся, Зеев.
– Я успокоюсь, только когда мы уйдем отсюда. Только тогда я успокоюсь… – Зеев взглянул на свою жену. – Послушай, Рохель, а ты сможешь сшить то чудесное одеяние, о котором он говорит?
– Тс‑с, – шикнул на него раввин. – Утешься, Зеев.
– А чем, я вас спрошу? Сначала Рохель чуть не утонула, а теперь мы вдруг оказались в замке.
Йосель пытался поймать взгляд Рохели.
– Давайте надеяться, что он не запросит ничего сверх нового платья, – сказал Зеев.
Йосель думал о том же.
– Значит, вы боитесь, что несколько подмастерьев подожгут ваши дома? – спросил император, снова подзывая евреев к себе. – Почему же вы мне не сказали?
– Я пытался, ваше величество.
– Ах да, те желтые розы, что летали в воздухе. А Майзель – почему он мне не сказал?
– Он много раз пытался, ваше величество.
– Я могу послать солдат, раввин, много солдат, моих личных словенских стражников, чтобы вони встали на страже ваших домишек, охраняли вас ночью и днем, если хотите.
– Мы этого хотим, ваше величество. И будем благодарны.
– Насколько благодарны?
– Очень благодарны, – рабби попытался улыбнуться.
– Хорошо, хорошо. Итак, ты сотворил жизнь, Йегуда. Ты весьма могущественный человек.
– Не совсем так, ваше величество. Лишь с Божьей помощью мы способны что‑либо сделать.
– Да‑да. Если Бог однажды тебе помог – безусловно, Он снова тебе поможет. Вот что я предлагаю: я посылаю войска защищать Юденштадт, а ты делаешь меня бессмертным. Простой обмен.
– Прошу прошения, ваше величество, но я вас не понимаю.
Раби Ливо почувствовал, как руки и ноги слабеют. Уже вечерело – самое время прилечь и отдохнуть.
– Ты не слышал о моем желании, Ливо?
– Слышал, ваше величество.
– Слышал ли ты о том, что я повелел двум алхимикам создать эликсир вечной жизни? Что бабочки, что в этот самый момент ожидают своего рождения в зале Владислава, вкусят этого эликсира? А если эти бабочки проживут дольше одного дня, мой верный слуга и иже с ним глотнут этого напитка, совсем чуть‑чуть? И тогда, если все будет хорошо и надежно, эликсир выпью я сам и стану жить вечно?
Один лишь разговор о своих планах не в меру возбудил императора. В углу зевал разбуженный Петака. «Дорогой мой зверь, – с гордостью думал его хозяин, – ты тоже должен жить вечно». Да, они с Петакой должны навеки остаться хозяином и любимым животным.
– Ты нашел в Каббале заклинание, посредством которого можно создавать жизнь. Теперь найди там заклинание, которое сделает меня бессмертным.
– Но там нет такого заклинания, ваше величество. Продление жизни, отсрочка смерти… это не в моей власти.
– То же самое можно было сказать и о создании жизни, раввин. Разве ты не сделал голема собственными руками, не оживил при помощи слов? Безусловно, продлить жизнь тоже не так уж сложно.
– Ваше величество, с Каббалой не шутят.
– Спасение жизни императора, собственной жизни и жизни всех обитателей Юденштадта – ты это называешь игрой?
– Нам не нужны войска, чтобы защитить Юденштадт.
«В конце концов, у нас есть Йосель, – напомнил себе рабби. – Йоселя достаточно».
– Не нужды войска? Очень хорошо, рабби, замечательно. Тогда просто раскрой мне секрет вечной жизни.
– Но, ваше величество, Келли и Ди должны обеспечить вам вечную жизнь, как вы сами только что сказали.
В этот миг, едва произнеся эти слова, рабби Ливо возненавидел себя. Ибо попытка спасти себя за счет других противно Закону и ему самому не по нраву.
– Я хочу жить вечность и еще один день. Одна формула хороша, а две еще лучше.
– Но, ваше величество…
– Я хочу быть уверен, раввин, абсолютно уверен.
– При всем моем уважении, ваше величество, мы можем быть уверены только в…
– Я хочу того, чего хочу, и не меньше, – император капризно топнул ногой.
– Прошу вас, сир. У нас есть обычаи. Написано, что…
– Давай, Ливо, я объясню попроще, – император шагнул вперед. – Если ты не предоставишь мне формулу, Юденштадту не жить.
– Ваше величество? – ошеломленно выдохнул раввин.
– Если тебя не тревожат несколько крестьян с факелами, как тебе тогда понравятся пики, пушки и аркебузы? Что, если все новейшие орудия обрушатся на те же самые осыпающиеся стены, на те же самые соломенные крыши, на ваших женщин, ваших детей? Что, если словенские стражники маршем пройдет по вашему жалкому городишку – а за ними вся императорская армия? И те, кто уцелеет, будет изгнан за пределы империи?
– Но ваш отец Максимилиан обещал евреям безопасное прибежище. В стародавние времена королева Либуше увидела сон о нашем появлении. Здесь Богемия. Здесь не может произойти ничего подобного.
– На самом деле здесь Прага, часть Священной Римской империи. Это может произойти где угодно, раввин. Позволь я тебе напомню, что ты гость в моей стране. В христианской стране.
– Мы защищены хартией, ваше величество.
– Пергамент сжечь еще легче, чем солому, раввин.
– Десять заповедей, ваше величество, высечены в камне.
– Ну‑ну, раввин. Несколько ударов доброй кувалдой…
При этих словах многие из собравшихся ахнули.
– Разумеется, я шучу, – с легкой нервозностью сказал император.
Киракос был заинтригован. Император мог начать с самой слабой или предельно натянутой посылки и тем не менее выстроить на ней самый что ни на есть логичный аргумент. Его величество положительно находился по ту сторону рассудка, сохраняя при этом исключительное хитроумие. Первоначально миссия Киракоса заключалась в том, чтобы представиться искусным лекарем‑беглецом, спасающимся от жестокости турков, и исключительно искусным лекарем. Однако, прибыв ко двору императора с рекомендациями, среди которых не было ни одной подлинной настоящей, он начал демонстрировать истинные чудеса, поскольку действительно обладал даром врачевания. Как только у Киракоса оказалась счастливая возможность слегка нарушить шаткое равновесие власти Габсбургов путем нарушения еще более шаткого равновесия в голове императора – с какой радостью эту новость приняли в Стамбуле, с каким благоволением к нему тогда отнесся сам султан Муххамед! Впрочем, Киракос никогда не забывал о том, что этот самый Муххамед заказал по шелковому шнурку для каждого из своих девятнадцати братьев. Однако теперь его, несомненно, ожидало не иначе как чествование, которое устроит правитель: венки из бархатцев, блюда с миндальным печеньем, танцующие девушки и смеющиеся мальчики. Но странное дело: мысль о скорой победе вызывала ощущение какой‑то пустоты. «Нет‑нет, Киракос, – мысленно предостерегал он самого себя. – Не следует никого жалеть. К чему тратить время на сожаления? Тридцать тысяч турков и сербов пали в битве на Косовом поле».
– Что вы говорите, ваше величество? – лоб раввина стал одного цвета с его призрачно‑белой бородой, и высокий старик вдруг словно уменьшился в росте, как будто в нем что‑то надломилось.
– Я говорю о том, раввин, что если мне не раскроют секрета бессмертия, все пражские евреи будут убиты. Все просто и ясно.
В гостиной, и до этого не особенно шумной, наступила такая мертвая тишина, что слышно стало дыхание Петаки.
Йосель, выступив вперед, жестом показал, что хочет кое‑что написать.
– Очень хорошо, – император направился к угловому столу. Йосель последовал за ним.
«Если с головы еврея упадет хоть один волосок, – написал Йосель, – никакого секрета бессмертия не будет».
– Он знает секрет? – спросил император у раввина.
«Мы все его знаем, но каждый знает лишь часть, фрагмент, – быстро написал Йосель. – Если не все из нас останутся живы, секрет бессмертия будет утерян».
– Туше! – воскликнул Киракос. – Прекрасная игра, Йосель, просто превосходная!
– Но что, если это правда? – пролепетал император.
– Это неправда, – сказал Киракос. – Так или иначе, у вас есть бабочки.
– Да‑да, у меня есть малышки‑бабочки. Но я не понимаю тебя, Киракос.
Зеев был в полном недоумении. Какой секрет? Каков был ответ на то, о чем только что заявил голем?
Рохель не умела читать. Она не знала, что написал Йосель, не понимала, что происходит, и ясно осознавала лишь одно: им, евреям Праги, снова угрожает страшная опасность.
Кеплер был потрясен. Он не ожидал такого поворота событий.
Браге почувствовал, что должен срочно облегчиться.
– Послушайте, рабби Ливо, – сказал Киракос. – Уверен, император хочет, чтобы вы отправились домой и изучали там свои книги. Вы и ваш, так сказать, эрзац‑сын.
– Нет, погоди, погоди…
Императора снова охватила паника.
– Мы должны договориться о времени, месте, способе… Ни один еврей не должен покинуть города, понятно? Ни один еврей. А теперь все прочь отсюда, прочь, убирайтесь, у меня болит голова. Кроме тебя, – он указал на Рохель. – Ты останешься.
– Ваше величество, – вмешался Зеев.
Йосель выступил вперед, руки его заметно напряглись, кулаки сжимались и разжимались.
– Она должна быть дома, исполнять долг перед супругом, – запротестовал раввин.
– Я первый муж в государстве, раввин Ливо. Долг прежде всего исполняют передо мной.
Рохель лихорадочно озиралась. Она оглядела окно, пару дверей… целая толпа стражников… и сделала шаг вперед.
– Схватить ее, – приказал император.
Двое дюжих словенцев с мускулистыми ручищами схватили Рохель. Другие шагнули к Зееву и раввину, заломили им руки за спину и выволокли из гостиной. Йосель, чьи руки остались свободны, бросился было на императора, когда его окружили пятнадцать стражников с мечами наголо. Еще секунда, и голем прорвался бы к трону, но тут у него за спиной появился расторопный, как всегда, Вацлав. Попросив гиганта наклониться, камердинер прошептал ему в самое ухо:
– Не надо, приятель. Я позабочусь о том, чтобы ей не причинили вреда. Выходи потихоньку в коридор. Я сейчас тоже выйду.
– Доставьте девушку в зеленую опочивальню, – распорядился император.
– Пожалуйста, не надо, – Рохель рыдала, но никто не обращал на это внимания. – Помилосердствуйте!
Зеев, раввин и Йосель стояли в коридоре, прижатые к стене цепью стражников, и слышали жалобы и протесты Рохели. Рабби Ливо молился, Зеев ругался на чем свет стоит, Йосель пинал стену пятками, его тело содрогалось от стонов – он не мог выразить чувства словами. Когда в коридоре, наконец, появился Вацлав, все трое уже не знали, что делать.
– Я о них позабочусь, – сказал камердинер словенцам.
Привыкшие получать приказы от Вацлава, когда император пребывал в дурном расположении духа, дюжие солдаты оставили евреев в покое и четким маршем – правой, левой, правой, левой – направились по квартирам. Их шаги гулко разносились по коридору.
– Что мы можем сделать? – ломая руки, вопрошал Зеев.
– Ничего делать не надо, – ответил Вацлав. – С ней ничего не случится. Я об этом позабочусь.
– Обещаете, Вацлав?
– Да, герр Вернер, обещаю. Я скажу Карелу, и он доставит ее еще до рассвета.
– Не опороченной?
– Не опороченной, герр Вернер.
– Благодарю вас, герр Кола, – Раввин тепло пожал Вацлаву руку и слегка наклонил голову.
– Ваш верный слуга, рабби Ливо.
23
Когда рабби, Зеев и голем покинули замок, небо потемнело от тяжелых свинцовых туч. Люди, молча кутаясь в плащи, разбегались по домам, чтобы закрывать ставни, записать двери, загонять животных в стойла. А наверху, в замке, камины едва ли не доверху завалили поленьями. Были зажжены факелы.
– Как насчет славного горячего вина с пряностями, ваше величество? – голос Вацлава был сладок, как патока.
– Не возражаю, отличная мысль.
Пятясь задом, Вацлав покинул гостиную и побежал к винным погребам… однако по пути заглянул и в апартаменты Анны Марии. Вернулся он в сопровождении слуг, которые внесли серебряную чашу с вином и набор бокалов.
– Вот это жизнь, – проворковал император.
– Возможно, но секрета бессмертия евреи не знают, – Киракос одним глотком опорожнил один бокал и тут же наполнил второй. Он испытывал смутное раздражение.
– Если они не знают секрета, их просто перебьют, Киракос, а если знают… после того как они мне его раскроют, их опять‑таки убьют или позволят покончить с собой.
– Они не станут совершать самоубийство, – задумчиво произнес Киракос. – Прага – не Масада. Эти евреи – не зилоты и даже не итальянские евреи времен крестовых походов.
Император не знал, что такое Масада. Кажется, какая‑то крепость на холме в древнем Израиле, где евреи держали осаду римлян, а потом поубивали друг друга, чтобы не попасть в плен? Рудольфа интересовала только та часть истории, которая помогла бы ему пополнить коллекцию диковин.
– Осмелюсь предложить тост, – сказал Вацлав в самой середине этого жуткого рассуждения. – За здоровье и бессмертие вашего величества.
– Руди, любовь моя!.. – и, весело хихикая и пританцовывая, вбежала в гостиную Анна Мария.
– Сегодня не твоя ночь, Анна Мария, – отозвался император, смущенный ее внезапным появлением.
– Ну‑у, Ру‑уди, не будь же таким букой! – императорская любовница надула губки. Волосы ее были убраны отборными жемчугами, а лицо накрашено, как у английской королевы – бледное как смерть с ярко‑красными губами. В таком виде Анна Мария сильно смахивала на куклу. Такой ее император терпеть не мог.
– Предлагаю еще один тост, – подключился Кеплер. – За Империю.
– Я не желаю слишком долго ждать, – сказал император после третьего тоста. – Моя евреечка меня ждет не дождется. Она по уши в меня влюбилась, я сразу это понял.
Анна Мария недовольно поджала алые губки.
Йосель, Зеев и рабби Ливо, прижимаясь поближе друг к другу, чтобы защититься от надвигающейся бури, добрались до Карлова моста. Влтава разлилась, ее пенные волны бросались на берег, разбиваясь о набережную.
– Вацлав – человек слова, Зеев. Не волнуйся, – рассеянно успокаивал Зеева раввин.
– Но рабби, что, если… то есть, как я тогда буду жить?
– Жизнь продолжается, – рабби Ливо был слишком погружен в собственные мысли, чтобы следить за словами.
– Если только вы не мертвы, рабби.
Его слова заставили раввина опомниться.
– Прости меня, Зеев… – высокая волна разбилась о край моста, окатив их брызгами. – Как я мог говорить столь беспечно?
«Перл права», – подумал раввин, подбирая полы своего одеяния: вода заливала мост. Порой он проявляет такое безразличие к судьбе своих ближних! Снова он тревожится об общине как таковой, а тем временем Зеев, живой человек, идет рядом с ними, потрясенный и расстроенный.
– И ты тоже прости меня, Йосель. Пожалуйста, прости меня за то, что я считал тебя меньше того, что ты есть. Я люблю тебя. Я люблю вас обоих.
Нельзя сказать, что Йоселя это тронуло. Йосель бен Ливо, который мог написать свое имя на бумаге, был тем же самым Йоселем, который подметал полы и стирал одежду. Разве один больше заслуживал отцовской любви, чем другой?
Ветер, набирая силу, бросал в прохожих кусочками дерева, которыми подпирали уличные лотки, и разным мусором, валяющимся дороге. Йосель выступил вперед, чтобы заслонять своих спутников.
– Это один из моих великих недостатков, порожденный самонадеянностью. Я недооцениваю людей, – продолжал раввин. – Один из множества. Мне отчаянно требуется развивать в себе смирение. Еще так много уроков мне необходимо усвоить. Я должен…
Йосель хотел лишь одного: чтобы старик перестал, наконец, говорить о себе. Рохель в заключении. Когда голем оглядывался, ему казалось, что башни и купола, ступенчатые дорожки, дозорные башенки, идущие зигзагом стены, все до единой детали возвышающегося над городом сооружения губят, разрушают пейзаж. Йоселю страшно хотелось сравнять замок с землей, не оставив камня на камне.
Рохель поместили в комнату без окон, сплошь оплетенную вьющейся лозой. В самом центре опочивальни стояла кровать, обвешанная тонкими зелеными занавесями. У подножия кровати располагались сундуки с деревянной инкрустацией, где изображались сцены охоты. На одной стене висела картина с изображением лани в лесу, чья спина была истыкана стрелами. Печь, облицованная зеленым кафелем, высокая как ель, холодная, незатопленная, высилась в углу. Еще там был небольшой лакированный столик на кривых ножках, ярко‑зеленый.
Рохель забралась под кровать.
– Быть может, послать за оркестром, ваше величество? – спросил Вацлав.
– Да, и еще вина.
Все сильнее пьянея с каждой минутой, Киракос по‑прежнему не мог отделаться от своих мыслей. Разум представлялся ему цветком на большом стебле, схожим со сложным механизмом, что находился в башне астрономических часов, пружины и шкивы, зазубренные колесики – одно внутри другого. Что может быть идеальнее человека? Может быть, ангел? Было ли искусственное существо, которое вошло в гостиную, ангелом? Киракос думал о мусульманских серафимах – Габриэле, посланнике Аллаха, Микаиле, ангеле провидения, Азраиле, ангеле смерти, иначе Шайтане. Возможно ли сочетание человека и ангела?
– Вы еще не забыли про вашу любовь к бабочкам, ваше величество? – лениво осведомился лекарь.
– Ах, мои маленькие радости, моя гордость! Обожаю бабочек! Пусть меня поднимут с постели, если потребуется, – я хочу присутствовать при их рождении.
Зав Владислава теперь был сплошь заставлен ящичками, в которых громоздились высокие холмики почвы. Сюда были высажены яркие и душистые дикорастущие цветы – маргаритки, красные маки, люпины, астры, васильки, барвинки, полевая горчица.
– Да‑да, – император с довольным видом потер руки. – На самом деле все идет очень даже неплохо. Эликсир, а теперь эти евреи со своим секретом. Все приходит в порядок и мало‑помалу оказывается в наших руках. Вечная жизнь, две жизни, вечность поверх вечности. Все предопределено. Я так счастлив, что даже не знаю, что мне делать дальше.
Словно не веря своему счастью, император слегка себя ущипнул и принялся отплясывать что‑то вроде тарантеллы, словно его укусил тарантул.
– Если вы позволите мне омрачить вашу радость, ваше величество, я задам один вопрос. Евреи так умны и сведущи, почему все они сами не бессмертны?
В тот самый миг, как эти слова слетели с его языка, Киракосу захотелось вернуть их назад. Сегодня вечером он постоянно допускал промахи; по сути, почти весь день был отмечен ошибками. И поэтому уже с утра придворный лекарь ощущал сжатие в горле, словно там уже затягивался шелковый шнурок. «Я не могу погубить это дело», – сказал себе Киракос.
– Им приходится умирать во искупление Адамова греха, – предположил Браге, – а Христа в качестве искупителя они не имеют. Жить вечно им просто не дозволяется.
Кеплер считал иначе, но промолчал.
– Я не это имею в виду, – сказал Киракос.
– Когда придет их мессия, – сказал Вацлав, – они станут жить вечно.
– Быть может, голем и есть их мессия, – предположил император. – Разве он сам не бессмертен?
Он перестал отплясывать и в полном изнурении рухнул на свой трон.
– Голем – Антихрист.
Киракос тут же понял, что зашел слишком далеко. На ум ему вдруг пришел один дикий момент во время дневных событий, когда Вацлав сказал, что мать Рохели была изнасилована, и он вспомнил, что собственными глазами видел, как насиловали его мать. «Сиди тихо и останешься в живых», – сказали тогда ее полные отчаяния глаза.
– Мне просто приходят в голову разные мысли, – Киракос рассмеялся. – И в частности, я вспомнил одну языческого героя по имени Прометей. Согласно легенде, он был гигантом и отважился бросить вызов богам.
– Но ты ведь не думаешь, что он Антихрист – верно, Киракос?
– Нет, конечно же, нет. Будь он Антихристом, у него бы имелся язык, да еще раздвоенный.
Анна Мария взвизгнула, словно упомянутый Антихрист, который до сих пор незримо присутствовал в гостиной, ущипнул ее за ягодицу. Кеплер с интересом взглянул на Киракоса. Похоже, у господина лекаря почва уходит из‑под ног.
– А может, ты имел в виду, что если голем живет вечно, я должен буду стать големом?
Еще несколько секунд назад разум императора напоминал гигантскую подушечку, утыканную иглами и булавками идей, а сейчас превратился в спутанный клубок проволоки. Сколько вещей, о которых следует подумать… а вино, разогревая тело, по закону нагревающихся жидкостей поднималось к голове. Потом прибыл императорский оркестр – все семьдесят пять его участников. Заняв музыкальные стойки и стулья в одном из углов гостиной, оркестранты принялись настраивать свои инструменты.
– Должен признаться, – высказался император, качая головой, – теология – не мой конек.
Рудольф объявлял себя ревностным католиком, но не проявлял особой осведомленности в вопросах, за которые гибли протестанты, а именно: присутствовал ли Христос непосредственно телом и кровью во время причастия и следовало ли допускать крещение в любом возрасте. Сказать правду, императору было глубоко плевать на то, можно священнику жениться или нет. Многие имели наложниц, а у папы были так называемые «племянницы». Будет ли он заниматься любовью сегодня ночью или это произойдет позже – вот что сейчас заботило Рудольфа. Тут он вспомнил про прекрасную еврейку. Итак, первым долгом ему следовало избавиться от Анны Марии.
– Если ваше величество больше во мне не нуждается… – начал Браге, поскольку оркестр по‑прежнему настраивал инструменты.
«Пива перебрал, – покачал головой Кеплер. – К тому же он становится полным идиотом, когда речь заходит о политике». Нельзя сказать, что сам Кеплер был знатоком в этой области, но он по крайней мере понимал, что императора необходимо держать за руки и за ноги, иначе всем им конец. Звезды, планеты… Земля пропитается кровью настолько, что станет второй красной планетой.
«Кеплер – назойливый выскочка, – недовольно подытожил Браге. – В Праге без году неделя, а уже по уши влез в дела двора, государства и империи. Этот болван попусту растрачивает свой талант на всякие недостойные материи». Вот он, Тихо Браге, ел, пил, веселился и славно спал, чтобы сохранять голову ясной для наблюдений. Каждый вечер, когда ему не требовалось присутствовать при дворе, Браге отправлялся в обсерваторию в Бенатках. Сам, без чьей‑либо помощи, составил карту небесного свода, нанес на нее положение тысяч неподвижных звезд – этому он посвятил всю жизнь. А в году тысяча пятьсот семьдесят седьмом от Рождества Христова открыл комету, что движется по орбите как луна, но большего диаметра.
– Можешь идти, Браге, – сказал император, – но твои услуги мне в дальнейшем ох как понадобятся. Составить мой гороскоп на многие будущие тысячелетия.
– Всегда в вашем распоряжении, ваше величество.
Напрягая ягодицы, Браге покинул гостиную так быстро, как только позволяли правила приличия. Едва дверь за ним захлопнулась, астроном во весь дух рванул по коридору к ближайшему лестничному проему и немедленно пустил туда мощную струю золотистой мочи.
«Если оба рецепта бессмертия хороши, – фантазировал император, – то почему бы не заполучить еще какой‑нибудь? Трансильванский граф сможет обеспечить номер третий – счастливое число. Ибо, несмотря на все мое отвращение, что плохого в толике крови, если ее смешать с вином, приправленным ароматными травами?»
– Послушай, Кеплер, – спросил император, – как думаешь, а можно прожить три вечности?
Кеплер решил, что чем короче будет ответ, тем лучше, а потому промолчал. Разве сама Земля – вечна? Возможно, закон рождения и смерти справедлив для всей вселенной. Звезды внезапно появляются там, где раньше их не было. Так, в году одна тысяча семьдесят втором Браге, а вместе с ним многие другие увидели новую звезду. Не значит ли это, что звезды тоже рождаются и умирают? И вечность для них – лишь краткое мгновенье?
Дирижер громко откашлялся. Клавикордист тронул клавишу «ля», задавая тон, альтовые блок‑флейты подстроились октавой ниже. Серпентисты со своими инструментами, похожими на латинскую «S», взяли еще ниже, их звук подхватили цитры и гобои; сопрановые блок‑флейты пропели ту же «ля» октавой выше, последними зазвучали трубы и струнные.
Рохель как раз задремала, но громкие звуки оркестра разбудили ее. И тут дверь в опочивальню, где она пряталась под кроватью, распахнулась.
24
Время не давало отсрочки. Поэтому тем же вечером евреи Юденштадта собрались в доме рабби Ливо. Хотя вечер выдался на редкость ветреным и дождливым, в кабинете раввина столпилось столько народа, а из печи так валил дым, что окно пришлось открыть. Ветер и дождь со свистом бились о стены здания. В кабинете находились все члены Похоронного общества, естественно, Майзель, зятья раввина, учителя из шуля, Зеев и другие ремесленники. Каким‑то чудом сюда втиснулись все Бар‑мицва[45] Юденштадта, а также протестант Кеплер, который ускользнул из замка, как только убедился в том, что Вацлав вырвет Рохель из объятий императора. Перл, будучи ребицин, тоже имела право присутствовать на собрании. Дочери раввина вместе со всеми своими детьми отправились в дом Зеева, чтобы дождаться, когда Рохель вернется из замка. Йоселю дали мелок; одна из стен кабинета, не занятая книжными полками, должна была послужить ему бумагой или пергаментом. Свечи тускло освещали кабинет.
– Ситуация такова, – серьезным тоном начал рабби Йегуда Ливо. – Император считает – разумеется, это заблуждение: раз я дал жизнь Йоселю – а вам известно, что представляет собой акт творения, который я властен был проделать лишь однажды и для особой нужды…
– Ближе к сути, – резко произнес Зеев, который становился все более неугомонным. Его Рохель по‑прежнему находилась в замке.
Раввин, сидящий во главе своего длинного и узкого стола, который напоминал бы стол в трапезной монастыря, не будь он накрыт персидским ковром с изящным узором, поднял брови и невозмутимо продолжал:
– Как все мы знаем, император надеется обрести вечную жизнь. Теперь он хочет, чтобы я ему в этом помог.
– Жить вечно, – нараспев произнесло собрание. – Без конца, без конца.
– Но как? – спросил один из учащихся ешивы.
– С помощью Каббалы.
– Каббалы?! – эхом откликнулось собрание.
– И чтобы я не отказался, он решил сделать всю нашу общину заложниками. Он готов устроить резню, только бы принудить меня.
Люди в комнате содрогнулись, как одно тело.
– Итак, рабби… – Зееву снова показалось, что разговор зашел в тупик, – если вы не возражаете…
– В этом вся суть. Как вам хорошо известно, я никому не могу обеспечить вечную жизнь, а Йосель, желая спасти меня, спасти нас всех, сказал императору…
– Сказал? – вежливо переспросил Зеев.
– Написал. Ты же там был, Зеев Вернер. Йосель написал…
– Что он написал, что он написал?
– Если будете вести себя тихо, я расскажу.
Ветер налетал на деревянное здание, и казалось, что оно покачивается, как корабль в бурном море.
– Йосель написал, что хранители секрета бессмертия – мы все, что каждый член нашей общины хранит отдельный фрагмент тайны и если кому‑то из нас будет причинен вред, секрет будет утерян. Таким образом Йосель пытался позаботиться о том, чтобы все мы остались в живых.
Ледяной дождь пробивал себе дорогу меж зданий Юденштадта, пригибая к земле высокую траву на кладбище.
– Не понимаю, – Зеев пытался сосредоточиться на текущих делах, но разум его оставался в замке.
