Текст книги "Остров Эллис"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
В этот момент его прервал взрыв хохота.
Джорджи тоже начала смеяться.
Итальянцы, кроме всего прочего, дали миру Римскую империю, Римскую церковь, Ренессанс, Микельанджело, Леонардо, Тициана, оперу, вилку, Венецию и мафию. Они почти дали миру Сандро Альбертини, но он родился в 1880 году, через месяц после приезда его родителей в Нью-Йорк из Бриндизи и таким образом стал урожденным американцем. Отец его подметал улицы, и Сандро вырос в вопиющей нищете. В десятилетнем возрасте он начал красть, а в восемнадцать был осужден за грабеж на четыре года заключения в тюрьме Синг-Синг, где он обтесался и поумнел. Поняв, что ростовщичество безопаснее, чем грабеж, освободившись из тюрьмы, он посвятил себя ростовщичеству, работал сначала на Хьюстон-стрит в кафе, которое он позже купил. К тридцати он расширил дело, охватив бордели, притоны с азартными играми, занимался рэкетом, полулегальными операциями с недвижимостью и порнографией. Он купил бордель на Квинс и переделал второй этаж под своего рода киностудию, где он снимал голых мужиков, использовавших девиц из его борделя. Поскольку его собственные сексуальные наклонности носили садистский характер, то в его фильмах была хотя бы одна сцена, где били плетьми, и одна проститутка была так сильно избита, что только под угрозой смерти она не пошла в полицию.
У Сандро были жена и две дочери, которых он держал в Нью-Джерси, а в течение недели он находился в своем рабочем кабинете и квартире на Кинг-стрит. И, как раз на Кинг-стрит он встретился со своим головорезом, бывшим чемпионом по борьбе, Паоло.
– Санторелли атаковал меня, – произнес Сандро, потягивая из стакана молоко.
Несмотря на свои выверты в сексуальной жизни, Сандро оставался своего рода пуританином – он не пил и не курил.
– В своих выступлениях он выбивает дерьмо из Билла Райана. Кажется, он может выиграть эти чертовы выборы.
– Что надо делать? – спросил Паоло, крутя пальцами серебряный доллар.
Фокусы были единственным хобби Паоло.
– Убей его, – сказал Сандро, допив молоко.
Марко шел за деревянным плугом, который тянула костлявая лошадь. Ослепительное солнце Калабрии палило и обжигало его и двух его младших братьев, которые шли за ним и сажали сахарную свеклу в сделанную им борозду. Был апрель. Снег на видневшихся на горизонте горах начал подтаивать. Они обрабатывали узкий, в три гектара, клочок земли, который арендовал отец Марко. Работа была тяжелая, работа до седьмого пота, бесконечная работа, которой семья Марко занималась из поколения в поколение.
«Очень много поколений», – подумал Марко, когда вдруг солнце стало жечь нестерпимо. Так обжигало, что он остановил плуг, думая, не произошел ли на солнце взрыв. Становилось все жарче и жарче, и поле стало заволакивать дымом. «Бегите», – крикнул он братьям и побежал сам. Но ноги были до странности тяжелые. Такие тяжелые, что он едва их переставлял. Его легкие заполнились ядовитым дымом. Бежать… скрыться… убежать…
Он проснулся и обнаружил, что его спальня на третьем этаже полна дыма. В один миг с него слетел сон, он сбросил простыни, выскочил из постели и метнулся к двери из спальни, из-под которой клубился дым. Открыв дверь, он увидел, что лестничный пролет полон черного дыма. До него вдруг дошло, что дом на Джонс-стрит превратился в ад, и он запаниковал.
Закрыв дверь, он бросился к окну и распахнул его. Спальня на третьем этаже выходила на задний двор дома. Он высунулся и посмотрел вниз – огонь на первом этаже создавал впечатление жуткой иллюминации, освещавшей узкий мощеный дворик за домом. Бетонная стена отделяла его от такого же дома, выходившего фасадом на Корнелия-стрит. Дом был погружен в темноту. По обе стороны от его дома находились еще два, и тоже абсолютно темные. Гринвич Виллидж была погружена в сон. Так что, видимо, никто еще не сообщил о случившемся в пожарную охрану.
– Пожар! Черт возьми, да проснитесьже хоть кто-нибудь! – заорал он.
Наконец, он заметил, что в доме на Корнелия-стрит зажегся свет. Он продолжал орать, но спальня к этому времени уже начала заполняться дымом. Он оглянулся. Краска на двери растрескалась от жара. Должно быть, пламя уже поднималось по лестничной клетке.
Он услышал, как чей-то голос крикнул:
– Мы сообщим в пожарную охрану!
Выглянув в окно, он увидел мужчину в пижаме, стоявшего во дворе дома на Корнелия-стрит. В других домах тоже стали зажигаться огни по мере того, как просыпались соседи. Издалека он услышал резкий металлический звук пожарного колокола.
Он схватил стул и вышиб целиком все окно. Затем влез на подоконник и, сосредоточившись взглядом на дереве, до предела напряг свое тело.
– Не прыгайте, – закричал сосед. – Пожарные уже едут.
Именно в этот момент звук рухнувших балок потряс весь дом. Обвалился второй этаж. Дверь спальни уже была объята пламенем. Марко, стоя босиком в пижаме на подоконнике, посмотрел на разгорающееся за его спиной пламя.
«Где эти чертовы пожарные?», —пронеслось у него в голове.
Он вновь посмотрел на сук дерева. Большая часть кроны опала, образовав желтый ковер у подножья дерева. Но листья не спасут его, если он промахнется.
Теперь до него стали долетать голоса пожарных, подъехавших к фасаду дома.
– Скажите им, что я сзади, – крикнул он соседу.
Через горевшую дверь огонь проник в комнату, и до него стали долетать отдельные искры. Сбивая с себя пламя, он чуть не потерял равновесие.
– Мы принесем сетку, чтобы вы могли спрыгнуть, – крикнул один из пожарных снизу.
– Поторопитесь, ради Христа!
Жар стал нестерпимым. Комната настолько заполнилась дымом, что он стал задыхаться даже на подоконнике. Кашляя, хватая ртом воздух, он решил, что больше не может ждать, пока натянут сетку.
И он прыгнул.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Пожар и прыжок Марко на следующий день появились на первых страницах газет. А в преддверии выборов это не только превратило его в национального героя всей итальянской общины, но и прославило на весь город. В интервью репортерам он заявил, что это был не просто пожар, а поджог, хорошо рассчитанная попытка убрать его с дороги до выборов. Хотя он был чрезвычайно осторожен с упоминанием имен, репортеры в своих сообщениях ясно намекали на то, что покушение было совершено ирландцами, поддерживавшими Райана. И читающая публика Нью-Йорка, всегда внимательная к политическим махинациям, поставила коллективное клеймо на способы действий политических деятелей.
«Мистер Санторелли имел мужество выступить против коррупции в Гринвич Виллидж, – констатировала «Таймс». – Если политик-кандидат рискует своей жизнью из-за своих высказываний, значит демократическим процессам в нашем городе угрожает смертельная опасность». Отец Доменик из церкви св. Антония был настолько потрясен случившимся, что написал специальную проповедь, осуждавшую ирландскую общину и восхвалявшую Марко.
Кейзи О'Доннелл читал газеты с тревогой, потому что и пожар, и последовавшая затем широкая огласка хоронили перспективы Райана. Но когда его племянница узнала эту новость, сидя за завтраком в доме на Гроув-стрит, она воскликнула:
– Благодарю Господа, что он остался невредим!
Это было сказано с таким чувством, что Бриджит и ее муж обменялись многозначительным взглядом.
– Джорджи, – спросил Карл. – Ты опять влюблена в этого человека?
Джорджи покраснела.
– Ну, я…
– Ты, что, самоубийца? – продолжал он. – Один раз он уже причинил тебе боль. Ты хочешь, чтобы он сделал это еще раз?
– Карл, не трогай ее, – вставила Бриджит.
– Знаешь, кто-тодолжен смотреть фактам в лицо. Она опять бегает с ним на фильмы… Джорджи, у тебя с ним нет будущего… Он женат…
– И несчастен, – прервала его Джорджи.
– Какая разница? Если он хочет заниматься политикой, он никогда не подаст на развод. И даже если он это сделает, ты не сможешь выйти замуж за разведенного мужчину в католической церкви. У тебя нет никаких перспектив с Санторелли, если только ты не собираешься стать его любовницей, чего, я надеюсь,не будет. Ты опять попадешь в большую беду, и, мне кажется, надо быть сумасшедшей, чтобы стремиться к этому. Черт, я бы хотел, чтобы этот человек никогда не появлялся в твоей жизни.
Наступило неловкое молчание. Бриджит встала и, обойдя стол, подошла к сестре.
– Он прав, дорогая, – мягко сказала она. – Ты должна быть осторожна, ради твоего собственного спокойствия.
Джорджи ничего не сказала. Взяв сестру за руку, она поднялась.
– Я уберу со стола, – проговорила она.
Она начала нащупывать тарелки. Когда она собрала две, она внезапно расплакалась:
– Но он делает меня счастливой!И я ничего не могу сделать, если у меня с ним нет будущего – у меня нет никакого будущего и безнего. И я хочу получить немного своего счастья сейчас.
Она отнесла тарелки в кухню. Бриджит, глядя на мужа, беспомощно покачала головой.
– Она так этого хочет, – сказала она.
К концу 1916 года таинственная могучая сила того, что называют модой, сделала клуб «Непенс» на Пятьдесят второй улице и Бродвее самым популярным кабаре в городе. Его хозяин, говоривший скороговоркой, Фил Бринкман постоянно отыскивал новейшие сенсационные номера, поэтому, когда он услышал о джаз-оркестре Роско Хайнеса с его великолепной певицей Флорой Митчум, он встретился с ними и подписал контракт на шесть недель за неслыханную плату – три тысячи долларов в неделю. Новость распространилась быстро, так что в день премьеры Джейку пришлось использовать свое знакомство с Роско, чтобы попасть в переполненный ресторан. Он послал цветы Флоре, а Роско – ящик виски. Он подвез Нелли в Новый амстердамский театр, а потом поехал в клуб «Непенс», где пришел в неописуемый восторг вместе с остальной публикой, когда Флора, по-прежнему одетая в свое черное, отделанное перьями платье, в котором она выступала на вечеринке у Кэрол де Витт, опершись на рояль, за которым сидел Роско, запела «О, мой мужчина».
По окончании их выступления он зашел в их уборную, где, обняв и расцеловав Флору, он пожал руку Роско и сказал:
– Потрясающе! Это было настолько потрясающе, что Зигги просто обязан посмотреть вас! Он включит вас в следующее «Ревю». И у меня уже есть идея относительно песни для тебя, Флора…
– Подожди, – сказал Роско. – Стоп! Забудь о «Ревю»!
Джейк остолбенел.
– Забыть о «Ревю»? Ты спятил?
– Скажи ему, милая, – обратился Роско к Флоре. – Мне надо пойти переодеться. И потом мы втроем отправимся куда-нибудь покуролесить.
– Нет, вы только послушайте этого человека, – воскликнула Флора с выражением презрения на лице. – И он допускает,что я приму в этом участие.
– Примешь.
– Это говоришь ты.Да, ты можешь покутить сегодня, но только сегодня!
Роско, подходя к двери ванной, выкатил глаза.
– Кое-кто говорил мне, что здесь освободили рабов, – сказал он, подражая дяде Тому, – но я думаю, что это неправда.
Покачиваясь, он подошел к двери ванной и заперся там.
– А теперь, в чем сюрприз? – спросил Джейк.
– Ну, первое – это то, что Роско перестал работать. У меня были ужасные дни с ним в Париже, Джейк. Ты ведь знаешь, что он никогда не любил эту страну.
– Знаю. Когда я впервые встретился с ним в Гамбурге, он сказал, что Америка больше ему не родина.
– Ну, а теперь это наш дом. К лучшему это или к худшему. Но, надеюсь, все будет хорошо, Джейк, мы хотим открыть свой собственный клуб. В самом Гарлеме. Мы присмотрели дом на Сто шестой улице, и мы хотим попытаться купить его. Когда Роско сказал мне, что ты придешь сегодня, мы даже поругались, потому что он не хотел просить тебя внести долю в клуб. Но я сказала ему, что ты кое-чем нам обязан, потому что я выпустила в свет твою первую песенку, я сделала ее хитом, и я не стыжусь этого – я прошу тебя сделать свой вклад. Но сначала я хочу показать тебе место, и, я уверена, тебе самому захочется вложить деньги в это дело, когда ты собственными глазами увидишь, о чем идет речь.
– Флора, я подпишу чек, даже если ты пожелаешь блистать, исполняя песни в защиту Ку-клус-клана.
И оба расхохотались.
* * *
На следующее утро в одиннадцать Джейк и Флора вышли из такси в людном квартале Гарлема. Роско накануне, действительно, хорошо «погулял» и теперь был совершенно выведен похмельем из строя.
– Знаешь, что здесь будет, – сказала Флора. – Гарлем станет цветным квартал за кварталом. Поскольку наш дом станет «цветным» в «белом» квартале, то там быстро появятся объявления «на продажу». Белые повоюют, но быстро начнут складывать вещи. Ну, а этот квартал, как ты можешь сам убедиться, уже цветной. Хотя именно этот дом принадлежал одной престарелой леди по фамилии Ван Девентер. Она была больна и не могла двигаться. В прошлом месяце она умерла, и теперь этот дом дешево продается.
– За сколько? – спросил Джейк, разглядывая четырехэтажный дом из коричневого кирпича.
– За десять тысяч. Думаю, в цокольном этаже я могу сделать кухню, на первом и втором будет клуб, мы с Роско сможем жить на третьем и сдавать четвертый. А, может, и нет. Так или иначе, потом я смогу вложить в этот дом двадцать тысяч. Мы с Роско скопили около десяти тысяч, еще десять я хотела бы взять в кредит, и ты мог бы вложить десять.
К ним подошел агент по продаже недвижимости, который провел их по дому. Дом был построен в 1890 году, семь лет назад в нем провели электричество. Он был грязным и плохо покрашенным, но очень прочным.
Агент, оставив их на первом этаже, пошел проверить кое-что в цоколе.
– Я дам тебе взаймы пятнадцать тысяч, – сказал Джейк. – Это добавит тебе лишние пять тысяч. Ты сможешь вернуть их в течение десяти лет под три процента.
– А какой процент от доходов клуба ты хочешь?
– Никакой. Он твой и Роско. Только зарезервируйте мне столик на открытие. Кстати… – он помолчал. – У меня есть вопрос.
– Да? Какой?
– Клуб будет для белых или цветных?
– Я знала,что ты задашь мне этот вопрос. Я бы хотела кое-что сделать для моего народа, но это бизнес, и сейчас мой народ – это Роско и я. Это будет белый клуб. Никаких цветных. У белых есть деньги, но они не придут, если мы будем пускать туда цветных. Пусть так и будет.
– Но как к этому относится Роско? После всего того, как он научился жить, примирившись со своим цветом кожи…
– Знаю. По этому поводу мы тоже очень крепко поругались. И я сказала ему, что мы не сможем переделать это общество за один вечер. Это можно сделать только маленькимишагами, и, если мы сумеем открыть преуспевающий белый клуб в Гарлеме, по крайней мере, это приведет белых людей в верхний Гарлем, они будут общаться там с цветными, и, может, это поможет в чем-то. А Роско сказал: «Дорогая, думаю, ты права. Маленькие шаги – это лучшее, что мы можем сделать, и это лучше, чем просто сидеть на месте».
Джейк улыбнулся.
– В таком случае, я буду рад инвестировать ваши маленькие шаги.
Флора прикусила губу:
– Я сейчас заплачу.
Вытащив носовой платок из сумочки, она, действительно, заплакала.
– Знаешь, я плачу, потому что я счастлива, —всхлипывала она.
– И я тоже, – шмыгнул он, и она увидела, что по его щекам тоже потекли слезы. – Я счастлив за тебя и Роско, и я счастлив, что могу подписать для вас чек на пятнадцать тысяч долларов. Ведь не так давно я считал подобную сумму всеми деньгами в этом чертовом мире.
– Приятно быть богатым? – спросила она.
– Замечательно. Попробуй – и узнаешь.
– Черт побери, может, у меня и получится.
Он рассмеялся. Он взял ее за руки, и они закружились по пустой комнате.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Виолет Вейлер репетировала «Танец маленьких лебедей» из «Лебединого озера» со своими партнершами в студии мадемуазель Левицкой, когда она увидела, что Джейк входит в комнату. Было холодное октябрьское утро, и на нем было пальто с каракулевым воротником. Сидевшая за пианино мадемуазель Левицкая продолжала играть, но ей стало любопытно, чем вызван этот неожиданный визит. Она заметила, что он не сводит глаз с Виолет, и пробормотала про себя:
– Боже мой, это любовь!
Закончив репетицию, она встала из-за пианино, сказав:
– Девочки, десять минут перерыв.
Она закурила сигарету, наблюдая, как Виолет, стуча пуантами по полу, поспешила к Джейку.
– Джейк! – произнесла она, как только он взял ее за руку. – Я не знала позвонить или…
– Знаю. Теперь я в порядке. Я много думал после похорон Лауры. И я решил, мне не стоит ожидать второго ребенка от Нелли. Я хочу, чтобы этот ребенок был у нас с тобой.
Она посмотрела ему прямо в глаза, испытывая какое-то неясное волнение.
– У меня не было возможности сказать тебе, – прервала она, – что я хочу попросить у папы денег и снять квартиру. Но я хотела снять ее для себя,и я не могла солгать папе… я хотела сказать, это было бы непорядочно…
– О чем ты говоришь?
У него на лице отразилась растерянность. – Ну, я хотела бы иметь мою собственную… – она запнулась. – Джейк, я не уверена, что хотела бы стать твоей любовницей. И я совершенно точноне хотела бы стать матерью-одиночкой.
Он рассмеялся.
– Что тут смешного?
– Я прошу тебя быть моей женой.
– О… – она опять запнулась.
– Ну, что? Ты согласна? Или мне упасть на колени? Мадемуазель Левицкой будет интересно увидеть это!
– Но, как же Нелли?
– С Нелли все кончено. Это было все эти годы, но в конце концов, я не хочу смириться с тем, что мой брак потерпел полный крах. Я люблю тебя, Виолет. Я люблю тебя всем своим сердцем – ты самая красивая любовная песня, которую я когда-либо слышал. И клянусь тебе, нашбрак будет удачным. Ты выйдешь за меня замуж?
Ее красивое лицо вспыхнуло.
– О… Да!
Она упала в его объятия. Пока длился поцелуй, четыре остальных девушки начали хихикать.
– Т-ш-ш! – зашипела на них мадемуазель Левицкая. – Это то самое, о чем все балеты, – романтика.
Девушки, пристыженные, утихли.
– Но что делать с мамой? – вдруг спросила Виолет.
– О, о ней не беспокойся. Я возьму ее на себя. Я найдупуть к ее согласию.
Виолет задумчиво поглядела на него.
– Может, это и сработает, – Сказала она.
– И, кроме того, это наш секрет, – продолжил Джейк. – Я еще не разговаривал с Нелли, но сделаю это на днях. Кстати, а ты любишь меня?
– Спрашиваешь? Я схожупо тебе с ума.
Она снова поцеловала его.
– Виолет, дорогая, – крикнула мадемуазель Левицкая. – Пожалуйста, репетиция!
– Иду, – откликнулась Виолет.
И она, сияющая, вернулась в центр студии.
Бриллиантовая Подкова Метрополитен-оперы сверкала драгоценностями, как обычно каждый понедельник. Понедельник был день посещения оперы, и в тот вечер ни одна женщина не была так увешана драгоценностями, как миссис Вейлер. Раскрыв программку «Дон Жуана», она наслаждалась триумфом всей своей жизни – она впервые сидела в собственной ложе номер 12. Наконец, в знак признательности за то, что Саймон Вейлер вложил в театр миллионы, евреям было разрешено покупать ложи. Это стоило ему уже пятьдесят тысяч, но ради жены он готов был на это пойти. Она просто светилась от счастья, оглядывая переполненный зал в свой украшенный драгоценностями бинокль. Она вся была в бриллиантах, начиная с ее тиары и до ее черного бархатного платья. С каждым ее вздохом раздавалось мелодичное позвякивание.
За восемь минут до начала представления в ложу вошел мужчина с белой бабочкой и во фраке.
– Добрый вечер, миссис Вейлер, – сказал Джейк Рубин.
Миссис Вейлер оглянулась и вспыхнула от досады. Неужели этот русский испортит все ее торжество?
Саймон Вейлер поднялся.
– Как поживаете, мистер Рубин? – спросил он, пожимая Джейку руку.
– Прекрасно, сэр. Миссис Вейлер, некоторое время тому назад я послал Вам чек в возглавляемый Вами Амальгамейтед Хебрю Фонд. Это был чек на довольно крупную сумму. И я был несколько удивлен, когда получил всего лишь стандартное письмо с благодарностью.
– Я дала указание сотрудникам дать стандартный ответ, – сказала она холодно. – Мы получаем много пожертвований, мистер Рубин. Нельзя рассчитывать на то, что мы всем будем отвечать лично.
– Тем не менее, я полагаю, что взнос в двадцать пять тысяч долларов мог бы рассчитывать на личную благодарность, особенно, учитывая, что мы с вами знакомы?
Саймон выглядел удивленным.
– Двадцать пять тысяч? И ты не поблагодарила, Ребекка?
Она бросила взгляд на своего мужа.
– Я послала стандартное письмо, —грозно ответила она и повернулась к Джейку. – Мистер Рубин, ваша щедрость – если, конечно, щедрость была причиной вашего взноса, – очень высоко оценена нами. При этом я хотела бы напомнить вам, что благотворительные организации часто используются для общественного признания и приобретения известности теми, кто стал богат только недавно. Эту благотворительность, которая порождена только желанием взобраться вверх по социальной лестнице, я абсолютно презираю. Если ваши мотивы были – как я полагаю – попытаться купить мою благосклонность, то вы зря потратили деньги. А теперь, сэр, я была бы очень признательна, если бы вы покинули мою ложу. У меня нет ни желания, ни привычки общаться на публике с бродвейскими «знаменитостями» – так, я полагаю, зовут людей вашего типа?
Саймон покраснел.
– Ребекка, – зарычал он, – заткнись!
Она замерла. Ее, казалось, хватил апоплексический удар.
– Саймон!
– Если ты так презираешь благотворительность ради желания взобраться вверх по социальной лестнице, то почему ты заставляла меня тратить миллионы, чтобы только проникнуть в Бриллиантовую Подкову? И это даже не благотворительность! Это шоу для богатых.
– Саймон, я настаиваю, чтобы ты взял свои слова обратно, – взвизгнула она.
– А я настаиваю, чтобы ты извинилась перед мистером Рубиным!
– Я? Никогда!
Джейк вытащил из кармана конверт.
– Так или иначе, я поговорил еще кое с кем из бродвейских «знаменитостей», и мне удалось собрать еще десять тысяч для вашего фонда. Вот чек. И не утруждайте себя благодарственным письмом. Всего доброго. Получите удовольствие от оперы. И, кстати, Моцарт был великим, но умер в нищете, потому что люди его времени относили композиторов к грязи. Я не хочу сравнивать себя с Моцартом, но мне приятно сознавать, что через сто пятьдесят лет ситуация для бедных сочинителей песенок немногоулучшилась.
Он вручил конверт миссис Вейлер, поклонился и вышел из ложи.
– О! – воскликнула она, вертя конверт в руках. Ее муж сел рядом.
– Ребекка, – спокойно сказал он, – впервые в жизни мне было за тебя стыдно.
Она недовольно вздохнула.
– Первое, что ты сделаешь завтра утром, ты напишешь ему письмо – и извинишься.Понятно? И еще– ты пригласишь его на наш завтрашний прием.
– Никогда!
– Ребекка, может мне напомнить тебе, кем был твойдедушка?
В это время огни начали медленно гаснуть, и миссис Вейлер поблагодарила удачу, потому что она так же медленно стала заливаться краской.
– Твоему дедушке было бы стыдноза тебя, – прошептал ее муж.
Ребекка Вейлер вздохнула еще раз.
«Мой дедушка, —подумала она. – Наверно, Саймон прав. По крайней мере, у этого Джейка Рубина хороший портной. Он выглядел сегодня очень элегантно…»
– Я напишу ему, – прошептала она, как только послышались первые звуки увертюры Моцарта.
На следующее утро «Роллс-ройс» миссис Вейлер подкатил к дому Джейка. Шофер вышел и передал Фанни два письма, из которых она одно отнесла Джейку, в его рабочий кабинет, а другое передала Нелли, которая была еще в постели. Джейк вскрыл конверт и достал письмо.
Она писала:
«Дорогой мистер Рубин!
Должна извиниться перед Вами за свое поведение вчера вечером. Ваша щедрость в отношении «Амальгамейтед Хебрю Фонд» заслуживает всяческого одобрения, и те замечания, которые я позволила себе в Ваш адрес в нашей ложе в опере – на что мне справедливо указал мой муж – совершенно незаслуженны. Не мне судить о мотивах Ваших взносов. Думаю, что в каждом из нас есть стремление подняться выше по социальной лестнице. Именно это и делает жизнь интересной.
Надеюсь, что Вы с миссис Рубин сочтете возможным принять наше с мистером Вейлером приглашение присутствовать сегодня на музыкальном вечере, который мы устраиваем в честь Бельгийского Комитета помощи. Миссис Шуман-Хейнк споет несколько романсов Шуберта (мы не можем винить бедного Шуберта за тот ужас, который творят его соотечественники сегодня!), и маэстро Рахманинов сыграет сонату Листа «Данте» и одну из своих бравурных композиций. Этот вечер послужит вкладом в развитие культуры. Простите за столь позднее приглашение, но, откровенно говоря, вас в списке приглашенных не было. Начало в восемь.
Еще раз, мистер Рубин, благодарю Вас за Вашу серьезную поддержку Фонда, и примите мои извинения за грубость. Возможно, мне просто не повезло, что я не сразу поняла Вашу доброту и щедрость.
Искренне Ваша, Ребекка Вейлер.
P.S. Я послала приглашение и Вашей очаровательной жене. Надеюсь увидеть вас сегодня вечером! Р.В.»
Чуть улыбнувшись, Джейк сложил письмо и пошел к жене в спальню.
– Ты веришь?! – воскликнула Нелли, сидя в постели с письмом миссис Вейлер в руках. – Мы приглашены сегодня к Вейлерам! Неужели эта старая корова сошла с ума?
– Возможно, – сказал Джейк. – Ты хочешь пойти?
– Я никогда в жизни не пропущу этого! Я позвоню Зигги и скажу, что простудилась… Он разозлится, но я его немного проучу… Хотела бы я знать, что заставило миссис Вейлер так перемениться? Две недели назад, когда она ворвалась сюда, она вела себя, как Франкенштейн. Она знает, что ты спишь с ее дочерью?
«Пока не сплю, Нелли… Но скоро… скоро…»
– Дело в том, Нелли, – сказал он, направляясь к двери, – что ты просто ведьма.
И он вышел, оставив ее с выражением крайнего удивления на лице.
Война, которая, как считали многие в 1914 году, «закончится к Рождеству», оказалась жесточайшей кровавой бойней, конца которой не было видно. Список раненых и убитых немцев и французов в одной только битве под Верденом по очень умеренным оценкам достигал 700 000 человек. Несмотря на продолжительность и жестокость Американской Гражданской войны, большинство людей до 1914 года представляли себе эту войну неким романтическим поединком между профессиональными армиями под командованием аристократического офицерского корпуса; считалось, что гражданское население при этом остается как бы в стороне. А разве большинство правивших дворов Европы не были связаны между собой кровными узами? И, несмотря на то, что воинственность и грубость кайзера были известны всем, разве он не был кузеном английского короля, а кузены, как известно, не воюют против друг друга. Так ведь?
Но два года кровопролитных боев свели на нет эти наивные иллюзии, и волна потрясений в Европе докатилась и до Америки. В конце концов, миссис Вейлер, считавшая себя немкой, и заявлявшая, что абсурдно относиться к Германии, как к врагу, была вынуждена проглотить все свои культурные амбиции и признать немцев вандалами и дикарями. И, хотя знаменитая оперная певица миссис Эрнестина Шуман-Хейнк родилась в Австрии (которая, разумеется, являлась союзницей Германии), она тоже до глубины души была потрясена тем, что происходило в Европе, а потому с радостью приняла приглашение миссис Вейлер петь для Бельгийского Комитета помощи.
В списке приглашенных миссис Вейлер (в том самом, в котором не оказалось Джейка и Нелли) были все знаменитости «своего круга». Но на то, что Мировая война принесла переоценку ценностей в социальной среде Нью-Йорка, указывал тот факт, что на этот вечер миссис Вейлер пригласила избранных из обоих обществ: некоторых гостей она позаимствовала из списков миссис Оливии Бельмонт, матери герцогини Мальборо и бывшей миссис Киссем Вандербильт.
Таким образом, в этот вечер общество, насчитывавшее более ста человек финансовой элиты Нью-Йорка, заполнившее бальную залу Вейлеров и, сидя на позолоченных стульях, слушавшее низкий голос миссис Шуман-Хейнк, включало как Асторов и Вандербильтов, так Лоебов и Лехманов – два мира, всего несколько лет тому назад державшихся на почтительном расстоянии.
Нелли надела свое самое красивое вечернее платье и самые блистательные украшения. Она выглядела так соблазнительно в своем облегающем блестящем платье, что Виолет, стоявшая неподалеку от нее, не могла отвести от нее взгляд.
«Она такая красивая, —думала она. – Что мог Джейк найти во мне?»
Но Нелли точно знала, что привлекало Джейка. Посмотрев на Виолет, она подумала в свою очередь:
«Именно то, что я и предполагала. Маленькая мисс Невинность. Джейк жаждал невинности. Но я нахожу, что она еще и хорошенькая. Не столь соблазнительна, как я, но довольно мила».
Миссис Шуман-Хейнк исполнила песни Шуберта мягко и прекрасно и заслужила бурные овации. Затем к роялю сел Рахманинов и в свойственной ему манере поразил всех громоподобной блестящей сонатой «Данте», дополнив ее своей собственной транскрипцией бесподобного скерцо Мендельсона «Сон в летнюю ночь». Его исполнение было таким ошеломляющим, что взволновало даже Нелли, которую обычно классическая музыка утомляла. После исполненных им на бис фортепианных этюдов, публика поднялась с мест и направилась в столовую к буфету. Возможно, война и свирепствовала в трех тысячах миль к востоку, но миссис Вейлер никогда даже в голову не приходило ограничивать себя в еде, поэтому буфет представлял собой своеобразную демонстрацию искусства ее французского повара Эмиля. Вейлеры были почетными членами конгрегации «Храма Эммануэля», но спокойно нарушали все виды диеты, поэтому самое почетное место среди представленных блюд занимал копченый окорок.
Миссис Вейлер приветствовала их, когда они вернулись с тарелками в бальную комнату, и даже Джейк был удивлен, какую сердечность она изобразила.
– Дорогая миссис Рубин!
Она улыбнулась. Ее ослепительное в четыре нитки ожерелье из розовых бирманских жемчужин сверкнуло в глазах Нелли.
– Я так рада, что вы смогли прийти! И ваш очаровательный муж! Вам понравилась музыка?
– О, да, – сказала Нелли. – Рахманинов – потрясающий пианист.
– Такой же, как и ваш муж. Мистер Рубин, когда я сказала маэстро Рахманинову, что вы здесь, он очень захотел познакомиться с вами и пожелал, чтобы вы исполнили что-нибудь из своих сочинений. Могу я на вас рассчитывать?
Джейк, в голове которого все еще стояли воспоминания о том, как еще вчера она выпроводила его из своей оперной ложи, наслаждался, вкушая коктейль отмщения.
– Я буду рад познакомиться с маэстро, – сказал он.
«Какая у него милая улыбка», —подумала она.
– Тогда я на время украду вас у вашей очаровательной жены. Вы извините нас, миссис Рубин?
Она взяла Джейка за руку и повела его сквозь толпу.
– Похоже, миссис Вейлер решила создать известность вашему мужу, – произнес высокий молодой человек позади Нелли.
Она обернулась и увидела белокурого Аполлона, потягивающего из бокала лучшее «Бургундское» Саймона Вейлера.
– Кто?
– Миссис Вейлер. Похоже, она решила ввести его в общество. Она сделает из него салонную «звезду». Меня зовут Питер Ван Ринн, и я ваш большой поклонник. Я видел «Ревю» в этом сезоне четыре раза.
