Текст книги "Остров Эллис"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
РЕВЮ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«Ревю Зигфельда 1916» открылось в сентябре месяце, и занятые в нем В. Филдс, Ина Клэр, черный комик Берт Вильямс, Джеральдина Ферар и Нелли Байфилд сразу стали «звездами». Основная тема шоу была взята из Шекспира, и Нелли играла Клеопатру на фоне грандиозных декораций, изображавших сфинкса и Нил. И, когда она пела в ритме вальса песню-воспоминание о Марке Антонии, которую написал для нее Джейк и которая называлась «Ночь, когда пришла к нам любовь», десять роскошных «девочек Зигфельда» появлялись на берегу «Нила». Они демонстрировали великолепную походку, которая могла быть только у них. Их предельно экстравагантные костюмы и замысловатые прически не имели ничего общего ни с Шекспиром, ни с Клеопатрой, но, привлекая внимание, заставляли отдать должное совершенству прекрасно сложенных шоу-девочек, таких как Оливия Томас (смерть которой в парижском отеле «Риц» была весьма загадочной, а ее привидение с тех пор неизменно посещало в этот день крышу Нового Амстердамского театра), и таких как прекрасная Долорес, от красоты которой просто захватывало дух. Шоу выглядело вызывающе и немного наивно, но партитура Джейка была незабываема, а Нелли была в расцвете своей красоты, и публика была в восторге.

Великий основоположник этого ревю, теперь уже женатый на красавице Билли Борк (которая впоследствии обессмертит себя как Глинда Добрая Фея из «Волшебника из Оз»), добился нового триумфа. У Зигфильда было пять «роллс-ройсов» (все разного цвета), а в его загородном владении были и крытый, и открытый бассейны, гимнастический зал, две тысячи голубей, пятьсот кур, четыре собаки и обезьяна.

По случаю премьеры он устроил в своих апартаментах в «Ансонии», в этом излюбленном артистическом отеле на Бродвее и Семьдесят третьей улице, прием на всю ночь. Народу было полно. Гости потчевали сами себя белужьей икрой, которая лежала на стоявших на льду четырех серебряных блюдах. Пирожные, орехи и французские деликатесы были повсюду. Джейк оказался прижат к огромному роялю, на котором по настоянию Зигги он исполнял свой вальс, а Нелли, стоя на рояле, пела, и все вокруг подпевали ей хором. Однако, Джейк выглядел подавленным, и никакие уговоры не могли на него подействовать. Он пробрался через толпу в спальню, закрыл за собой дверь и стал звонить по телефону.

– Что с твоим мужем? – спросил Зигги у Нелли, когда она слезла с рояля.

– Да, Лаура простудилась, – спокойно ответила она. – Ты же знаешь Джейка. Каждый раз, чуть она захворает, он уже готов поместить ее в больницу.

Нелли взяла с подноса проходившего мимо официанта свежий бокал шампанского и переменила тему разговора. Зигги, который знал теперь причину беспокойства Джейка, больше не упоминал о Лауре.

Огромная популярность песен Джейка, которые выплескивались из-под его талантливого пера, как из артезианского колодца, сделали его не просто миллионером, он стал несказанно богат. И через год после женитьбы на Нелли он купил хороший городской дом в георгианском стиле на Восточной Шестьдесят второй улице между Медисон и Пятой авеню. Пятиэтажный дом с фасадом из красивой кирпичной кладки был построен в 1902 году, так что в нем имелись все современные удобства – электричество, центральное отопление, телефон и даже небольшой лифт с телефоном на случай, если кто-нибудь застрянет между этажами. Главный вход закрывали двойные двери из стекла и металла. Они вели в вестибюль с мраморным полами и мраморной лестницей, за которой и помещался лифт. В цокольном этаже размещались кухня, кладовая для провизии, буфетная и прачечная. На втором этаже находилась гостиная из двух больших комнат с французскими окнами, выходившими на улицу, а в задней половине – столовая с окнами в небольшой сад около дома. На третьем этаже располагались библиотека, две спальни хозяев и маленькая комнатка, в которой Джейк запирался, чтобы сочинять песни, наигрывая мелодии на черном пианино. Четвертый этаж был отдан Лауре – спальня и комната для игр. На самом верху было три комнаты для слуг: в них разместились мисс Флеминг, английская няня и две горничные.

Когда Джейк, уехав из «Ансонии», добрался до дома, он поспешил сразу на четвертый этаж. Там его встретила приятная, с седыми волосами мисс Флеминг, которая как раз выходила из спальни Лауры. Она, тихо прикрыв дверь, приложила палец к губам.

– Она как раз задремала, – прошептала она.

– А как она себя чувствует?

– Я бы сказала, ей гораздо лучше. Лихорадки уже нет. Она поправляется, мистер Рубин. Вам, право, не следует так волноваться. Не было никакой необходимости звонить мне с приема.

У него несколько отлегло от сердца.

– Как вы думаете, мне можно войти и поцеловать ее перед сном?

Няня по-матерински улыбнулась.

– Что ж, но помните: вам не следует будить ее, хотя я думаю, что это не причинит ей большого вреда. Она всегда бывает так рада своему папочке. Так что, идите… но только на минутку. Ей уже пора отдыхать.

– Спасибо, мисс Флеминг.

Он открыл дверь и на цыпочках вошел в комнату. Свет из холла осветил ее мир детских фантазий. Год назад Джейк нанял художника Максфилда Перриша, чтобы тот разрисовал стены героями сказок. Так появились в комнате бессмертные Белоснежка, Алиса, Белый Кролик, Красная Королева, Дороти Волшебник из Оз и десятки других сказочных героев.

Джейк подошел к кровати и посмотрел на свою четырехлетнюю дочурку.

У нее были светлые, как у Нелли, волосы, но чертами лица она напоминала Джейка. Если бы ее голова не была слишком велика и немного деформирована, она была бы прелестным ребенком. В этот момент она открыла глаза и увидела своего одетого в смокинг отца.

– Папочка, – произнесла она очень тихим голосом.

Он присел к ней на постель, наклонился и поцеловал ее. Она тоже поцеловала Джейка, вытащив из-под одеяла свои деформированные болезнью кулачки и обняв его за шею.

– А где мамочка? – спросила она.

– Мамочка все еще на вечеринке, – ответил он. – Шоу пользовалось огромным успехом. И твоя мамочка сделала всех счастливыми.

– А как называлось шоу?

Она задавала этот вопрос за последний месяц раз пятьдесят.

– «Ревю Зигфельда 1916», – терпеливо ответил он.

– А что такое «ревю»?

– О… это ужасно глупо. Смотри, папочка тебе принес кое-что от мистера Зигфельда.

Он достал из кармана шоколадку, развернул ее и положил в рот Лауре. Она пожевала ее, проглотила и сказала:

– Вкусно.

– Ты уже чувствуешь себя лучше, Лаура. Это заметно, – сказал он.

Она ничего не ответила.

Он снова поцеловал ее и нежно освободил свою шею от ее рук.

– Пора спать, малышка.

Она положила голову на подушку и закрыла глаза.

– Я люблю тебя, папочка.

– И твой папочка любит тебя тоже. Очень.Спокойной ночи, дорогая.

Он снова поцеловал ее, встал и подошел к двери. Бросив еще один взгляд на дочь, он вышел и мягко прикрыл дверь.

– По-моему, ей, действительно, лучше, – сказал Джейк поджидавшей его в коридоре мисс Флеминг. – Спокойной ночи, мисс Флеминг.

Он спустился по лестнице подождать свою жену в библиотеке.

– Зигги был достаточно любезен и подвез меня домой на своем «роллсе», – сказала Нелли двумя часами позже, расстегивая один из своих четырех браслетов, которые она надела для приема. Нелли стала проявлять необузданный аппетит к украшениям.

– Конечно, было бы лучше, если бы это сделал мой муж, —сказала она.

– Я беспокоился о Лауре, – ответил Джейк.

– О, я знаю. Но это работа мисс Флеминг, и она прекрасно подготовлена для нее, – парировала Нелли. – Лаура не должна занимать так много места в твоей жизни, хотя бы потому что она слабоумная.

– Ради Бога, у тебя что нет никакого сострадания? – возмутился Джейк.

Она обернулась.

– Конечно, у меня есть сострадание. Но это никому не помогает, – в том числе и Лауре – спрятать истину за пустой болтовней.

– Но назвать ее «слабоумной» – это же жестоко!

– Хорошо, она просто отстает в развитии. Так тебе приятнее? Дело в том, что она никогда не станет другой, и мы должны посмотреть правде в лицо и соответственно строить нашу жизнь. Для тебя было очень важно быть сегодня вечером у Зигги, и было невежливо и глупо сбегать оттуда только потому, что Лаура простудилась. Если не сказать ничего больше, это только напоминает всем и каждому, что наша дочь… – она поколебалась, – не совсем в порядке.

Она начала расстегивать свое легкое голубое шифоновое платье с розовой, шелковой розой на талии. Джейк смотрел на обнаженную Нелли. Его физическое желание было все еще сильным, хотя за годы женитьбы он понял, что Нелли абсолютно холодна. Иногда он думал, любил ли он ее или просто очарован ее телом.

– Так или иначе, – продолжала она, освобождаясь от платья, – я считаю, что шоу прошло превосходно.

– Да, шоу прошло превосходно, и я горжусь тобой, Нелли.

– Огромное спасибо, дорогой. Не надо говорить, что твоя партитура была великолепной – я просто повторяю то, что сегодня говорили весь вечер. Но я скажу тебе по-другому: музыка была восхитительна. По-моему, вальс – это лучшее, что ты когда-либо писал.

Она зашла в гардеробную, чтобы поменять платье.

– Я утомилась, – зевнула она, вернувшись в спальню в белой шелковой ночной рубашке. – И я выпила много шампанского. Надеюсь, утром у меня не будет головной боли.

Она включила лампочку у своего туалетного столика и подошла к постели. Спальня была декорирована расписанными вручную панелями, которые она купила у одного торговца из Гонконга по сто долларов за панель.

– Для тебя лежит кое-что под подушкой, – сказал Джейк.

– Ну, я могла бы догадаться, —ответила она, доставая из-под подушки шкатулку фирмы «Картье».

Она открыла ее. Внутри лежала бриллиантовая брошь в форме бабочки, с глазами из изумрудов и рубинами, соединенными платиновыми нитями.

– О, дорогой, это превосходно! – воскликнула Нелли и наклонилась, чтобы поцеловать его. – Спасибо, дорогой.

– Это за сегодняшний вечер. Там еще карточка.

Она еще раз засунула руку под подушку и достала небольшой конверт. Открыв его, она достала карточку, на которой было написано: «Ты – самая прекрасная «звезда» на Бродвее. Я хочу еще одного ребенка. Люблю, Джейк».

Она вздохнула, положила брошь и карточку на свой туалетный столик, выключила свет и легла на своей половине кровати спиной к мужу.

– Ты прочитала, что написано на карточке? – спросил он, наблюдая за ее действиями.

– Да, и у меня нет желания снова начинать этот занудныйразговор.

– Я не нахожу его занудным, – сказал он, почувствовав, как в нем закипает гнев.

– Мы заключили договор, Джейк: одинребенок. Я выполнила его. У нас есть Лаура. И не моя вина в том, что она – неполноценная.

– Черт тебя возьми! – заорал он, схватив ее за плечо и повернув к себе лицом. – Это несправедливо! У нас должен быть еще один шанс!

– Отпусти меня! И не морочь мне голову ни с каким другим шансом – у тебя былсвой шанс.

– Я… хочу… еще одного… ребенка.

В ярости он начал ее трясти, она пыталась оттолкнуть его.

– Джейк, отпусти меня! Черт с тобой…

– Ты увиливала от меня слишком долго. Сегодня ночью я не буду одевать презерватив…

– И ты думаешь я позволю тебе заниматься со мной любовью после этого?

– У тебя нет выбора!

Он сорвал с нее ночную рубашку.

– Джейк! – закричала она.

Он спустил свои пижамные штаны. Затем, несмотря на ее крики, толкнул ее в постель и лег рядом.

– Я предупреждаю, – причитала она, – если ты сделаешь это, я пойду к врачу. Я предупреждаю тебя, Джейк. Ты теряешь время.

Он оттолкнул ее, слез с постели, одел на себя пижаму, сел в кресло у окна и заплакал.

– О Боже, Нелли, – всхлипывал он, – неужели ты не можешь быть так же добра ко мне, как и я к тебе.

– Ты добрко мне? – закричала она, садясь на постель и включая свет. – Ты попытался изнасиловатьменя в день моей премьеры! Это ты называешь «добр»?

Он посмотрел на нее налитыми кровью глазами.

– Я хочу иметь нормального ребенка. Я люблю Лауру до боли в сердце, но я хочу иметь нормального ребенка.

– Тогда усынови его, – сказала она, встав с постели и разглядывая свои руки. – Ты, сволочь, Джейк – ты наставил мне синяков. Хотя, надеюсь, я смогу скрыть их гримом. И никогда, слышишь, никогда больше не смей делать мне больно, – сказала она холодно и направилась к двери.

– Куда ты?

– Я буду спать в другой комнате. Спать рядом с тобой – это чересчур для моих нервов.

И она вышла из комнаты.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Если вообще существует универсальная истина, применимая ко всему человечеству, то ею могло бы стать умозаключение, что каждое общество за свою известную науке историю естественно порождало свою социальную иерархию. И ни в каком обществе эта иерархия не проявлялась так сильно, как в нью-йоркском начала века. Наибольшая сложность состояла в том, что существовало двавысших общества.

Одно из них представляли такие люди, как Фиппс Огден, Асторы, Вандербильты и им подобные. Это было общество неевреев, имевшее свои собственные правила и табу. Другим было общество, представленное евреями, «своими людьми» из Лоебсов, Шиффсов, Гугенхеймов, Вертхеймов, верных своимритуалам и табу, значительная часть которых была зеркальным отражением правил нееврейского общества. В этот период, когда денежная аристократия Америки (а к 1916 году это уже, действительно, была аристократия, хотя и без титулов) достигла своей социальной вершины, два мира соприкасались очень часто. Появились уже смешанные браки. Многие представители высших слоев еврейского общества даже разделяли антисемитизм другой, нееврейской части. И хотя они посещали синагогу и покровительствовали еврейским приютам, таким, как «Больница на горе Синай» или «Община на Генри-стрит», а также Нью-Йоркской Ассоциации слепых, неписанным законом являлось положение – быть «евреем» как можно меньше. И, когда Мод говорила Марко, что главным критерием в Нью-Йорке являлась принадлежность к классу, а не к нации, она знала, о чем говорила. Поэтому, когда владелец крупных универсальных магазинов Саймон Вейлер сказал своей жене Ребекке, что он пригласил Джейка Рубина на следующий день на чай, эта внушительного вида и совершенно лишенная чувства юмора женщина, которую один остряк назвал «еврейской леди Брэкнелл», посмотрела так, будто вдруг обнаружила в своем салате огромного жирного таракана.

– Это еще зачем? – спросила она, глядя через длинный стол на своего толстого бородатого мужа, у которого по всей стране были разбросаны двадцать шесть универмагов и который распоряжался капиталом в пятьдесят миллионов долларов.

– Свободный заем, – ответил он, потягивая румынское «Конти».

– Что за «свободный заем»?

– Как тебе известно, президент Вильсон начал кампанию за переизбрание на платформе – Америка не должна вступать в войну. Однако, мои друзья из Государственного казначейства считают, что он темнит. Они полагают, что мы очень скоро вступим в войну…

– Но, дорогой Саймон, – прервала его жена, – каким образом мы можем воевать с Германией? Мыже немцы. По-моему, это нелепо.

– Нелепо или нет, – вздохнул невозмутимо муж, – а они считают, что очень скоро мы будем воевать, и они уже разрабатывают планы финансирования войны. Один из них предусматривает выпуск «Свободного займа», чтобы привлечь людей к вложению средств в правительственные мероприятия в невиданных ранее размерах. Они предложили мне поработать в Нью-Йоркском комитете. А одна из идей сводится к тому, чтобы музыкальные таланты Бродвея, привлекая публику своими шоу, вытряхивали денежки из их карманов. Я поговорил с мистером Рубиным, чтобы выяснить, не согласится ли он обсудить завтра этот вопрос со мной. Он показался мне очень приятным молодым человеком.

– Но он из Нижнего Ист-Сайда, – возразила Ребекка, которая когда-то была красавицей, а теперь, в свои сорок восемь, превратилась в седовласый монумент.

– Хм. Но сейчас он живет в Верхнем Ист-Сайде. И, между прочим, всего за три дома от нас.

– Все равно. Он – ашкенази.

– Ребекка, но и мы – ашкенази.

– Мы – немцы.

– У тебя туманное представление о еврейской истории, моя дорогая, – мягко возразил он.

– Меня не интересует история, – выпалила она. – И, надеюсь, ты не рассчитываешь, что я буду лично принимать мистера Рубина?

– Не только рассчитываю, я настаиваю на этом, Ребекка. У мистера Рубина есть то, что нужно стране – талант. И я намерен просить его вложить свой талант. Я рассчитываю, что ты окажешь ему самый теплый прием.

– Бродвей! – презрительно произнесла она, вытирая рот салфеткой из дамасского полотна. – Вряд ли это тот вид развлечений, который должен привлекать нас – или, в данном случае, правительство. Почему бы тебе не подумать о постановке «Лоэнгрина»?

Опять ее муж глубоко вздохнул.

– Потому что, во-первых, Вагнер – немец, а Германия – наш враг, и во-вторых, публике надоела опера.

– А ты когда-нибудь думал о том, что наш долг, может, и состоит в том, чтобы поднять выше вкусы нашей публики?

– Если публика станет слишком разборчивой, – сказал Саймон Ребекке, – они просто не придут в мои магазины, и тогда мыне сможем себе позволить бывать в опере.

Ребекка Вейлер фыркнула.

– Это вовсе незабавно, Саймон, – сказала она. – И я считаю твое замечание глупым.

Она позвонила в хрустальный колокольчик, чтобы слуги убрали со стола первое блюдо.

Дом Вейлера, расположенный на углу Шестьдесят пятой улицы и Пятой авеню, был построен в 1897 году в стиле французского Ренессанса и являл собой грандиозное нагромождение труб, башенок, турелей и орнамента из каменных химер, окруженных изящно выглядевшей, но вполне прочной металлической оградой. На следующий день в пять часов, в темном костюме, котелке и пальто из верблюжьей шерсти, элегантный Джейк Рубин позвонил у двери дома Вейлера, с интересом разглядывая его архитектурные излишества. Дворецкий впустил его в холл, в центре которого находился мраморный фонтан, принял его пальто и шляпу и проводил его в гостиную.

– Мистер Джейк Рубин, – громко объявил он.

Первое, что бросилось в глаза Джейку, было золото. Будто декоратором был царь Мидас. Французская мебель была позолоченная, резные ножки столов были позолоченные, картины были в позолоченных рамах, шелковые драпировки – из золотой нити, два позолоченных канделябра, и даже свет осеннего солнца, проникавший из выходившего на Пятую авеню окна, был золотого цвета.

Саймон Вейлер в двубортном, хорошего покроя костюме, скрывавшем его полноту, подошел к Джейку и пожал ему руку.

– Рад вас видеть, мистер Рубин. Мне приятно, что вы пришли сегодня.

– Это честь для меня, сэр, – ответил Джейк, заметив девушку в белом платье, сидевшую на диване рядом с могучей дамой в ожерелье из трех ниток крупного жемчуга, спускавшегося на ее пышную грудь.

– Это моя жена, – сказал Саймон, подводя Джейка к женщине с чайным подносом. – Ребекка, это Джейк Рубин.

Ребекка протянула руку, выдавив ледяную улыбку.

– Мы с мужем видели несколько ваших музыкальных спектаклей, мистер Рубин, – сказала она. – Нам понравилась ваша музыка, хотя должна заметить, что диалоги не всегда были на уровне хорошего вкуса, как того хотелось бы.

– Конечно, но я не пишу диалоги.

– Я рада слышать это. А это – наша дочь Виолет. Она очень хотела познакомиться с вами.

«Хотя не могу понять, почему, —подумала Ребекка. – Впрочем, он одевается лучше, чем я могла бы подумать. И достаточно красив для ашкенази».

Имя Виолет было подобрано очень удачно: у нее были глаза бледно-фиолетового цвета, которые с каштановыми волосами производили потрясающее впечатление. Ей было лет девятнадцать, она была тоненькой и с красивой кожей. Улыбнувшись, она пожала Джейку руку.

– Балет – моя самая большая страсть, мистер Рубин, – сказала она. – Но моя вторая страсть – это музыка. Я – ваша большая поклонница.

– Спасибо, – сказал он.

– Чаю, мистер Рубин? – спросила Ребекка.

– Что ж… – он перевел глаза с дочери на мать, – пожалуй.

– С лимоном или с молоком?

– С тем и другим… то есть, я хотел сказать… с молоком, пожалуйста.

Гостиная, пышная, как Букингемский дворец, и миссис Вейлер, надутая, как королева Виктория, навевали на Джейка уныние и заставляли чувствовать себя неловко. Когда она подала ему чашечку с блюдечком, у него задрожали руки так, что чашечка чуть было не упала, что привело его в еще более подавленное состояние. Но девушка – какое украшение! Неужели эта старая корова может быть ее матерью?

Миссис Вейлер начала беседу.

– Мой муж рассказал мне, мистер Рубин, что вы готовы предложить свой талант для нужд отечества, – начала она. – Если вы пишете партитуры для развлекательных программ, какой тип шоу вы хотели бы предложить?

– Ну, я… я пока не думал еще об этом. Мистер Вейлер позвонил мне всего несколько дней назад. Думаю, это могло бы быть что-то типа ревю.

– Ревю? Это, надо понимать, что-то типа экстравагантных постановок мистера Зигфельда?

– Ну, может быть, не совсем… такое… – он помолчал, – … экстравагантное. Но, конечно, песенки и танцевальные номера. И комедийные скетчи.

– Комедийные скетчи, – эхом повторила она. – Боюсь, то, что сейчас называют комедией, раньше именовали грязным юмором. По-моему, время эпиграмм ушло безвозвратно в прошлое.

– Да, – выговорил Джейк, отчаянно пытаясь превратить все в шутку. – Кроме того, и Оскар Уайльд уже умер.

Наступила гробовая тишина, в которой было только слышно позвякивание чашечки Джейка.

– В этом доме мы не упоминаем имя этого человека, мистер Рубин, – отчетливо произнесла она, и Джейк подумал, почему он не умер на месте.

На помощь пришел Саймон Вейлер.

– Ребекка, – сказал он, – полагаю, мистеру Рубину виднее, что понравится публике. Он ведь работает в шоу-бизнесе.

Он повернулся к Джейку.

– Значит, вы думаете, что лучше всего будет сделать ревю. А не могли бы вы порекомендовать комедийных писателей с чуть менее скандальной репутацией, чем у мистера Уайльда?

– Конечно. Морри Клейн, например, или Юрий Кадинский – он прекрасно пишет куплеты и тексты для «номеров с девочками», – сказал Джейк.

– «Номера с девочками»? – прервала его миссис Вейлер, и ее губы задрожали от презрения. – Мой дорогой мистер Рубин, я хотела бы напомнить вам, что спонсором шоу будет правительство соединенных Штатов. Это подразумевает, что среди зрителей будут лица, занимающие высокое положение: дипломаты, сенаторы, может, даже сам президент! И «номера с девочками» будут в этом случае не совсем уместны.

– Что, президент не любит девочек? – с невинным видом спросил Джейк.

Он уже пресытился миссис Вейлер.

– По-моему, разговор не об этом.Если там будут, как вы их называете «комедийные скетчи», то лучше бы их подобрать в духе сцен из Шеридана или «Комедии ошибок». Или даже Шекспира. Да, что-нибудь, например, из «Как Вам это понравится». Подумайте об этом. А что касается музыки, то, как покровитель Метрополитен-опера, я была бы очень разочарована, если бы вы не включили в шоу несколько отрывков из знаменитых опер. Я понимаю, что вы готовите зрелище для масс, но нельзя и игнорировать вкусы тех, кто оказывает правительству помощь субсидиями, тех, кого мы называем «Общество».

Чашечка в руках Джейка больше не дрожала – он окаменел.

– Думаю, – сказал он, вставая, – вы выбрали не того композитора.

Он поставил чашечку с блюдцем на столик.

– Было очень приятно познакомиться, – продолжал он. – Не буду больше отрывать у вас время. Всего доброго.

– Постойте, минуточку, – остановил его Саймон. – Моя жена понимает это не совсем верно…

– Извините, мистер Вейлер, но, мне кажется, вам лучше подобрать кого-нибудь, кто пишет классическую музыку. Могу познакомить вас с композитором Пучинни. Он мой друг.

– Пучинни? Вашдруг? – переспросила миссис Вейлер.

– Да, – улыбнулся Джейк. – Я познакомился с ним, когда он был в Нью-Йорке несколько лет назад. Ему так понравилась одна из моих песен, что он попросил меня оставить ему автограф на нотах.

«Получите, леди», —злорадно подумал он, выходя из комнаты.

Виолет встала с дивана.

– Мама, – сказала она, – ты будто живешь в четырнадцатом веке.

– Виолет! Я не позволю говорить с собой в таком тоне! – воскликнула она.

– Не могу поверить,как бесцеремонно ты вела себя с ним. Я считаю своим долгом извиниться.

И она вышла из комнаты.

– Не за что извиняться.Тоже мне – Пучинни. Будто я поверю этим сказкам! Пучинни даже не говорит по-английски. Скатертью дорога, мистер. Рубин.

Когда Виолет вышла в холл, дворецкий как раз открывал дверь.

– Мистер Рубин, – произнесла она, торопливо подходя к нему. – Я… примите мои извинения за маму. Она не имела в виду и половины того, о чем говорила…

– Правда?

– Ну, может быть. Но так или иначе… – внезапно она почувствовала себя ужасно глупо. – Мне нравится ваша музыка, И всем она нравится, а мама, она такое наговорила, что мне хотелось закричать на нее… Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь смог сбросить ее с пьедестала.

Джейк улыбнулся.

– Готов записаться в добровольцы.

Когда он ушел, она почувствовала, что его улыбка очаровала ее. Это была одна из обаятельнейших улыбок, которые она когда-либо встречала у мужчин.

– Мистер Рубин!

Она выбежала за ним, следом.

Он обернулся:

– Да?

– Знаю, это прозвучит… я понимаю, вы, вероятно, ненавидите непрофессионалов в театре, но я занимаюсь балетом с мадемуазель Левицкой в Карнеги Холл, и наш класс дает представление завтра днем, и я… исполняю па-де-де из «Лебединого озера» и… – Она залилась краской. – Все, конечно, очень удивятся,если вы туда придете. А мне будет очень обидно, если вы откажетесь… но я, действительно, хорошо танцую. Ну, не так хорошо, но…

– А Ваша мама там будет?

– Да, но я могла бы занять вам место в другом конце зала. Все представление будет продолжаться не более часа. Я не думаю, что вам будет оченьскучно. Нет, наверно, вам будет. Извините, мне не стоило приглашать вас.

– А во сколько начало?

– В пять.

– Я приду, если вы обещаете пойти со мной потом чего-нибудь выпить?

– Выпить? Вы имеете в виду коктейль?

– Да. В «Плазе».

«Женатый человек приглашает меня на коктейль, —подумала она.

– С удовольствием, – ответила она.

Затем она подумала о своей матери и сказала:

– Но мама не должна знать.

– Если вы приведете ее с собой – я уйду.

– О, нет, я не буду приводить ее с собой. Вы уйдете от мадемуазель Левицкой один, а я встречусь с вами потом прямо в «Плазе». Я солгу маме…

– Хорошо, – улыбнулся он. – До завтра.

Он направился к дому.

«Какой интересный мужчина», —думала, наблюдая за ним, Виолет.