Текст книги "Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]"
Автор книги: Франсин Риверс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)
36
Эфиопские танцовщицы двигались под усиливающийся бой барабанов, а гости Вителлия поедали фазанов и страусов. Сердце Юлии билось в ритме барабанного боя – все быстрее и быстрее, – пока ей не показалось, что она вот–вот упадет в обморок. Затем, бум, танец закончился, перестали бить в барабаны, и полуобнаженные танцовщицы, украшенные цветными перьями, упорхнули из комнаты, как перепуганные экзотические птицы.
Решающий момент настал. Чувствуя, как по–прежнему сильно бьется сердце, Юлия подозвала Хадассу. Никто не обращал внимания на маленькую иудейку; она была всего лишь одной из нескольких десятков служанок, которые прислуживали своим хозяевам и хозяйкам. Юлия опустила руки в чашу с теплой водой, которую Хадасса держала для нее, и подумала о том, сколько еще пройдет времени, пока Вителлий обратит внимание на кушак на тонкой талии ее служанки.
Хадасса знала, что готовится что–то нехорошее. Она обрадовалась, когда Юлия взяла ее с собой на пир Вителлия. Прим всегда настаивал на том, чтобы Юлию сопровождала не она, а какая–нибудь другая служанка. Однако в этот вечер он не стал перечить решению Юлии… И сейчас Хадасса чувствовала, что Юлия не зря настаивала на том, чтобы с ней пошла именно она, и что этим Юлия преследует какую–то темную, злую цель. Хадасса стояла, держа в руках чашу с водой, и люди стали глядеть на нее и перешептываться. В глубине души она почувствовала какое–то предостережение. Юлия взяла у Хадассы полотенце и деликатно вытерла руки. Прим наклонился к ней.
– Ты знаешь, что делаешь, а, Юлия? – Он выдавил из себя улыбку, прикидываясь беспечным, хотя все было далеко не так. – Вителлий уставился на нас, будто мы принесли в его дом чуму. Отошли Хадассу. Отошли ее сейчас же.
– Нет, – сказала Юлия и, слегка подняв голову, посмотрела в глаза Хадассе. Ее губы скривились в холодной улыбке, – Нет, она останется здесь.
– Тогда приготовься. Вителлий идет к нам, и вид у него явно недовольный. И если ты на меня не обидишься, моя дорогая, – сказал Прим, поднимаясь, – я, пожалуй, пойду, посплетничаю с Камуном, а ты уж сама объяснись с хозяином дома.
Заметив, что Вителлий направляется к Юлии, гости притихли.
– Хадасса, оставь чашу и налей мне немного вина, – сказала Юлия.
Хадасса чувствовала присутствие Вителлия, не поднимая головы, его ненависть была почти осязаемой. У девушки пересохло в горле, ее сердце бешено заколотилось. Она умоляюще посмотрела на Юлию, но ее хозяйка приветливо улыбалась хозяину дома.
– Вителлий, – сказала она, – пир просто великолепен.
Вителлий не обратил внимания на ее лесть и с ненавистью уставился на полосатый кушак Хадассы.
– Какой национальности твоя рабыня?
Юлия округлила глаза.
– Иудейка, мой господин, – сказала она, и все, кто находился рядом, замолчали. Нахмурившись и изобразив на лице удивление, Юлия оглядела Хадассу. – Что–нибудь не так?
– Иудеи убили моего единственного сына. Они осадили башню Антония и изрубили его и его воинов.
– О, мой господин, примите мои искренние соболезнования. Я не знала об этом.
– Жаль, что ты не знала, – сказал он, не спуская пристального взгляда с Хадассы. – Все они грязные псы. Скопище скорпионов. Титу нужно было стереть их с лица земли.
Юлия встала и положила руку Вителлию на плечо.
– Но Хадасса совсем не такая, как те, кто убил твоего сына. Она верна мне и Риму.
– Ты так уверена? Ты просто слишком добра и наивна, поэтому не понимаешь, какой это грязный народ. Ты ее проверяла?
– А как это?
– Твоя служанка ходит в храм Артемиды?
– Нет, – медленно произнесла Юлия, как будто эта догадка заставила ее серьезно задуматься.
– Она приносила жертвы во славу императора?
– По крайней мере, открыто – нет, – сказала Юлия, и при этих словах у Хадассы перехватило дыхание. Как бы почувствовав ее молчаливую мольбу, Юлия взглянула на нее, и в эту секунду Хадасса все поняла. Юлия сама все это ловко подстроила.
– Проверь ее сам, как хочешь, Вителлий, – спокойно сказала Юлия, и в ее глазах сверкнуло злобное торжество.
– А если она не захочет провозгласить Веспасиана богом?
– Тогда поступи с ней так, как сочтешь нужным.
Вителлий щелкнул пальцами, и перед ним тут же появились два стражника, ставшие по обе стороны от Хадассы.
– Отведите ее туда, чтобы все ее видели, – приказал он, и стражники взяли Хадассу под руки. Она пошла с ними без всякого сопротивления. Хадассу вывели на середину мраморного пола, где только что танцевали эфиопские танцовщицы, и повернули лицом к Вителлию.
– Поднесите к ней государственные символы.
Вокруг рабыни собрались гости, которым было интересно посмотреть, что она будет делать. Они перешептывались между собой. Кто–то тихо смеялся. Принесли государственные символы, которые поставили перед ней. Хадасса знала, что ей нужно будет только провозгласить Веспасиана богом, зажечь курение, тем самым прославив его, и тогда ей сохранят жизнь.
– Видишь, как она медлит? – сказал Вителлий, и в его тоне прозвучала такая угроза, что Хадасса задрожала.
Господи, Ты знаешь, что творится в моем сердце. Ты знаешь, что я люблю Тебя. Помоги мне.
– Зажги огонь, Хадасса, – велела ей Юлия.
Хадасса медленно протянула дрожащую руку. Она взяла тонкий стебель тростника и опустила его в огонь.
О, Боже, помоги мне.
И тут к ней пришло Слово. «Я – Господь Бог ваш, и нет другого». Хадасса отпустила тростник и стала смотреть, как он догорает в огне. Гости снова начали перешептываться.
В следующую секунду в ее сознании тихим шепотом пронеслись слова: «Возьми крест свой, и следуй за Мною». Хадасса приложила руку к сердцу и закрыла глаза. «Боже, прости меня, – прошептала она, устыдившись того, что едва не поддалась страху. – Не покидай меня».
«И се, Я с вами во все дни до скончания века».
– Зажги огонь!
Хадасса подняла голову и посмотрела на Юлию.
– Господь есть Бог, и нет иного, – сказала она тихо и в то же время ясно. Пораженные и рассерженные, все сразу возмущенно заговорили.
– Бейте ее, – приказал Вителлий, и один из стражников нанес Хадассе сильный удар по лицу.
– Веспасиан – бог, – сказала Юлия. – Его назови богом!
Хадасса стояла и молчала.
– Ну, что я тебе говорил? – спокойно сказал Вителлий Юлии.
– Она сейчас скажет. Я заставлю ее сказать это, – Юлия подошла к Хадассе и ударила ее. – Говори. Говори, или ты умрешь!
– Верю в то, что Иисус есть Христос, Сын Бога Живого!
– Христианка! – прошептал кто–то.
Юлия ударила ее еще раз.
– Император – бог.
Хадасса посмотрела на Юлию сквозь слезы, ее лицо было искажено болью, но сильнее всего была боль в ее сердце.
– О Юлия, Юлия, – тихо произнесла она, подумав, не так ли чувствовал себя Иисус, когда Его поцеловал Иуда.
Осуществить свой замысел Юлию подтолкнуло желание отомстить за оскорбленную гордость брата, но жестокость, которую она проявила сейчас, была вызвана только чувством зависти. Издав дикий крик, Юлия бросилась на Хадассу. Стражники отступили назад, и она начала бить девушку кулаками.
Хадасса лишь стонала от боли, но при этом совершенно не пыталась хоть как–то защищаться. Юлия остановилась только тогда, когда Хадасса лежала на полу без сознания.
– Можешь взять ее себе, Вителлий, – сказала она и напоследок пнула Хадассу ногой в бок.
– Унесите ее и отдайте Элиму, – приказал Вителлий, и стражники выполнили приказ. – За каждого раба, которого растерзают его львы, он платит по пять сестерциев.
* * *
Атрет проснулся с криком и привстал. Его тело было покрыто потом, сердце бешено колотилось. Тяжело дыша, он провел дрожащими руками по волосам и поднялся. Устремившись к выходу из пещеры, он выглянул и посмотрел в сторону Ефеса. Храм Артемиды стоял на месте, сияющий в лунном свете. Никакого пожара не было.
Атрет вытер пот с лица и вернулся в пещеру. Затем он опустился на колени и обхватил голову руками.
Сон казался ему настолько реальным, что он ощущал на себе его воздействие. Он был готов сделать что угодно, лишь бы избавиться от его власти, но этот сон приходил к нему снова и снова, каждую ночь, и тогда Атрет понял, что не сможет от него избавиться, пока не поймет его смысла.
И он знал, что истолковать эти сны сможет только тот человек, который приходил к нему перед тем, как эти сны начали мучить его.
Хадасса.
* * *
Стражник темницы отодвинул засов.
– Как думаешь, Атрет, какие шансы у Капито выжить в схватке против Секунда? – спросил он, обдумывая, на кого сделать ставку на предстоящих зрелищах. Атрет ничего не ответил. Повернувшись и увидев выражение лица Атрета, стражник больше не задавал вопросов.
Звук шагов кованой обуви римлянина заставил Атрета вспомнить Капую. Пока он следовал за стражником, от запаха холодного камня и человеческого страха его прошиб пот. Из–за запертой двери послышался чей–то крик. Из других камер доносились стоны отчаяния. Потом, пока они шли дальше, Атрет услышал, как издалека до него доносится необычный голос – настолько приятный, что он невольно заслушался. Где–то в темноте пела женщина.
Стражник замедлил ход, слегка наклонив голову.
– Ты когда–нибудь слышал в своей жизни такой голос? – сказал он. Пение прекратилось, и он пошел быстрее. – Жаль, что завтра она вместе с остальными умрет, – добавил он, остановившись перед тяжелой дверью. Затем он отодвинул засов.
Когда дверь открылась, в лицо Атрету ударила ужасная вонь. Камера находилась на втором уровне, и единственной вентиляцией в ней служили помещения, расположенные уровнем выше. Воздух был настолько спертым, что Атрет никак не мог понять, как узники вообще тут могут находиться. От ужасного смрада Атрета едва не стошнило, и он отступил.
– Плохо здесь с этим, не спорю, – подтвердил стражник. – Через пять или шесть дней они тут начинают дохнуть, как мухи. Неудивительно, что некоторые узники сами рвутся на арену. Чтобы глотнуть свежего воздуха перед смертью. – Он дал Атрету факел.
Стараясь дышать как можно реже, Атрет стоял на пороге и вглядывался в каждое лицо. В верхней части боковой стены висел факел, который освещал верх стены и потолок, остальные факелы уже давно догорели. Большинство узников составляли женщины и дети. Среди них было менее десятка старых бородатых мужчин. Атрет не удивился. Более молодых мужчин берегли для сражений, для поединков с такими, как Капит или Секунд… Такими, как он сам.
Кто–то окликнул его по имени, и он увидел, как какая–то исхудавшая женщина встает из массы грязных и оборванных узников.
Хадасса.
– Эта? – спросил его стражник.
– Да.
– А-а, певица, – сказал стражник. – Так вот ты где! Иди сюда!
Атрет смотрел, как она пробирается к ним через камеру. Люди протягивали к ней руки. Кто–то взял ее за руку, и она улыбнулась, прошептала какие–то слова ободрения и пошла дальше. Дойдя до двери, она подняла на Атрета свои яркие глаза.
– Что ты здесь делаешь, Атрет?
Не желая ничего говорить в присутствии римского стражника, Атрет взял ее за руку и вывел в коридор. Стражник закрыл дверь и задвинул засов. Потом он открыл дверь напротив и зажег в том помещении факел.
– Оставь нас, – сказал Атрет, когда стражник стал в дверях.
– Не имею права, Атрет. Ни один узник не может выйти отсюда без письменного разрешения самого проконсула. Атрет презрительно ухмыльнулся.
– Ты думаешь, что сможешь меня остановить?
Хадасса положила свою руку ему на плечо и повернулась к стражнику.
– Обещаю тебе, что я никуда не убегу.
Стражник перевел взгляд с гневного лица Атрета на ее благородные глаза. Затем нахмурился. Едва кивнув головой, он, наконец, удалился.
Слушая удаляющийся грохот его кованой обуви, Атрет сжал кулаки. Он поклялся никогда больше не возвращаться в такое место, но теперь он снова был здесь, причем по собственной воле.
Хадасса увидела, в каком он состоянии.
– Тебя прислала Юлия?
– Я получил от Юлии известие о том, что ты мертва.
– А-а, – спокойно сказала она, – а я‑то надеялась…
– На что? Что меня прислали сюда, чтобы освободить тебя?
– Нет, я надеялась, что сердце Юлии стало мягче. – Хадасса грустно улыбнулась, подняла голову, посмотрела Атрету в глаза и слегка нахмурилась. – Но зачем она сообщила тебе обо мне?
– Потому что я посылал за тобой. После моего первого послания ко мне пришел юноша. Его зовут Прометей, и он сказал, что он твой друг. Он сообщил, что Юлия отдала тебя Элиму. Я обратился к Серту, он стал выяснять, где ты, и вот, я узнал, что ты здесь.
Хадасса подошла к Атрету ближе и обхватила его руки своими ладонями.
– Что же тебя так беспокоит, что ты проделал такой путь ради какой–то рабыни?
– Многое, – тут же ответил он, даже не спрашивая себя, почему ему хочется быть искренним с ней. – В том числе и то, что я не могу тебя вызволить отсюда.
– Не беспокойся об этом, Атрет.
Он отвернулся, его переполняло чувство гнева.
– На твоем месте должна быть Юлия, – резко сказал он, оглядывая холодные каменные стены камеры. – Это она должна страдать. – Сколько сотен, а может быть, тысяч людей ожидало смерти в этих стенах? И ради чего? Ради потехи римской толпы. Подходя к главным воротам, Атрет никак не мог избавиться от мрачных воспоминаний. – Это Юлия должна сидеть здесь и ожидать смерти. Не ты.
Он ненавидел Юлию настолько, что чувствовал во рту горечь этой ненависти, чувствовал жар этой ненависти в своей крови. С какой радостью он убил бы ее собственными руками, если бы это не кончилось тем, что он снова очутился бы в неволе и выходил сражаться на арену. А он скорее умрет, чем допустит такое.
Хадасса прикоснулась к нему, отвлекая его от мучительных размышлений.
– Не надо ненавидеть Юлию за то, что она натворила, Атрет. Она заблудилась на своих путях. Она неистово ищет счастья, а в результате ее засасывает в трясину. Вместо того чтобы стремиться к единственному, что в этом мире может ее спасти, она хватается за жалкие обломки. Я молюсь о том, чтобы Бог смилостивился над ней.
– Смилостивился? – поразился Атрет, глядя на Хадассу удивленными глазами. – Но почему ты молишься о милости для того, кто послал тебя сюда, на смерть?
– То, что сделала Юлия, дало мне удивительную радость. Атрет пристально посмотрел на девушку. Уж не сошла ли она с ума в заточении? Ее лицо всегда было до странности умиротворенным, но сейчас в ее лице было что–то большее. Что–то такое, что удивляло Атрета. В этом мрачном месте, в ожидании неминуемой ужасной смерти, Хадасса выглядела обновленной. Ее глаза были ясными, яркими – и полными радости.
– Я свободна, – сказала она. – Именно через Юлию Господь послал мне свободу.
– Свободу? – с горечью произнес Атрет и отвернулся к стене.
– Да, – сказала Хадасса. – Моим постоянным спутником, сколько я себя помню, был страх. Я боялась всю свою жизнь, Атрет, с той поры, когда была маленьким ребенком в Иерусалиме, и вплоть до события, которое произошло несколько дней назад. Я никогда не хотела покидать того уюта, который окружал меня в моем маленьком доме в Галилее, где я выросла, не хотела терять друзей, которых я знала. Я боялась всего. Я боялась остаться без людей, которых любила. Я боялась преследований и страданий. Я боялась смерти.
Ее глаза заблестели от слез.
– Но больше всего я боялась, что, когда наступит время испытаний, у меня не хватит смелости, чтобы сказать правду. И тогда Господь отвернется от меня.
Она развела руками.
– И вот, произошло как раз то, чего я боялась больше всего… Я стояла перед людьми, которые ненавидели меня, перед людьми, которые не имеют никакого понятия о вере, и я стояла перед выбором: отречься или умереть. И в своей душе я услышала зов, который Господь помог мне услышать по Своей благодати. И я выбрала Бога.
По щекам девушки текли слезы, но ее глаза сияли.
– И в этот момент, Атрет, со мной произошло самое поразительное, самое удивительное. В тот самый миг, когда я провозглашала Иисуса Христом, страх покинул меня. Его тяжесть исчезла, как будто ее никогда и не было.
– Разве ты никогда раньше не говорила об Иисусе?
– Говорила, но это было среди верующих людей, среди тех, кто любит меня. Там я не подвергала себя никакой опасности, говорила от всей души. Но в тот момент, перед Юлией, перед другими, я полностью подчинилась Божьей воле. Он есть Бог, и нет другого. И не сказать им истину я уже не могла.
– И теперь ты умрешь за это, – мрачно произнес Атрет.
– Если в нас нет того, ради чего стоит умереть, Атрет, то в нас нет и того, ради чего стоит жить.
Ему стало мучительно грустно от того, что этой молодой женщине предстоит умереть такой бессмысленной, унизительной смертью.
– Ты совершила глупость, Хадасса. Тебе нужно было сделать все для того, чтобы спасти себе жизнь. – Точно так же поступил сам Атрет и бесчисленное множество других людей до него.
– Ради того, что я никогда не смогу потерять, я расстаюсь с тем, что все равно не смогу сохранить.
Глядя на Хадассу, Атрет начал испытывать огромное желание обрести такую же веру, – веру, которая сможет дать покой и ему. Хадасса увидела его мучения.
– Тебе ненавистно это место, – тихо сказала она. – Что же привело тебя ко мне?
– Я видел сон. И не знаю, что он означает.
Она слегка нахмурилась.
– Я не провидица, Атрет. Я никогда не умела пророчествовать.
– Но сон связан с тобой. Он начал меня мучить в ту ночь, когда ты пришла ко мне в пещеру, и с тех пор не дает мне покоя. Ты наверняка знаешь, что он означает.
Хадасса чувствовала, в каком он отчаянии, и помолилась Богу о том, чтобы Он наделил ее умением дать Атрету нужный ответ.
– Сядь со мной и расскажи мне, – сказала она, чувствуя слабость после нескольких дней, проведенных в ужасных условиях заточения, без еды. – Я, может быть, и не знаю ничего про этот сон, но о нем знает Бог.
– Я иду сквозь темноту, и темно настолько, что я буквально чувствую, как эта темнота давит на меня. Все, что я могу видеть, – это мои руки. Я иду довольно долго, ничего не чувствуя, и вот, спустя какое–то время, вижу вдалеке храм Артемиды. Я приближаюсь к нему, и его красота поражает меня, как в тот день, когда я впервые увидел его, – только на этот раз статуи оживают. Они корчатся, извиваются. Когда я вхожу во внутренний двор, каменные лица смотрят на меня сверху вниз. Я вижу Артемиду, и тот символ, который у нее на голове, начинает светиться огненным светом.
– Что за символ?
– Символ Тиваза, бога лесов. Голова козы. – Атрет наклонился к девушке. – И вдруг статуя Артемиды начинает гореть. Жар настолько нестерпимый, что я убегаю прочь. Стены начинают рушиться, храм падает, и от него остается только несколько камней.
Хадасса коснулась руки Атрета.
– И что дальше?
– Все снова погружается в темноту. Я иду, хочу найти что–то вечное, незыблемое, и вот я вижу перед собой какого–то скульптора. Перед ним стоит сделанная им статуэтка, мое изображение. Она похожа на те, что продаются на рынке возле арены, но только эта настолько реальна, что мне даже кажется, будто она дышит. Скульптор берет молоток, и я знаю, что он собирается сделать. Я кричу ему, чтобы он не делал этого, но он одним ударом разбивает мое изображение на тысячи кусочков.
Весь дрожа, Атрет встал.
– Я чувствую боль, которую раньше никогда не испытывал. Я не могу пошевелиться. Вокруг себя я вижу свои родные места, лес, и я тону в болоте. Все, кто стоит вокруг меня, – отец, мать, жена, друзья – давно умерли или погибли. Я кричу, а они только смотрят, как я погружаюсь все глубже. Болото сдавливает меня, как та темнота. Но вот передо мной появляется какой–то человек, который протягивает мне руки. Его ладони в крови.
Хадасса наблюдала, как Атрет устало присел, откинувшись спиной к противоположной стене.
– Ты взял его за руку? – спросила она.
– Не знаю, – мрачно ответил Атрет. – Не помню.
– Ты проснулся?
– Нет. – Он медленно задышал, пытаясь говорить спокойно. – Еще нет. – Он закрыл глаза и судорожно сглотнул. – Я слышу крик младенца. Он лежит голеньким на берегу моря. Я вижу, что на него идет с моря волна, и знаю, что она его смоет. Я пытаюсь взять его, но его накрывает волной. И вот тут я просыпаюсь.
Хадасса закрыла глаза.
Атрет откинул голову назад.
– Расскажи мне. Что все это значит?
Хадасса молилась о том, чтобы Господь дал ей мудрости. Так она сидела довольно долго, склонив голову. Наконец, она подняла голову.
– Я не пророчица, – снова сказала она. – Толковать сны может только Бог. Но кое–что я, наверное, смогу объяснить точно.
– И что же?
– Артемида – каменный идол, и не более того. В ней нет никакой силы над тобой. Твоя душа понимает это. Наверное, именно поэтому горит ее статуя, а ее храм рушится. – Хадасса слегка нахмурилась. – Может быть, здесь скрыт и более глубокий смысл. Не знаю.
– А человек?
– Здесь как раз все ясно. Это Иисус. Я рассказывала тебе, как Он умер, как был пригвожден к кресту, как Он воскрес. Он протягивает к тебе Свои руки. Возьмись за них и держись. В этих руках твое спасение. – Она замолчала. – А вот ребенок…
– Я знаю о ребенке. – На лице Атрета отразились плохо скрываемые эмоции. – Это мой сын. Я думал о том, что ты сказала мне тогда, когда пришла в пещеру. Я посылал сообщить, что хочу взять ребенка к себе, когда он родится.
Заметив встревоженный взгляд Хадассы, Атрет резко встал и беспокойно зашагал по камере.
– Поначалу я подумал, что, если заберу его, это причинит боль Юлии. Но желание взять его к себе становилось непреодолимым. И я решил забрать его и вернуться в Германию. Я ждал, и вот, мне принесли весть. Ребенок родился мертвым. – Атрет издал смех, в котором было столько горечи. – Но это была ложь. Ребенок родился живым и здоровым. Она приказала бросить его в горах умирать. – Голос Атрета задрожал от слез, и он провел руками по волосам. – Я тогда сказал тебе, что даже если Юлия положит его к моим ногам, я отвернусь и уйду. Но именно это сделала она. Положила его на камни и ушла. Я возненавидел ее. Я возненавидел самого себя. Ты говоришь, что Бог смилостивился надо мной. Да уж, конечно, Бог смилостивился.
Хадасса встала и подошла к нему.
– Твой сын жив.
Атрет застыл на месте, глядя на нее сверху вниз.
Она дотронулась до его руки.
– Я не знала о том, что ты хотел забрать его, Атрет. Иначе я принесла бы его прямо к тебе. Пожалуйста, прости меня за ту боль, которую я тебе причинила, – Хадасса обессиленно опустила руку.
Атрет схватил ее за руку.
– Так ты говоришь, что он жив? Где он?
Хадасса помолилась Богу о том, чтобы все то, что она сделала, в дальнейшем было для людей Божьим благословением.
– Я отнесла твоего сына к апостолу Иоанну, и он передал младенца в руки Рицпы, молодой вдовы, потерявшей своего сына. Она полюбила его с того самого момента, как увидела.
Рука Атрета ослабла, и он отпустил Хадассу.
– Мой сын жив, – удивленно сказал он, и тяжесть боли и вины оставила его. Он закрыл глаза, испытывая невыразимое облегчение. – Мой сын жив. – Прислонившись спиной к стене, Атрет опустился на корточки, не в силах стоять на ногах. – Мой сын жив! – повторил он дрожащим голосом.
– Бог милостив, – тихо сказала Хадасса, нежно прикоснувшись рукой к волосам Атрета.
Это ласковое прикосновение напомнило ему о матери. Он взял руку Хадассы и прижал к своей щеке. Посмотрев на девушку, он снова увидел следы побоев на ее добром лице и исхудавшее тело, одетое в изорванную и грязную тунику. Она спасла его сына. Как же он уйдет отсюда, оставив ее умирать?
Он встал, решив немедленно действовать.
– Я пойду к Серту, – сказал он.
– Нет, – сказала Хадасса.
– Да, – решительно возразил он. Он никогда не сражался со львами и знал, что у него практически не будет шансов выжить, но он приложит к этому все свои силы. – Одно только слово, и завтра я буду биться на арене за твою свободу.
– Но моя свобода уже завоевана, Атрет. Битва уже закончена. Он уже победил. – Она крепко сжала своими руками его ладонь. – Как ты не понимаешь? Если ты выйдешь сейчас на арену, ты умрешь, так и не узнав Господа.
– Но что будет с тобой? – Завтра она окажется на арене, лицом к лицу с голодными львами.
– Все в Божьих руках, Атрет. Он все усмотрит.
– Ты умрешь.
– «Вот, Он убивает меня; но я буду надеяться», – сказала она. И улыбнулась Атрету. – Что ни делается, все – к исполнению Его воли и для Его славы. Мне не страшно.
Атрет долго изучал ее лицо, потом кивнул головой, подавляя в себе эмоции, разрывавшие его изнутри.
– Пусть будет так, как ты говоришь.
– Все будет по воле Господа.
– Я никогда тебя не забуду.
– И я тебя, – сказала она. Она рассказала ему, как разыскать апостола Иоанна, потом положила свою руку на его руки и молча посмотрела на него взглядом, излучавшим мир и покой. – Ну а теперь иди из этой обители смерти и не оглядывайся.
Она вышла в темный коридор и позвала стражника.
Атрет стоял в коридоре с факелом в руке, когда пришел стражник и открыл дверь камеры. В тот момент Хадасса еще раз повернулась к Атрету и посмотрела на него своими добрыми глазами.
– Да благословит и да хранит тебя Господь, и да воссияет Его лик над тобой, и да будет Он милостив к тебе. Пусть Он обратит Свой лик к тебе и даст тебе мир и покой, – сказала она с доброй улыбкой. Отвернувшись, она исчезла во мраке камеры. Оттуда раздался шум приветствия заключенных, потом дверь с глухим и непреклонным звуком захлопнулась.
