Текст книги "Остров Эллис"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– Эл Джолсон считает, что в тебе кое-что есть, малыш, – сказал Джейку Абе Шульман. – Он звонил мне позавчера из Рочестера и говорил о тебе. Он считает, мне стоит помогать тебе.
– Вы уже помогли мне, мистер Шульман.
– Абе. «Мистер Шульман» напоминает мне мою старость. И не благодари меня – ненавижу все эти «спасибо». Я жду от тебя одного: песен-хитов, но пока я их от тебя не получил. Я думаю, пора тебе войти в бизнес, малыш. Ты знаешь, что такое песня, которая сможет сыграть роль рекламы?
– Нет.
– Боже! Ты, действительно, недотепа. Когда я публикую песню, ты берешь ноты и несешь их в разные музыкальные магазины, где проигрываешь их владельцам эту музыку, чтобы они ее купили. Понял? И исполнителям ты также проигрываешь ее, чтобы они пели твои песни. Понял? Все это, действительно,необходимо. Я буду платить тебе тридцать пять долларов в неделю. Так что, бросай эту грязную работу официанта и передай моему кузену, что он дешевый сукин сын и может засунуть себе в зад свой тухлый бар. Тогда он предложит тебе повышение. Он начинает шевелиться только тогда, когда на него давят, наступают.
Новая работа подоспела для Джейка как раз вовремя. Он, как ему казалось, уже превращался в «голубого», обслуживая столики. А теперь он начинал участвовать в шоу-бизнесе, и перед ним открывались многие дороги. Он закончил курс изучения английского языка, но продолжал заниматься самостоятельно. Он накупил книг по английскому языку и все свободное время штудировал их. В результате он знал об английском больше, чем, может быть, большая часть коренных американцев. Он узнал, например, такой интересный факт, что африканские два слова «yaw kay», означавшие «хорошо», преобразовались американскими рабами в «o'key». Он все еще говорил с акцентом, но уже не таким смешным, а его абсолютный слух помогал улучшению его разговорной речи.
Большинство иммигрантов оставались или по доброй воле, или в силу сложившихся обстоятельств, в этнических гетто, где говорили на родном языке и пользовались английским только тогда, когда вынуждены были это делать в силу обстоятельств. Тем самым они были заранее обречены никогда не научиться правильно говорить по-английски. И только их дети, а может, внуки, смогут разговаривать на чистом английском. И только благодаря неожиданному счастью, свалившемуся на голову Марко, и его щедрости, оба друга жили в окружении «американцев». Одним из их соседей по площади св. Луки был молодой Джимми Уолкер, который в один прекрасный день станет мэром города. Так что, оба они, «американизировались» гораздо быстрее, чем большинство их современников.
Очень редко Джейку приходило в голову, что с тех пор, как он покинул Россию, он ни разу не был в синагоге. Он становился американцем вполне и даже слишком.
Ей было двадцать три года. Дочь трамвайного кондуктора из города Флашинга штата Нью-Йорк, она была ошеломляюще красива и невероятно честолюбива. Она пела и мечтала стать «звездой» эстрады. На афишах она представляла себя как «несравненную Нелли Байфилд, певчую птичку из Флашинга» («не несравненная, а поганая», как выразился Абе, когда рекомендовал Джейку присмотреться к ней. «Говорят, она совершенно невыносима»).
Ее номер, по мнению Абе, не стоил и пары добрых слов, но у нее были поклонники среди богатых и влиятельных людей в городе, потому что голосок у нее был, действительно, приятный, и, чего никак нельзя было отрицать, она была очень хороша собой. И когда Джейк, стоя в глубине зала клуба «Кавендиш», наблюдал, как она исполняла для двадцати заполненных биржевыми маклерами столиков песню «Когда окончен бал…», он уже знал, что Абе был прав только отчасти. Ее номер, на самом деле, не стоил внимания, а голос был только приятный, но она была не просто хороша – она была потрясающе красива, являя собой светловолосое воплощение эротических грез Джейка, которые ему когда-либо являлись. От Нелли Байфилд в прелестном белом платье и белой шляпе с перьями под белоснежным зонтиком у Джейка перехватило дыхание.
Клуб «Кавендиш» считался первоклассным заведением «для курящих», где бизнесмены могли укрыться от своих жен, вкусно поесть, забыв про партии и соглашения, и выпить. Зал был отделан темными панелями, на стенах висели литографии на спортивные темы, оленьи головы и портреты, выполненные маслом, известных членов клуба, одним из которых являлся Тедди Рузвельт.
Первые три этажа здания клуба на Западной Сорок восьмой улице, отделанные Стенфордом Уайтом, отводились под бары, библиотеки и бильярдные, а на четвертом этаже помещался зал ресторана, где Уайт соорудил в углу небольшую сцену для разного рода представлений. Нелли выступала в «Кавендише» в течение четырех месяцев, исполняя с оркестром из шести человек два раза за вечер по номеру. За это она получала триста долларов в неделю, что было достаточно высокой платой. Но Нелли это ужасно надоело, кроме того, у нее совершенно не было времени на отдых. И хотя «Кавендиш» был первоклассным местом, это все-таки был не Бродвей.
Несравненная Нелли Байфилд так мечтала попасть на Бродвей, что почти осязала его и ощущала на вкус. Но ее агент, Уильям Моррис, все еще держал ее в клубе, уверяя, что для Бродвея она еще не готова.
– Не готова? – кричала она на него на прошлой неделе. – Когда же я буду готова? Когда мне будет восемьдесят?
Несравненная Нелли вышла из себя.
Она снимала грим в своей крохотной уборной, когда услышала стук в дверь.
– Войдите! – крикнула она и увидела в зеркале, как, открыв дверь, в уборную вошел худощавый молодой человек в дешевом костюме.
– Мисс Байфилд, меня зовут Джек Рубин. Я работаю с компанией Шульмана по распространению музыкальных произведений…
– Абе Шульман – неотесанный карлик, – прервала она его, – и я ни за что не стану петь что-либо из его песен, тем более, что он распространяет музыку Франца Шуберта.
Джейк остолбенел.
– Хм… да… Понимаете, у вас такой прекрасный голос, но я бы сказал, репертуар чуть устарел… «Когда окончен бал» пели пятнадцать лет назад. А у меня есть совсем новая песня Фарли Бьюмонта под названием «Ты моя любимая, милая девочка…» – сказал он.
– Вы что, смеетесь надо мной? Так называется песня? – спросила Нелли.
– Да, и у нее чудесная мелодия. Легко запоминающаяся и в быстром темпе. Я бы хотел ее для вас наиграть.
Обернувшись, она внимательно на него посмотрела.
– Вы напрасно теряете время. У меня классический репертуар, и халтуру я не исполняю.
– Но…
– Вы напрасно теряете время, – повторила она. – Свое. И моетоже. А теперь, пожалуйста, уходите.
– Но, мисс Байфилд…
– Я сказала – уходите.
Какое-то время он еще постоял, пожирая ее голодными глазами.
– Что ж, премного вам благодарен, миссис Байфилд, – вымолвил он наконец. – Но вы еще непременно и не один раз услышите обо мне.
– С моим чертовым везением, возможно, и услышу. Закройте дверь. Здесь сквозняк.
Все еще не сводя с нее глаз, он медленно закрыл дверь.
– Я же говорил тебе, что она совершенно невыносима, – проговорил Абе на следующее утро, встретившись с Джейком в своем офисе. – Ну, и забудь о ней. Она изображает из себя, черт возьми, герцогиню.
– Нет. Не думаю, что забуду ее, – отозвался Джейк. – Ей ужасно надоел ее номер. Я уловил это вчера вечером, когда слушал ее. И мне кажется, что, если бы мне удалось устроить так, чтобы она прослушала «Милую девушку», она бы ей так понравилась, что она бросила бы свой номер. Конечно, она поет потому, что ей платят большие деньги.
– Хм… Я знаю.
Абе задумался на минутку, а затем вытащил из кармана пачку банкнот и отсчитал двадцать долларов.
– Вот, – сказал он, – дай это руководителю оркестра.
– Зачем?
– О, Господи! Ну, что за недотепа! Просвети его, дурака!
Некоторые события, уходящие вглубь времени, оказывают влияние на всю вашу последующую жизнь. Так, 1 марта 1881 года император Александр II проезжал по улицам Санкт-Петербурга, и какой-то нигилист бросил в его карету бомбу.
Убийство Александра II отозвалось волной жестоких еврейских погромов, поскольку значительную часть нигилистов составляли евреи. Погромы заставили многих из них, поддавшись панике, эмигрировать и, главным образом, в Америку. Спасаясь от погрома, оказался в Америке в 1907 году и Джейк Рубин.
А еще в 1882 году мелкий торговец Давид Шеманский, также спасаясь от погрома, бежал из пограничного городка Шервинт царской Литвы. Он направился в Англию, а потом уже перебрался в Америку. Когда в Кастл Гарден спросили его фамилию, он не очень внятно назвал себя – Давид Шеманский из Шервинта – так что офицер иммиграционной службы понял ее и записал как «Давид Шуберт». Нареченный заново Давид Шуберт направился в штат Нью-Йорк, где какое-то время спустя сделался отцом трех сыновей – Сэма, Якова (или Джи-Джи) и Леви (или Ли). В 1900 году три брата – молодые, честолюбивые и влюбленные в театр – имея взятые в кредит пятнадцать тысяч долларов завоевали Нью-Йорк. К 1909 году «Братья Шуберт» владели четырнадцатью театрами в Нью-Йорке, за девять лет поставили более пятидесяти шоу и уверенно шли к тому, чтобы занять главенствующее положение в театральном бизнесе Нью-Йорка. В одном из их шоу популярная Нора Байес исполняла песенку «Свети мне, осенняя луна». Песенка стала невероятно популярной. И в этот вечер в клубе «Кавендиш» несравненная Нелли Байфилд, «Певчая птичка из Флашинга», вышла на сцену, чтобы также исполнить «Свети мне, осенняя луна».
Совершенно очевидно, что выступление Нелли и убийство Александра II никак не могли быть связаны между собой, однако, события не развернулись бы таким образом, если бы двадцать восемь лет тому назад в Санкт-Петербурге не была брошена бомба.
На Нелли было длинное красное бархатное платье, и вся она была усыпана бриллиантами, а волосы украшал плюмаж. Она было открыла рот, чтобы исполнить песню, когда к ее полному недоумению оркестр остановился и начал играть совершенно новую песню. Она глянула вниз на дирижера оркестра, когда кто-то с другой стороны запел «Ты моя милая, любимая девочка». И тут Нелли увидела подходившего к сцене и напевавшего своим никудышным голосом песенку Джейка Рубина.
Он вложил ей в руки ноты и указал на зал ресторана. Не зная, что ей делать, Нелли начала петь песню вместе с ним, нервно улыбаясь, будто это так было задумано и входило в шоу. Живая и приятная мелодия наполнила зал. Когда они с Джейком закончили первый припев, он низко поклонился ей и поспешил со сцены, предоставив Нелли возможность закончить песню одной. Члены клуба «Кавендиш» пришли в бурный восторг. Несравненная Нелли показала им что-то новенькое, и это им явно понравилось. Раскрасневшаяся от волнения певица делала реверансы, пока, наконец, не ушла со сцены. Джейк с торжествующей улыбкой стоял за кулисами.
– Видите? Что я вам говорил? – воскликнул он. – Им понравилось! Это – новинка и совсем не затасканная, как «Когда окончен бал…» Их это удивило, и им понравилось!
Она свернула ноты, а затем изо всех сил ударила его ими по лицу.
– Чтоб больше вы меня никогдатак не удивляли, – сказала она, и, бросая ноты «Ты моя милая, любимая девочка» на пол, злобно добавила: – Ты, ничтожный, паршивый еврейчик!
Джейк, держась за щеку, молча наблюдал, как она уходила в свою уборную. Если бы она вонзила в него десять ножей, она не смогла бы причинить ему большую боль.
Антисемитизм в России Александра II был очень силен. Но не менее силен он был и в Нью-Йорке.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Несмотря на миллионы проповедей, которые читали во времена королевы Виктории и короля Эдуарда о греховности стяжательства и о зле богатства, в те времена мало у кого сохранились иллюзии о том, что бедность добродетельна. От нее исходило зловоние. Более того, общее отношение, санкционированное многими проповедниками, было таково, что, если ты беден, это твоя собственная вина. Таким образом, Марко довольно просто давал разумное объяснения своим отношениям с Мод. Если женщина продавала свое тело за деньги, он тут же приклеил бы ей ярлык проститутки. Однако, хотя он и сознавал, что роль «жиголо» не совсем уважаема в американском обществе, и его все еще не покидало чувство вины, он убедил себя, что он просто рационально мыслящий бизнесмен… может, и не совсем герой, но все же ведь ему удалось выбраться с Черри-стрит.
Разве это не было самым важным? Всю свою жизнь он был хорошо знаком с бедностью и ненавидел ее. На банкноты Мод для него были куплены два грузовика, которые он поместил в гараж на Варик-стрит. Он нанял еще одного водителя, итальянца по имени Джино, и уже через несколько недель компания «Грузоперевозки Санторелли» делала хороший бизнес. Он зарабатывал честные деньги, и у него были щегольский гардероб, прекрасная квартира в хорошем районе, и что из того, что он не может претендовать на награду 1909 года за добродетельность.
Он даже не стал вторгаться во владения Кейзи О'Доннелла. И потому не очень удивился, когда однажды днем, в субботу, возвращаясь из гаража на Варик-стрит и свернув за угол, он чуть не врезался в Джорджи и Бриджит О'Доннелл.
– Привет! – крикнул он, остановившись. – Помните меня?
Бриджит задержала на нем взгляд.
– Вы были на пароходе, – проговорила она. – Вы танцевали с моей сестрой.
– Точно! – Марко широко улыбнулся. – Мое имя – Марко Санторелли. А, как вам, девочки, в Америке!
– Замечательно, – ответила Бриджит.
– Мы решили присмотреть мебель для новой квартиры Бриджит, – сказала Джорджи. – Она выходит замуж на следующей неделе и переезжает на Гроув-стрит.
– Значит, мы будем соседями. Я живу на площади св. Луки. Надо же, трудно поверить в это, но я занимаюсь тем же бизнесом, что и ваш дядя. «Компания грузовых перевозок Санторелли». Это – я.
Он с важностью расправил плечи.
– Да, это производит впечатление, – откликнулась Бриджит, которой он казался занимательным. – Вы хорошо выглядите, мистер Санторелли. Совершенно очевидно, что Америка рада вам. И я рада, что мы будем соседями.
Марко посмотрел на глаза Джорджи, которые ему показались несколько странными.
– А как вы, мисс? Вы еще не выходите замуж?
– Боюсь, для мужчин у меня нет времени.
– Нет времени? Почему?
– Я учусь читать по Брейлю.
– По Брейлю? А что это?
– Это система чтения для слепых.
Мысль, что эта привлекательная молодая блондинка не может видеть, как громом поразила Марко.
– Я… я не знал, – пролепетал он, ошеломленный.
На ней были прямая коричневая юбка, белая блузка и короткий жакет. Из-под маленькой аккуратной шляпки выбивались светлые волосы. Она подошла и дотронулась до его рукава.
– Вы не против? – с нежной улыбкой спросила она. – Думаю, я вспомню ваше лицо.
Он застыл в изумлении, когда она сделала еще шаг и мягко коснулась пальцами его левой щеки. А затем так же мягко провела ими по его носу, губам, подбородку и, наконец, по глазам. От ее деликатных прикосновений его сердце просто разрывалось на части.
– Теперь я вспомнила вас, – сказала она, отводя руку.
На самом деле, красивое лицо этого итальянца прорезалось в беспросветной окружавшей ее темноте.
– Не смущайтесь. Я всегда делаю так.
Марко бросил взгляд на Бриджит, которая кивнула ему в ответ, как бы говоря: «Все в порядке. Она, действительно, всегда делает так».
– Извините, – сказал он. – Я забыл ваше имя.
– Джорджи. Это уменьшительное от Джорджианы.
«Джорджи. Как красиво! Джорджи, слепая лилия».
У него в голове зародилась блестящая идея.
– А вам нравится кино? – спросил он.
Она немного смутилась.
– Ну, я вряд ли…
– О, нет, нет, не смущайтесь, – выпалил он. – Я бы хотел пригласить вас на фильм. Я буду рассказывать вам сюжет и буду вашими глазами.
Улыбка Джорджи показала, что это предложение доставило ей удовольствие.
– Какая прекрасная мысль! – воскликнула она и поискала руку Бриджит. – Бриджит, как ты думаешь, тетя Кетлин позволит мне пойти?
– А почему бы и нет? Тебе уже двадцать один. Тебе давно пора ходить в кино… с молодым человеком, – добавила она, прямо впившись в глаза Марко.
Марко, как и многие иммигранты, стал заядлым зрителем и почитателем синематографа: это было дешевое и понятное развлечение, позволявшее ему отвлечься от его ежедневной борьбы с английским и расслабиться.
– «Дьявол в алой маске» идет в синематографе «Хейл» на Шеридан сквер, – сказал он. – И еще один ковбойский фильм. Хотите пойти сегодня? Мне страшно нравятся ковбойские фильмы. Там много скачут на лошадях, стреляют… пиф-паф! И убивают этих безумных индейцев!
Джорджи начала смеяться. Внезапно в ее мире забрезжил свет.
– Но, Джорджи, дорогая, ты почти не знакомас этим мужчиной, – уговаривала ее Кетлин О'Доннелл, когда они сидели за обеденным столом в ее бруклинском доме. – Ты познакомилась с ним на пароходе, а затем столкнулась на улице – и теперь он уже приглашает тебя в кино? Если ты спросишь мое мнение, он слишком торопится. Да, он еще и итальянец! Знаешь, у этих итальянцев совершенно отсутствует какая-либо мораль, если речь идет о женщине.
Джорджи, одетая в свое лучшее и очень красивое платье, сидела напротив тетушки с чашкой чая в руке.
– Ну, тетя Кетлин, что он может сделать со мной в зале синематографа?
– О, там такое бывает! Я слышала, что происходит в некоторых из этих мест. Поцелуи и все такое прочее в темноте. Это не место для такой хорошо воспитанной девушки, как ты, – сказала она.
– Но все сейчас ходят в кино. Это не как в твои времена, когда молодые люди должны были сидеть перед домом на террасе. Не волнуйся. Я могу о себе позаботиться.
– Но он – итальянец!
– Но Папа римский – тоже!
– Попридержи язычок! И твой дядя не будет доволен, если он узнает об этом. Этот Санторель – или как там его – он его конкурент, ты же знаешь.
– Знаю. И когда дядя Кейзи вернется из Детройта, я расскажу ему все секреты бизнеса Марко.
Она услышала звонок в дверь, и ее лицо прояснилось.
– А вот и он! Моя прическа в порядке?
Кетлин встала, чтобы проводить племянницу до двери.
– Да. Ты выглядишь великолепно, и в этом я тоже не вижу ничего хорошего. Итальянцы! – воскликнула она. – Постой, я хочу лично встретиться с этим Марко, и я скажу ему, что если он хотя бы дотронется пальцем до моей племянницы, ему придется очень плохо!
Но несмотря на все свои ворчания по поводу Марко, Кетлин была рада за Джорджи: по крайней мере, хоть один мужчина заинтересовался ею, а ее воодушевление от похода в кино было так сильно, что Кетлин была не в силах отказать ей или настоять на своем сопровождении. Ее естественная непорочность еще более усиливалась от слепоты, что разрывало сердце тетушки Кетлин. Она знала, как сильно Джорджи зависела от Бриджит, чтобы суметь адаптироваться в этом новом для нее беспросветном мире, а поскольку на следующей неделе Бриджит покинет их, то в жизни Джорджи возникнет пустота. И, может быть, хотя Марко и был итальянцем… может,для Джорджи будет лучше, что в ее жизни появится кто-то еще.
Но, когда она открыла дверь и взглянула на Марко, она подумал: «Он слишком красив, чтобы быть непорочным. И этот костюм! Где, интересно, водитель грузовика сумел приобрести такой костюм? Он стоит целое состояние».
– Добрый вечер, – произнес с улыбкой Марко. Вы миссис О'Доннелл?
– Да, – сказала Кетлин без тени теплоты в голосе. – И я хочу, чтобы вы знали, я отпускаю Джорджи с вами только потому, что ей очень хочется пойти в синематограф. И не задерживайтесь там допоздна!
– Мы вернемся до полуночи, – сказала Джорджи, протягивая Марко руку.
– Полуночи? Вы вернетесь в десять, или я знаю причину, почему вы задержитесь! – выпалила она и тут же подобрела. – Рада познакомиться с вами, мистер Санторелли. Теперь вы позаботитесь о Джорджи.
Он уже помогал ей сойти по ступенькам.
– Я позабочусь о ней, – сказал он.
Он провел Джорджи по дорожке и помог залезть в свой грузовик. И они поехали в сторону Манхэттена.
– Ты выглядишь необыкновенно.
– Спасибо.
– И, я думаю, тебе понравится в синематографе, – проговорил он.
– Я жду с нетерпением.
Синематограф, как буря, ворвался в большие города Америки. За четыре года, начиная с 1905, было открыто более трех тысяч синематографов. В Чикаго их было три сотни, в Питсбурге – более ста, и многие дельцы забросили свой бизнес, чтобы заняться этим быстро приносящим прибыль делом. Многие склады были превращены в залы синематографа, и поскольку залы на 200 мест уже считались театрами и для их открытия необходимо было покупать лицензию за 500 долларов, то многие открывали «дешевые» синематографы на 199 мест. Для этого нужен был еще экран, проектор и, может, пианист – и вы можете начинать свое дело. А, поскольку в синематограф ежедневно ходили около двух миллионов американцев, то это, действительно, было весьма прибыльное дело.
– Алая Маска с ножом преследует Элен, – шептал Марко.
Они сидели на правой стороне в последнем ряду синематографа «Хейл». Зал был до отказа заполнен зрителями, пианист наигрывал бравурную музыку из прелюдии Шопена.
Джорджи с замирающим сердцем смотрела фильм глазами Марко.
– Сейчас он опрокинет ее на спину… подожди! Он что-то услышал! Он поворачивается, прислушивается… думаю, что он окажется полицейским… О Боже, нет, это китаец, поставщик опиума… Алой Маске удалось незаметно проскользнуть… он спрятался за гардиной… Ух ты, как здорово! Чинк уже решил, что Эллен полностью в его власти… он подходит к ней… распутывает веревки… вытаскивает кляп…
– Зачем?
– Думаю, он хочет поцеловать ее. Ах, он… а вот и Алая Маска снова… он заносит нож над спиной Чинка… и вонзает.Ух! Чинк дергается и падает на колени… а Алая Маска снова и снова вонзает в него свой нож… Чинк умирает…
Джорджи сжала руками подлокотники кресла и почувствовала в своей руке руку Марко.
– Подожди…в деле участвуют еще два сына Чинка… они видят своего отца… достают ножи… и направляются к Алой Маске…
– А Элен все еще привязана к стулу?
– Да… Один из сыновей поднимает в руке железный прут, которым размешивают уголь в…
– Печи, – подсказала Джорджи.
Ей было приятно ощущать тепло его руки.
– Он бросает его в Алую Маску… и, о Боже, гардина загорается! Алой Маске удалось выскочить… Чинки бегут за ним… О Боже, Боже, весь дом в огне!
– А кто-нибудь спасет Элен?
– Не знаю. Господи, пламя почти достигло ее стула… она в ужасе, пытается освободиться от веревки… Кто-нибудь,спасите Элен!
– Марко, я больше не могу!
– Черт!
– В чем дело?
– Конец серии. Придется ждать до следующей недели, чтобы узнать продолжение.
– О, какие ужасные люди! Я хочу узнать сейчас!
– Хорошо! Сейчас начнется ковбойский фильм. Хочешь остаться? Он называется «Аризона».
Джорджи улыбнулась в темноте.
– Еще бы! – ответила она.
* * *
– Итак, улицы с тех пор еще не покрыли золотым асфальтом? – спросил Роско Хайнес.
– Пока нет, – ответил Джейк.
Они пили пиво в одном из баров Гарлема. Роско вернулся в Соединенные Штаты из Гамбурга, чтобы позаботиться о своей больной матери, и через компанию Шульмана отыскал Джейка.
– Думаю, мне не на что жаловаться, – заметил Джейк. – У меня есть работа, я живу в хорошей квартире, благодаря Марко. Боже, я должен ему столько денег за квартиру… Но, так или иначе, все могло сложиться гораздо хуже.
Он торопливо допил свое пиво. Джейк был единственный белый в этом баре и понимал, что он привлекает к себе внимание. Роско сказал ему, что он, черный, не может войти в бар для белых. Гарлем, который всего несколько лет назад был районом только для белых, районом проживания среднего класса, с невероятной быстротой заселялся чернокожим населением, что порождало бесчисленные расовые конфликты и формировало отношения на многие следующие поколения.
– Написал какие-нибудь хорошие песни? – спросил Джейка Роско.
– Я написал бесчисленное количество песен, но, похоже, хороших среди них нет. По крайней мере, Абе их таковыми не находит.
– Позволь, я скажу тебе кое-что об Абе Шульмане: он поддерживает только беспроигрышные варианты. И никогда в жизни он не публиковал песен никакого неизвестного автора. Он предоставляет другим возможность рисковать с неизвестными авторами, а затем он выкрадывает их. Ты с Абе теряешь время. Отдай свои песни в другое издательство.
– Но это не очень честно. И, кроме того, он дал мне работу.
– И что? Что не очень честно? Ты пытался предложить свою песню кому-нибудь их исполнителей? Я имею в виду, профессионалов?
– У меня нет времени «проталкивать» мои собственные песни. Абе платит мне за то, чтобы я рекламировал его.
– А ты, что, его раб? Скажи ему, пусть катится… – бросил Роско.
– Ну, я отправил почтой «О, мой музыкант в стиле рэгтайм»Норе Байес, но она вернула мне конверт нераспечатанным.
– А что это за «О, мой музыкант в стиле рэгтайм»?
– Это моя песня номер тридцать шесть.
– Сыграй мне эту песню номер тридцать шесть.
Джейк огляделся вокруг. Было девять часов утра, и узкий длинный бар был почти пустым.
– Она не очень хороша, – сказал Джейк, ставя свой бокал на стойку.
Роско посмотрел ему в лицо.
– А что не так? – спросил он. – Твоя музыка слишком хороша для черных?
Джейк изумленно уставился на него.
– Ты что? Конечно, нет! Почему ты сказал такое? Просто я хотел сказать, что песня не очень хорошая…
– А ты не позволишь мне судить об этом? Кроме всего прочего, именно я помог тебе попасть в эту чертову страну. И ты должен мне, по крайней мере, песню.
Джейк вытер рукавом губы, подошел к пианино и сел за него.
– Я написал ее, думаю о Норе Байес, – сказал он.
Он начал играть и петь. Роско слушал его из глубины бара.
«Одни женщины влюбляются в миллионеров,
Другие в представителей высшего света,
А мой герой совсем не аристократ, – пел Джейк, —
Он просто бедный музыкант.
Но когда он играет рэгтайм,
У меня начинает бешено колотиться сердце».
Протиравший бокалы толстый негр за стойкой улыбнулся.
– Мне нравится! – крикнул он. – Хорошая песенка, малыш! А ты как думаешь, Роско? Тебе нравится?
– Кое-что от гения у него есть, – ответил Роско, направляясь к пианино. – А как ты отнесешься к тому, если эту песню исполнит черная певица.
Джейк взглянул на него с удивлением.
– Что за вопрос? Ее может исполнить и розоваяпевица! И алаятоже!
– Давай мы предложим ее Флоре Митчум.
– А кто это, Флора Митчум? – спросил он, выходя из-за пианино и направляясь к Роско.
– Одна из лучших цветных певиц Нью-Йорка, – ответил Роско, кидая на стойку бара серебряный доллар. – Которая по совместительству является также моей подружкой.
На следующий вечер, сидя рядом с Роско в театре на каком-то второразрядном водевиле и наблюдая за выступлением третьеразрядного жонглера, Джейк почувствовал какое-то странное напряжение. Подобно большинству по-настоящему талантливых людей, даже в худшие моменты их жизни, в моменты крушения надежд и отчаяния, какой-то внутренний голос им шептал:
«Ты талантлив. У тебя есть, что дать миру, и мир будет благодарен тебе за это».
А сейчас тот же голос шептал ему:
«Сегодня вечером! Что-то совершенно необыкновенное должно произойти сегодня вечером».
Они сидели в первом ряду балкона, потому что балкон был единственным местом, где мог сидеть Роско. А под ними до отказа забитый белыми партер демонстрировал, что ему наскучил жонглер, шипением, покашливанием и свистками. Белые жонглеры пропотели весь свой номер и удалились под редкие аплодисменты. Два капельдинера в форме сменили афишу по обеим сторонам авансцены. Новая афиша возвещала:
ФЛОРА МИТЧУМ
БУРНАЯ, КАК МОРСКАЯ ВОЛНА, ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА
Пианист взял несколько вступительных аккордов, и из-за занавеса появилась Флора.
Зал встретил ее аплодисментами. Она была высокой, с отличной фигурой, кожей цвета масла какао и огромными глазами, выдававшими в ней личность и присущую ей сексуальность. На ней были красная шляпа с перьями, красное шелковое болеро и длинная черная юбка с разрезом много выше колен, обнажавшим пару прекрасных ног в черных чулках-сетках. Выставив одну ногу вперед, она страстно запела.
– Некоторые женщины любят миллионеров…
Затем она стала пританцовывать на сцене, указывая пальцами в зал в самых интересных местах песни, которые она хотела подчеркнуть. Она пела всем своим телом:
– А мой герой совсем не аристократ…
Джейк сидел, будто наэлектризованный. Когда днем раньше он встретил Флору, она сказала, что ей понравилась песня, но она не стала исполнять ее для него. Теперь же он услышал еевариант. Флора сократила песню до предела, придав ей тем самым удивительную жизненность. Когда она дошла почти до конца, накал достиг своей высшей точки.
– Когда мы поженимся с моим музыкантом в стиле рэгтайм… – пела Флора.
Зал был без ума от нее и от песни и требовал повторить на бис.
Она исполнила ее три раза.
– Похоже, она станет хитом! – прокричал сквозь шум аплодисментов Роско. – А ты разбогатеешь!
Джейк Рубин, эмигрант, бежавший из России от еврейских погромов и прошедший через Эллис Айленд, сидел, выпрямившись, сжав свои белые кулаки, и слушал аплодисменты. Его глаза расширились от волнения, когда он почувствовал аромат явного успеха.
«Я сказал тебе, что это произойдет, —шептал ему внутренний голос. – Я говорил тебе».
