Текст книги "История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны"
Автор книги: Филипп Арьес
Соавторы: Роже-Анри Герран,Мишель Перро,Жорж Дюби,Линн Хант,Анна Мартен-Фюжье,Кэтрин Холл,Ален Корбен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)
Человек готовится к встрече с посторонними у себя, в своем частном пространстве; именно там формируется его представление о себе. В этой сфере тоже произошла революция. В XIX веке возникает и, позже, навязывается стратегия внешнего вида и поведения; единственной целью этих ритуалов является частная жизнь, однако постепенно специфика, в свое время базировавшаяся на гипертрофированности различий между внешним и внутренним, начинает отмирать. Так, с течением времени ночную рубашку стало возможно носить лишь в спальне. Она стала символом эротической близости, малейший намек на которую, даже скрытый, отныне неуместен; в ночной рубашке супруги нет ничего от подростковой простоты. У каждой приличной женщины существует целая гамма дезабилье, предназначенного для утреннего туалета. В этих одеждах она не должна показываться постороннему мужчине, если только он не ее любовник; требования скромности возрастают вместе с ростом изысканности этих туалетов. Фразу Фейдо[385]385
Жорж Фейдо (1862–1921) – французский драматург–комедиограф.
[Закрыть] «Не разгуливай совсем голой» не следует понимать буквально. То же касается и волос: с распущенными волосами женщина может находиться только у себя; на людях такая прическа возможна лишь у домохозяйки или проститутки. Все эти условности способствовали ограничению выхода женщины в публичное пространство и в то же время делали ее появление более торжественным. Различение «внутреннего» и «внешнего» затрагивало и мужчин; ни один парижанин не вышел бы на улицу в том виде, в каком пребывал у себя дома.
Еще одна особенность того времени – женское нижнее белье. Чрезвычайная усложненность этой одежды повышает ценность наготы. Никогда, отмечает Филипп Перро, женское тело не было так скрыто, как в период между 1830 и 1914 годами. После рубашки начинают распространяться женские панталоны. Сначала их носили только маленькие девочки, но в период Второй империи, с появлением моды на кринолин, панталоны стали носить и взрослые женщины. В 1880 году они стали обязательной деталью туалета, по крайней мере в буржуазной среде. Что касается корсета, то он выдерживает жестокие нападки со стороны медиков. «Ленивый» способ шнуровки позволял женщине одеться самостоятельно, без участия горничной, что давало широкий простор для адюльтеров.
В конце века женское белье украшалось роскошными кружевами и вышивкой, чего ранее не было. Никогда не будет столь очевидным извращение стыдливости: чем больше времени требуется на раздевание, тем с большим нетерпением мужские пальцы преодолевают препятствия в виде узлов, крючков и пуговиц. Это эротическое нагромождение, способствующее возрождению мифа о распутстве (графическое изображение которого остается табуированным, за исключением карикатур), распространяется с шокирующей скоростью во всех слоях общества. Вскоре даже деревенский соблазнитель должен будет уметь разбираться с этими неожиданными препонами.
Надо бы задуматься о том, что означает принятие этой изысканной сложности в сочетании с гипертрофированной мнимой эротичностью, через которую выражается в буржуазной среде навязчивая страсть к разного рода покрышкам, чехлам, футлярам и стеганой изнанке. Желание все сохранить в тайне, замести следы, постоянная озабоченность угрозой, которую несет желание, вызывает неврозы.
Поэтому не вызывает особенного удивления фетишизм, описанный Вине и Крафт–Эбингом в конце века, симптомы которого были детально проанализированы Золя, Гюисмансом и Мопассаном. Мистика изгиба талии, фиксация желания на шелковистых округлостях груди, эротическая привлекательность ножки и кожи, из которой сшит ботинок, желание отрезать прядь женских волос и с наслаждением вдыхать ее аромат стали историческими фактами, как и фетишизм в отношении передника, символа интимности, допускающего любые вольности в обращении. Нижнее белье, на котором остаются следы интимной близости, болезни, иногда даже преступления, может скомпрометировать хозяйку; с него начинаются слухи, распространяемые горничными и подхватываемые прачками. Прачка, работающая в замке, располагает богатой информацией; в деревне она пользуется уважением, как женщина, знающая тайны красивого белья.
В частном пространстве происходит подготовка к выходу в пространство публичное. Этот тяжелый бесполезный труд, на протяжении долгого времени бывший прерогативой элиты, распространяется повсеместно в период между 1880 и 1910 годами. У этого процесса есть несколько характерных черт, главной из которых является весьма определенный половой диморфизм, определяющий специфику ролей. Женщине принадлежит монополия на духи, косметику, румяна, на шелковые ткани и кружева, но главное – на такое затягивание фигуры в корсет, что всякие сомнения в ее праздности улетучиваются. Она–как бы витрина деятельности мужа, приговоренного носить черные и серые складчатые одежды, как если бы, по словам Бодлера, все мужчины были в трауре. Мужскому нижнему белью не хватало изысканности. Мужчина XIX века не гордится своим телом, разве что растительностью на лице. В то время в моду входит «волна Марселя» (по имени Марселя Грато, в 1872 году получившего патент на изобретение щипцов для укладки волос), и парикмахеры не обходят вниманием и мужчин, предлагая от пятнадцати до двадцати моделей усов, бород и бакенбардов.
В распространении этой моды нет ничего смешного: появляется новый стиль частной жизни. Она говорит о важности изменений, которые происходят в период 1860–1880 годов. Раньше деревня не доверяла всему, что приходило из города; в дни ярмарок крестьяне с гордостью щеголяли в своих деревенских одеждах на городских улицах. Надо сказать, что 1840–1860 годы – время экономического подъема на селе – были золотым веком местного костюма. Затем начинаются имитации, что приводит к утрате его символизма, к постепенному исчезновению региональных костюмов, бережно собираемых фольклористами. Чепцы и рабочие блузы постепенно сходили со сцены – модные журналы проникали в самые отдаленные деревни. Возможность получать покупки по почте, увеличение количества филиалов универсального магазина Printemps, повсеместное появление модисток и портних в конце века – все это подталкивало эволюцию. Жизнь молодых девиц, посту павших в ученицы, изменилась. Ивонна Вердье продемонстрировала это на примере Мино (Бургундия), правда, не выделяя особо того факта, что речь шла об историческом феномене, ограниченном по времени.
Городская рабочая среда также не осталась в стороне от этого процесса. Долгое время специфика профессии выражалась через костюм; до Второй империи на улице мелькали куртки рабочих, черные костюмы судейских и прочих представителей власти, воротники клерков. После 1860 года появилось понятие выходной одежды. Рабочий одевается, как буржуа, и смешивается с праздничной городской толпой. Воскресный отдых с тех пор меняется. Одеться в выходную одежду значит показать себя приверженцем чистоты. Юные девушки из рабочей среды осваивают новые средства понравиться: ботиночки, надушенные носовые платки, платья с облегающим лифом; у них меняются позы, жесты, походка; все стремятся научиться делать правильные покупки; ростовщичество процветает. Множество новелл Мопассана и песен того времени говорят обо всех этих новшествах, как и появление в модных ателье и лавках «девушек на побегушках», дальних родственниц гризеток.
В XIX веке поведением руководят стыдливость и «стыд» За этими терминами скрывается двойственное чувство: с одной стороны, страх увидеть тщательно скрываемые телесные проявления Другого, с другой–боязнь того, что нечто тайное, секретное попадет под нескромные взгляды окружающих. Первое чувство вызывает напряжение, ужас перед естественными проявлениями организма, напоминающими о том, что тело существует. Ричард Сенетт пишет по этому поводу о «бледной немощи» женщин, названной так по цвету лица больных, – запорах, вызываемых страхом выпустить газы в публичном месте. Врачи описывают клиническую картину «эритрофобии» – мучительного страха покраснеть. Второе чувство проявляется, например, в отказе от гинекологического осмотра при помощи зеркал, что долго считалось «медицинским изнасилованием»; вплоть до конца века аболиционисты используют этот аргумент в борьбе против регламентированной проституции. К этому же типу фобий относится отказ выходить на улицу из боязни преследования незнакомцами.
Эта двойная забота усиливает требование «скромности» поведения и вдохновляет воспитателей женских монастырей. Монастырская педагогика направлена в первую очередь на то, чтобы умерить пыл детей. Подавление душевных порывов сопровождается здесь желанием исчерпать источники переживаний и ограничить приток чувственности. Поскольку чувства – это ворота для демонов, нужно учить осторожности, следить за тем, чтобы руки юного существа всегда были заняты, прививать страх перед взглядом на себя самого, умение говорить тихо или, лучше, проникнуться добродетелью молчания. Одиль Арно обнаружила в монастырях середины века явное ужесточение педагогических методов, последовавшее за свободой, даже настоящей раскрепощенностью отношений. Стремление к бестелесности обостряется с экзальтацией модели ангела; для множества девушек наступает момент самоидентификации. Это наваждение, по мнению Жана Делюмо, появляется и усиливается под влиянием неоплатонизма; сопровождает нарастающую под воздействием молитв экзальтацию девственности, восторг целомудрия. Показательно в этом отношении распространение культа Филомены начиная с 1834 года. Модель этой святой (в реальности она никогда не существовала[386]386
В начале XIX века в христианских катакомбах в Риме действительно было найдено захоронение девушки по имени Филомена (как следует из надгробной надписи), но история ее мученичества (она решила посвятить себя Христу и отказала сватавшемуся к ней императору Диоклетиану, за что была казнена) – плод видения католической монахини Марии Луизы ди Джезу.
[Закрыть], но стала героиней множества житий) позволяет создать молитвы, эмблемы и даже орденскую ленту для девушек, решивших сохранить девственность. Не будем забывать о том, что в веке, где говорить разрешалось только мужчинам, женщина могла проявлять себя лишь взглядами, движениями тела и выразительными жестами.
Остается поставить вопрос о распространении монастырских правил поведения. Сюзанна Вуалькен, девушка из народа, рассказывала о настоящих испытаниях, которым ее подвергали учительницы из обители Сент–Мерри в 1805–1809 годах, позже – унылые нормандские старые девы, у которых она проходила ученичество с девятилетнего возраста. Надо сказать, что ангельская антропология, вновь возникшая в романтическую эпоху, приходит в движение лишь тогда, когда усиливаются антикатолические настроения, то есть после 1850 года. Монастырские приемы воспитания проникают в на родную среду. Совсем недавно Мари–Жозе Гарниш–Мерритт собрала подробные свидетельства народной памяти и нарисовала впечатляющую картину того, как в 1900–1914 годах в небольшой коммуне Бюэ–ан–Сансерруа монахини «воспитывали» девочек. В сельских приходах создаются юношеские конгрегации. Бесконечные ассоциации Детей и Служанок Марии, которых было не меньше тысячи, – и все эти девушки, получившие награду за добродетель, поддерживают мораль и поведение, насаждаемые в республиканской школе, которая унаследовала ласаллевские правила поведения[387]387
Речь идет о системе христианских школ для бедных детей, основанной французским священником и педагогом Жаном–Батистом ла Саллем (1651–1719): воспитание в духе христианских ценностей сочеталось здесь с уважительным и индивидуальным подходом к ученикам. – Примеч. ред.
[Закрыть]. В Турени мэр и кюре совместно проводят праздник награждения самой добродетельной девушки деревни. Утром этого же дня врач должен засвидетельствовать девственность виновницы торжества. В Нантере дехристианизация не помешает проведению подобных мероприятий.
В простонародных семьях также идет тенденция к обособлению. Селин в частично автобиографическом романе «Смерть в кредит» рассказывает о муках, которые доставляют юному герою родители, мелкий служащий и лавочница из одного из парижских пассажей. Было бы очень долго перечислять все, что привело к превращению ранее прилюдных практик в интимные акты. Раздеваться прилюдно, прежде чем улечься в общую для всех братьев кровать, совершать туалет при посторонних, заниматься любовью в общей комнате становится стыдно.
Остановимся немного на «половозрелой девице», фигура которой привлекала взгляды моралистов. Специально для девушек писались руководства по физиологии и гигиене. В этих книгах изображалось дитя, испуганное или удивленное радикальными изменениями, происходящими в организме, ведущими к началу менструаций. Странная девочка, с непонятными вкусами, тем более опасная, что она еще не оформилась в настоящую женщину и что находится слишком близко от стихии, бушующей в ней. Эта странность выражается через томность, апатию, вздохи, непрошеные слезы, которые настораживают ее окружение. Ей все время что–то запрещают, по крайней мере теоретически. Медики стараются не стимулировать ее интереса к вопросам секса. Урбанизация лишает молодежь зрелища совокупления животных, закрытая дверь супружеской спальни не позволяет увидеть родителей, занимающихся любовью; все это множит число ничего не знающих о сексе дурочек, многие из которых вскоре «принесут в подоле». Остается лишь точно определить долю уловок, несоответствие между установкой и внутренним монологом; план, увы, нереализуемый. Клодина и ее подруги по школе, участвующие в конкурсе на лучшую грудь, предлагают нам совсем иной образ девушки[388]388
Имеются в виду написанные в 1900–1904 годах четыре автобиографаческих «романа взросления» французской писательницы Колетт, главная героиня которых – девушка по имени Клодина. – Примеч. ред.
[Закрыть].
Ужас, навеваемый одиночными сексуальными практиками, является ценным свидетельством размаха лицемерия. Историки, от Жан–Луи Фландрена до Жан–Поля Арона, подчеркивали, как переоценивалась эта напасть, на протяжении многих веков осуждаемая духовенством. Публикация в 1760 году знаменитого «Онанизма» доктора Тиссо, без конца переиздававшегося вплоть до 1905 года, – важная веха в этой истории. Специалисты много дебатировали о распространенности этого явления, но очевидно, что ничего с ним поделать нельзя. Повышение – брачного возраста, появление настоящих гетто холостяков в сердце городов, отмирание традиционных форм сексуальности, таких как предвкушение, в сельской местности, повсеместное появление интернатов для мальчиков, отдельные комнаты и отдельные постели, страх, вызываемый возможностью подхватить венерическое заболевание, – все это влечет за собой мастурбацию, если не предполагать сублимации. Добавлю, что все, что возбуждает индивида, подпитывает его внутренний диалог, может лишь способствовать подобной форме получения удовольствия. Не будем забывать и о привлекательности нарушения правил, удовольствие от чувства вины: так, неудовлетворенные замужние женщины, желая компенсации или мести, несмотря на возможные неприятности, заводят любовников. Все наводит на мысль, что без чрезвычайного распространения этого явления моралисты не развили бы такой бурной деятельности.
Однако вернемся к научному дискурсу, в котором продолжают звучать пугающие ноты. Бесконечная диатриба о сексуализации детства, выявленная Мишелем Фуко, основана в первую очередь на фантазме потери, на необходимости экономии всего и вся, в частности спермы. В этом контексте мужской онанизм ведет к быстрому истощению. Изнурение, преждевременная старость, смерть – вот чем отмечен путь этих исхудавших, бледных и почти обессиленных субъектов, осаждающих кабинеты врачей. Клиническая картина драматизируется страхом: как бы расход энергии не повредил работоспособности. Скрывается отказ от науки получения удовольствия, отрицание гедонических функций.
Наслаждение, испытываемое женщиной без участия мужчины, расценивается как нечто совершенно недопустимое и рассматривается как порок. Для мужчины это абсолютная тайна, бесконечно большая, нежели волнение, вызываемое соитием. Здесь речь не идет об истощении, потому что женская способность к сексу представляется неисчерпаемой, но на горизонте вины вырисовывается нечто другое, не менее ужасное. Речь не идет об опасности стать нимфоманкой, истеричкой или проституткой – здесь обнаруживается широко известное враждебное отношение врачей XIX века к клитору, органу, предназначенному исключительно для получения удовольствия и бесполезному для деторождения.
Борьба с этим явлением инициируется родителями, духовенством и в особенности врачами. В глазах воспитателей–клерикалов сон эквивалентен смерти, постель – могиле, а пробуждение – воскресению. В спальне интерната всегда присутствует монахиня, следящая за «скромностью» засыпания и подъема. В течение дня детей стараются не оставлять в одиночестве надолго. Регламент таких учреждений, руководимых монахинями–урсулинками, предписывает девочкам постоян– но быть в окружении подруг. Что касается медиков, то они советуют избегать чрезмерно теплых и влажных постелей; запрещаются перины и слишком большое количество одеял, для сна рекомендуются определенные позы. Они не одобряют верховую езду для девочек, как и шитье на швейной машине, которая в 1866 году подверглась критике со стороны Медицинской академии.
Техническое оборудование и при необходимости ортопедические приспособления также стоят на страже нравственности. В 1878 году специалисты рекомендуют делать дверцы туалетных кабин с отверстиями сверху и снизу, чтобы можно было контролировать, что происходит внутри. Отдельные врачи настаивают на том, чтобы мальчики носили длинные рубашки с завязками по низу. Для борьбы со стойким онанизмом вплоть до 1914 года рекомендуются различные бандажи и даже «сдерживающие пояса» для девочек. В приютах для умалишенных нимфоманкам надевают наручники и устанавливают разные приспособления, мешающие соединить бедра. В отдельных случаях прибегают к хирургической помощи. Весьма распространенный метод лечения – прижигание уретры. Теодор Зельдин пишет о муках восемнадцатилетнего служащего магазина, семикратной жертвы терапевтической меры, предназначенной всего–навсего для пресечения нежелательных потерь спермы. Еще более показательны страдания Амьеля[389]389
Анри Фредерик Амьель (1821–1881) – швейцарский писатель и философ, знаменит прежде всего своим дневником, насчитывавшим 17 000 страниц.
[Закрыть], скрупулезно описанные самой жертвой. «Каждое семяизвержение – это удар кинжала по вашим глазам», – заявил девятнадцатилетнему юноше какой–то врач. С тех пор испуганный молодой человек описывал каждую из своих ночных поллюций, принимал меры во избежание этого: по вечерам принимал холодные ванны, ел толченый лед, протирал низ живота уксусом. Ничто не помогало. 12 июня 1841 года он решил спать не более четырех–пяти часов в сутки, сидя в кресле.
Прижигание клитора и входа во влагалище – процедуры достаточно редкие, еще реже имело место удаление клитора, практикуемое доктором Робером начиная с 1837 года, а ближе к концу века – доктором Деметриусом Замбако. Следует сказать об осторожности, с которой делались эти ужасающие операции; к тому же, не отрицая их значимости, не стоит переоценивать их распространенность.
Телесные вопросы находились в центре частной жизни. Прислушивание к неясным знакам, подаваемым телом, беспрерывный поиск искушения, постоянная угроза, которой подвергается стыдливость, привлекательность нарушения установленного порядка–все это вместо того, чтобы соблюдать правила. Совокупление животных больше не наблюдают. Простой намек вызывает непристойное поведение со стороны мужчин – теперь трудно представить себе, что раньше оно вызывало улыбку. Разные певческие общества собираются лишь для того, чтобы посмеяться и поговорить о сексе. Тщательно скрытая нагота рождает у мужчин эротические фантазии. Гости графини Сабины, одной из героинь романа Эмиля Золя «Нана», подолгу обсуждают ее бедра. Для сравнения, наша знаменитая покорность телесным импульсам и порывам выглядит почти развязностью.
«Расшифровка личности» и самоконтрольОдновременно с мнимым расцветом личности желание понять себя, подвергнуться «расшифровке», углубляется. Интроспекция, «взгляд в себя» становится общим местом. Этому процессу благоприятствовало развитие и распространение в обществе духовных практик, появившихся в эпоху, последовавшую за Тридентским собором. Процедура суда совести, анализа своих поступков, самоанализа, парадоксальным образом разворачивается в момент, когда сокращается количество соблюдающих религиозные обряды. Новое понимание моральных требований теологии дает доступ массе католиков к мыслительной деятельности, долгое время остававшейся уделом избранных. В эпоху Реставрации множатся ретриты[390]390
Ретрит – духовная практика, заключающаяся во временном удалении от мира (например, в монастырь), уединенной молитве, часто – общения с духовными наставниками; может быть коллективной. – Примеч. ред.
[Закрыть] и миссии; и те и другие приводят к общей исповеди; они становятся причиной для тщательного самоанализа. Клод Ланглуа показал, как укоренялась в народе практика ретрита в Ваннской епархии. 24 марта 1821 года, сообщает Жерар Шольви, шесть тысяч человек, со свечами в руках, приняли участие в церемонии «аманд онорабль»[391]391
Аманд онорабль – вид наказания во Франции времен Старого порядка: осужденный, обычно босой и обнаженный по пояс, публично каялся в своих прегрешениях. – Примеч. ред.
[Закрыть], важном событии большой миссии в Монпелье. Около полувека спустя, в 1866 году, по случаю приезда проповедников в Шассрадес, маленькую коммуну в недоступном Жеводане, происходит возврат к себе, и языки неотесанных крестьян развязываются. Проведение на протяжении нескольких десятилетий двойной исповеди и дифференцированного отпущения грехов, практика поэтапной общей исповеди, прерываемой длительными периодами самоанализа, в том виде, как это было провозглашено кюре из Арса, миссионера времен Июльской монархии, побуждают скрупулезно вспоминать свои грехи.
Дальнейшая регламентация жизни, определенность «решений» сопровождают углубление самоанализа. Проповедники и религиозные наставники призывают к этому набожные души. Так регулируется поведение в частной жизни. По совету воспитательниц родители устанавливают строгие правила для юных девушек, вернувшихся из пансионов, дабы оградить их от соблазнов праздной жизни. Об этом свидетельствует волнующий дневник Леопольдины Гюго. Некоторые добрые души заставляют девочек вести дневник, неизбежное следствие таинства исповеди. Двенадцатилетняя жительница Марселя Изабель Фрессине вынуждена каждый день в качестве наказания выполнять дополнительные задания. Дневниковые записи показывают также духовный рост взрослых, облегчают сомнения, вызванные мелкими ежедневными ошибками. Распространение такого явления, как женские дневники, после 1850 года, образцом которых можно считать дневник Софьи Петровны Свечиной[392]392
Софья Петровна Свечина (1782–1857) – фрейлина, писательница–мистик, хозяйка литературного салона в Париже, одна из самых заметных фигур в русском католицизме XIX века.
[Закрыть], опубликованный издательством Falloux. В нем сквозит то же желание описывать свои переживания в назидательных целях.
Главное в этом процессе – секуляризация расшифровки личности, начатой в тени исповедальни. Человек в XIX веке одержим чувством вины; это чувство вызывается тем же страхом потери, который заставляет тщательно вести домашнюю бухгалтерию, который порождает ужас от потери спермы или просто от сознания того, что с каждым днем жизнь становится короче. Это желание избежать потери чего бы то ни было выливается на страницы интимного дневника.
