Текст книги "История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны"
Автор книги: Филипп Арьес
Соавторы: Роже-Анри Герран,Мишель Перро,Жорж Дюби,Линн Хант,Анна Мартен-Фюжье,Кэтрин Холл,Ален Корбен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)
В последней четверти века приоткрывается завеса частной жизни, появляется потребность в психологической помощи, что уже не связано напрямую с душевными болезнями. Люди начинают обращаться к психологам, как это происходит в настоящее время; это можно было почувствовать уже по объему частной клиентуры Шарко. Мы не будем останавливаться причинах, вызывающих душевное неблагополучие в те времена. В период с 1857 по 1890 годы нарастание тревоги, вызываемой боязнью дурной наследственности, престижность неврологии, усиление веры в психологическую поддержку говорят о новом вызове, о необходимости появления нового типа специалистов. Последователи Пастера весьма успешны в лечении инфекционных болезней, но абсолютно не расположены выслушивать бесконечные жалобы пациентов на разного рода недомогания. Выслушивание жалоб больного становится новой медицинской профессией.
Эти изменения совпадают с прогрессом науки. Престиж Ипполита Тэна стимулирует появление экспериментальной психологии, связанной с культом интеллекта. Оказавшаяся под влиянием личности Пьера Жане, иллюстрируемая работами Альфреда Вине и Теодюля Рибо и поддерживаемая бергсоновским самоанализом, эта новая наука развивается по двум главным направлениям. Психологический анализ, которому Пьер Жане дал определение в 1889 году–главное новшество. Этот метод, основанный на осмотре с глазу на глаз, на точной фиксации произнесенных слов и на поиске предпосылок, представляет собой прежде всего поиск причины, следа. В основе этого метода – вера в то, что подсознательное не полностью отделено от сознания и является лишь его фрагментом.
Другая важная вещь – замер интеллекта. Этот метод основан на убежденности, что между идиотом и гением существует континуум, сплошная среда. Шкала интеллекта, предложенная в 1903–1905 годах Вине и Симоном, и тест, помогающий определить место каждого индивида на этой шкале, входят в новое кредо французской психологии.
Эти открытия имеют множество последствий. Психологический анализ вызывает к жизни новый терапевтический идеал и побуждает отказаться от насильственных процедур в лечении и от гипноза. Пьер Жане в своей методике предлагает не столько слушать больного, сколько смотреть на него; ватная тишина кабинета врача берет верх над зрелищностью психиатрической больницы. Еще до появления психоанализа складывается новое психическое пространство.
Отметим здесь, что фрейдистский пансексуализм пока отталкивает французских сторонников теории бессознательного, которые вплоть до начала I Мировой войны будут эффективно противостоять распространению венских теорий. Усилия по их популяризации, предпринимавшиеся с 1903 года швейцарским психологом Теодором Флурнуа и малоизвестным профессором Моришо–Бошаном из Пуатье, не увенчаются успехом. Как бы там ни было, психологический анализ и еще некоторые достижения экспериментальной науки, например, определение фетишизма, сделанное Альфредом Бине, или изучение патологии эмоций Шарлем Фере, подготовили экспансию психоанализа в XX веке.
Измерение интеллекта, которое в то время стало в обязательном порядке проводиться в школах, будет иметь последствия для личной жизни многих детей; благодаря открытию Бине школа, этот «большой демократический трибунал», как ее назвали Робер Кастель и Жан—Франсуа Ле Сер, сможет определять наличие ненормальности, которую раньше выявить было невозможно. О существовании идиотов и имбецилов уже было известно, теперь же научились обнаруживать умственную отсталость. Из некогда однородной массы молодежи выделяются новые фигуры – неуравновешенные, дебилы, умственно отсталые. Закон 1909 года, предусматривающий создание коррекционных классов, санкционирует это разделение детей на группы. В пассивном состоянии этот закон просуществует до 1950‑х годов.
Образы тела, соответствующие социально–экономическим нуждам и зависящие от положения в обществе, диктуют свои требования педагогике, которая в свою очередь стремится создать модель поведения и предписывает определенные жесты и позы. Однако постепенно назревает желание освободиться от муштры; параллельно усиливается субъективация тела, что отмечают историки психологии. Так в XIX веке возникает целый комплекс соматических дисциплин и процедур сопротивления; историки еще очень далеки от его понимания. В этой области, как и во многих других, ученый дискурс еще только складывается. Кодекс жестов, наследник лассалевских правил приличия, позы, предписанные школьнику, воспитаннику пансиона, солдату, заключенному, жесты и движения промышленного рабочего, позы отдыха или простого расслабления, желание освободить движение, которое проявляется во времена Прекрасной эпохи, – все это представляет собой широчайшее поле для исследований. В частной жизни сталкиваются муштра и телесная эмансипация. Но и здесь все зависит от социальной среды.
В этой области в первую очередь бросается в глаза деревенская косность. Позы и жесты крестьян на полотнах Милле кажутся пришедшими из далекого прошлого – но это, опять же, может быть результатом нашей неосведомленности. Ги Тюилье, единственный из историков, кто обратил внимание на эту проблему, описал архаичные жесты крестьян из Ниверне; эти жесты вплоть до середины века свидетельствовали об отсутствии каких бы то ни было изменений в данной сфере. Этнологи из Музея традиционного народного искусства, занимающиеся этой сложной темой, выдвигают гипотезу о том, что манера двигаться при приготовлении пищи с XIV века до 1850 года совершенно не изменилась. Начиная с этой даты и приблизительно до 1920 года традиции медленно меняются под влиянием новой техники и материалов. В дальнейшем произошел настоящий переворот, в результате которого полностью изменилась ежедневная жестикуляция. Эту хронологию следует уточнить. Филипп Жутар весьма разумно отмечает, что все жесты очень последовательны и взаимосвязаны: зная, как крестьянин хватает охапку соломы, можно представить себе, как он обнимает любимую женщину.
В сельской среде по–прежнему верили в возможность исправления тела. Матроны XIX века, как и раньше, пытаются исправить форму черепа младенца сразу после его рождения; пеленание детей, но крайней мере облегченный его вариант, оставляющий ручки младенца свободными, в некоторых деревнях сохраняется до начала Третьей республики. В истории протезирования описываются случаи, когда матери буржуазных семейств заставляли своих немного сутулых дочерей носить чудовищные железные кресты, державшие спину прямой; считалось, что правильная осанка – это «эстетическое приданое» для девушек на выданье.
Однако все вышеописанное – архаика; благодаря, в частности, работам Жоржа Вигарелло сегодня мы можем обозначить этапы исправления осанки. В первой половине века механика, а начиная с 1851 года энергетическая модель, предложенная термодинамикой, меняют образ тела. Оно предстает сначала как комплекс разных сил, потом – как мотор; теперь становится важным не холить, а тренировать его. Физические упражнения выходят за рамки военной сферы; гимнастика, цель которой – придать телу максимально возможную мощь, постепенно проникает всюду.
Апологеты этого обновленного искусства превозносят правильную осанку. Мужчина должен затянуть пояс, выкатить грудь колесом, убрать живот. Корсет, который носят женщины, с одной стороны, подчеркивает эротичность их форм, с другой – также улучшает осанку. Женщины эпохи Третьей республики были сутулы, и в каждом доме постоянно звучали окрики: «Выпрями спину!», «Втяни живот!». Страх туберкулеза заставляет делать дыхательные упражнения, чтобы заставить легкие работать в полную силу и даже развить их. Одновременно продолжает развиваться ортопедия; ко всяким аппаратам, которые фиксируют тело в прямом положении, добавляются первые тренажеры, которые облегчают выполнение упражнений. Именно в то время зарождается лечебная или корригирующая гимнастика, основанная на выполнении определенных движений для исправления того или иного недостатка.
Школьная и семейная педагогика вдохновлена этими новшествами. Учителя и родители стремятся к тому, чтобы их дети и воспитанники держались прямо, потому что вялость осанки говорит о праздности. Настало время динамичной живости. На заводах и в школах начинают следить за положением тела и осанкой. Акцент делается на пользе «укрепляющей усталости» (Жорж Вигарелло).
В конце века, как показали историки Эжен Вебер и Марсель Спивак, воспитывается способность при необходимости дать отпор. Занятия физкультурой становятся обязанностью; длительные пешие походы школьников выражают эти новые императивы. Именно тогда происходит слияние бесконечных гимнастических занятий и более непринужденной игровой деятельности, аристократической по своему происхождению; в целом это, имитируя английские games, кладет начало такому явлению, как спорт. Верховая езда, охота, игры в мяч создали модель деятельности, которая, как и множество других, начинается наверху социальной пирамиды и распространяется вниз. Спорт под влиянием теории Дарвина и германской угрозы оказывал воздействие на поведение: он благоприятствовал тому, что англичане называют self–government, самостоятельности индивида; все стремились к победе, к набору очков, к восторгу чемпиона.
Еще одно неисследованное течение повышало внимание публики конца XIX века к развитию тела. Натуральная медицина, о которой мы уже упоминали, высоко ценила прогулки на свежем воздухе, походы в горы, позже – морские купания и катание на велосипеде. Со временем все эти занятия становятся очень популярными и постепенно выходят из чисто медицинской сферы. Отныне цель их не в исправлении осанки, не в тренировках и даже не в лечении, а просто в получении удовольствия. Этот поиск гармонии жестов и поз символизирует царящая на парижской сцене Айседора Дункан; ее танец – торжество свободного тела, которое больше не рассматривается как внешняя сторона личности. Здесь важно отметить, что эти телесные поиски совпадают по времени с новыми психологическими запросами и эротизацией пары. В кинестезии больше не доминирует прислушивание к дисфункциям организма; она теперь в большей мере направлена на получение удовольствия. Вскоре суровый Поль Валери будет сам анализировать удовольствие, которое испытывает обнаженное тело при купании в море.
Эта революция – не будем бояться слова, – которую Марсель Пруст, очарованный проказами велосипедисток на пляже, подчеркивает тем настойчивее, что она невозможна для него самого, полностью изменит поведение, стиль и привычки, составляющие частную жизнь.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мишель Перро
Неустойчивое равновесие между публичным и частным очень сильно зависело от господствовавшей политической теории. Руссо мечтал об абсолютной прозрачности: «Если бы я мог выбрать себе место рождения, я бы предпочел государство, где все люди знали бы друг друга и ничто нельзя было бы скрыть от общественного мнения – ни темные порочные дела, ни скромность и добродетель». Токвиль, наоборот, подчеркивал преимущества индивидуализма, называл его «недавним выражением» и писал, что прежде всего он является эквивалентом общительности: «Индивидуализм – это мирное чувство, которое дает возможность каждому гражданину отделиться от массы таких же, как он, и держаться вместе со своей семьей и друзьями в стороне; создав таким образом свое собственное маленькое общество, он с радостью мог бы оставить общество большое». В начале XX века Леон Буржуа находил в «солидаризме» средство примирения прав победившего индивида и его обязанностей – его «долга» – перед обществом, которое существовало до него и органичной частью которого он является. На этой связи основано «социальное право», которое не допускает ни тоталитарных решений общественных вопросов, ни либерального попустительства и в то же время оправдывает нарастающее вмешательство государства.
В XIX веке делались отчаянные попытки стабилизировать границу между частным и публичным, отдать частную жизнь семье, признать суверенитет родительского дома. Но лишь только граница оказывалась зафиксированной, как тут же начинала двигаться и смещаться под действием множества неуловимых факторов.
На заре XX века складывается новая действительность. Бурное развитие рынка, производства, новой техники вызывает рост потребления и обмена. Реклама возбуждает желания. Новые виды транспорта порождают мобильность. Поезд, велосипед, автомобиль стимулируют перемещение людей и предметов. Почтовые открытки и телефонная связь облегчают передачу личной информации. Распространение моды меняет внешний вид людей. Фотография позволяет иметь множество собственных изображений и составить представление о себе. Этот фейерверк признаков иногда скрывает неподвижность фона.
Предрассудков, связанных с пространством и временем, становится меньше, и люди стремятся самостоятельно выбирать свою судьбу: дорога к поставленным целям кажется им открытой. В основе новой эстетики и философии лежат забота человека о себе; ухоженное, тщательно познанное тело со всей его сложной нервной организацией; душа, глубины которой люди начинают постигать; свободные проявления сексуальности у нового поколения; новые взгляды на брак и гетеросексуальность.
Наступление индивидуализма в той или иной степени затрагивает все слои населения, в особенности городского. Рабочий мир, например, в момент, когда укрепляется производственная дисциплина, начинает очень ценить нерабочее время и требует пространства для себя. А утверждение классового сознания не противоречит желанию вырваться из своего класса. Даже крестьяне, столетиями мирившиеся со своей судьбой, под влиянием трудовых мигрантов, этих проводников культуры, постепенно перестают подчиняться старым правилам жизни, любви и смерти.
Однако есть три категории людей, которые решительно сбрасывают оковы прошлого: это молодежь, женщины и интеллектуальный и артистический авангард. «Желать, воплощать желания, жить» – таковы устремления двадцатисемилетнего героя «Становления» Роже Мартена дю Гара, альтер эго писателя. Получив доступ к различным новым профессиям и некоторую свободу, женщины решительнее требуют осуществления права на труд, путешествия, любовь. То поднимающийся, то затухающий феминизм XIX века, который выражал смутные чаяния многих и часто внедрялся в бреши власти, становится на твердую основу; через газеты (например, La Fronde) это движение требует равенства гражданских и политических прав, аргументируя свои требования, с одной стороны, необходимостью признания материнской и общественной роли женщин, с другой – логикой естественного права: если женщины – это индивидуальности, почему с ними ведут себя как с несовершеннолетними? По всей Европе появляется «новая женщина», образ которой прославляют, иногда двусмысленно, мужчины, желающие изменить отношения в паре.
Однако все эти изменения, по правде говоря, скорее декларируются, нежели осуществляются: они повсюду встречают ожесточенное сопротивление, религиозное, моральное и политическое. По мнению Арно Майера, это сопротивление поддерживается сторонниками уходящего Старого порядка и постоянно обновляет свои стратегии и оправдания. Молодежные движения (например, движение скаутов) нацелены на эмансипацию юношества. Яростный антифеминизм, проявление кризиса мужской идентичности, возлагает на женщин ответственность за падение нравов, предшествующее упадку нации. Разнообразные моральные лиги пропагандируют нравственность на улицах, требуют запретить обниматься и целоваться в публичных местах, обрушивают град проклятий на «порочную» литературу, будоражащую воображение картинами победившего Эроса.
Симптоматична эволюция мысли писателя Мориса Барреса, некогда прославлявшего культ «Я»; теперь он стал патриотом–почвенником.
Во всех европейских странах на закате века усилилась роль государства, начавшего действовать согласно психологии толпы; государство использует общественное мнение во имя защиты интересов нации и утверждает примат коллективных ценностей.
В «Манифесте футуризма», опубликованном Филиппо Томмазо Маринетти 20 февраля 1909 года, говорится: «Мы разрушим музеи, библиотеки, учебные заведения всех типов, мы будем бороться против морализма, феминизма… <…> Мы будем восхвалять войну – единственную гигиену мира».
Конечно, война. Ее «декларация» напоминает всем и каждому, что первично публичное, а частная жизнь ограниченна, относительна и подчинена жизни публичной. Война дает сигнал о том, что отдых окончен. Мобилизует энергию молодежи, призванной выполнять свой долг, возвращает на место все гендерные роли, каждый индивид занимает свое место в гражданской иерархии. Даже если на деле ничто не нарушает частную жизнь, она должна раствориться, спрятаться, стать еще более секретной, особенно если она идет вразрез с национальным долгом.
История покажет, что именно блокировала, запретила, нарушила, изменила война. Не будем, тем не менее, забывать о новой системе отношений, начавших складываться непосредственно перед войной.
О чем думают эти молодые люди, с веселым видом отбывающие на войну, которая, по всеобщему мнению, будет короткой? Эти дети, вовлеченные в игры, о жестокости которых они не подозревают? Эти женщины, молодые и не очень, машущие платочками в порыве бьющего через край патриотизма? Какие связи, какие любови рвутся навсегда? Какие надежды разбиваются или, наоборот, появляются? Какое у них прошлое? И что их ждет в будущем? Чьи–то жизни, похожие и разные, мгновенно ставшие единой, уносятся вихрем истории.
Вокзал, поезд: современные фигуры судьбы.
БИБЛИОГРАФИЯ
Рукопись настоящего тома была передана в издательство в марте 1986 года. Библиография актуальна на эту дату.
I. Общие вопросы
Ariès Ph. Histoire des populations françaises et de leurs attitudes devant la vie depuis le XVIIIe siècle. Paris: Self, 1948.
Ariès Ph. L’Enfant et la Vie familiale sous l’Ancien Régime. Paris: Éd. du Seuil, 1973.
Ariès Ph. L’Homme devant la mort. Paris: Éd. du Seuil, 1977.
Ariès Ph. Images de l’homme devant la mort. Paris: Éd. du Seuil, 1983.
Certeau M. de L’Invention du quotidian. T. I: Arts de faire. Paris: UGE, 1980.
Dumont L. Essai sur l’individualisme. Une perspective anthropologique sur l’idéologic moderne. Paris: Éd. du Seuil, 1983.
Elias N. Über den Progess der Zivilisation. Basel: Verlag Haus zum Falken, 1939; фр. пер.: La Civilisation des moeurs et La Dynamique de l’Occident. Paris: Calmann‑Lévy, 1973.
Elshtain J.B. Public Man, Private Woman. Women in Social and Political thought. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1981.
Foucault M. Histoire de la sexualité. T. I: La Volonté de savoir. T. II. L’Usage des plaisirs. T. Ill: Le Souci de soi. Paris: Gallimard, 1984 (и другие произведения Фуко).
Goffman Е. La Mise en scène de la vie quotidienne. T. I: La Présentation de soi. T. II: Les Relations en public. Paris: Éd. de Minuit, 1973.
Habermas J. L’Espace public. Archéologie de la publicité comme dimension constitutive de la société bourgeoise. Paris: Payot, 1978.
Hirschman A. Bonheur privé, action publique. Paris: Fayard, 1983.
Mayer A. La persistance de l’Ancien Réime. L’Europe de 1848 à la Grande Guerre / trad. fr. Paris: Flammarion, 1983.
Moore B. Privacy. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1984.
Sennett R. Les Tyrannies de l’intimité. Paris: Éd. du Seuil, 1979.
Sennett R. La Famille contre la ville. Les classes moyennes de Chicago à l’ère industrielle (1872–1890) / postface de Ph. Ariès. Paris: Encres, 1980.
II. Частная жизнь и Французская революция
МемуарыLa Révellière‑Lépeaux. Paris: Plon, 1895, 3 vol.; Mme Roland. Paris: Baudouin, 1820, 2 vol.
Baczko B. «Le calendrier républicain. Décréet l’éternité», Les Lieux de mémoire / sous la dir. de P. Nora. T. I: La République. Paris: Gallimard, 1984.
Cobb R. Death in Paris. Oxford: Oxford University Press, 1978.
Dessertine D. Divorcer à Lyon sous la Révolution et l’Empire. Lyon: PUL, 1981.
Garaud M., Szramkiewicz R. La Révolution françhise et la Famille. Paris: PUF, 1978.
Ozouf M. La Fête révolutionnaire (1789–1799). Paris: Gallimard, 1976.
Roderick Ph. Family Breakdown in Late Eighteenth Century France: Divorce in Rouen, 1792–1803. Oxford: Clarendon Press, 1980.
Staum M.S. Cabanis: Enlightenment and Medical Philosophy in the French Revolution. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1980.
