Текст книги "Остров Эллис"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На четвертую ночь лайнер опять попал в полосу скверной погоды в районе Кейп Рейса. И хотя шторм на этот раз не был таким свирепым, как предыдущий, для пассажиров третьего класса все было гораздо хуже, потому что капитан приказал закрыть все выходы на палубы, чтобы там никого не было.

Капитан узнал, что во время предыдущего шторма то ли по недосмотру, то ли с целью дать возможность пассажирам третьего класса хоть немного глотнуть свежего воздуха, двери на кормовую палубу не были перекрыты. Теперь эмигранты были заперты в своих каютах третьего класса. И опять морская болезнь, и опять полные ведра.

Грохот машин и треск корабля были настолько оглушительны, что спать было совершенно невозможно. И поскольку на всю мужскую часть эмигрантов приходилось всего четыре туалета и душа и находились они в другом конце корабля, то немногие из мужчин имели с момента отплытия из Квинстауна возможность помыться или поменять белье. Многие из них вообще не знали, как пользоваться туалетом с системой канализации, а потому справляли нужду в ведро или прямо в штаны, из-за чего запах мочи и экскрементов делал проживание в каюте почти невозможным.

Марко, казалось, обладал иммунитетом к морской болезни, но вонь выводила его из себя. А Якову опять было очень плохо; он хотел знать только одно: удастся ли ему пережить еще и эту ночь.

Том Беничек всеми своими мыслями был на маленькой ферме отца недалеко от Праги и размышлял о том, не лучше ли было никуда не уезжать, а остаться просто в родной Богемии.

Основной едой, которой кормили пассажиров третьего класса, была селедка. Баки с рыбой выставлялись у дверей кают, и пассажиров уверяли, что от морской болезни хорошо помогает селедка. В ответ на неоднократные убеждения Марко Яков наконец согласился съесть одну. Марко принес ему рыбу. Яков откусил кусочек, и его тут же вывернуло прямо на матрас.

Воспоминания об этой селедке будут преследовать его всю жизнь.

На шестую ночь море успокоилось. Когда «Кронпринц Фридрих» входил в Амброуз Чэннел, Яков и Марко вышли на кормовую палубу и, опершись на поручни, разглядывали сверкающие огни Лонг Айленда.

– Америка, – произнес Марко, и в голосе его прозвучало одновременно и благоговение, и удивление. – Мне не верилось, что мы когда-нибудь сюда доберемся.

– А что ты собираешься делать? – спросил Яков.

– Не знаю. Говорят, здесь есть работа на стройке для итальянцев. Или – камнерезом. Может, мне удастся найти что-нибудь. Я-а… Я сильный. Но мне бы хотелось поработать мозгами. Я не хочу быть тупоголовым итальяшкой.

– Что значит «итальяшкой»?

– Мисс Чартериз использовала это слово. Это оскорбительное слово для итальянца.

– Могу поклясться, что у них есть и такое же оскорбительное слово для понятия «еврей», – сказал Яков, следя за далекими огоньками и завидуя тем, кто жил в этих домах, кто уже стал американцем.

– А что ты собираешься делать? – спросил Марко.

– Мне дали имя одного человека на Тин Пан Элли, который занимается публикацией музыкальных сочинений, – сказал Яков. – Тин Пан Элли – это такая улица, где живут те, кто сочиняет песни. Я пойду к нему и сыграю ему на пианино. Может, он даст мне работу.

– Ты счастливый.

– Счастливый? – фыркнул Яков.

– Мы ведь стали хорошими друзьями. Ты хочешь, чтобы мы оставались вместе и помогали друг другу? Только мы. Больше никого не берем.

Яков улыбнулся. Он уже совсем привязался к этому итальянцу.

– Конечно. Мы будем помогать друг другу.

Они пожали друг другу руки. После этого Марко рассмеялся и закричал, обращаясь к далеким огням:

– Эй, Америка, проснись! Завтра приезжают Марко и Яков! Мы намерены завоевать эту страну и стать очень важными господами!

Они рассмеялись оба. Огни сонно подмигивали.

Америка в ответ молчала.

– Вот она, – сказала по-гречески пожилая женщина на следующее утро.

– Она, должно быть просто огромная! – воскликнула девушка-литовка, с которой танцевал Том Беничек.

– Это самая большая страна, которую я когда-либо видел, произнес венгр.

Все пассажиры собрались на корме парохода. Они смотрели на Статую Свободы. Корабль бросил якорь в Нерроуз, встав на карантин до получения свидетельства, и медики поднялись на борт. Пока они занимались первичным медицинским осмотром пассажиров первого и второго класса, чтобы удостовериться, что на судне нет никакой эпидемии, что нет заразы от каких-нибудь насекомых, что было вряд ли возможно на таком известном лайнере, как «Кронпринц Фридрих», пассажирам третьего класса ничего не оставалось, как ждать и глазеть на Нью-Йорк.

Кое-кто из них, глядя на Статую Свободы, плакал.

Для большинства это означало, что мечта стала былью.

* * *

После полудня 23 мая 1907 года «Кронпринц Фридрих» прошел карантин и стал входить в порт Нью-Йорка. Через два часа он пришвартовался у пирса 63 в Норс Ривер, и пассажиры первого и второго класса начали покидать судно. Одновременно один из офицеров и трое членов команды парохода спустились на кормовую палубу и стали раздавать карточки с написанным на них номером 12.

– Вам следует приколоть карточки к пальто! – кричал в мегафон офицер по-английски, несмотря на то, что три четверти слушателей его не понимали. – Эту ночь вы остаетесь на борту судна, а завтра утром вас перевезут на Эллис Айленд. В Иммиграционном Центре вы будете оставаться все вместе и вместе должны будете пройти инспекторов. Свой багаж вы возьмете с собой.

Затем он повторил все эту по-немецки, и его поняли еще меньшее число пассажиров.

– Минуточку! – закричала Бриджит. – А почему уходят пассажиры первого класса?

– Их уже освидетельствовали в карантине, а пассажиры третьего класса должны пройти через Эллис Айленд.

– Да это же самая большая несправедливость, – крикнула Бриджит сестре. – Они что, считают, что у нас вши?

– И очень много, – прошептала Джорджи.

– Я допускаю, что большинство из них грязные, но тем не менее…

– Нам следовало ехать вторым классом. Дядя Кейзи прислал нам…

– О, Джорджи, успокойся!

Однако Бриджит должна была признаться себе, что, возможно, ее младшая сестра была права.

Она также начала отдавать себе отчет в том, что ей раньше никогда не приходило в голову: в Америке жарко. Температура доходила до 80 градусов по Фаренгейту. В Дингле, когда столбик термометра поднимался до 70 градусов, это считалось нестерпимой жарой.

В восемь часов утра на следующий день появился мехтер, и иммигранты начали спускаться с карточками на лацканах. Они тащили свой скарб.

Том Беничек нес перину, которую вручила ему мать. Причина, по которой Том покинул Богемию, была простой – он не только хотел избежать судьбы крестьянина, но и избежать призыва в австро-венгерскую армию. Служба в армии была ужасна, и поэтому семья Тома с болью в сердце согласилась с ним, когда он сказал, что подумывает о том, чтобы уехать в Америку.

Его кузен Водя, работавший на заводе по переработке мяса, выслал ему пятьдесят долларов, разъяснив, что, вопреки слухам, чтобы пройти Эллис Айленд, не надо иметь с собой двадцать пять долларов, но деньги могут пригодиться. Поэтому, когда маленький богемец ступил на переполненное судно, он решил, что его шансы пройти через иммиграционные службы ничуть не меньше, чем у других.

У Якова все еще оставались сорок долларов из тех денег, что Роско собрал для него у гамбургских проституток, так что несмотря на отсутствие какого-либо багажа, он тоже чувствовал себя довольно уверенно.

У Марко был перевязанный веревочкой бумажный пакет, содержимое которого составляло весь его гардероб (одна рубашка и три пары носок), и круг самодельной домашней колбасы. Еще у него были лиры на сумму сорок долларов, оставшиеся от тех денег, которые он получил от Мод Чартериз, поэтому он тоже не видел причины, почему бы Америке не встретить его с распростертыми объятиями.

Когда мехтер заполнился, он направился через залив к Эллис Айленд. И уже через несколько минут иммигранты смогли увидеть большой Иммиграционный Центр с четырьмя башнями. Строение стояло низко в воде (изначально это был наносной песчаный остров), и множество паромов и барж были привязаны к нему со стороны водоема.

Стоял туман, день обещал быть нежарким. А за островом, в отдалении, мерцали доки Нью-Джерси. Ни один человек не произнес ни слова.

Но каждый знал, что это будет один из самых важных дней в его жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НОВЫЙ СВЕТ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пассажиры с «Кронпринца Фридриха» были построены в четыре ряда под навесом, натянутым от входа в Иммиграционный Центр до самого причала. В его тени можно было укрыться от солнечного зноя. Недалеко от очереди расположился с передвижным лотком продавец-еврей, выкрикивавший:

– Бананы! Комплексный обед за двадцать пять центов! Сэндвич с ветчиной и банан – за двадцать пять центов!

– Что такое «банан»? – спросил Яков у Марко.

– Банан? Ты никогда не видел банан?

– Нет.

– Это такой фрукт. Очень вкусный. Послушай! Я куплю тебе один. Эй, ты! Два банана. Ты берешь лиры?

– Конечно, – ответил продавец. – Я беру любые деньги.

Состоялась передача денег и бананов из рук в руки, и Марко вручил Якову один.

– Он сладкий, вкусный. Вот увидишь, – уговаривал он.

Яков уставился на экзотический фрукт. Он так сильно проголодался со времени своей морской болезни, что раньше, чем Марко успел проинструктировать его относительно высокого искусства поедания бананов, он откусил у него макушку целиком, вместе с коркой.

– Нет, нет, кретин!Его надо сначала очистить. Смотри… Вот так.

Яков, красный от смущения, вынул банан изо рта и стал смотреть, как Марко чистит фрукт.

Разделавшись с бананом, Яков сказал:

– Очень вкусно. Спасибо.

– Наша первая еда в Америке, – торжествующе усмехнулся Марко.

Очередь медленно продвигалась.

Внутри Иммиграционного Центра длинная очередь тянулась вверх по центральной лестнице к Главному залу. Просторное помещение в двести футов длиной и сто футов шириной, с высотой потолка в пятьдесят шесть футов являлось главным регистрационным и контрольным пунктом на острове.

В цокольном этаже разместились багажное отделение, железнодорожные кассы, продовольственные палатки и прилавки, а также пункты обмена валюты. Чиновники иммиграционной службы в темной униформе пугали многих иммигрантов, ошибочно принимавших их за армейских офицеров – а для большинства европейцев любой офицер армии представлял собой потенциальную угрозу.

Вокруг суетились сестры милосердия и другие служащие. День был очень напряженным. Ожидалось прибытие более четырех тысяч иммигрантов. Поток иммигрантов из Европы достиг своего пика, и, казалось, пароходам из Гамбурга, Ливерпуля, Пирея и Неаполя не будет конца.

Целых два долгих часа терзаний ушло у Бриджит и Джорджи, чтобы добраться всего лишь до нижних ступенек лестницы. Когда же они их достигли, то услышали доносившиеся сверху громкие крики.

– Это, наверно, проверяют глаза, – нервно заметила Джорджи. – Я слышала, что они оттягивают верхнее веко обычным крючком для застежки.

– Это еще зачем?

– А кто знает? Бог мой, ты же знаешь, как я ненавижу, когда что-либо попадает ко мне в глаз.

– Ну, хорошо. Этогопросто не может быть.

– Это ты так говоришь.

* * *

Яков и Марко уже почти добрались до самого верха лестницы, и теперь им стало видно огромное, набитое людьми помещение. Оно было разделено стальным барьером на коридоры, которые должны были направлять иммигрантов через запутанную систему пунктов обследования.

На самом верху лестницы стояли два врача и внимательно рассматривали проходивших мимо них иммигрантов, стараясь выявить либо очевидное заболевание, либо покалеченных людей, которым на пальто мелом поставят отметку для дальнейшего более детального осмотра.

Эта система, хотя, возможно, и несколько жестокая, стала необходимой из-за огромного количества людей, проходивших иммиграционный контроль. В среднем, медицинский осмотр продолжался не более двух минут. Несовершенство его заключалось в том, что многое тут зависело от субъективного подхода: если инспектор замечал сгорбленную спину или отсутствующее выражение лица, он мог тут же завернуть иммигранта, сославшись на обнаруженный у него туберкулез или слабоумие.

Но все-таки инспекторы были гуманны: ведь восемьдесят процентов иммигрантов проходили иммиграционный контроль. А большинство из оставшихся двадцати процентов вернулись в Европу с убеждением, что им было отказано только потому, что инспектор в тот день был простужен, или находился в состоянии похмелья, или просто у него было плохое настроение. В этом и заключалось несовершенство системы, выливавшееся в море слез на Эллис Айленде.

Когда Марко добрался до самого верха лестницы, он пролез в отдельный отсек.

– Вы говорите по-английски? – спросил первый врач.

– Да.

– Откройте рот.

Марко повиновался. Врач осмотрел его зубы.

– Сколько будет дважды два?

– Четыре.

– Проходите.

Решив, что это было просто, Марко подошел ко второй команде инспекторов.

– Говорите по-английски?

– Немного, – ответил Яков.

– Я заметил, Вы слегка прихрамываете. У вас что-то не в порядке с ногой?

– Нет.

Его прошиб пот: рана от казачьей пули уже давно затянулась, но временами она немного побаливала, и он невольно старался беречь ногу. Изо всех дней именно сегодня она болела больше всего.

Врач сделал какую-то пометку на его пальто.

– Что это значит? – спросил Яков.

– Что Вашу ногу следует осмотреть. Сколько будет три и три?

– Шесть. Но с моей ногой все в порядке!

– Ее должны осмотреть. Проходите.

– Но ничего…

– Проходите.

Яков подчинился. Вот он и попал в калеки. Неужели его могут завернуть обратно? Он не болел ни одного дня в своей жизни, если не считать морской болезни на пароходе.

«О, Господи, не могут же они отправить меня обратно в Россию! Не могут?!

Через двадцать минут после осмотра глаз с помощью дорожного крючка, который, действительно, причинял боль, Якова послали в одну из комнат Инспекции, расположенных по обеим сторонам Главного зала. По дороге он миновал высокий проволочный забор, за которым содержались те иммигранты, которых пока по разным причинам задержали или окончательно определили к депортации. Многие женщины плакали, и все они выглядели такими несчастными, что Яков окончательно упал духом.

«О, Господи, – подумал он, – только не отправляй меня обратно! Пожалуйста».

Он вошел в небольшую, безукоризненно чистую комнату, заполненную медицинским оборудованием. Симпатичный молодой светловолосый доктор посмотрел на пометку мелом на его пальто.

– Со мной всев порядке, – выпалил Яков. – Вы же видите. Я здоров!

– Успокойтесь…

– Как я могу успокоиться? Я не могу вернуться в Россию. Они убьютменя!

Доктор с удивлением посмотрел на него, и Яков сообразил, что ему лучше помолчать.

– Почему?

– Они убивают всехевреев, – ответил он сразу. – Русские ненавидят евреев.

– Да, я слышал об этом. Спустите, пожалуйста, штаны, – сказал врач.

– Что?

– Ваши штаны. Спустите их.

Нервничая, Яков повиновался. Врач наклонился, чтобы осмотреть пулевую рану.

– Что это? – Спросил он.

– В меня попали из ружья. Несчастный случай на охоте, – ответил Яков.

Врач испытующе посмотрел на него.

– На охоте? Рану лечил врач?

– Нет. То есть. Да!С ней все в порядке. Честно! Никаких проблем! Я здоров и буду хорошим американцем. Вы же видите, – проговорил он.

Врач выпрямился.

– Ну, хорошо. Натяните штаны. А что было на самом деле? – спросил он.

Яков быстро надел штаны.

– Я говорю правду. Несчастный случай на охоте в России. Я здоров. Смотрите! Потрогайте мускулы. Силен! Здоров! Видите? – быстро произнес он.

Яков был настолько во власти дурных предчувствий, что доктор Карл Траверс чуть не рассмеялся.

– Да, да. Я считаю вас здоровым, —сказал он. – И добро пожаловать в Америку. Но хочу направить Вас на дезинфекцию, чтобы избавить от вшей.

Он сделал какую-то пометку мелом на его пальто.

– Идите обратно в приемную.

Яков смотрел на него.

– Вы хотите сказать, что я прошел?

– Совершенно верно. Но у меня странное чувство, что охотились именно на вас.Тем не менее, вы прошли, – сказал Траверс.

Яков выскочил из комнаты, не веря своим ушам.

Джорджи застонала, когда врач поднес одежный крючок к ее правому глазу.

– Расслабьтесь, – мягко проговорил он. – Я не сделаю вам больно.

– Расслабиться?Когда вы, может, собираетесь выдрать мне глаза?

– Я не сделаю вам больно.

Она вся была напряжена. Одежным крючком он поднял веко до отказа вверх. Это причинило ей боль и напугало ее. Затем все повторилось с левым глазом.

Когда он закончил, он сделал пометку мелом на ее рукаве и указал на комнату, из которой выскочил Яков.

– Вам следует показаться доктору Траверсу.

– А в чем дело? – спросила Джорджи.

– Боюсь, у вас трахома.

Джорджи взглянула на стоявшую за ней Бриджит, и опять обратилась к врачу:

– А что такое трахома?

– Вам все объяснит доктор Траверс. Проходите, пожалуйста, – сказал он.

– Бриди, ты пойдешь со мной?

– Ну, конечно, дорогая. А пока не волнуйся.

– Проходите, пожалуйста.

Пятью минутами позже доктор Траверс закончил обследование ее глаз.

– Боюсь, у меня плохие новости для вас, мисс…

– О'Доннелл. Джорджина О'Доннелл. Доктор, что такое трахома? Я никогда о ней даже не слышала.

– Это болезнь глаз, одна из форм конъюнктивита. Если ее не лечить, она может привести к слепоте.

Джорджи прижала обе руки ко рту.

– Слепоте? – прошептала она.

– К сожалению, это одна из тех болезней, при которых иммигрант автоматически получает отказ. Боюсь, вы не сможете попасть в Америку.

– О, Боже, милостивый!

Она залилась слезами. Бриджит, поспешив к ней, сжала ее в объятиях.

– Джорджи, дорогая, не волнуйся.Это какая-то ошибка. Этот так называемый доктор просто не отдает себе отчета в том, что он делает. Вы просто злодей! – выпалила она Траверсу прямо в лицо. – Неужели у Вас нет сердца? Вы напугали мою сестру до потери сознания.

– Мне очень жаль, но…

– Вы все это состряпали. Трахома! Кто когда-нибудь слышал о таких глупостях? Джорджи, милая, не волнуйся. Мы все равно тебя проведем.

– Боюсь, это вам не удастся, мисс, – твердо произнес врач. – Иммиграционные службы не допускают страдающих трахомой в Соединенные Штаты.

– Но она вовсе не больна. С ее глазами ничего не случилось.

– Случилось.

– Это Вы так считаете! А как насчет всех тех дам и джентльменов в первом классе? Они уже в Америке,и вы не станете уверять меня, что ни один из нихне болен этой самой… Как Вы ее назвали? Трахомой. Ручаюсь, что у половины из них сифилис!

Она дошла почти до исступления.

– Их проверяли в карантине…

– Да, конечно. И вы будете уверять меня, что имтоже лезли одежным крючком в глаза? Я не вчера родилась.

– Послушайте, я представляю, что вы чувствуете, но кричать на менябесполезно. Вам надо посмотреть правде в глаза и осознать, что вашей сестре придется уехать обратно в Ирландию. А до того времени, когда будет оформлен ее билет на пароход, мы вынуждены будем задержать ее здесь, на Эллис Айленд. Сожалею, но таковы правила.

– Обратно в Ирландию, – рыдала Джорджи, – о Боже мой!

– Да вы последний негодяй, – тихо сказала Бриджит доктору и поцеловала Джорджи в щеку. – Все будет в порядке, дорогая. Дядя Кейзи все уладит.

Подойдя к двери, чтобы подать знак одному из охранников иммиграционной службы забрать Джорджи в отстойник, он с изумлением ощутил чувство вины от пронизавшей его мозг мысли.

Карл был сыном аптекаря одного из отдаленных районов Нью-Йорка, и воспитали его в провинциальной строгости поздней викторианской эпохи. Постоянная работа и непременное продвижение вперед были вбиты в его голову тщеславными родителями. Они платили за его обучение в медицинской школе, а Карл отплатил им невероятно напряженным трудом. Он был хорошим врачом и двигался вверх по служебной лестнице. Три года на Эллис Айленд, и о нем уже говорят как о следующем руководителе медицинских экспертов. Пользовавшийся популярностью, имевший почти праведный образ жизни, обладавший приятной внешностью, Карл был похож на героя бульварного романа Меррвела.

Но сам Карл считал, что у него есть серьезный, даже трагический изъян – это явная, в добрых старых традициях, вполне американская страсть. Он постоянно думал о женщинах. Нью-Йорк просто трещал по швам от наплыва соблазнов и наводнения «пожирательниц мужчин», как звали проституток. Карл избегал проституток из боязни подцепить венерическую болезнь – из собственной медицинской практики ему было хорошо известно, что творит сифилис – а найти чистую женщину, которая смогла бы удовлетворить его страсть, было нелегко даже в Нью-Йорке, а потому личная жизнь Карла сопровождалась постоянным сексуальным голодом.

И одновременно с сочувствием по отношению к Джорджи О'Доннелл, сверхсоблазнительная мысль пришла к нему в голову: почему бы не вступить в связь с одной из красавиц-сестер – он забудет подать рапорт о трахоме в обмен на…

Он подал знак охраннику, чтобы тот зашел к нему в кабинет, но при этом подумал, что если кто и заслуживает депортации с Эллис Айленд, то это он сам.

Но, Господи, как бы он хотел лечь в постель с этой Джорджи! Или с ее роскошной темпераментной сестрой.

«Дайте мне ваших уставших, ваших бедных…» [13]13
  Надпись на статуе Свободы.


[Закрыть]– подумал он.