Текст книги "Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

Марк с тоской смотрел на Хадассу и видел, насколько она беззащитна. Она была бледной и напряженной; можно было увидеть, как сильно и часто пульсирует жилка у нее на шее. Марку захотелось защитить ее, утешить, поддержать.

– У меня и не было таких намерений. – Марк подошел к Хадассе и увидел, что она напряглась еще больше, но осталась стоять на месте, потому что не имела права никуда уходить. Проведя тыльной стороной ладони по ее щеке, Марк думал, как исправить положение. – Я не собираюсь тебя насиловать, – сказал он. – Я хочу тебя любить. И ты этого хочешь, Хадасса. Наверное, ты еще слишком наивна, поэтому сама этого не замечаешь, но я знаю. – Он снова провел пальцами по ее щеке. – Милая маленькая Хадасса, позволь мне показать тебе, что такое любовь. Согласись.

Хадасса трепетала, ее тело живо отзывалось на прикосновения его руки, на его мягкий голос, на его – и ее собственное – желание. От его близости у нее перехватило дыхание…

Но то, о чем он говорил, было злом. То, о чем он просил, было неугодно Богу.

– Согласись, – шептал он. – Одно твое слово, и я буду так счастлив…

Хадасса покачала головой, не в силах произнести ни слова.

– Согласись, – уже более твердым голосом повторил Марк.

Хадасса закрыла глаза. Боже, прошу Тебя, помоги мне! – воскликнула она в своем сердце. Она тоже давно любила Марка. Те чувства, которые он в ней пробудил, теперь сжигали ее изнутри, сжигали ее рассудок, заставляли ее забыть обо всем, кроме ощущения от прикосновений его рук. Марк снова поцеловал ее раскрытыми губами. Она отвернула от него свое лицо. Иешуа, помоги мне противостоять этим чувствам. Рука Марка нежно прикоснулась к ней, и шок от этого прикосновения заставил ее отпрянуть.

Марк закрыл глаза, его охватило необычное ощущение утраты.

– Ну почему ты, единственная из всех женщин, к которым я испытывал сильные чувства, поклоняешься Богу, требующему чистоты? – Он снова протянул к ней руки и обнял ими ее лицо. – Отрекись ты от своего Бога. Он ведь только и делает, что запрещает тебе те немногие радости, которые может дать нам жизнь.

– Нет, – мягко, но решительно сказала она.

– Ты же хочешь меня. Я это вижу по твоим глазам.

Она закрыла глаза, заставив его тем самым замолчать.

Чувствуя, что его надежды рушатся, Марк резко, с усилием засмеялся.

– Посмотрим, сможешь ли ты еще раз сказать «нет». – Он притянул Хадассу к себе и снова стал целовать, дав волю всей той страсти, которая мучила его последние недели. От девушки пахло амброзией, и он упивался ею, пока его собственное желание не оказалось невыносимым для него самого. Затем, в конце концов, он ее отпустил.

Оба дрожали. Ее глаза были полны слез, а лицо было бледным и отрешенным.

Марк смотрел на нее сверху вниз и знал, что дела обстоят так, как он и надеялся. Она хотела его. И все же та незначительная боль в его теле не шла ни в какое сравнение с огромной болью в его сердце. Он пробудил в Хадассе желание к нему, чтобы добиться ее покорности. Но, в конечном счете, он сделал все для того, чтобы между ними выросла еще более высокая стена. Будет ли Хадасса теперь когда–нибудь доверять ему?

– Очень хорошо, – сказал он, насмешливо скривив губы. – Иди спать на свой холодный тюфяк, и пусть тебя согреет твой невидимый Бог. – Жестом он велел ей уходить и отвернулся. Закрыв глаза, он слышал ее тихие торопливые шаги.

Выругавшись, он сделал резкий выдох, испытывая почти физическую боль от своей глупости. Он отошел в другой конец помещения и налил себе вина. Его всего трясло. Он знал, что это нормальная реакция. Уже несколько недель он не был ни с одной женщиной. Он неожиданно вспомнил об Аррии и поморщился. Мысль о ней в минуты, когда в нем зарождалось новое чувство к Хадассе, была для него неприятна.

Хадасса.

Христианка!

Тут он вспомнил о двенадцати мужчинах и женщинах, привязанных к столбам и облитых смолой, вспомнил, как они кричали, когда их подожгли, чтобы они, подобно факелам, освещали Цирк Нерона. Вздрогнув, Марк осушил бокал.

* * *

Шесть крепких стражников благополучно доставили Атрета на корабль, где его уже ждал Серт. Этот круглолицый торговец гладиаторами с интересом рассматривал его.

– Оковы ему будут не нужны, – сказал он, обратившись к охране.

– Но, мой господин, он…

– Снимите оковы.

Атрет стоял неподвижно, пока с его рук снимали кандалы. Толпа зевак следовала за ним от самого лудуса и теперь собралась в порту. Кто–то выкрикивал его имя. Другие плакали, не скрывая своего сожаления по поводу его отъезда.

Атрет увидел, что Серт на борту корабля располагал своей охраной. Заметив его наблюдательность, Серт улыбнулся ему.

– Для твоей безопасности, – сказал он, – в том случае, если решишь броситься за борт и утонуть.

– Я не собираюсь кончать самоубийством.

– Прекрасно, – сказал Серт. – Я вложил в тебя целое состояние. Не хотел бы, чтобы эти деньги пропали даром. – Он протянул руку в сторону. – Иди туда.

Атрет вошел в помещения под палубой, которые были даже еще меньше, чем его камера в лудусе. В его каюте пахло деревом и смолой, а не камнем и соломой. Атрет вошел в нее и снял свою накидку.

– Мы отплываем через несколько часов, – сказал ему Серт. – Отдыхай. Потом пришлю к тебе кого–нибудь из стражников, чтобы ты взглянул в последний раз на Рим и на тех, кто тебя здесь любит.

Атрет холодно посмотрел на него.

– В Риме я уже повидал все, что хотел.

Серт улыбнулся.

– Увидишь теперь, как красив Ефес.

Когда Серт ушел, Атрет сел на узкую скамью. Откинув голову назад, он попытался мысленно представить себе родные места.

Но не смог.

Вместо этого перед его глазами стоял молодой германский воин.

* * *

Феба позвала Хадассу в перистиль.

– Сядь, – сказала ей Феба, освобождая место рядом с собой на мраморной скамье. Когда Хадасса села, Феба показала ей небольшой кусок пергамента. – Кай умер. Умер сегодня, рано утром. Децим уже ушел, чтобы помочь Юлии организовать погребение. – Взглянув на Хадассу грустными глазами, она добавила: – Ты ей скоро понадобишься.

Хадасса тут же подумала о том, что ей теперь придется расстаться с Марком. При этой мысли у нее екнуло сердце. Значит, на то Божья воля. Значит, Божья воля такова, что Хадассе нельзя больше здесь оставаться. Она не могла дать Марку того, чего он хотел, – и это относилось к любому мужчине, кроме того единственного, за которого ей суждено будет когда–нибудь выйти замуж, если замужество вообще будет Божьей волей в ее жизни. Наверное, именно таким образом Господь хочет уберечь ее от самой себя; Хадасса уже не могла отрицать того факта, что Марк прикоснулся к ней, того греха, который теперь был на ней. Она забыла Бога… Она забыла все, кроме тех сумасшедших чувств, которые тогда переполняли ее.

– Я отправлюсь к Юлии, как только ты скажешь, моя госпожа.

Феба кивнула. Однако, вместо того чтобы чувствовать удовлетворение, она испытывала некую тревогу.

– Мне кажется, что Юлию просто преследуют трагедии, не дают ей покоя. Сначала Клавдий, потом она теряет ребенка, а теперь и своего второго мужа.

Хадасса опустила голову, вспомнив о ребенке Юлии, похороненном в саду.

– Наверное, я была недостаточно чуткой по отношению к Юлии, – сказала Феба и встала. Она пошла по дорожке в сад. Хадасса пошла за ней. Феба остановилась возле клумбы и провела пальцами по лепесткам цветов. Обернувшись к Хадассе, она улыбнулась. – Нам было хорошо вместе, Хадасса. Мы обе любим цветы, так ведь?

Когда Феба выпрямилась, улыбка исчезла с ее лица. Она подошла к ближайшей мраморной скамье и села.

– Болезнь твоего хозяина прогрессирует. Он изо всех сил пытается скрыть это от меня, но я это знаю. Иногда в его глазах видна такая боль… – Феба отвернулась, стараясь скрыть слезы. – Он столько лет был одержим своей работой. Я все время ревновала его, поскольку работа отнимала у него большую часть времени и мыслей. Казалось, работа значила для него гораздо больше, чем я и дети.

Феба взглянула на Хадассу и жестом пригласила ее сесть.

– Болезнь сильно изменила его. Он стал таким беспокойным. Как–то он сказал мне, что на самом деле все то, что он делал, не так важно, как ему казалось, и недолговечно. Все его дела, по сути, оказались напрасными. Единственные минуты, когда он обретает покой, – это минуты, когда ты поешь ему.

– Наверное, это не столько от музыки, сколько от истины, моя госпожа.

Феба посмотрела на нее.

– Истины?

– Истины о том, что Бог любит его и хочет, чтобы он обратился к Нему за утешением.

– Зачем иудейскому Богу заботиться о римлянине?

– Бог заботится обо всех. Все люди сотворены Им, но только те, кто верит в Него, становятся Его детьми и сонаследниками Его Сына.

Феба наклонилась вперед и повернулась на голос, раздавшийся в саду. Марк был дома.

– Мама! – Он подошел к Фебе. – Я только что узнал о Кае, – сказал он, мельком взглянув на Хадассу.

Феба положила свою руку на руку Хадассы.

– Можешь идти, – сказала ей Феба. Потом она снова повернулась к Марку и обратила внимание, как он смотрит вслед поспешно удаляющейся девушке. Было видно, как заиграли мышцы его лица. Феба слегка нахмурилась. – Когда мы получили это известие, отец сразу отправился к Юлии.

Марк сел рядом с ней на скамью.

– Не отсылай Хадассу к ней обратно.

Удивившись, Феба внимательно посмотрела сыну в глаза.

– Я и сама не хочу отсылать ее, Марк, но, боюсь, я ничего не могу здесь поделать. – Феба посмотрела на него пристальнее. – Хадасса принадлежит твоей сестре.

Марк заметил, как внимательно мать изучает его, и отвернулся, думая о том, не стоит ли рассказать ей, как Хадасса приняла на себя побои, предназначавшиеся Юлии, и едва не умерла. Если он расскажет, мать наверняка передумает, но Юлия ему этого никогда не простит. Марку совсем не хотелось обижать сестру, но, с другой стороны, он хотел, чтобы Хадасса была здесь, рядом с ним. Он знал круг друзей, который образовался у Юлии, с тех пор как она вышла замуж за Кая. Он знал также, что они думают о христианах.

– У Юлии и без того достаточно личных служанок, мама. Если она просит Хадассу, пошли ей вместо нее Витию.

– Я уже тоже об этом подумала, – призналась Феба. – Но не мне здесь принимать решение, Марк. – Она дотронулась до его плеча. – Попробуй поговорить с отцом.

Децим вернулся на виллу ближе к вечеру. Сделаны были все приготовления к тому, чтобы похоронить Кая в катакомбах, за пределами городских стен. Римский закон запрещал хоронить людей в черте города, даже если для захоронений хватало места на территории частной виллы. Феба отправилась к Юлии, чтобы провести с ней вечер; Марк уже был у нее днем. Дециму показалось, что его дочь на удивление спокойна в такой трагической ситуации. Кай был молодым и полным сил человеком. Лихорадка убила его в считанные недели.

Теперь Децим отдыхал, и Енох принес ему вина. В помещении было прохладно, и Децим приказал ему наполнить жаровню дровами. Вошел Марк.

– Она слишком хорошо держится для молодой вдовы, тебе не кажется? – сказал Марк, откинувшись на диване и без особого интереса глядя на рабов, занятых приготовлением ужина.

– Наверное, она просто в шоке, – сказал Децим, выбирая себе кусок говядины, но чувствуя при этом, что у него совершенно нет аппетита.

Марк сжал губы. Он подумал о том, что его сестра либо в шоке, либо в большой радости, но оставил свои мысли при себе. Мать и отец ничего не знали о взрывах ревности и ярости Кая. Юлия так искусно научилась хранить тайны, что Марк и сам никогда не узнал бы об этом, если бы не увидел раны на спине Хадассы и не заговорил на эту тему с сестрой. Пожалуй, не стоило зря разжигать лишние страсти; по крайней мере, боги оказались милостивы.

Марк был готов поговорить о Хадассе и о том, чтобы она осталась с ними, но отец был настолько погружен в свои мысли, что пока начинать разговор не стоило. Децим позвал Хадассу, и, когда она тихо вошла, неся в руках свою маленькую арфу, Марк почувствовал сильное волнение. Ему хотелось, чтобы Хадасса посмотрела на него, но она не подняла глаз, с тех пор как села с инструментом и приготовилась играть. Ему так хотелось поговорить с ней наедине.

– Спой нам, Хадасса, – сказал Децим.

Марк старался не смотреть на нее, но от этого ему еще мучительнее было осознавать ее присутствие здесь. Как бы случайно роняя на нее взгляд, он украдкой наблюдал за грациозным передвижением ее пальцев по струнам и вслушивался в ее нежный голос. Затем он вспомнил ее мягкие губы и отвернулся. Отвернувшись, он встретился с пристальным взглядом отца.

– Достаточно, – сказал Децим и слегка поднял руку. Когда Хадасса встала, Децим снова заговорил. – Хадасса, тебе известно о том, что госпожа Юлия в трауре?

– Да, мой господин.

– Когда я виделся с ней сегодня, она просила меня прислать тебя к ней. Собери свои вещи и будь готова к заходу солнца. Енох отведет тебя. – Тут Децим почувствовал, как на это реагирует его сын.

– Да, мой господин, – сказала Хадасса, и в ее голосе не было ни малейшего намека на то, какие чувства она при этом испытывает.

– Все эти недели ты хорошо служила нам, – сказал Децим. – Мне будет не хватать твоей музыки и твоих историй. Можешь идти.

Склонив голову, Хадасса прошептала с дрожью в голосе слова благодарности и вышла.

Марк в ужасе уставился на отца.

– Юлия не имеет на нее никаких прав!

– А ты имеешь?

Марк вскочил со своего места.

– Ты ничего не знаешь о том, что там произошло!

– Я знаю достаточно много о том, что происходит здесь! Даже если бы не произошло этой трагедии, я бы в любом случае отправил Хадассу к Юлии завтра утром. Твои чувства к ней уже перешли всякие границы.

– Почему? Потому что она рабыня, или потому что она христианка?

Децима поразило то, что Марк не стал отрицать сам факт его влюбленности.

– Как бы там ни было, речь сейчас не об этом. Важно то, что Хадасса принадлежит твоей сестре. Я не думаю, что Юлия будет в восторге от того обстоятельства, что ты влюблен в ее рабыню. А что будет, если ты соблазнишь Хадассу и она забеременеет? – Глядя на реакцию сына, Децим нахмурился. – Когда мы приобрели Хадассу, твоя мать подарила ее твоей сестре. Юлия – моя дочь, и я люблю ее. И пока я хоть немного могу на нее воздействовать, она будет с той рабыней, которая ей нужна. Скажи, кому еще в жизни Юлия доверяет, кроме тебя? Эта маленькая иудейка служит твоей сестре с такой преданностью, какой не увидишь больше ни у кого. Хадасса любит твою сестру, что бы та ни вытворяла. Такая рабыня просто на вес золота.

– Ее любовь и верность несколько недель назад едва не стоили ей жизни.

– Да, я знаю, что Кай избил ее, – сказал Децим.

– А ты знаешь, что эти побои предназначались Юлии?

– Знаю. Кай своим обаянием ослепил твою сестру и твою мать. Но не меня.

– Тогда почему ты не помешал этому браку?

– Потому что не хотел совсем потерять свою дочь! Я заставил ее вступить в брак против ее воли, и все кончилось катастрофой. И я уже не имел права вмешиваться и запрещать брак с человеком, которого она сама выбрала. – С исказившимся от боли лицом Децим встал с дивана. Прошло еще какое–то время, прежде чем боль прошла и он снова мог говорить. – Иногда, как бы тебе ни хотелось защитить своих детей, приходится позволять им совершать собственные глупости и ошибки. И тебе только остается ждать и надеяться на то, что они обратятся к тебе, когда ты им будешь нужен. – Дециму вспомнилась история о блудном сыне, рассказанная Хадассой.

– Юлия сама виновата во многих своих бедах.

– Я знаю! Так было всегда, Марк. А тебе никогда не приходила в голову простая мысль? Если бы не Хадасса, твоя сестра наверняка была бы мертва.

У Марка все похолодело внутри. Разрываемый между любовью к Хадассе и обеспокоенностью за сестру, он побледнел, как и его отец.

Децим выглядел старым и изможденным, но он заставил сына многое переосмыслить. Некоторые вещи из прошлого лучше было не ворошить. Децим никогда не говорил об этом, но многое из того, что происходило на вилле Урбана, было ему известно. Закрыв глаза, он снова увидел Юлию ребенком – прекрасную, невинную, обаятельную, бегающую по саду и звонко смеющуюся. Потом его взору предстала сегодняшняя Юлия, замкнутая, бледная, страдающая настолько, что смотреть на нее было невыносимо больно.

Она взяла отца за руку и посмотрела на него снизу вверх потускневшим взглядом.

– Перед смертью он посмотрел на меня и попросил меня простить его… – сказала она с дрожью в голосе. – Я любила его, отец. Клянусь тебе, я действительно его любила.

Ее нервы были на пределе. То она тряслась от рыданий, то вдруг становилась совершенно спокойной, и слезы стекали по ее щекам, когда она погружалась в свои мысли. Получив известие о смерти Кая, пришла Калаба Шива Фонтанен, но Юлия не хотела ее видеть.

– Пусть уходит! Пожалуйста! Я не хочу ее видеть! Я никого не хочу видеть! – В этот момент казалось, что Юлия совершенно перестала владеть собой.

Децим надеялся, что Феба сможет дать дочери то утешение, в котором Юлия так нуждалась, но сомнения все равно не покидали его. Было в Юлии что–то глубоко сокрытое, что разъедало ее изнутри. И Децим вовсе не был уверен, нужно ли ему знать, что именно. Он и без того знал много о том, что она сделала. Сделала аборт, оплатила долги мужа, обесчестив себя. И что бы она ни сделала еще, Децим Валериан не хотел знать об этом. Уже то, что ему было известно, мучило его гораздо сильнее, чем его тяжелая болезнь.

– Не вмешивайся в это, Марк. Прошу тебя, не надо. Хадасса остается для Юлии тем, что она еще не потеряла. Хадасса служит ей от всего сердца. Она нужна Юлии, Марк. А то, что тебе нужно от Хадассы, в Риме ты можешь найти на каждом углу. Пожалуйста, хоть один раз в жизни не забирай у других то, что тебе нравится.

Сначала, пока Марк пристально смотрел на отца, его лицо горело, потом на него накатила холодная волна. Опустив глаза, он молча кивнул, чувствуя в глубине души, что тем самым подписывает Хадассе смертный приговор.

Не говоря ни слова, чтобы ничем не выдать отцу охватившей его дрожи, он повернулся и вышел.

26

Уже четвертый раз за неделю Юлия приказала Хадассе приготовить все, для того чтобы посетить захоронение Кая, расположенное за пределами города. Путь туда занимал несколько часов, и Хадассе надо было приготовить достаточно еды, дополнительную одежду на тот случай, если похолодает, и вино, чтобы успокоить нервы госпожи по дороге домой. После смерти Кая Юлию постоянно мучили ночные кошмары. Она приносила дары домашним богам и Гере, но ничего не помогало. Перед ее глазами все время стояло лицо Кая, каким оно было за несколько минут до его смерти. Тогда Кай открыл глаза, посмотрел на Юлию, и она ясно поняла, что он все знал.

Юлия боялась идти к захоронению одна, поэтому сегодня пригласила с собой Октавию. Мать считала, что ходить туда так часто просто нельзя. Марк один раз пошел туда с Юлией, но так был поглощен своими мыслями, что больше она сама не хотела звать его с собой. Ей нужен был такой человек, который мог бы отвлечь ее от ее мыслей. А Октавия всегда могла поделиться с ней сплетнями.

Четыре раба несли на плечах крытые носилки. В то время как Юлию и Октавию проносили по многолюдным городским улицам, Юлия смотрела вокруг отрешенным взглядом, занятая своими мыслями. Хадасса с несколькими рабынями шла впереди, чтобы к приходу Юлии там все было готово. Юлия чувствовала, что Октавия внимательно изучает ее, но ничего не сказала. Ее нервы были на пределе, ладони вспотели. Ей было тошно и холодно.

Октавия оглядела Юлию. Одетая в белую тогу, с мертвенно–бледным лицом, с безжизненными глазами, без всякой замысловатой прически, Юлия выглядела убитой горем и беззащитной. Октавия больше не испытывала к ней чувства ревности. До нее дошли слухи о кутежах и любовных похождениях Кая. Октавия самодовольно улыбнулась. Юлия заслужила все то, что Кай с ней сделал. Если бы Кай отвернулся от Юлии и женился на ней, Октавии, все было бы по–другому. Октавия еще раз посмотрела Юлии в глаза. Очевидно, она все еще его любит. Октавия ощутила прилив жалости к подруге.

– За те несколько недель, что мы с тобой не виделись, ты заметно похудела, – сказала Октавия. – Ты уединилась ото всех. Калаба очень о тебе беспокоится.

Калаба. Юлия сверкнула глазами. Ей так хотелось навсегда забыть эту женщину. Если бы не Калаба, она бы никогда не убила Кая. Юлия тяжело посмотрела на Октавию. Что она знает о болезни Кая? Что ей рассказала Калаба?

– И часто ты с ней видишься?

– Каждый день. Как всегда, хожу на ее собрания. Она о тебе так скучает.

– И что же она говорила тебе обо мне?

– О тебе? А что она может сказать? – Октавия нахмурилась, заинтригованная тоном Юлии. – Калаба не из тех, кто сплетничает, если ты это имеешь в виду. Уж тебе ли этого не знать – ты ей гораздо дороже, чем я.

Юлия уловила в голосе Октавии оттенок зависти и отвернулась.

– Просто в последнее время мы с ней совсем не виделись. Я сейчас ни о ком и ни о чем не могу думать, кроме как о Кае. – Слегка отодвинув завесу, Юлия посмотрела на заросший травой луг, усаженный деревьями, который простирался вдоль Аппиевой дороги. – Не понимаю, чего Калаба хочет от меня. – Следя за тем, как какая–то птица, расправив крылья, парит в ясном небе, Юлия почувствовала острое желание тоже стать птицей. Ей захотелось улететь далеко–далеко… Так далеко, чтобы больше не видеть Калабу и ничего не слышать о ней. Одна только мысль о ней внушала Юлии страх. Калаба знала все. – Наверное, она думает, что я сошла с ума, если так тяжело переживаю смерть Кая. Передай ей, что у меня все в порядке, – глухо произнесла Юлия.

– Лучше тебе самой сказать ей об этом. Ты ведь перед ней в таком долгу.

Юлия посмотрела на Октавию испуганным взглядом.

– Что ты имеешь в виду? В каком это я долгу перед ней?

– Ну… разве в тебе вообще нет чувства благодарности? Ведь это она познакомила тебя с Каем.

Опять эти язвительные намеки, опять эта злоба, проглядывающая сквозь улыбку Октавии. Неужели она по–прежнему ненавидит Юлию за то, что Юлия отбила у нее Кая, хотя Кай никогда особо Октавией и не интересовался? И Октавия сама прекрасно знала об этом. Это было очевидно. Но теперь Юлия не могла вынести еще и эту неприязнь.

– Если бы я не встретила Кая, я бы никогда не испытала всего этого горя, Октавия. Он и при жизни причинил мне столько боли!

– Да, я знаю. До меня дошли слухи…

Юлия посмотрела на нее с грустной улыбкой и, отвернувшись, стала смотреть на природу. Лучше бы она не звала Октавию с собой.

Закрыв глаза, Юлия постаралась думать о чем–нибудь отвлеченном, но из ее памяти все не уходил Кай – каким он был перед самой смертью, как говорил ей о своей любви, о своих чувствах, которые он испытывал с того самого момента, когда впервые увидел ее, о том, как ему стыдно за те обиды, которые он ей наносил, за свои любовные похождения и многочисленные долги. В те минуты Юлия испытала столь сильное чувство вины, что больше не хотела давать ему яд, но к тому моменту Кай уже был настолько болен, что изменить ничего было нельзя. Если бы она продолжала давать ему яд, его страдания закончились бы быстрее.

Кай так напугал ее в тот вечер, когда едва не убил ее. Юлия думала, что его смерть положит конец ее страху. Но теперь получалось, что все только начинается. Теперь она испытывала еще больший страх. Ей казалось, что всюду вокруг нее какой–то мрак, и от этого мрака ей было не избавиться.

Кай был таким жизнерадостным и полным жизненных сил. Люди задавали вопросы о его смерти, а Юлия думала только о том, догадываются они о чем–нибудь или нет. А что будет с ней, если они догадаются? Она помнила одну женщину, которую обвинили в убийстве своего мужа и которую на арене разорвали дикие собаки. Сердце Юлии бешено заколотилось. О ее поступке не знал никто, кроме Калабы. Калаба. Она дала Юлии яд и рассказала ей, как им пользоваться. Она призналась Юлии в убийстве своего мужа, когда он грозился развестись с ней. Конечно, Калаба никому ничего не расскажет. Юлия крепче сжала руки.

Калаба не сказала ей о том, насколько страшно будет наблюдать, как Кай неделю за неделей, день за днем, час за часом теряет силы. Она не сказала Юлии, какую та испытает боль.

Юлия крепко закрыла глаза, стараясь избавиться от образа Кая, бледного и изможденного. Его безжизненные глаза были подобны тусклым стекляшкам. И в них нельзя было прочесть ничего, кроме темноты и смерти. Наверное, если бы Юлия знала, как ужасно будет смотреть на него умирающего, она никогда не решилась бы на такой шаг. Она бы просто оставила его и ушла к себе домой, к матери, отцу и Марку. Она нашла бы какой–нибудь другой путь.

И все же доводы Калабы в пользу того, чтобы убить Кая, не были лишены основания. Он изменял Юлии с другими женщинами. Он мучил ее эмоционально, истязал ее физически. Он прокутил все ее деньги. Какой у нее еще оставался выбор, кроме как убить его?

Здравый смысл и самооправдание постоянно сменяли друг друга в сознании Юлии, но чувство вины непрестанно разъедало ее изнутри.

– Может, ты за что–то сердишься на Калабу? – спросила Октавия, продолжая внимательно изучать Юлию.

Как объяснить Октавии, что одно только появление Калабы напомнит Юлии о том, что она сделала? А ей хотелось как можно скорее забыть об этом.

– Нет, – равнодушно сказала Юлия, – просто мне сейчас не хочется видеть очень многих людей.

– Мне лестно, что ты попросила меня сегодня отправиться с тобой.

– Мы ведь подруги практически с детства… – Глаза Юлии вдруг налились слезами. – Прости меня, если я часто тебя обижала, Октавия. Я знаю, что бываю ужасной. – Юлия знала, что Октавия была влюблена в Кая. То обстоятельство, что Юлия увела Кая у подруги, когда–то доставляло ей удовольствие, но теперь она очень жалела об этом. Теперь она могла бы поклясться перед всеми богами, что была бы рада, если бы Октавия осталась с Каем.

Октавия наклонилась и поцеловала подругу в щеку.

– Забудем о прошлом, – сказала она, смахивая слезы с щек Юлии. – Я уже все забыла.

Юлия выдавила улыбку. Октавия ничего не забыла. Это Юлия почувствовала по холодному прикосновению ее руки. И сегодня она согласилась отправиться с Юлией только для того, чтобы видеть ее страдания и радоваться этому.

– Как ты проводишь время? По–прежнему ходишь в лудус?

– Не так часто, как раньше, – Атрета уже не стало, – ответила Октавия, пожав плечами.

Юлия почувствовала, как у нее подскочило сердце.

– Его убили?

– О, нет. Мне кажется, он вообще неуязвим. Но он ведь был занозой в боку императора, вот его и продали одному ефесянину, который проводит зрелища в Ионии. Я видела его схватку во время Луди Флоралес. Он сражался с другим германцем. Схватка, к сожалению, была неинтересной. Длилась всего несколько минут, и Атрет даже не посмотрел, куда показывает пальцем Домициан, – вверх или вниз. Он просто поставил своего противника на ноги и проткнул его мечом, вот так. – Пальцами она показала, как Атрет вонзил меч в сердце германца.

– Как бы я хотела с ним встретиться, – сказала Юлия, вспомнив о том, какой восторг испытала в тот день, когда Атрет посмотрел на нее. Она вспомнила его жест, и впервые за последние несколько недель испытала какие–то теплые чувства.

– А ты заметила, что некоторые новые статуи Марса и Аполлона как будто вылеплены с него? – заметила Октавия. – Это был самый красивый гладиатор из всех, кого я видела. Стоит только посмотреть, как он сражается, и меня уже в жар бросает. Ты знаешь, там, возле арены, по–прежнему продают маленькие статуэтки, изображающие его, хотя его уже нет в Риме. – Октавия приобрела одну, но скорее умрет, чем подарит ее Юлии.

Вскоре рабы опустили носилки и помогли женщинам сойти на землю. Хадасса и еще одна служанка уже приготовили еду, но Юлии есть совсем не хотелось. Она неотрывно смотрела на захоронение Кая. – Оно не очень большое, правда? – сказала она.

Октавия умирала от голода, но не хотела торопить события; ей не хотелось выглядеть безразличной к чувствам Юлии.

– Да нет, почему? Достаточно большое, – сказала она.

Юлия подумала, станет ли ей лучше, если памятник Каю будет больше. Отец предложил похоронить прах Кая в семейном склепе, где похоронены два ее родных брата, но такая мысль показалась ей ужасной. Когда ей придет время умирать, она не хотела быть похороненной рядом с мужем, которого убила. От этой мысли ее бросило в дрожь.

– Тебе холодно, моя госпожа? – спросила ее Хадасса.

– Нет, – равнодушно ответила Юлия.

– Я хочу есть, – нетерпеливо сказала Октавия, направляясь к приготовленному месту, где уже были разложены нарезанное мясо, фрукты, хлеб и вино. Юлия присоединилась к ней, но ела без особого удовольствия. Октавия, наоборот, поедала все с большим аппетитом. – Чем хороши дороги, так это тем, что во время путешествия у меня пробуждается аппетит, – сказала она, отламывая себе еще хлеба. – И все так вкусно. – Тут она взглянула на Хадассу. – Может, прикажешь своей маленькой иудейке спеть тебе?

– Кай ее ненавидел, – сказала Юлия и встала. Она снова встала у захоронения, обхватив себя руками, как бы защищаясь от холода, хотя день был солнечный и жаркий. Хадасса подошла к ней.

– Поешь чего–нибудь, моя госпожа.

– Как бы я хотела знать, в покое он сейчас или нет, – прошептала Юлия.

Хадасса опустила голову. Урбан был злым человеком, одержимым темными и жестокими страстями. Те, кто отверг Божью благодать и был жесток к своим ближним, вынуждены проводить вечность в месте страданий, где великий плач и скрежет зубов. Хадасса не могла сказать этого своей хозяйке. Что она могла сказать, чтобы утешить Юлию, которая, казалось, все еще продолжала его любить?

– Оставь меня с ним наедине на несколько минут, – сказала Юлия, и Хадасса подчинилась.

Сердце Юлии глухо забилось, когда она посмотрела на мраморное надгробие. Кай Полоний Урбан было выбито на чистом белом камне, и ниже два слова – любимому мужу. Вокруг захоронения вились цветущие виноградные лозы, а верхняя часть была украшена фигурками двух крылатых пухлых херувимов. Юлия медленно опустилась на колени, наклонилась и провела пальцами по выбитым на мраморе буквам.

– Любимому мужу, – произнесла она, и ее губы скривились в мучительной улыбке. – Я не жалею о том, что я сделала. Я не жалею. – Но слезы наполнили ее глаза и потекли по щекам.

– Ты останешься на вилле Кая? – спросила ее Октавия, когда Юлия вернулась и снова села рядом с ней.

Другие невеселые мысли теперь заняли Юлию, повергнув ее в еще большее уныние. Со смертью Кая она опять оказалась во власти отца. Марк снова вступил в права опекунства над ее имуществом. Она не возражала против этого – потому что Марк не станет ей отказывать в том, о чем она его попросит, – но она была против того, чтобы с ней обращались как с ребенком, чтобы ей приходилось, как ребенку, просить денег или разрешения на все, чего ей бы хотелось. Но, с другой стороны, какой еще судьбы она ждала после такого горького опыта семейной жизни? После двух браков, дважды оставшись вдовой, она совершенно не стремилась связывать себя новыми брачными узами.