Текст книги "На прицеле (СИ)"

Автор книги: Фина Ола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Глава 63

Белые стены психиатрической клиники давили на Настю. Каждое утро начиналось одинаково – резкий свет люминесцентных ламп безжалостно врывался в полутёмную палату ровно в семь часов. Медсестра с холодным профессиональным равнодушием приносила горсть разноцветных таблеток, от которых мысли превращались в вязкое желе. Настя пыталась сопротивляться, но её быстро «успокаивали» – насильно впихивали лекарства в рот и заставляли запивать водой. Если не удавалось, то вход шли шприцы, от уколов которых становилось намного тяжелее.

За две недели пребывания здесь Настя успела изучить каждую трещину на потолке, каждую царапину на металлической спинке кровати. Строгий режим, установленный в клинике, напоминал тюремный распорядок – подъём, приём лекарств, скудный завтрак, обязательные прогулки в больничном саду под бдительным присмотром санитара.

Психотерапевт, немолодой мужчина с внимательным цепким взглядом, ежедневно проводил с ней сеансы. Он методично записывал каждое её слово, каждый жест в толстую карту, подчёркивая «признаки нестабильного состояния». Любая эмоция, любое проявление характера интерпретировались как симптом душевного расстройства.

Запах лекарств и дезинфицирующих средств преследовал её повсюду. Он въелся в больничную одежду, пропитал волосы, словно пытаясь стереть последние воспоминания о прежней жизни. В этом стерильном мире не было места ярким краскам и сильным чувствам – только приглушённые тона и химическое спокойствие.

Настя помнила, как оказалась здесь. Помнила арест, суд, триумф Наума и экспертизу. Теперь она оказалась заперта в этой белой клетке, накачанная лекарствами до состояния послушной марионетки.

В полузабытьи, между приёмами очередной дозы успокоительного, Настя пыталась сохранить ясность рассудка. Она цеплялась за воспоминания о Северском, как утопающий за соломинку. Его образ оставался единственным якорем, не позволяющим окончательно раствориться в мутном мареве принудительного лечения.

Персонал относился к ней как к очередному сложному случаю. Санитары были грубы, медсёстры равнодушны, а врачи смотрели сквозь неё, словно она была не человеком, а набором симптомов в истории болезни. Только старшая медсестра Людмила Викторовна проявляла особое усердие в «лечении», лично следя за тем, чтобы Настя принимала все назначенные препараты.

Каждое утро начиналось с механического ритуала. Людмила Викторовна, поправляя безупречно отглаженный халат, входила в палату с металлическим подносом. На нём – россыпь таблеток всех цветов радуги и стакан воды. Её тонкие губы всегда растягивались в подобии улыбки, но глаза оставались холодными, как лёд.

– Анастасия Станиславовна, пора принимать лекарства, – произносила она с фальшивой заботой в голосе. – Давайте без капризов сегодня.

Настя научилась различать эти таблетки. Белые – нейролептики, от которых немели конечности и мутнело сознание. Розовые – антидепрессанты, превращающие мир в серую кашу. Жёлтые капсулы – транквилизаторы, погружающие в вязкую дрёму. Если она пыталась сопротивляться, в ход шли уколы – быстрые и болезненные инъекции, после которых реальность окончательно расплывалась.

– Откройте рот, покажите язык, – требовала Людмила Викторовна после каждого приёма. – Вы же знаете правила.

После утренней «химической атаки» следовал завтрак – безвкусная овсянка или размокшие макароны. Есть не хотелось, но персонал настаивал. «Нужно поддерживать режим питания», – говорили они, механически отмечая что-то в журнале наблюдений.

В девять начинались прогулки. Больничный сад, огороженный высоким забором, казался издевательской пародией на свободу. Санитар Михаил, крепкий мужчина с квадратной челюстью, следил за каждым её шагом. Его массивная фигура маячила рядом, готовая в любой момент «предотвратить нежелательные действия».

– Держитесь в поле зрения, Анастасия Станиславовна, – напоминал он с профессиональной строгостью. – Вы же не хотите проблем?

После прогулки начинались бесконечные медицинские процедуры. Анализы крови, измерение давления, ЭКГ – всё фиксировалось с педантичной точностью. Врачи обсуждали её состояние, словно она была неодушевлённым предметом, говорили о «корректировке терапии» и «стабилизации состояния».

Самым тяжёлым испытанием были сеансы с психотерапевтом. Доктор Геннадий Валерьевич, седовласый мужчина с внимательным взглядом, часами пытался «достучаться» до неё. Он задавал вопросы о прошлом, о семье, о событиях, приведших её в клинику. Каждое слово, каждая эмоциональная реакция тщательно записывались.

– Расскажите мне о ваших отношениях с опекуном, – спрашивал он, постукивая ручкой по блокноту. – Как вы относитесь к тому, что он заботится о вашем здоровье?

Настя пыталась объяснить правду о Науме, о его манипуляциях, о том, какой он на самом деле. Но любые попытки рассказать реальную историю воспринимались как «параноидальные идеи» и «бредовые конструкции». Чем больше она настаивала на своей версии, тем больше убеждала врачей в правильности поставленного диагноза.

Вечера были самым мучительным временем. Когда действие дневных лекарств ослабевало, сознание начинало проясняться. В эти моменты острее всего ощущалась безысходность ситуации. Камеры наблюдения в коридорах, решётки на окнах, запертые двери – всё напоминало о том, что она в ловушке.

Перед сном появлялась Людмила Викторовна с новой порцией лекарств. «Это поможет вам спокойно спать», – говорила она, протягивая очередные таблетки. Иногда, заметив «признаки возбуждения», она приказывала санитарам фиксировать Настю ремнями на ночь. «Мера предосторожности», – объясняла она с той же фальшивой заботой в голосе.

В редкие моменты просветления Настя пыталась найти способ сопротивляться системе. Она научилась незаметно прятать некоторые таблетки под языком, выплёвывая их позже в туалете. Но Людмила Викторовна словно чувствовала эти попытки обмана. Она могла внезапно появиться в палате среди ночи, проверяя, не прячет ли пациентка лекарства в матрасе или под подушкой.

Медсёстры часто обсуждали её случай в ординаторской, думая, что она не слышит их разговоров.

– Совсем молодая девочка, а уже такая тяжёлая пациентка, – вздыхала молоденькая практикантка.

– Ничего удивительного, – отвечала более опытная коллега, – столько народу убить, вот крыша и поехала. Говорят, она была той самой киллершей-призраком".

Слухи о её прошлом расползались по клинике как ядовитый плющ. Кто-то шептался о миллионах на её счетах, другие обсуждали предполагаемые убийства. Санитары при виде её напрягались, словно ожидая внезапного нападения. Даже уборщица, протирая пол в палате, старалась держаться подальше.

Особенно тяжело давались групповые занятия. Три раза в неделю пациентов собирали в общей комнате для «социальной адаптации». Другие больные смотрели на неё со смесью страха и любопытства. Кто-то пытался заговорить, но большинство предпочитало держаться на расстоянии.

Врачи постоянно экспериментировали с лекарствами, меняя дозировки и комбинации препаратов. После каждого такого эксперимента Настя чувствовала себя подопытной крысой. Новые таблетки вызывали странные побочные эффекты – судороги в мышцах, приступы тошноты, галлюцинации.

Ночами, когда действие лекарств ослабевало, она лежала без сна, прислушиваясь к звукам клиники. Шаги медсестёр в коридоре, приглушённые стоны других пациентов, гудение люминесцентных ламп – всё это сливалось в жуткую симфонию безумия. В такие моменты страх сводил с ума сильнее любых препаратов.

Персонал строго следил за тем, чтобы у неё не было доступа к потенциально опасным предметам. Даже расчёску выдавали только под присмотром. После того как одна из пациенток попыталась навредить себе пластиковой вилкой, столовые приборы тоже оказались под запретом.

Каждый четверг проводился общий обход. Главврач в сопровождении свиты молодых интернов заходил в палату, задавал стандартные вопросы, не слушая ответов. «Как себя чувствуете? Есть ли жалобы? Как спите?» Любой намёк на недовольство лечением воспринимался как признак обострения.

Настя заметила, что некоторые медсёстры относились к ней с плохо скрываемым презрением. Особенно это касалось ночной смены. Они могли «забыть» принести воду или намеренно задержать помощь, если её тошнило от лекарств. «Убийцам нужно страдать», – однажды прошептала одна из них, думая, что Настя спит.

Людмила Викторовна установила за ней особое наблюдение. Она требовала от персонала подробных отчётов о каждом движении пациентки, каждом разговоре, каждом взгляде. «Эта особенно хитрая, – говорила она новеньким медсёстрам, – не дайте ей себя обмануть».

В душевой, куда её водили строго по расписанию, не было зеркал – только тусклый металлический лист на стене. Глядя в своё размытое отражение, Настя с трудом узнавала себя. Осунувшееся лицо, потухший взгляд, спутанные волосы – химическое «лечение» меняло её не только изнутри, но и снаружи.

Время в клинике текло по своим законам. Дни растягивались в бесконечность, недели сливались в однообразную массу. Единственным ориентиром оставались визиты Наума – каждый понедельник он появлялся в сопровождении главврача, чтобы «проверить состояние подопечной».

Глава 64

Каждый понедельник в десять утра Наум появлялся в клинике, словно зловещий призрак из прошлого. Его дорогой костюм и запах изысканного парфюма казались здесь чужеродными, нарушающими стерильную атмосферу больницы. Он входил в палату уверенной походкой успешного человека, всегда в сопровождении главврача и с неизменной папкой документов под мышкой.

– Как себя чувствует наша пациентка? – спрашивал он с притворной заботой, хотя его глаза оставались холодными и расчётливыми.

Верховский услужливо раскрывал историю болезни, зачитывая последние записи: «Пациентка демонстрирует признаки параноидального расстройства, сохраняются бредовые идеи преследования…» Наум внимательно слушал, периодически кивая и делая пометки в своём ежедневнике.

– Мы корректируем схему лечения, – продолжал главврач. – Увеличили дозировку нейролептиков, добавили новый антидепрессант. Есть определённая положительная динамика.

Настя наблюдала за этим спектаклем, чувствуя, как внутри закипает бессильная ярость. Она видела, как Наум незаметно передаёт главврачу конверт, как они обмениваются понимающими взглядами. Вся эта показная забота была лишь прикрытием для его истинных намерений.

– Бедная девочка, – вздыхал Наум для медперсонала. – Если бы вы знали, через что мне пришлось пройти, чтобы обеспечить ей лучшее лечение. Она ведь совсем потеряла связь с реальностью, обвиняла меня в страшных вещах…

После каждого его визита режим становился строже, дозы лекарств увеличивались. Настя пыталась протестовать, но любое сопротивление воспринималось как обострение болезни. «Видите? – говорил главврач. – Она всё ещё находится во власти своих фантазий».

Медсёстры восхищались «заботливым опекуном». Они не видели, как меняется его лицо, когда они выходят из палаты. Не слышали тихих угроз, которые он шептал ей на ухо: «Будешь сопротивляться – останешься здесь навсегда. Я могу это устроить».

После каждого его визита Настя чувствовала себя опустошённой. Она понимала, что он методично уничтожает её жизнь, присваивает себе всё, что принадлежало ей по праву. Но доказать это было невозможно – все её слова воспринимались как бред сумасшедшей.

Наум умело манипулировал персоналом. Он приносил дорогие конфеты медсёстрам, делал щедрые пожертвования клинике. «Такой благородный человек», – вздыхали они. Никто не замечал, как тщательно он выстраивает вокруг Насти стену изоляции, отрезая все пути к спасению.

Он контролировал каждый аспект её существования – от режима приёма лекарств до списка разрешённых посетителей. Любые попытки связаться с внешним миром пресекались на корню. Письма перехватывались, телефонные звонки блокировались. Настя оказалась в полной информационной блокаде.

После ухода Наума ей часто кололи успокоительное, привязывали к кровати «для её же безопасности». Людмила Викторовна особенно усердствовала в такие дни, словно пытаясь выслужиться перед щедрым благотворителем. «–Вы видели её шрам на левом запястье? Она суицидница. Того и гляди повторит свои попытки. От греха подальше, да и нам спокойней».

Каждый его визит оставлял после себя новые документы в истории болезни, новые предписания, новые ограничения. Система работала как часы, превращая Настю в безвольную марионетку, полностью зависимую от воли своего «опекуна».

Иногда Наум приводил с собой психиатров из других клиник – якобы для независимой экспертизы. Они задавали ей вопросы, делали пометки в блокнотах, а потом неизменно подтверждали диагноз. Настя понимала, что все они куплены, но доказать это было невозможно.

– Как вы можете видеть, – говорил Наум этим «специалистам», – состояние крайне нестабильное. Она создала целую теорию заговора, где я якобы пытаюсь присвоить её имущество. Классический случай параноидального расстройства.

Врачи согласно кивали, выписывая новые рецепты и рекомендации. А Наум тем временем методично уничтожал все следы своих махинаций. Документы подделывались, свидетели запугивались или подкупались. Он создавал идеальную картину заботливого опекуна, вынужденного справляться с душевнобольной подопечной.

Особенно тяжело было наблюдать, как он манипулирует информацией о её прошлом. История о «киллере-призраке» постепенно обрастала новыми подробностями. Персонал шептался о якобы найденных уликах, о миллионах на тайных счетах, о попытках покушения на самого Наума.

– Я всё ещё надеюсь на её выздоровление, – говорил он с притворной грустью. – Но боюсь, процесс будет долгим. Очень долгим.

В его голосе Настя слышала плохо скрываемое удовлетворение. Он наслаждался своей властью над ней, упивался беспомощностью жертвы. Каждый его визит превращался в изощрённую психологическую пытку.

Он контролировал даже её сны. Новые препараты, которые ей назначали после его визитов, вызывали кошмары. В них она снова и снова переживала момент своего заточения, видела его торжествующую улыбку, чувствовала, как реальность рассыпается на части.

– Тебе никто не поверит, – шептал он ей на ухо, когда никто не мог услышать. – Ты теперь просто сумасшедшая. Навсегда.

После каждого его визита Настя чувствовала себя всё более опустошённой. Силы покидали её, воля к сопротивлению таяла. Система, выстроенная Наумом, работала безупречно. Каждый в клинике – от санитара до главврача – был частью его плана.

Даже редкие моменты просветления между приёмами лекарств становились всё короче. Настя чувствовала, как её личность растворяется в тумане транквилизаторов. Только воспоминания о Северском помогали сохранять крупицы здравого рассудка.

Наум словно читал её мысли. Он специально упоминал Северского в разговорах с врачами, описывая его как «опасного человека, который может навредить пациентке». Постепенно его имя тоже стало частью её «бредовых фантазий» в истории болезни.

– Мы должны оградить её от любых напоминаний о прошлом, – говорил он. – Это провоцирует обострения.

И клетка становилась всё теснее, стены – всё белее, а химический туман – всё гуще. Наум методично стирал её личность, превращая в безвольную куклу, послушную марионетку в его умелых руках.

* * *

В ту ночь что-то было иначе. Настя проснулась от непривычного шума в коридоре – приглушённые голоса, торопливые шаги, какая-то возня. Сквозь химический туман транквилизаторов она различила знакомые интонации. Этот голос… Неужели Северский?

Сердце заколотилось быстрее, адреналин на мгновение прояснил затуманенное сознание. Она приподнялась на кровати, вслушиваясь в звуки за дверью. Показалось? Или действительно он пытается пробиться к ней? Воображение рисовало картины спасения – вот сейчас дверь распахнётся, и она окажется на свободе…

Но всё стихло так же внезапно, как началось. Только гулкое эхо шагов в пустом коридоре да мерное гудение люминесцентных ламп. Настя рухнула обратно на подушку, чувствуя, как надежда снова ускользает сквозь пальцы. Реальность это была или очередной наркотический бред?

Ночь тянулась бесконечно. Лекарства понемногу отпускали, и в голове становилось яснее. Настя лежала без сна, разглядывая полоску лунного света на стене. Внутри бушевала буря эмоций – отчаяние сменялось яростью, надежда – страхом. Как долго она сможет сопротивляться этой системе? Не превратится ли действительно в то, чем её считают – в безумную, потерявшую связь с реальностью?

Где-то в глубине души теплилась искра сомнения – может быть, они правы? Может быть, все эти истории о махинациях Наума, о пропавших миллионах – лишь плод её воспалённого воображения? Лекарства и постоянные внушения делали своё дело – грань между правдой и ложью становилась всё более размытой.

Но потом перед глазами вставало лицо Северского, его твёрдый взгляд, уверенные движения. Он верил ей. Он знал правду. И если сегодняшний ночной эпизод не был галлюцинацией, значит, он всё ещё пытается помочь. Эта мысль придавала сил, помогала держаться.

К утру Настя приняла решение – нужно быть хитрее. Играть по их правилам, усыпить бдительность. Показывать «улучшение состояния», соглашаться с диагнозом, демонстрировать «прогресс в лечении». Только так можно получить больше свободы, больше возможностей для побега.

Когда Людмила Викторовна принесла утренние лекарства, Настя впервые за всё время послушно проглотила их, даже не пытаясь спрятать под языком. «Вот видите, – улыбнулась медсестра, – когда вы сотрудничаете, всем становится легче».

Но внутренняя борьба продолжалась. Каждая таблетка, каждый укол были маленькой победой системы над её личностью. Химический туман пытался поглотить её сознание, стереть воспоминания, превратить в послушную марионетку. Настя цеплялась за каждый проблеск ясности, за каждое воспоминание о прошлой жизни.

Теперь она точно знала – надежда есть. Если Северский действительно пытался добраться до неё, значит, она не одна в этой борьбе. Нужно только продержаться, сохранить рассудок, не дать системе окончательно сломить её волю. И может быть, следующая попытка спасения окажется успешной.

Глава 65

Дмитрий Северский стоял у окна своего кабинета, нервно постукивая пальцами по подоконнику. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, но мысли крутились вокруг одного – как вытащить Настю из этого ада. Уже месяц она находилась в психиатрической клинике, куда её упрятал Наум под предлогом лечения. Каждая попытка встретиться с ней заканчивалась отказом.

Очередной визит в клинику принес лишь новую порцию разочарования. Главврач Верховский, холеный мужчина с неприятной улыбкой, снова отказал во встрече:

– Поймите, подполковник, пациентка находится в остром состоянии. Любые внешние контакты могут навредить процессу лечения.

Северский сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он прекрасно понимал – всё это ложь. Верховский был куплен Наумом, как и весь персонал клиники. Система работала как часы, не оставляя ни единой лазейки.

В последний раз, когда он приехал к клинике, охрана даже не пустила его на территорию. Старший охранник, положив руку на кобуру, произнес с деланным сочувствием:

– Извините, товарищ подполковник. Указания сверху – вас не пропускать.

Бессилие разъедало душу. Северский знал, что происходит за этими стенами. Настю накачивают препаратами, превращая в послушную куклу. Её яркая личность, живой ум, всё то, что он так любил в ней, медленно угасает под действием транквилизаторов.

Попытки действовать через официальные каналы не принесли результатов. Все документы были оформлены безупречно. Диагноз подтвержден комиссией, решение суда о принудительном лечении получено по всем

Телефонный звонок вырвал его из мрачных мыслей.

– Дима, есть новости. Нехорошие. Наум подключил серьезные связи. На тебя собирают компромат, копают под старые дела. Похоже, хотят убрать из города.

Северский молча слушал. Он ожидал чего-то подобного. Наум не из тех, кто оставляет противников в покое. Но сейчас карьера волновала его меньше всего. Единственное, что имело значение – спасти Настю, пока не стало слишком поздно.

– Спасибо, Миша. Буду иметь в виду, – коротко ответил он и положил трубку.

Время утекало сквозь пальцы. Каждый день промедления означал, что Настя всё глубже погружается в медикаментозный туман. Нужно было что-то предпринимать, но все очевидные пути были перекрыты. Наум построил вокруг неё настоящую крепость из денег, связей и продажных чиновников.

Северский вновь подошел к окну. На улице начинало темнеть. Где-то там, за серыми стенами клиники, была женщина, которую он любил. И он не мог позволить этим ублюдкам сломать её. Даже если придется рискнуть всем – карьерой, свободой, жизнью.

Встреча с Наумом произошла случайно возле ночного клуба «Нау». Северский возвращался после очередной неудачной попытки проникнуть в клинику, когда заметил знакомый черный «Мерседес» у входа в заведение. Сердце пропустило удар, когда он увидел выходящего из клуба Наума в компании двух холеных молодчиков.

Наум был, как всегда, безупречен – дорогой костюм, идеальная прическа, снисходительная улыбка на лице. Он что-то говорил своим спутникам, небрежно помахивая рукой с сигаретой. До Северского долетел обрывок разговора и смех – они обсуждали какую-то сделку.

Что-то оборвалось внутри. Все накопившееся за эти недели – бессилие, отчаяние, ярость – вырвалось наружу. Северский, не помня себя, бросился к Науму.

– Ты что с ней делаешь, тварь? – прорычал он, хватая мужчину за грудки дорогого пиджака.

Охранники дернулись было вперед, но Наум остановил их небрежным жестом. Он даже не пытался освободиться, только смотрел на Северского с брезгливым интересом, как на надоедливое насекомое.

– О, легавый! – Наум картинно развел руками. – Как поживаешь? Всё пытаешься спасти принцессу из башни?

Северский схватил его за грудки, впечатывая в капот машины:

– Я спрашиваю, что ты делаешь с Настей?

– А что не так? – Наум даже не пытался освободиться, продолжая ухмыляться. – Я забочусь о своей подопечной. У меня, между прочим, есть все законные права на опеку. И решение суда, основанное на твоих же материалах, дорогой подполковник.

Первый удар пришелся Науму в челюсть. Он пошатнулся, но устоял на ногах. Охранники дернулись было к ним, но Наум остановил их жестом:

– Не вмешивайтесь. Мы с господином полицейским сами разберемся.

Завязалась жестокая драка. Северский бил с остервенением, вкладывая в каждый удар всю накопившуюся ярость. Наум отвечал не менее яростно. Они катались по асфальту, молотя друг друга кулаками, пока наконец их не растащили подоспевшие охранники клуба.

– Ты об этом пожалеешь, – процедил Наум, вытирая кровь с разбитой губы. – Я тебя уничтожу, мент поганый.

После этого инцидента у Северского начались проблемы на работе. Рощин обратился к руководству Дмитрия с требованием о завершении дела, а также об отзыве подполковника Северского Дмитрия Александровича из Вольска. Появились вопросы о его присутствии в городе, намеки на превышение полномочий. Северский понимал – это Наум пытается давить через свои связи.

Но хуже всего была невозможность помочь Насте. Он перебирал варианты: попытки подкупить персонал клиники, силовой захват, обращение в высшие инстанции – все упиралось в железобетонную стену из денег и связей Наума. Система работала против них. Рощин, продажная сволочь, обеспечивал Науму прикрытие на всех уровнях.

Но Северский не мог ждать. Каждый день промедления означал, что Настя все глубже погружается в медикаментозный туман. Он собирал информацию о клинике, её персонале, системе охраны. Он понимал, что ступает на скользкую дорожку, но выбора не оставалось.

Каждый вечер он приезжал к клинике, наблюдал за сменой персонала, фиксировал маршруты патрулей. Постепенно складывалась картина, появлялись идеи. Возможно, где-то в этой системе найдется слабое место. Должно найтись – иначе всё теряло смысл.

Однажды ночью Дмитрий решился на отчаянный шаг. Тщательно изучив систему охраны клиники, он выбрал наименее освещенный участок забора. Дождавшись, когда патруль пройдет мимо, он быстро перемахнул через ограждение.

Сердце колотилось как безумное, когда он крался между деревьями больничного парка. До корпуса, где держали Настю, оставалось метров пятьдесят. Северский уже видел окно её палаты на втором этаже – единственное освещенное в этот поздний час.

Внезапно территорию залил яркий свет прожекторов. Резкий голос из громкоговорителя приказал:

– Стоять! Руки вверх!

Северский рванул в сторону забора. Позади раздались выстрелы – охрана стреляла на поражение. Пуля чиркнула по дереву рядом с его головой. Адреналин придал сил – одним прыжком он достиг забора и перемахнул через него, приземлившись на другой стороне.

– Уходит через восточный периметр! – доносились крики охранников.

Северский бежал, петляя между припаркованными машинами. Только оказавшись в нескольких кварталах от клиники, он позволил себе перевести дыхание. План провалился, а ситуация только ухудшилась – теперь охрана будет начеку.