Текст книги "Остров Эллис"
Автор книги: Фред Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
– Значит, вам оно нравится?
– Мне нравится смотреть на вас, —особенно, когда вы спускаетесь по лестнице в костюме Клеопатры. У вас – лучшие ноги в Нью-Йорке.
Его холодные голубые глаза стали раздевать ее.
– Ван Ринн? Вы из Ван Риннов?
– Именно. Знатен, богат… – он улыбнулся. – И очень порочен…
– А мне говорили, что вы скучный и занудный.
– Не хотите проверить?
Именно в этот момент миссис Вейлер подвела Джейка к роялю и потребовала внимания.
– Леди и джентльмены, могу я попросить минуту внимания? У нас в гостях сегодня очень талантливый молодой человек, о котором, я уверена, вы" уже слышали… Автор многих популярных песен… мистер Джейк Рубин. Маэстро Рахманинов попросил мистера Рубина исполнить попурри из своих сочинений, и мистер Рубин любезно согласился.
Джейк сел за рояль. Рахманинов… Пятая авеню… Как это было далеко от России.
Когда он играл «Мой музыкант в стиле рег-тайм», Питер Ван Ринн шепнул Нелли на ухо:
– Может, пообедаем когда-нибудь?
Она обдала его ледяным взглядом.
– Тише. Мой муж играет.
И она повернулась в сторону Джейка.
– «Кин Чоп Хаус». Завтра в час.
Она попыталась сделать вид, что не замечает его, но не заметить его мужскую привлекательность она не могла.
– Я будутам, – продолжал он. – Завтра в час.
Она снова бросила на него взгляд.
– Похоже, что именно потому, что вы – Ван Ринн и очень привлекательны, вы считаете, что все женщины Нью-Йорка бросятся к вашим ногам?
– О, они так и делают.Моя спальня вся покрыта красивыми женщинами. Вы сами должны увидеть это.
Она опять повернулась в сторону Джейка, который исполнял «Ночь, когда мы влюбились друг в друга».
– Завтра в час, – прошептал он. – Я буду ждать вас.
И ушел.
Явное изменение отношения к нему миссис Вейлер убедило Джейка, что его стратегия срабатывает и что пересечь последний барьер, оставшийся перед ним в Америке – добиться, чтобы эта высокомерная дама признала его своим зятем – вопрос времени. Поэтому, возвращаясь с Нелли домой после приема, он решил, что настал момент для окончательного разрыва с женой.
Он подождал, пока они переодевались. Затем, когда Нелли вышла из спальни в своей длинной ночной рубашке, он, глядя на нее, вспомнил, как он унижался перед ней много лет назад в «Кавендиш Клуб», и сказал:
– Нелли, я хочу развода.
Он стоял рядом с кроватью. Нелли бросила на него взгляд, затем села к зеркалу и стала расчесывать волосы.
– Да? – спросила она. – А мне показалось, мы решили попробовать завести другого ребенка?
– Я передумал. Я не хочу от тебя другого ребенка. Это будет несправедливо по отношению к малышу – жить в доме, где нет любви. А здесь нет любви, Нелли. И ты это знаешь так же хорошо, как и я.
Она промолчала.
– Я буду щедр по отношению к тебе, – сказал он.
– Насколько?
– Почему бы об этом не договориться нашим адвокатам?
Она отложила щетку в сторону и повернулась к нему.
– Как я понимаю, ты собираешься жениться на этой девчонке Вейлер?
– По-моему, это тебя не касается.
Она встала.
– Хорошо, Джейк. Я могу испортить тебе все. Я могу смешать Маленькую Мисс Невинность с такой грязью и вывалить на свет божий столько дерьма, что жизнь для тебя превратится в ад… Но я не хочу…
– Нечего вываливать, – не было никакой грязи.
– Может быть. Но так или иначе, ты прав. Давай разведемся. Пора.
Она подумала, что после этой сцены ей, может быть, удастся завтра сбежать в «Кин Чоп Хаус».
– Это хороший выход для тебя, Нелли.
– О, я не столь уж плоха, как ты любишь утверждать. Но естьодна вещь.
– Какая?
– Твой старый друг Марко, – она улыбнулась. – Думаю, тебе было бы интересно узнать, что он и я… ну, собери свое воображение.
Джейк медленно покачал головой.
– Нет, Нелли. Я не верю этому.
– Но это правда!Это случилось в его доме в Гринвич Виллидж. Он занимался со мной такой страстной сумасшедшей любовью… И знаешь, что я тебе скажу? Это правда, все, что говорят о латинских любовниках. Они потрясающи в постели. И, конечно, они намного лучше, чем некоторые евреи, которых я знаю.
Она искоса посмотрела на него.
– Нелли, ты опустилась до предела. Ты играешь уже бездарно.
И он пошел к двери.
– Это – правда! – заорала она, схватив свою щетку и запустив ею в его спину. – Я была его любовницей!
Джейк спокойно поднял щетку, которая громко ударилась о дверь.
– Почему ты не веришь мне? – злобно прокричала она.
– Потому что мы с Марко – друзья. Впрочем, тебе этого не понять.
Он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Оставшись одна, Нелли уставилась на дверь.
– Отличный выход! – крикнула она. – Я никогда и не любила тебя! Я могу заставить тебя ползтико мне, если захочу, но я не хочу. Слышишь? Я не хочутебя! Я найду кого-нибудь получше. Я могу получить любого мужчину в Нью-Йорке, которого захочу. Любого мужчину!
Тишина.
– Джейк?
Тишина.
Она уселась на край постели, ее гнев постепенно остывал.
– Любогомужчину, – повторила она себе. – Этот богатый парень на сегодняшнем приеме – я получуего. Я только поманюего пальцем.
Она легла на постель и уставилась в потолок.
Внезапно она почувствовала себя очень одинокой. Она говорила себе, что Джейк совсем не это имел в виду. Но сейчас, когда он ушел, она начала понимать…
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Несколькими месяцами ранее в английской тюрьме Пентовилль худой бородатый мужчина, ирландец пятидесяти одного года, с лицом, как говорили его друзья, «сошедшим с картин Ван Дейка», был разбужен тюремным капелланом, отцом Кэри. Кэри давал осужденным последнее причастие и проводил с ними час в последней молитве. «Смерти он не боялся, – писал позднее отец Кэри, описывая последние мгновения жизни сэра Роджера Кейзмента. – Он взошел на эшафот с достоинством принца». А для палача Эллиса Кейзмент был «самым храбрым из всех тех, которых, к моему несчастью, мне пришлась казнить».
Ирландия, похоже, оцепенела от ужаса, узнав о казни англичанами сэра Роджера Кейзмента. И Бриджит О'Доннелл Траверс не была исключением. Кейзмент не был обычным мучеником. Он дважды до начала войны прославился во всем мире и удостоился даже посвящения в рыцари. Первый раз он выступил против жестокостей, творимых бельгийцами в отношении черных тружеников каучуковых плантаций в Бельгийском Конго. Во второй раз он выступил против подобной же жестокости в отношении индейских сборщиков каучука в секторе Путумайо в верховьях Амазонки со стороны перуанских и бразильских владельцев плантаций. Но Кейзмент был пламенным ирландским националистом, любившим сравнивать Англию с «сипо матадор», смертоносной южноамериканской винной ягодой, которая прикрепляется к корням здорового дерева – Ирландии – и затем медленно высасывает жизненные соки, пока дерево не умрет.
Когда началась война, Кейзмент уехал в Германию. Позднее англичане обвинили его в попытке заручиться поддержкой Германии в пасхальном восстании в Дублине. Правда же заключалась в том, что Кейзмент вернулся в Ирландию на германской субмарине, пытаясь предотвратить это преждевременное восстание. Тем не менее, восстание все же произошло, его руководители были схвачены и все вместе казнены. Кейзмент тоже был схвачен и отдан под суд в Олд Бейли по обвинению в государственной измене. В ходе расследования его репутация была сильно запятнана просочившимися в прессу выдержками из так называемых «черных дневников» Кейзмента, содержавших такие подробности его разнузданной гомосексуальной жизни, что волосы вставали дыбом. Позже утверждали, что дневники были подложными, хотя, скорее всего, они были подлинными. Так что, несмотря на петицию на имя короля, подписанную несколькими именитыми писателями и учеными с просьбой смягчить приговор, Кейзмент был казнен.
Для Бриджит, чья когда-то неотразимая красота ныне померкла частью в результате материнства, частью просто по истечении лет, Пасхальное восстание и казнь сэра Роджера Кейзмента вновь приоткрыли «ящик Пандоры» в несчастьях ее собственной личной жизни. Ее причастность к похищению Джейми Барримора, графа Уэксфорда, все еще была жива в ее памяти, а из появлявшихся время от времени в прессе статей ей было известно, что английские власти так и не закрыли дело и все еще разыскивают Марианну Флаерти, красавицу-горничную, исчезнувшую вместе с похитителями. Вся ее жизнь в Америке – и брак с Карлом Траверсом, и ее работа в Эллис Айленд, и трое детей в доме на Гроув-стрит – все казалось таким безоблачным и спокойным.
Однако, по мере того, как волнения в Ирландии вызывали все большее ожесточение в англичанах, в Бриджит зародилась обеспокоенность в отношении того, насколько ее жизнь на самом деле безоблачна и спокойна.
Уна Марбери тоже с большой заинтересованностью следила за процессом сэра Роджера, но совсем не потому, что была ирландкой. Уну, законченную лесбиянку, интересовали просочившиеся в английскую прессу отрывки из дневников сэра Роджера. Она считала, что это не очень порядочный прием – восстановить против него общественное мнение из-за его сексуальных наклонностей. Другими словами, это не имело никакого отношения к государственной измене. Более того, Уна вообще считала, что эта война есть не что иное, как конспиративный заговор капиталистов и империалистов с целью уничтожения социализма во всем мире. Ее мнение разделяли многие интеллектуалы и представители богемы Гринвич Виллидж. Вся эта кровавая бойня в Европе была заговором с целью уничтожить то, что было так дорого ей: свободную любовь, свободное самовыражение и свободное искусство. Поэтому, когда в одно октябрьское утро она, услышав звонок и открыв дверь своей галереи, увидела совершенный образчик капиталиста, к которому она через Ванессу имела какое-то отношение, сенатора Фиппса Огдена, Уна застыла на месте.
Она не могла не признать, что в своем темно-синем костюме он выглядел элегантно и привлекательно. Для нее оставалось загадкой, каким образом у такого капиталиста-денди могла появиться такая безвкусная Ванесса.
– Дорогой сенатор Огден! – воскликнула она с фальшивой улыбкой. – Не говорите мне, что вас интересует современное искусство. Я права?
Он, войдя в дом, снял шляпу.
– Возможно, – ответил он. – Может, я что-нибудь и куплю? Есть спрос на работы моей дочери?
Уна прикрыла дверь.
– Они вызвали восторженныеотклики среди моих друзей-художников, – ответила она. – Но пока ни один из мещански мыслящих обывателей чек не подписал. Тем не менее, это будет продано. Такая вещь требует времени. Разумеется, умный коллекционер сразу ухватится за них.
– Это она? – спросил Фиппс, подойдя прямо к горизонтальной «S», которая уже была обрамлена сталью.
– Да. «Мейерлинг». Тайна любви и смерти, заключенная в холодную сталь. Семьсот пятьдесят долларов. Для вас, ее отца, скидка десять процентов.
Фиппс ответил ей холодной улыбкой.
– Леди, вы очень умелый продавец, – заметил он.
– Стараюсь.
Он вынул из кармана пиджака черную записную книжку и быстро просмотрел какую-то запись.
– Уна Марбери, – сказал он, сверяясь со своими записями, – ваш отец – известный профессор Ян Марбери, у которого в Йеле кафедра в Центре изучения европейской истории.
Он поднял глаза.
– В этом причина вашего повышенного интереса к Мейерлингу?
– Возможно, – чуть резко ответила она. – Вы наводили обо мне справки?
– Ван сказала мне, что это вы предложили назвать скульптуру «Мейерлинг». Всемирно-известная история убийцы и самоубийцы весьма необычна, чтобы окрестить ею скульптуру.
Он заглянул еще в записную книжку.
– У вас небольшой верный фонд, но при этом вы взяли значительную сумму в семьсот тысяч долларов в Чейз-банке. И вы должны Федеральному правительству две тысячи четыреста двенадцать долларов с процентами.
Она превратилась в лед.
– Вы все-таки все разузналиобо мне.
Фиппс положил записную книжку в карман.
– Я куплю все предметы так называемого «искусства» в этой галерее за пятнадцать тысяч долларов, – сказал он, – при условии, что вы согласитесь никогда больше не видеться с моей дочерью.
Теперь он взглянул на нее, и Уна воочию увидела то, о чем она читала в социалистических газетах: когда элегантного сенатора Огдена растревожат, в нем просыпаются инстинкты тигра-убийцы.
– Мой дорогой сенатор, – ответила Уна. – Какое роскошное и какое банальное предложение! Не могли бы вы придумать что-нибудь более оригинальное, чем попытаться откупиться от меня? Однако, следует учиться иметь дело с ужасающе неоригинально мыслящими политиками. Вы представляете в этой стране все то, что вызывает у меня отвращение.Если вы полагаете, что со мной можно играть в такие игры, что меня можно запугать, то вы глубоко заблуждаетесь. Мы с Ванессой разделяем любовь, характер которой вне пределов вашего мещанского понимания. И поэтому мне доставляет огромное удовольствие сказать вам: заберите свои пятнадцать тысяч долларов и засуньте их, мой милый, в свою поганую капиталистическую задницу!
Фиппс, не дрогнув ни одним мускулом лица, подошел к ней вплотную.
– Если вы гоняетесь за деньгами Ван, – произнес он спокойно, – мне кажется, вам следует знать, что явсе держу под контролем, и я полон решимости лишить ее всего, до последнего цента, если она будет продолжать видеться с вами. Примите это к сведению. Более того, если вы не прекратите встречи с Ван в течение трех дней, я обращусь к главе одной из мещанских организаций под названием Департамент государственных сборов с просьбой закрыть вашу галерею за неуплату налогов и конфисковать весь этот хлам, который вы именуете «искусством». И еще могу добавить, вы представляете в этой стране все то, что ненавижу я!
Надвинув на голову котелок, он вышел из галереи.
Ванесса, узнав об этом, пришла в ужас.
Когда Уна позвонила и рассказала ей об ультиматуме Фиппса, сразу же после того, как он покинул галерею, Ванесса прямо у телефона разразилась слезами.
– Он догадался, – рыдала она. – Я знала,что он догадается… О, Господи! Что же нам теперьделать?
– Мы поедем ко мне в Провинстаун и там все обдумаем, – сказала твердо Уна.
– Да, что тут обдумывать? Я люблюего! Я не хочу, чтобы он возненавидел меня…
– Ты не любишь меня?
– Люблю. Но это совсем другое.
– Другое? – взорвалась Уна, теряя привычный контроль над собой. – Не собираешься же ты позволить этому человеку диктовать тебе, как устраивать свою жизнь? Что важнее – его деньги или твое самоуважение?
– Не пугай меня, Уна.
– Это твой отец запугивает меня,но у меня хватит мужества противостоять ему! При всех твоих рассуждениях о социализме, когда дело доходит до каких-то конкретных изменений на жизненном пути, ты боишься рискнуть лишиться наследства! Разве нет? Зачем же мне рисковать потерять свою галерею из-за кого-то, подобного тебе, не имеющего смелости посмотреть правде в глаза и понять, кто же она такая? До свидания!
И она бросила трубку.
Закурив сигарету, она стала ждать. Как она и предполагала, через четыре минуты зазвонил телефон. Она сняла трубку.
– Да?
Это была Ванесса в совершенно подавленном состоянии.
– Уна, прости меня, – рыдала она. – Боже мой, я совершенно не знаю, что делать.
– Все очень просто, дорогая. Либо ты остаешься при всем том, что у тебя есть: замужем за человеком, которого ты не выносишь; остаешься Мисс Единственная Прямая Наследница Богатого Состоянияна всю оставшуюся жизнь, поклоняясь своему папочке и всему тому репрессивному аппарату, за который он стоит горой. Или ты едешь со мной в Провинстаун, посвящаешь себя своему искусству и своему таланту и ведешь тот образ жизни, который нравится тебе, то есть, становишься зрелой взрослой личностью. Твой отец просто-напросто блефует.
– Ты так думаешь?
– Разумеется.
– У меня нет такой уверенности…
– Ох, Ванесса, да стань же ты, наконец, взрослой. Если ты хочешь быть со мной, встретимся сегодня в три часа на вокзале Пенсильвания и мы сможем попасть на бостонский поезд. Если же ты не хочешь быть со мной, тогда не стоит беспокоиться. Я считала,что между нами было что-то прекрасное, но теперь я в этом не очень уверена.
– Уна, это прекрасно!Я люблю тебя, и ты это знаешь. Но ты заставляешь меня принять ужасное решение.
– Все, что чего-нибудь в жизни стоит, требует того, чтобы на что-то решиться. В три часа на вокзале Пенн. Мне надо собрать вещи. И Ван…
– Да?
– Если ты не придешь, твоя дружба навсегда останется для меня самой дорогой. Навсегда.
Она повесила трубку и погасила сигарету. Она почти была уверена, что Ван приедет.
– Как это сюда попало? – спросила Ванесса, вытаскивая пистолет 22 калибра из одного из кухонных ящиков.
Уна, которая в этот момент ставила чайник, посмотрела на пистолет.
– Он принадлежит мистеру Эвенсу, у которого я снимаю этот коттедж. Он в некотором роде фанатик и убежден, что немцы собираются завоевывать Соединенные Штаты, приплыв сюда на подводных лодках. Как он говорил мне, он собирается встретить их и перестрелять.
– Какая дикость!
Ванесса снова положила револьвер в ящик и продолжила обследование маленького домика, расположенного в одном квартале от пляжа Провинстауна.
Красный коттедж был построен одним рыбаком в семнадцатом веке. Он поставил почтовый номер и отгородил участок забором из белого камня. В домике были кухня и гостиная с низким потолком на первом этаже. И две маленькие спальни с обустроенной удобствами двадцатого года ванной на втором, забраться куда можно было по почти абсолютно отвесной лестнице. Дом был обставлен отдельными подлинными предметами колониальной мебели и несколькими скульптурами в стиле модерн, привезенными Уной из Нью-Йорка. Но как бы ни было очаровательно это место, уже через час после приезда в Провинстаун Ванесса стала сожалеть о своем решении присоединиться к Уне.
Она действовала чисто импульсивно, никому, кроме воспитателя ее сына, не сказав, куда она едет, до смерти боясь встречи с отцом или мужем. Теперь она не переставала спрашивать себя, то ли это, чего она хотела? Стоило ли это потери любви ее отца? Стоило ли бросать сына? Стоило ли бросать всю ее прежнюю жизнь? После чая Уна поднялась и сказала:
– Пошли, дорогая, я проведу для тебя экскурсию по Провинстауну. Маленький городишко в конце Кейп Года стал уже колонией художников, летним домом для многих известных творческих личностей, оставаясь при этом рыбацким поселком.
Уна, снимавшая здесь коттедж уже два года и вполне освоившаяся, не очень беспокоилась о том, чтобы скрывать свой сексуальный выбор. Более того, она будто выставляла это напоказ, гордясь тем, что это вызывает у людей шок.
Когда обе женщины вышли из коттеджа и пошли по главной улице, то ни у кого не вызвало сомнений в каком качестве рядом с Уной оказалась Ванесса. И взгляды, которые бросали на них жители городка, выражали не только враждебность, но и презрение. Ванесса, привыкшая к тому, что с ней обращаются, как с принцессой, вся съежилась.
– Что они думают о нас? Как они нас воспринимают? – прошептала она Уне.
– Как любовников, – ответила Уна, как бы констатируя факт. – И пусть это тебя не волнует, моя дорогая. Они просто глупые, узкомыслящие люди.
«Да, —подумала Ванесса. – Но в этой стране практически все – узкомыслящие».
Они прошли еще пару кварталов, и тут двое соседских мальчишек пропели им что-то очень постыдное про лесбиянок. Это так ударило Ванессу, что она тут же вернулась домой.
– Ты должнаигнорировать их! – сказала Уна, со злостью захлопнув дверь.
– Но я не могу, – ответила Ванесса, разразившись слезами. – Я чувствую себя какой-то ненормальной, каким-то уродом.
– В их глазах, мы – ненормальные.И что? Гордись тем, что ты ненормальная. Я горжусь!
– Но ты к этому привыкла, а я – нет. Это ужасно!
Уна, обняв ее, стала успокаивать.
– Все будет в порядке, – сказала она. – Вот увидишь. Может, для тебя будет лучше посидеть несколько дней дома?
– Как заключенная? – заметила Ванесса, утирая глаза. – А кем мы будем через сорок лет? Две скрюченные старые женщины, которые никогда не выходили из дома. И это тоже тебя нискольконе беспокоит?
Уна закрыла глаза.
– Ну, да… немного… Я полагаю… Ты хочешь уехать домой?
– Нет, – немного поколебавшись, бросила Ванесса.
– Тогда будь мужественной. Я приготовлю еще чай. Нет, к черту чай. Тебе надо выпить.
Ванесса, не прикасавшаяся к алкоголю со времени «Сильвер Лейк», неожиданно решила, что только алкоголь сможет помочь ей пройти это тяжелое испытание.
– Да, – сказала она, опускаясь в кресло, – мне нужно выпить.
Уна, казавшаяся ранее в небольших дозах такой восторженной, теперь, с началом вынужденной отсидки, превратилась в скучающую меланхоличку. Появившееся на следующее утро в газетах сообщение о смерти императора Франца-Иосифа в Вене, в своем дворце, натолкнуло Уну на тему, захватившую ее целиком. Это было самоубийство сына Франца-Иосифа, наследного принца Рудольфа в его охотничьем домике в Мейерлинге, в январе 1889 года. Уне известны были все трагические подробности, и она с наслаждением рассказывала о том, как камердинер Лошек обнаружил тело Рудольфа и его любовницы, спокойно при этом вытирая посуду после завтрака. Ванесса, никогда в своей жизни не мывшая посуду, не очень порадовалась необходимости заниматься кухней, и меланхоличный рассказ Уны вместе с отвратительным состоянием похмелья после вчерашней выпивки – все это, в конце концов, взорвало ее.
– О! Бога ради! Поговорим о чем-нибудь другом, – почти закричала она. – Самоубийство, убийство, самоубийство – можно сойти с ума!
– Но это так возбуждает, дорогая.
– Нет, ничего подобного! Во всем мире считают, что Рудольф был безумным убийцей. Ты же считаешь, что он проявил мужество.
– Но так оно и было. Он и его любовница решились на рискованное мероприятие, отдав свои жизни ради познания величайшей тайны: узнать, что же там, по другую сторону.
– Очень может быть, что там, по другую сторону, ничего и не было. А, может быть, они отправились прямо в ад, где им и место.Но мне это не интересно,неужели тебе непонятно? Мне хочется говорить о чем-нибудь приятном, и мне до смерти надоело сидеть здесь, взаперти!
Она швырнула посудное полотенце и выскочила из кухни. Уна поспешила за ней в гостиную, где перед камином стояла Ванесса.
– Ван, – сказала она, подойдя сзади. – Ты сама выбрала этот образ жизни. Теперь тебе следует принять его и чувствовать себя в нем спокойно. Единственная причина твоего здесь заточения – что ты боишься выйти за дверь. Если наша любовь перестала значить для тебя больше, чем хулиганские выкрики каких-то сопливых мальчишек, то тебе на самом деле лучше уехать домой.
– Ты полагаешь, я могупоехать домой? – спросила Ванесса спокойно. – Тыможешь вернуться домой?
Уна обеспокоенно взглянула на нее.
– Мой отец разговаривает со мной по телефону.
– По телефону, – повторила Ванесса. – Какие это должно быть теплые семейные отношения. Скажи честно, разве не прошла ты через все это тоже.
– Да. Но я преодолела это.
– Преодолела?
Уна ничего не ответила.
«Наша любовь, —подумала мрачно Ванесса. – О, Господи, я стала еще хуже, чем была раньше.»
На третье утро их пребывания в Провинстауне с океана задул норд-ост с порывами шквалистого, пронизывающего город ветра. Ванесса, стоя у одного из окон гостиной и, глядя на катившиеся по окну потоки воды, наконец, сказала:
– Давай напьемся.
Уна, читавшая какой-то художественный журнал перед камином, взглянула на нее и сказала:
– Несколько рановато, дорогая. Еще даже не полдень.
– Наплевать.
Ванесса пошла на кухню и достала из холодильника бутылку вина. Быстро откупорив ее, она наполнила стакан холодным «Шабли». Уна пришла на кухню следом.
– Ты можешь пить вино, – заметила она. – Для меня это, как материнское молоко.
И она достала бутылку джина.
К часу дня, когда раздался стук у входной двери, обе они были уже сильно пьяны.
– Кто это? – равнодушно спросила Ванесса, сидя в кресле перед камином.
– Откуда, черт возьми, мне знать? – сказала Уна, поднявшись и направившись к входной двери.
Она открыла. Снаружи под зонтиком стоял Фиппс Огден. Глянув на нее, он вошел, не дожидаясь приглашения. Уна закрыла дверь, стараясь как-то собраться с мыслями, чтобы сообразить, что предпринять.
– Могли быпопросить разрешения войти, – сказала она.
Фиппс закрыл мокрый зонт. Не произнеся ни слова, не сняв промокшего плаща, он швырнул зонт в подставку для зонтов и прошел к дочери. Ванесса, поставив стакан на пол, поднялась и подошла к нему.
– Папа, —сказала она. – Я так соскучилась по тебе…
Он обнял ее и прижал к себе.
– Ты поедешь домой? – спросил он приветливо.
– Теперь подождитеминуту! – воскликнула Уна, подходя к ним. – У меня есть кое-что вам сказать.
– Вам нечего сказать! – воскликнул Фиппс. – Вы уже причинили достаточно неприятностей.
– Что ясделала? Подарила вашей дочери первую настоящую любовь в ее жизни?
Фиппс снова повернулся к Ванессе.
– Ван, бери свои вещи, – сказал Он. – Я заберу тебя домой. Не слушай ее. Все будет хорошо.
Ванесса вытерла глаза и отстранилась от отца.
– На каких… – начала она, но вдруг бросилась к креслу и как-то неуклюже, почти комично, села. – На каких условиях поеду домой?
– Это болезнь, – сказал ей отец. – Я консультировался у нескольких докторов. Они говорят, что это поддается лечению. Появилась новая методика лечения. Она называется психоанализ…
– Это разглагольствования! – оборвала его Уна. – И вы верите, что пусть даже сам дражайший доктор Фрейд сможет изменить природу Ванессы, изменить то, что она есть?
– По-настоящему квалифицированный аналитик может попытаться, —возразил Фиппс.
Он опять повернулся к дочери.
– Ты едешь со мной?
Ванесса взглянула на него пьяными глазами. Уна подошла к ее креслу, схватила ее за руку и подняла на ноги. Затем она обвила ее руками, притянула к себе и крепко поцеловала в губы. Ванесса какое-то мгновение сопротивлялась, а потом обмякла. Фиппс холодно наблюдал за ними. Уна отпустила ее и потрепала по щеке с улыбкой на своем красивом лице. Затем она подошла к Фиппсу.
– Вы проглядели одну вещь, мой дорогой, – сказала она торжествующе. – Ваша дочь любит меня.
Она обернулась и добавила:
– Ван, он никогда не позволит тебе видеться со мной. Он никогда не позволит тебе заниматься со мной или с другой женщиной тем, чем ты любишь заниматься. И это то, что ты хочешь? Жизнь без любви и страсти?
В глазах у Ванессы стояли слезы.
– Не знаю… – сказала она.
Потом она взглянула на отца.
– Разве не могу я иметь вас обоих?
– Нет, – холодно ответил он. – Ты нарушила основные законы природы. Если ты вернешься домой, ты никогда больше не сможешь снова нарушить их.
Она колебалась. Уна, взяв ее за руку, крепко ее сжала. Ее прекрасные глаза прожигали Ванессу.
– Могу добавить, – сказал Фиппс, – это твой последний шанс. Либо ты едешь со мной сегодня, либо ты никогда больше не увидишь меня. Я сделаю необходимые финансовые распоряжения, которые позволят тебе жить комфортно всю оставшуюся жизнь. Но я лишу тебя наследства, Ван. Все перейдет к Фрэнку. А Марко будет его опекуном. Речь идет о сумме около ста миллионов долларов.
Уна сжала ее руку еще крепче.
– Не знаю, не знаю, что делать, —плакала Ванесса. – Ну, хоть кто-нибудь, помогитемне!
Она тяжело опустилась обратно в кресло, захлебываясь в истерике.
– Почему мне не быть тем, что я есть? Почему ты не можешь принять меня такой, какая я есть? То, что я сделала, так ужасно?..
Она была совершенно сломлена. Отец посмотрел на нее какое-то мгновение, а затем сказал:
– Прощай, Ван.
Направившись к двери, он вынул из подставки свой зонт и еще раз взглянул на Ванессу.
– Не уходи, – закричала она. – Я еще не решила.
– Нет. Решила, – сказал он. – И я тоже решил.
Он открыл дверь и, раскрыв зонт, вышел под дождь.
– Отец, – закричала она, оттолкнув Уну и подбегая к двери. – Не уходи. Не уходи…
Он продолжал идти по узкой дорожке к воротам. Она выбежала под дождь, пытаясь догнать его.
– Не уходи, – кричала она вновь и вновь, хватая его за руки.
Он повернулся к ней взбешенный.
– Ты мне противна, – проговорил он, выдернув ее руку.
Ванесса, прижав обе руки ко рту, следила за ним, уходившим по дорожке прочь. В ее глазах был ужас, а дождь стекал по ее лицу. Затем, все еще рыдая, она побежала обратно в дом и с силой захлопнула дверь. Уна по-прежнему стояла перед огнем у камина.
– Дорогая, – сказала она с улыбкой. – Я горжусь тобой. Ты устояла перед ним. Давай выпьем и отпразднуем это.
– Будь ты проклята! – крикнула Ванесса, пробегая мимо дивана в кухню. – Проклинаютебя.
– Ну, я понимаю, что ты расстроена, но, Ван, все это к лучшему! Ей Богу!
Она услышала, как Ванесса стала открывать ящики в кухне.
– Что ты там делаешь? – громко спросила Уна. – Иди сюда и допей свое вино, а потом мы поднимемся наверх и будем любить друг друга. И забудем обо всем…
Она запнулась. В дверях кухни появилась Ванесса. Обеими руками она держала пистолет мистера Эванса, и направлен он был на Уну.
Уна насторожилась.
– Милая, – сказала она холодно. – Думаю, ты несколько перевозбудилась. А теперь отложи в сторону эту опасную игрушку.
– Мейерлинг, – прошептала Ванесса и выстрелила, попав Уне в живот.
Уна, качнувшись, стала медленно опускаться на одно из кресел.
– Торжество любви! – сказала Ванесса.
Она выстрелила вновь, попав Уне в голову за ухом. Уна повалилась на пол. Ванесса, подбежав к ней, еще два раза выстрелила в нее и опустилась на колени с дымящимся пистолетом в руках.
– Ну, и как там, Уна? – рассмеялась она. – Есть там что-нибудь?Там должно быть лучше, чем здесь!
Она прикладывала пистолет к своему правому виску, когда ее отец открыл дверь.
– Ван. Не надо…
Повернувшись, она посмотрела на него.
– Не делай этого…
Из-за слез она едва видела его.
– Ты не хочешь меня такой, какая я есть.
Это все, что она сказала. Затем она спустила курок.
Пятый выстрел пришелся точно ей в голову.
