Текст книги "Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

Хадасса стала приходить в себя, и Марк, будучи не в силах смотреть на нее, положил ее на диван и встал. Подойдя к столу, он налил себе из кувшина вина и жадно выпил. Вино показалось ему горьким, как желчь. Испытывая сильную дрожь, он оглянулся и увидел, как Хадасса встает. На ее лице отражалась боль. Он налил еще вина и протянул ей.

– Выпей, – сказал он, передавая ей кубок. Она взяла его трясущимися руками. – Наверное, твой Бог хочет оставить тебя девственницей, – сказал Марк, содрогнувшись от грубости собственных слов. Во что же он превращается, если едва не изнасиловал любимую женщину? – Выпей, – уныло повторил он и почувствовал дрожь ее пальцев, прикоснувшись к ним. Сгорая от стыда, он взял ее руки в свои и опустился перед ней на колени.

– Не знаю, что на меня нашло… – сказал он, и в его голосе звучала боль, потому что он понимал, что это не может быть оправданием. Хадасса не смотрела на него, но по ее щекам текли слезы тихие ручейки слез – и его сердце едва не остановилось. – Не плачь, Хадасса, не плачь. Прошу тебя. – Он сел рядом с ней и хотел было обнять ее, но побоялся. – Прости меня, – сказал он, дотронувшись до ее волос. – Ничего ведь не случилось. Не нужно плакать. Кубок выпал у нее из рук ударился об пол, разлив по мрамору кроваво–красное вино. Хадасса закрыла лицо руками, ее плечи вздрагивали.

Проклиная себя, Марк встал и отошел от нее.

– Моя любовь никогда не была милосердной или долготерпеливой, – сказал он, осуждая себя. – Я никогда не хотел причинить тебе боль. Клянусь тебе! Я не знаю, что произошло… Я никогда раньше не был таким безрассудным.

– Но ты остановился, – внезапно сказала она.

Он оглянулся на Хадассу, удивленный тем, что она вообще заговорила с ним. Она неотрывно смотрела на него твердым взглядом, несмотря на то что продолжала дрожать всем телом.

– Ты остановился, и Господь благословил тебя…

Ее слова привели Марка в бешенство.

– Не говори мне о своем Боге! Будь Он проклят! – с горечью в голосе воскликнул он.

– Не смей так говорить, – прошептала Хадасса, и ее сердце исполнилось страха за него.

Марк снова подошел к ней и заглянул ей в глаза.

– Неужели ту любовь, которую я к тебе испытываю, ты называешь благословением? – Он заметил, что снова больно схватил ее, и разжал руки. Отойдя на несколько шагов, он подавил свои эмоции. – Где здесь благословение, если я хочу быть с тобой и не могу из–за какого–то смехотворного закона? Разве нормально, если человек должен бороться со своими естественными инстинктами? Твоему Богу доставляет радость причинять боль.

– Бог наносит раны, которые может исцелить.

– Ага, значит, ты этого все–таки не отрицаешь, – сказал он, иронически засмеявшись. – Значит, Он играет с людьми, как и любой другой бог.

– Здесь нет никаких игр, Марк. Нет никакого бога, кроме Всемогущего Бога, и то, что Он делает, Он делает только нам во благо.

Он закрыл глаза. Марк. Она благословила его имя, когда произнесла его, и гнев исчез, – гнев, но не разочарование.

– Какое благо может быть от моей любви к тебе? – спросил он безнадежным голосом, глядя на нее. Ее глаза снова заблестели от слез. Ему показалось, что в ее глазах он уловил какую–то надежду.

– Может быть, Бог таким образом хочет, чтобы твое сердце открылось Ему.

Он усмехнулся.

– Ему? – со смехом повторил он. – Да я лучше умру, чем склонюсь перед твоим Богом! – Марк тут же пожалел о сказанном – он никогда не видел на лице Хадассы такой боли и такого страдания. Он увидел, как сильно разорвал своими руками одежду рабыни, и понял, что так же сильно ранил ей сердце своими злыми словами. А когда он посмотрел ей в глаза, то понял, что ранит своими действиями не только ее, но и себя.

– Я хочу знать, что заставляет тебя быть такой верной этому твоему невидимому Богу. Объясни мне.

Хадасса смотрела на Марка и знала, что любит его так, как не любила никого и никогда. Почему, Боже? Почему именно он, который ничего не понимает? Почему он, осознанно отвергающий Тебя? Неужели Ты и правда так жесток, как это утверждает Марк?

– Не знаю, Марк, – сказала Хадасса, сильно дрожа. Она по–прежнему дрожала, испытывая к Марку странное, непреодолимое влечение и боясь снова поддаться тем чувствам, которые Марк возбуждал в ней. Бог никогда не призывал ее к таким чувствам.

О, Боже, дай мне силы. Собственных сил у меня не осталось. Когда он смотрит на меня, у меня все тает внутри. Я схожу от него с ума.

– Помоги мне понять, – сказал Марк, и она знала, что он не отстанет, пока она не даст ответ.

– Мой отец говорил, что Господь избрал Своих детей еще до основания мира, в соответствии со Своими благими планами.

– Благими планами? Разве это благие планы, если он удерживает тебя от всех естественных радостей? Ты любишь меня, Хадасса. Я видел это по твоим глазам, когда ты смотрела на меня. Я чувствовал это, когда прикасался к тебе. Твоя кожа была такой горячей. Ты трепетала, и я знаю, что это не был трепет страха. Что хорошего в том, что твой Бог заставляет нас страдать?

Когда Марк смотрел на Хадассу, она не могла говорить. Она опустила глаза.

Марк подошел к ней и поднял ей голову за подбородок.

– Ты сама не можешь ответить, ведь так? Ты думаешь, что этот твой Бог – это все. Что Он самодостаточен. Я тебе говорю, что это не так. Он может защитить тебя, Хадасса? Он может прикоснуться к тебе? Он может поцеловать тебя? – Он провел ладонью по ее щеке, и когда он увидел, как она закрыла глаза, его пульс забился чаще. – Твоя кожа горяча, и сердце у тебя бьется так же, как я у меня. – Он посмотрел ей в глаза умоляющим взглядом. – Разве твой Бог может помочь тебе испытать такие чувства, какие могу дать тебе я?

– Не делай этого со мной, – прошептала Хадасса, взяв его руку обеими руками. – Пожалуйста, не надо.

Марк видел, что снова причиняет ей боль, но не понимал, почему. Он вообще ничего не мог понять и от этого испытывал гнев и разочарование. Как такая нежная и хрупкая девушка может быть столь непреклонной?

– Этот Бог не может даже говорить с тобой, – резко произнес он.

– Он говорит со мной, – тихо ответила она.

Марк убрал от нее руку. Внимательно глядя на девушку, он видел, что она говорит правду. Другие люди тоже порой говорили ему подобное: бог сказал то, бог сказал это. Но что бы ни говорили тем людям боги, они почему–то говорили лишь то, что тем людям было нужно. Однако сейчас, когда Марк смотрел Хадассе в глаза, у него не осталось никаких сомнений – и он внезапно, неожиданно почувствовал страх.

– Как? Когда?

– Ты помнишь историю об Илии и о пророках Ваала? Я ее как–то рассказывала.

Марк слегка нахмурился.

– Это о том человеке, который вызвал огонь с небес, поглотивший его жертву, а затем перебил двести жрецов? – Да, Марк помнил эту историю. Он еще удивился, что Хадасса способна рассказывать такие кровавые истории. Выпрямившись, он отошел от нее на несколько шагов. – И что?

– После того как Илия убил жрецов, царица Иезавель пообещала сделать с ним то же самое, и он бежал, потому что испугался.

– Испугался женщины?

– Не просто женщины, Марк. Она была очень злой и могущественной. И вот, Илия бежал в пустыню от Иезавели. Он обратился к Богу и просил у Него смерти, но Бог послал к нему ангела, чтобы служить ему. Та пища, которую Илия получал от ангела Господня, дала ему силы, чтобы сорок дней быть в пути и дойти до горы Хорив, Божьей горы. Там Илия нашел пещеру, в которой жил. И только после этого Господь пришел к нему. Подул сильный ветер, разрушивший камни, но в этой буре Бога не было. Затем наступили землетрясение и пожар, но и в них не было Господа. И вот только тогда, когда Илия оказался в безопасной пещере, он услышал, как Бог говорит с ним.

Хадасса посмотрела на Марка, и ее глаза были нежными и сияющими, а лицо излучало удивительное вдохновение.

– Бог говорил с Илией тихим шепотом, Марк. Это был спокойный и тихий голос. Это было веяние тихого ветра…

Марк вдруг почувствовал какой–то странный трепет внутри. Как бы пытаясь от него избавиться, он криво усмехнулся.

– Ветра?..

– Да, – тихо сказала она.

– Сегодня с берега подует бриз. Если я выйду на террасу, смогу я услышать голос твоего Бога?

Хадасса опустила голову.

– Если только откроешь свое сердце. – Если твое сердце не так жестоко, – подумала при этом она, и ей снова захотелось заплакать.

– Твой Бог может говорить даже с римлянином? – насмешливо спросил Марк. – Думаю, скорее Он захочет, чтобы мое сердце лежало на Его жертвеннике, – сухо сказал он, – особенно после того, что я едва не сделал с одной из самых верных его служительниц. – Он встал в проходе на террасу, спиной к Хадассе. – Значит, я должен твоего Бога винить в тех чувствах, которые испытываю к тебе? Это Его проделки? – Он снова повернулся к ней.

– Прямо как у Аполлона с Дафнией, – горько сказал он. – Знаешь о них, Хадасса? Аполлон полюбил Дафнию, но она была девственницей и не хотела ему уступать. Он упорно преследовал ее, и она убежала от него, прося богов о помощи. – Он хрипло засмеялся. – Они спасли ее. Знаешь, как? Они превратили ее в куст с душистыми цветами. Вот почему на всех изображениях ты видишь Аполлона с венком из дафнии на голове.

Марк снова скривил губы.

– А твой Бог может превратить тебя в куст или в дерево, чтобы защитить тебя от меня и сохранить твою девственность?

– Нет.

Наступило долгое молчание. В ушах Марка стояло только биение его сердца.

– Ты борешься не столько со мной, сколько с собой.

Хадасса покраснела и снова опустила глаза, но не стала ничего отрицать.

– Да, действительно, ты заставил меня испытать такие чувства, каких я раньше никогда не испытывала, – тихо сказала она и снова взглянула на Марка, – но Бог дал мне свободу выбора и предупредил о последствиях безнравственности…

– Безнравственности? – повторил Марк сквозь зубы. Это слово было подобно нанесенной ему пощечине. – Что безнравственного в том, что два человека любят друг друга и наслаждаются любовью?

– Так же, как ты любил Витию?

От этого тихого вопроса Марка будто окатило холодной водой.

– Между Витией и моими чувствами к тебе нет ничего общего! Я никогда не любил Витию.

– Но ты наслаждался с ней любовью, – сказала Хадасса очень тихо, сама пугаясь своей откровенности.

Марк посмотрел ей в глаза, и гнев у него пропал. Ему было стыдно, но он не мог понять, почему. Ведь не было же ничего плохого в том, что он делал с Витией. А может, было? Но она сама приходила к нему. После первых нескольких раз она приходила к нему ночью даже тогда, когда он ее не звал.

– А я ведь мог бы тебе приказать, разве нет? – сказал он, печально улыбнувшись. – И если бы я потребовал от тебя подчиниться, что бы ты стала делать, – может, бросилась бы вниз, с террасы?

– Ты бы не потребовал от меня этого.

– Почему ты так в этом уверена?

– Потому что ты честный человек.

– Честный… – горько усмехнувшись, произнес Марк. – Как легко может единственное слово остудить человеческий пыл. И лишить человека надежды. Что ты, не сомневаюсь, и делаешь. – Он посмотрел на нее. – Я римлянин, Хадасса. Прежде всего, я римлянин. И не уповай слишком на мое самообладание.

Снова над ними повисло тягостное молчание. Марк знал, что ничто не сможет убить в нем любовь к ней, и был в отчаянии. Если бы не эта вера, которой неотступно следовала Хадасса, он мог бы назвать ее своей. Если бы не этот ее Бог…

Хадасса встала.

– Можно мне идти, мой господин? – тихо сказала она, уже как служанка.

– Да, – спокойно ответил он, провожая ее глазами. Когда она уже открыла дверь, он окликнул ее.

– Хадасса, – сказал Марк, чувствуя, как любовь разрывает его изнутри. Единственный способ овладеть ею, на его взгляд, состоял в том, чтобы пошатнуть в ней эту упрямую веру. Но не пошатнет ли он при этом и ее саму? – А что этот твой Бог вообще сделал для тебя?

Девушка довольно долго стояла в дверях к нему спиной и молчала.

– Все, – наконец тихо ответила она и ушла, так же тихо закрыв за собой дверь.

* * *

В тот же вечер Марк сказал отцу о том, что намерен подумать о приобретении собственного жилья.

– Наш неожиданный переезд в Ефес заставил меня подумать о безопасности наших средств, – сказал он. – Если мы вложим золотые таланты в приобретение второй виллы и организацию развлечений для знатных римлян, эта проблема быстро решится.

Децим посмотрел на него, прекрасно зная, что истинная причина такого решения Марка не имела ничего общего с данными «размышлениями».

– Я понимаю тебя, Марк, – сказал он. И он действительно понимал.

29

– Хадасса! – позвала Юлия, едва войдя в дом и устремившись наверх, в свои покои. – Хадасса!

– Да, моя госпожа, – ответила Хадасса, поспешив к ней.

– Иди сюда, быстрее, быстрее! – сказала Юлия и, как только Хадасса вошла в ее покои, закрыла за ней дверь. Она смеялась и кружилась по комнате, потом сняла тонкую шаль, покрывавшую ее голову. – Мы с матерью сегодня утром ходили в Артемизион, и я едва в обморок не упала, когда увидела его там.

– Кого, моя госпожа?

– Атрета! Таким красивым я его еще никогда не видела. Ну просто бог, сошедший с Олимпа. На него смотрели все. Он был всего в нескольких метрах от меня. Пока он поклонялся, с ним было двое стражников. Я думала, что умру, – так у меня сердце заколотилось. – Она прижала руки к сердцу, будто старалась его успокоить, после чего стала рыться в своих вещах. – Мама сказала, что нам нужно оставить его в покое, и не мешать ему поклоняться богам, – угрюмо добавила она.

– Что ты ищешь, моя госпожа? Я помогу тебе найти.

– Красный сердолик. Помнишь? Ну тот, большой, с тяжелым золотым когтем. Поищи его. И побыстрее! Чакр тогда говорил, что сердолик усиливает в человеке воображение, а мне сейчас очень нужно воображение, чтобы придумать, как встретиться с Атретом.

Хадасса нашла это украшение и протянула его Юлии. Сам по себе сердолик был удивительно красив, но устрашающий коготь производил такое впечатление, будто талисман обладает какой–то магической силой.

– Только не стоит всю веру вкладывать в камень, моя госпожа, – сказала Хадасса, послушно передавая его своей хозяйке.

Юлия засмеялась и, взяв украшение, сжала его в ладони.

– Почему нет? Если он помогал другим людям, почему он не поможет мне? – она взяла камень в обе руки, прижала его к груди и закрыла глаза. – А сейчас мне нужно сосредоточиться. Оставь меня, я потом тебя позову.

Сердолик, видимо, подействовал на Юлию. В течение часа она уже точно знала, как встретится с Атретом. Этой своей идеей она не могла поделиться ни с Хадассой, ни с кем–либо еще в доме. Даже Марк не одобрил бы ее методов, но ей было все равно. Ее глаза блестели от восторга. Да, ей все равно, что о ней подумают. Да и никто не должен знать об этом… Этот секрет будет известен только ей одной – и Атрету.

Хадасса сказала, чтобы Юлия не верила в камни, но ведь этот сердолик подействовал! Юлия знала, что без него она бы никогда не смогла додуматься до такой дерзкой и захватывающей идеи. Завтра же она сделает все необходимые приготовления.

И на следующий день она встретилась с Атретом в храме Артемиды.

* * *

Увидев Юлию Валериан среди ароматического дыма в святилище Артемизиона, Атрет вспомнил пророчество матери. Он долго ждал, когда эта женщина войдет в его жизнь, и вот теперь она стояла перед ним, подобно видению, еще более красивая, чем та, какой он ее помнил. Одетая в красный с золотой оторочкой наряд, облегающий ее изящное тело, Юлия шла к нему. Он услышал металлический звон и увидел на ней ножные браслеты.

Наблюдая за ней, Атрет слегка нахмурился. Каким образом эта благородная девушка, которую он видел в римском лудусе, стала храмовой проституткой в Ефесе? Не иначе, это богиня сделала так, чтобы их пути пересеклись. Да и что он знал о Юлии Валериан кроме того, что ему о ней говорили? Он видел ее только однажды, когда она стояла на балконе лудуса. И вот теперь она стояла так близко от него, что он мог видеть, как она слегка покраснела под его пристальным взглядом. И ее глаза, такие темные и жаждущие…

В ней не было холодности притворного желания, характерной для проституток. Ее желание было настоящим, – настолько настоящим, что Атрет почувствовал к ней страсть, какой за всю свою жизнь не испытывал ни к одной женщине. Но что–то заставляло его не торопиться и ничего не говорить.

Стоя под его загадочным взглядом, Юлия сильно разволновалась и растерялась. Она облизывала губы и отчаянно пыталась вспомнить слова, которые заранее приготовила.

Она ждала его в храме уже много часов, отвергнув десятки предложений других мужчин и думая о том, придет ли он вообще. И вот он появился. Тяжело вооруженный, он передал жрецу пожертвования и склонился перед образом Артемиды. Когда же он поднялся, она вышла и встала так, чтобы он мог ее увидеть, чувствуя, как ее охватил жар, когда Атрет повернулся и взглянул на нее.

В этот миг он слегка приподнял голову, его губы скривились, изобразив некоторое удивление. И тут она, преодолевая сильное волнение, заговорила:

– Приди ко мне для празднования, чтобы нам вместе доставить наслаждение самой высокой богине, – она чувствовала, что заикается, поэтому покраснела.

– И за сколько? – спросил он зычным голосом, говоря с сильным акцентом.

– За любую цену, которую ты сможешь заплатить.

Атрет оглядел ее с головы до ног. Она была сказочно красива, но почему–то он испытывал какое–то смутное беспокойство. Та ли это женщина, о которой пророчествовала его мать? Женщина, которая разодета и продает себя как последняя проститутка? Но страсть оказалась сильнее опасений. Он кивнул.

Она повела его, но не в бордель при храме, а в гостиницу, которая была предназначена для богатых иноземцев. Как только они вошли в покои, Юлия тут же бросилась в его объятия.

Когда все закончилось, Атрет испытал какое–то неприятное ощущение от того, что между ними произошло. Он встал и отступил на несколько шагов назад. Встревоженная таким его странным поведением, Юлия вопросительно смотрела на него. Красивые черты божественного лица Атрета сделались холодными и тяжелыми. О чем он думал, когда так смотрел на нее? Юлия пыталась разгадать это по выражению его лица, но не могла.

– Что за игру ты затеяла, Юлия Валериан?

Юлия посмотрела на него круглыми от удивления глазами и покраснела.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Ты как–то была в римском лудусе. С этой римской шлюхой, Октавией. Я спрашивал о тебе. Бато сказал, что ты замужем.

– Мой муж умер, – смущенно сказала она.

Атрет насмешливо приподнял брови.

– И как же дочь одного из самых богатых купцов Римской империи стала храмовой проституткой?

Шатаясь, Юлия встала, решив, что стоя ей легче будет противостоять его насмешливой манере разговора.

– Я не проститутка.

Атрет холодно улыбнулся и протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос.

– Нет?

– Нет, – ответила она дрожащим голосом, – просто это был мой единственный шанс встретиться с тобой.

Когда Атрет прикоснулся к ней, его снова охватила страсть.

– И все эти хитрости ради того, чтобы развлечься с гладиатором?

– Нет, – ответила она, задыхаясь и протягивая к нему руки. – Нет. Я хотела быть с тобой. Только с тобой, Атрет. Я хотела быть с тобой с того самого дня, как увидела тебя бегущим по дороге, возле Капуи.

– Я помню. С тобой еще была какая–то маленькая иудейка.

– Неужели ты помнишь? Я не думала, что ты обратил на меня внимание, – сказала она, глядя на него жадными глазами. Это судьба… – С удивительной силой она наклонила его голову к себе.

Атрет насыщал ее голод. Он и сам насыщался, желая, чтобы это насыщение длилось как можно дольше, не прекращаясь. Юлия Валериан не была рабыней, которую послали к нему в камеру лудуса в качестве награды, и не была проституткой, которой можно было заплатить на ступенях храма. Дочь могущественного римского гражданина, пленница собственных страстей, она пришла к нему по своей доброй воле.

И Атрет пользовался ей, как бальзамом, врачуя раны своего сердца. А может быть, это ему только казалось.

В конце концов, пресытившись, он стал одеваться, чтобы уйти, стараясь при этом оставаться к ней спиной. В глубине души ему хотелось поскорее выйти за дверь и забыть обо всем, что было между ними.

– Когда я снова смогу тебя увидеть? – спросила Юлия, и он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она была прекрасна, настолько прекрасна, что у него перехватило дыхание. Физически он ослаб, но ее голодные глаза утоляли его внутренний голод.

Он холодно улыбнулся.

– Когда только придумаешь, как это сделать, – он достал из–за пояса мешочек с деньгами, сунул его ей в руки и ушел, оставив ее сидящей на полу.

* * *

Марк часто устраивал приемы на своей новой вилле, расширяя круг своих новых друзей в Ефесе. Он также поддерживал дружеские связи с проконсулом и другими римскими влиятельными людьми, часть из которых он знал еще в Риме. Когда он предложил отцу, чтобы Юлия была хозяйкой на официальных праздниках и собраниях, тот с готовностью согласился. Таким образом Марк решал две задачи: он предоставлял сестре хотя бы часть той свободы, которой она лишилась после смерти Кая, и получал возможность видеться с Хадассой.

В тот вечер, как и во многие другие, вилла Марка была полна гостей и активной деятельности. Марк взглянул на Юлию, которая удобно разместилась на диване рядом с ним и без особого интереса смотрела на африканских танцовщиц. Они встретились взглядами, и Юлия улыбнулась.

– Дочь проконсула весь вечер только о тебе и расспрашивала, Марк, – сказала сестра, наклонившись к нему. – Наверное, она в тебя влюблена.

– Евника – милый ребенок.

– Этот ребенок, которого ты так не замечаешь, уши своего отца, а ее отец – уши императора.

Марк снисходительно улыбнулся.

– Если я когда–нибудь и женюсь, Юлия, то уж вовсе не из стремления добиться политического влияния.

– А кто говорит о женитьбе? – сказала Юлия с хитрой улыбкой.

– Значит, ты предлагаешь мне совратить дочь римского проконсула, – сказал Марк, стараясь говорить как можно деликатнее, чтобы не попасть в ловушку, которая могла его ожидать.

– Совратить? – удивилась Юлия, слегка приподняв брови. – Интересно слышать такое слово от эпикурейца. Я всегда думала, что ты получаешь удовольствие всюду, где только можно. – Она выбрала сливу. – Евника – это плод, который уже настало время сорвать. – Ее глаза весело засияли, когда надкусила темно–лиловый плод. Потом она встала с дивана. – Разве ты не для того покинул виллу отца, чтобы заняться доходным делом и добиться достойного места среди элиты? Так используй свой шанс. – С этими словами она пошла к гостям.

Марк задумчиво смотрел на Юлию. За тот год, что она прожила с Каем, с ней определенно произошли большие перемены. Она без стеснения держалась в толпе гостей, разговаривала с разными людьми, смеялась, уходила, соблазнительно оглядываясь через плечо. Это беспокоило Марка. Он всегда думал о ней как о своей наивной, милой сестренке, которую баловал и перед которой преклонялся.

Глядя на Юлию, расхаживающую среди гостей, он вспомнил Аррию. Юлия так же охотилась, но никто из присутствующих, судя по всему, не был тем зверем, которого она могла бы назвать своей добычей.

Юлия подозвала Хадассу, и они вышли вдвоем на террасу. Марк слегка нахмурился. Какое бы повеление ни отдала Юлия, у Хадассы находилось что сказать в ответ. Тогда Юлия повторила свои слова раздраженно и более решительно. Сняв с запястья золотой браслет, она отдала его Хадассе, потом вернулась к гостям. Когда она кивком головы дала Хадассе знак уходить, та послушно ушла.

Марк поднялся, чтобы догнать Хадассу и выяснить, что происходит. Тут на его пути грациозно стала Евника, слегка столкнувшись с ним в кокетливой попытке привлечь его внимание.

– Ой, прости, Марк. Я просто не видела, что ты идешь, – сказала она и посмотрела на Марка снизу вверх с таким обожанием, что он даже растерялся.

– Это я виноват, – сказал он, чувствуя, каким разочарованным взглядом она провожает его, когда он проходил мимо. Когда он дошел до коридора, Хадассы уже нигде не было.

* * *

Луна освещала вымощенные белым мрамором улицы, когда Хадасса направлялась к лудусу. Она постучала в тяжелые ворота и стала ждать. Когда стражник открыл ворота, она сказала, что ей нужно поговорить с Сертом. Ее проводили через двор и повели вниз, по полутемному коридору к кабинету Серта. Он уже ждал ее. Он протянул руку, и она передала ему золотой браслет. Он оценивающе рассмотрел браслет, держа перед собой, взвесил его в руке, после чего кивнул и спрятал его в массивный ящик возле своего стола. «Иди за мной», – велел он Хадассе и повел ее куда–то вниз, по каменным ступеням, в холодный, облицованный гранитом коридор, освещенный факелами.

Остановившись возле массивной двери, он нашел нужный ключ. Когда дверь открылась, Хадасса увидела мужчину, сидящего на каменной скамье. Она узнала его, ей хорошо запомнился день, когда увидела его на дороге в Капую, потому что этот человек был мощно сложен и сногсшибательно красив. Когда он встал и повернулся к ним, Хадасса сразу подумала о статуе в покоях своей госпожи. Скульптор передал надменность и физическую красоту гладиатора, но не смог передать тоску в его глазах, скрытую за маской холодной, обузданной силы.

– Твоя женщина прислала за тобой свою служанку, – сказал ему Серт. – Будь на рассвете возле входных ворот. – Сказав это, он ушел.

Атрет сжал губы и сузил глаза, глядя на рабыню, которая стояла перед ним и смотрела на него. Она была одета в изящную тунику кремового цвета, доходившую до лодыжек, препоясанную полосатым поясом, такая же полосатая шаль покрывала ее голову и плечи. Он смотрел ей прямо в глаза, ожидая увидеть в них то, что обычно видел: поклонение и страх. Но вместо этого он увидел в ее глазах невозмутимость и спокойствие.

– Я провожу тебя, – сказала она. У нее был певучий и мягкий голос. Он накинул на плечи плащ и покрыл голову. Он слышал только тихий стук ее сандалий и шел следом. Стражник, ни слова не говоря, открыл перед ней дверь и смотрел ей вслед, едва обратив внимание на Атрета. Когда тяжелые ворота лудуса закрылись за ними, Атрет задышал свободнее.

– Ты иудейка, – сказал он, поравнявшись с Хадассой.

– Я родилась в Иудее.

– И сколько времени ты уже рабыня?

– С тех пор как разрушили Иерусалим.

– Я знал одного иудея. Халев, из колена Иуды. На его счету было тридцать семь убитых. – Она ничего не сказала. – Ты не знала его?

– Нет – ответила она, хотя слышала, как Октавия с Юлией говорили о нем. – Самых сильных и красивых мужчин угнали за Титом, в Александрию, а оттуда увезли в Рим, на зрелища. Я оказалась среди последних пленных, которых гнали на север.

– Он умер достойно.

В лишенном эмоций голосе Атрета было что–то такое, что заставило Хадассу посмотреть на него. Его красивое лицо было жестким, но она чувствовала, что в глубине души, под маской этого холодного и безжалостного лица профессионального убийцы скрывается страдание, которое не дает ему покоя.

Рабыня остановилась. Удивившись самой себе, она обхватила обеими руками его мощную руку.

– Да обратит Господь к тебе Свой лик и даст тебе покой, – сказала она с таким состраданием, что Атрет только растерянно уставился на нее.

Она пошла дальше, и Атрет больше с ней не разговаривал. Он замедлил свой шаг, чтобы поравняться с ней, и шел туда, куда она его вела.

Он знал, что находится в одном из самых богатых районов Ефеса. Наконец, странная служанка Юлии повернула к мраморной лестнице. В конце лестницы была дверь, ведущая в коридор, которым пользовались, вероятно, посыльные. Пройдя до конца коридора, девушка открыла еще одну дверь, ведущую в кладовую. «Пожалуйста, подожди здесь», – сказала она ему и ушла.

Он прислонился к какой–то корзине и с явным неудовольствием огляделся вокруг. Наверняка Юлия украсила руки Серта золотом, чтобы теперь Атрет имел возможность быть здесь, у нее. Чтобы служить в качестве самца, удовлетворяющего непомерные желания этой девицы.

Но как только дверь открылась и Атрет увидел Юлию, от его гордости и гнева не осталось и следа.

– О, я уже думала, что не дождусь тебя, – сказала Юлия, задыхаясь, и он понял, что она бежала к нему. Она бросилась в его объятия и, поднявшись на цыпочки, запустила руки в его густые волосы.

Пока Юлия Валериан была в его руках, он не мог думать ни о чем, – он мог лишь чувствовать, вкушать ее, упиваться ею. Только потом он снова вспомнил о своей гордости – когда у него рассеялось иллюзорное чувство свободы.

* * *

Хадасса отправилась к Иоанну, как только ей представилась такая возможность. На ее стук дверь открыл человек, чьи самые активные годы жизни были уже позади, хотя его взгляд не стал от этого менее сильным и убеждающим. Он радушно встретил Хадассу и представился ей как один из последователей Иоанна. Затем он провел ее в тихую комнату, освещенную лампой, где апостол писал послание к одной из церквей империи. Подняв голову, Иоанн тепло улыбнулся. Отложив в сторону перо, он встал, пожал Хадассе руки и поцеловал ее в щеку. Она не хотела его отпускать.

– О Иоанн, – воскликнула она, крепко держа его за руки, как будто в них была вся ее жизнь.

– Садись, Хадасса, и расскажи мне, какая тяжесть лежит на твоем сердце. – Она все продолжала держать его за руки. Иисус был распят задолго до ее рождения, но она видела Господа в Иоанне, как когда–то в своем отце. В дорогом ее сердцу лице Иоанна она видела огромное сострадание, любовь, от него исходили убежденность и сила истинной веры. Такая же сила, какая была и у отца Хадассы. Сила, которой ей так недоставало.

– Что же тебя гнетет? – спросил Иоанн.

– Все, Иоанн. Все в этой жизни, – сказала она голосом, полным страданий. – Моя вера так слаба. Отец шел на улицы, где зилоты убивали людей, и свидетельствовал им. А я боюсь даже произнести вслух имя Иисуса. – Она заплакала от стыда. – Енох купил меня для своего хозяина, потому что думал, что я из его народа. Иудейка. И они все по–прежнему думают, что я иудейка. Все, кроме Марка. Он узнал, что я встречаюсь с другими христианами в Риме, и запретил мне с ними видеться. Он сказал, что христиане разрушители, которые только и думают о том, как бы разрушить империю. Он сказал, что мне опасно общаться с ними. Иногда он спрашивает меня, почему я верю, но когда я пытаюсь ему ответить, он ничего не понимает. Он только еще больше злится.

Слова лились из нее потоком.

– А Юлия… О Иоанн, как она далека от спасения. Она творит такие ужасные вещи, и я вижу, как она шаг за шагом духовно умирает. Я рассказала ей все истории, которые рассказывал мне отец, – те истории, на которых стоит моя вера. Но она не хочет их слушать. Ей нужны только развлечения и веселье. Она хочет все забыть. Однажды, лишь однажды я подумала, что ее отец что–то начинает понимать… – Хадасса покачала головой. Потом она отпустила руки Иоанна и закрыла лицо.