Текст книги "История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны"
Автор книги: Филипп Арьес
Соавторы: Роже-Анри Герран,Мишель Перро,Жорж Дюби,Линн Хант,Анна Мартен-Фюжье,Кэтрин Холл,Ален Корбен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц)
«Речь идет о семье», – как настоящий якобинец, говорил Мишле[43]43
Жюль Мишле (1798–1874) – знаменитый французский историк и публицист.
[Закрыть]. Сознавая, что слово «семья» в единственном числе неточно отражает ситуацию, мы тем не менее не сможем избежать его употребления. С одной стороны, сонная городская буржуазия, с другой – блистательный Париж, в результате чего в литературных источниках не найти однозначного определения национальной идентичности.
Безусловно, следовало бы употреблять слово «семья» во множественном числе – так велико их разнообразие в зависимости от того, городская это семья или сельская. У них разные представления о частной жизни, разная степень религиозности, разные политические взгляды, наконец. Действительно, в чем разница в частной жизни католиков, протестантов, иудеев, агностиков? Есть ли какая–то специфика, если отец семейства кальвинист или мать иудейка? Каким образом свободомыслие повлияло на сексуальные отношения или на видение человеческого тела? Существует ли эффективная социалистическая мораль? По–другому ли любят анархисты? В период между двумя мировыми войнами анархистская газета L’En–dehors, которую в 1922–1939 годах издавал Э. Арман (литературный псевдоним Эрнеста Жюэна), сделала свободный союз камнем преткновения индивидуальной свободы и описывала опыт адептов этого явления. История Виктора Куассака и его колонии «Гармония» показывает, насколько сильным было сопротивление. До претворения слов в дело было еще далеко.
Вспоминая кончину матери, свои чувства в тот момент и то, как они проявлялись, Стендаль противопоставляет «сердца Дофине»[44]44
Дофине – историческая область на юго–востоке Франции, главный город – Гренобль.
[Закрыть] «сердцам Парижа». «В Дофине можно встретить свою особую манеру чувствовать – остро, упорно, сознательно, которой я не встречал ни в каких других краях. Для внимательного наблюдателя музыка, пейзажи, романы должны меняться с каждыми тремя градусами географической широты»[45]45
Стендаль. Жизнь Анри Брюлара. Пер. Б.Г. Реизова.
[Закрыть].
То, что Стендаль, столь чувствительный к региональным различиям, объясняет климатом, Эрве Ле Бра и Эмманюэль Тодд в своем антрополого–политическом атласе «Изобретено во Франции», вышедшем сравнительно недавно, в 1981 году, скорее, относят к чрезвычайному разнообразию семейных структур, вследствие которого «с антропологической точки зрения Франция не должна была бы существовать». Критикуя универсалистский подход к изучению истории ментальности с его вниманием к географическим различиям, авторы указывают прежде всего на разнообразие семейных укладов в разных регионах. Если смотреть с этой точки зрения, то можно обнаружить, что «разница между Нормандией и Лимузеном такая же, как и между Англией и Россией». Они уточняют классификацию Ле Пле, выделяя три больших типа семей и указывая на районы их преобладания: 1) нуклеарные семьи, в которых брачный возраст и количество холостяков и незамужних женщин нестабильны более, чем где–либо: Нормандия, внутренние районы западной части Франции, Шампань, Лотарингия, Орлеане, Бургундия, Франш–Конте; 2) семьи со сложной структурой и неконтролируемым возрастом вступления в брак: Юго–Запад, Прованс, Север; 3) семьи со сложной структурой и строго контролируемым возрастом вступления в брак: Бретань, Страна басков, юг Центрального массива, Савойя, Эльзас.
В каждом их этих типов семей существуют властные системы, подчиняющиеся своей собственной семейной логике и влияющие как на взаимоотношения отцов и детей, так и на возраст вступления в брак и супружескую жизнь. «В каждом из этих семейных типов господствуют свои собственные семейные чувства. <…> В каждой семейной структуре – свои трудности и подводные камни». Количество внебрачных детей, число самоубийств, формы насилия, даже политические взгляды – все это находится под влиянием данного важнейшего параметра. Не углубляясь в дальнейшие подробности, мы с удовольствием заполним лакуны в нашем анализе региональной ситуации, в большей мере, чем в социальной.
Нам не хватает фактов, несмотря на исследования французской этнологической школы и особенно очень важные для нас материалы, представленные Элизабет Кавери и Пьером Ламезоном. В их работе, базирующейся на детальном разборе документов из судебных архивов, в первую очередь рассматриваются конфликты. Однако это – разумное противоядие к излишне доверчивому отношению к безмятежности, якобы царящей в традиционных семьях. Культурологические или структурные исследования, пытающиеся обнаружить инвариант, весьма косны, консервативны, в то время как общество XIX века, даже в отдаленных сельских районах, постоянно меняется и вместе с ним меняются границы частного и публичного, образ жизни, чувств, любви и смерти.
Разумеется, унифицирующие факторы очень могущественны: это право, различные государственные учреждения, язык, школа, этот пресс, уничтожающий всякие различия, средства массовой информации, предметы потребления, с которыми передается «парижская мода», притягательная сила столицы, обожаемой и пугающей одновременно, постоянное перемещение людей и вещей. Все это делает частную жизнь более единообразной.
Однако сопротивление этому процессу оказалось на удивление сильно. С точки зрения Юджина Вебера[46]46
Юджин Вебер (1925–2007) – американский историк, специалист в области истории Франции XIX–XX веков.
[Закрыть], лишь II Мировая война положила конец «местному колориту». Что же касается рабочего класса, то он един лишь в перепуганном сознании буржуазии, позднее – в воинствующем сознании.
Секреты семей и тайны отдельных индивидов видоизменяются, но никуда не исчезают. Вот что нам следовало бы понять и что мы можем увидеть лишь мельком.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ
Мишель Перро
Фигура отцаВ истории частной жизни XIX века доминирует фигура отца, рулевого семейного корабля, как и гражданского общества в целом. Право, философия, политика – во всех этих областях мы видим стремление установить и оправдать его авторитет. Все, от теоретика государственности Гегеля до анархиста Прудона, поддерживают его власть. Благодаря отцу человек является законнорожденным, у него есть фамилия; согласно Канту, только появление на свет в браке является настоящим рождением человека. Лишенные короля, традиционалисты желают возродить роль отца. Однако в этом вопросе им не уступают ни революционеры, ни республиканцы – как пишет Франсуаза Майёр[47]47
Франсуаза Майёр (1933–2006) – французский историк, специалист в области образования в XIX веке и женского движения.
[Закрыть] о Жюле Ферри[48]48
Жюль Ферри (1832–1893) – французский политик, министр просвещения, министр иностранных дел в 1879–1885 годах, премьер–министр в 1880–1881 годах.
[Закрыть], лишь отцу семейства отдали они свои голоса на выборах. «Необходимость передать безраздельную власть семье, чтобы она перестала быть столь важной для государства, – это политическая аксиома. В этом отношении наша республиканская ассамблея ошибается, принижая роль мужа и отца», – писал Жюль Симон, сожалея о принятых законах. Республиканцы принимают бредовые решения под недремлющим оком Марианны, и женщины оказываются повсеместно—у ног великих людей или, наоборот, получают от них награды. Но это надуманное страстное прославление «Музы и Мадонны» – всего лишь способ укрепить разделение публичного и частного.
«Разница, существующая в самой сути супругов, предполагает и разницу в их правах и присущих им обязанностях», – пишет Порталис[49]49
Жан Этьен Мари Порталис (1746–1807) – французский юрист и философ. Участвовал в разработке Гражданского кодекса (Кодекса Наполеона).
[Закрыть]. От имени природы Гражданский кодекс устанавливает абсолютное главенство мужа в супружестве и отца в семье и недееспособность жены и матери. Замужняя женщина теряет всякую ответственность; у незамужней женщины или вдовы ее гораздо больше. Эта недееспособность, закрепленная в статье 213 («Муж должен защищать жену, а жена – слушаться мужа»), касается практически всего. Женщина не может выступать в роли опекуна или иметь право голоса на семейном совете: в случае такой необходимости обращаются к дальним родственникам мужского пола. Она не может быть свидетелем каких–либо нотариальных актов. Если женщина покидает дом супруга, она может быть насильственно водворена обратно и принуждена «выполнять свои обязанности и наслаждаться правами во всей их полноте». Неверная жена может быть приговорена к смертной казни, так как в результате ее измены может появиться на свет внебрачное потомство, а это – посягательство на святая святых семьи. В Жеводане более или менее терпимо относились к возможным интрижкам, но резко отрицательно к беременности как к их следствию, и женщине, допустившей незаконную беременность, никакой пощады не было. Неверный муж не рисковал ничем и пользовался полной свободой в этом вопросе, потому что претензии на установление отцовства были запрещены Гражданским кодексом, но обывательская мораль требовала, чтобы виновный в беременности девицы женился на ней.
Женщина не может распоряжаться своим имуществом, и такой жизненный уклад неизменно расширялся. Как и несовершеннолетний ребенок, она не получает на руки собственную зарплату, и так было вплоть до 1907 года, когда соответствующий закон отменил это нелепое положение. На виноградниках в департаменте Од в конце XIX века зарплата супружеской пары выдавалась мужу. Единственным документом, который защищал имущественные интересы женщины, были постепенно теряющие силу правила пользования приданым или все реже встречавшееся раздельное проживание супругов – в этом случае предполагался брачный контракт, заключение которого практиковалось в богатых семьях. Вероятно, эффективный в отношении богатых семей, кодекс оставлял совершенно ни с чем женщин бедных. Надо сказать, что существовала и точка зрения, считавшая закон недостаточно суровым. Александр Дюма–сын, например, полагал, что обманутый муж имеет полное право самостоятельно вершить правосудие. По мнению Прудона, в шести случаях, к которым относятся, в частности, распутство, пьянство, воровство, расточительство, «муж может убить жену в силу своей власти над ней» («Порнократия, или Современность», 1875).
Это всевластие распространяется и на детей. Любовь к детям не оказывает влияния на авторитет семьи и на отцовскую власть. Французская революция провела лишь незначительные реформы, касавшиеся ограничения родительской власти в отношении совершеннолетних детей, отмены практики лишения наследства, ограничения наказаний и т. п.; проект Робеспьера – забирать семи–восьмилетних детей из семей и воспитывать их в детских учреждениях в духе уважения к новым идеям – никогда не обсуждался.
Несмотря на то что, по мнению Ле Пле, революция уничтожила отца, отобрав у него право составлять завещание, Гражданский кодекс поддерживает многие из старых понятий. Ребенок, даже совершеннолетний, должен испытывать «священное уважение к тем, кто произвел его на свет», и если «природа и закон ослабляют путы родительской власти, то разум велит крепче затянуть узлы». Родительское благословение на вступление в брак обязательно для лиц моложе двадцатипятилетнего возраста вплоть до 1896 года.
Как и раньше, во времена писем с печатью, отец может потребовать ареста своих детей «в воспитательных целях» при поддержке семейной полиции, действующей от имени семьи. В статьях с 375 по 382 Гражданского кодекса (кн. I, раздел IX) оговариваются условия этого. «Отец, у которого [имеются] веские основания быть недовольным поведением своего ребенка», может обратиться в окружной суд; если возраст этого ребенка не превышает шестнадцати лет, задержать его можно не больше чем на месяц, с шестнадцати лет до совершеннолетия – на шесть месяцев. Формальности, как и гарантии, сведены к минимуму: никаких писем, никаких юридических формальностей, если речь не идет об ордере на арест, в котором мотивы ареста не сформулированы. Если после выхода из тюрьмы ребенок «не прекратит безобразия», он снова может быть арестован. Чтобы бедные семьи имели доступ к подобной практике, сначала в 1841 году, затем в 1885‑м государство взяло на себя расходы на питание и содержание арестантов. Юный нарушитель, «совершавший безрассудные поступки», попадает под арест «в воспитательных целях», и если его семья – прежде всего отец – не затребует его возвращения, может оставаться в исправительном доме вплоть до совершеннолетия.
По закону от 1838 года душевнобольные, выжившие из ума и слабоумные, лишенные гражданских прав, по требованию семьи могут быть помещены в закрытые учреждения. Право мужа распоряжаться судьбой жены наглядно иллюстрирует история, рассказанная Клемане де Серийе, сестру которой по имени Эмилия муж с легкостью отправил в интернат, и семье несчастной женщины стоило большого труда освободить ее оттуда. Объявление женщин сумасшедшими с последующим помещением их под замок в XIX веке стало обычной практикой: в 1845–1849 годах таких случаев было 9930, а за один лишь 1871 год – около 20000 (данные Янник Рипа[50]50
Янник Рипа (р. 1954) – французский историк, преподавательница Университета Париж VIII, журналистка.
[Закрыть]). В 8о% случаев при этих обстоятельствах заявителями были мужчины (мужья, отцы, хозяева–работодатели). Надо сказать, что в целом женщины обращались с заявлениями об аресте чаще, чем мужчины. Мы вернемся к этому позже.
Полномочия отца двояки. Он господствует в публичном пространстве. Только мужчина имеет политические права. В XIX веке политика стала исключительно мужской сферой, и Гизо[51]51
Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787–1874) – французский историк и политик, премьер–министр Франции (1847–1848).
[Закрыть] предписывал даже прекратить какие–либо разговоры о ней в дамских светских салонах. Гамбетта однажды обратился к графине Арконати—Висконти[52]52
Мария Луиза Жанна Арконати–Висконти (1840–1923) – коллекционер предметов искусства и меценат, хозяйка салона, в котором по четвергам бывали Жар Жорес, Жорж Клемансо, Леон Блюм. Леон Мишель Гамбетта (1838–1882) – французский политик, участник революции 1870 года, в 1881–1882 годах – премьер–министр Франции.
[Закрыть], в салоне которой в конце XIX века собирались республиканцы, с просьбой не принимать у себя дам, потому что у нее велись серьезные разговоры; графиня выполнила эту просьбу.
Полномочия отца распространялись и на домашнюю жизнь. Ошибочно было бы полагать, что эта сфера целиком и полностью принадлежит женщине, хотя ее роль в семье и возросла. Во–первых, отец распоряжается деньгами. В буржуазной среде глава семьи выдает супруге деньги на хозяйство, часто эта сумма оказывается вполне достаточной. Бедняжка Каролина Брам—Орвиль не могла понять, почему муж, разъехавшись с ней в 1871 году, был крайне недоволен счетами от портнихи – это были единственные траты, которые супруга позволяла себе, потому что «хотела хорошо одеваться», но это был его долг. Даже щедрый отец и муж контролировали расходы. Виктор Гюго, например, желая удержать на острове Гернси свою семью, желавшую уехать оттуда, не давал им денег на отъезд, что крайне удручало его жену и дочь Адель, которые полностью от него зависели. Гюго огорчался, что был для семьи лишь «кассиром» (Анри Гиймен. Поглощенная. 1985). Но как могло быть по–другому? В сельских районах была схожая ситуация. Лишь в городской рабочей среде частично удавалось выйти из–под финансового подчинения отцу; жены–хозяйки магазинчиков или просто домохозяйки – отвоевали себе роль семейного «министра финансов», к чему так стремились.
Все важные решения принимаются отцом. Представляется, что в экономическом плане его полномочия даже расширились. Так, представительницы буржуазных кругов севера Франции, в первой половине XIX века принимавшие активное участие в управлении делами предприятия, занимавшиеся бухгалтерией или, как Мелани Полле (потомки которой основали фирму La Redoute), стоявшие во главе фирмы – во второй половине века вернулись в свои дома, отныне удаленные от производства.
То же самое касается и образования (в особенности для сыновей) и выбора жениха или невесты для отпрысков. Мать Мартена Надо, например, считала, что будет гораздо полезнее, если сын бросит учебу и поскорее начнет работать в поле. Однако отец в тот момент рассудил иначе и повел себя как человек просвещенный. Множество браков заключается по решению отцов, тогда как матери, движимые эмоциями, занимают сторону плачущих дочерей, как в комедиях Мольера. Например, в болезненном конфликте между Виктором Гюго и его дочерью Аделью мадам Гюго была на стороне дочери.
Во многих случаях решение отца опирается на доводы науки и разума. Набожным и темным женщинам, слишком чувствительным, раздираемым страстями, истеричным, должен противостоять разумный отец – самец. Именно поэтому Кант, Конт и Прудон настаивают на главенстве отца в семье: домашняя сфера слишком важна, чтобы оставлять его слабым женщинам.
Муж имел право контролировать и то, кто приходит к его жене, где она бывает, что и кому она пишет в письмах. В конце XIX века развернулась целая дискуссия на эту тему, что говорит, с одной стороны, об отдельных проявлениях феминизма, которому симпатизировали некоторые мужчины, с другой стороны, о желании обуздать его, так как никаких мер по защите права женщин на тайну переписки принято не было, наоборот, большинство представителей власти высказались против. Газета Le Temps в марте 1887 года, заинтересовавшись мнениями читателей по этому вопросу, получила огромное количество писем и опубликовала некоторые из них. Александр Дюма–сын, например, был целиком и полностью на стороне мужей. Он полагал, что «муж, у которого есть сомнения в верности жены и который при этом не решается вскрывать ее письма, чтобы узнать, как на самом деле обстоят дела, дурак». Священники опирались на доктрину церкви: «Муж – хозяин в доме». Прессансе[53]53
Эдмон Прессансе (1824–1891) – французский протестантский богослов и общественный деятель.
[Закрыть], со своей стороны, выказывал гораздо более умеренные взгляды, противопоставляя право и нравы, а Жюльетта Адан[54]54
Жюльетта Адан (1836–1936) – французская писательница, хозяйка салона, где собирались республиканцы.
[Закрыть] и мадам де Пейребрюн[55]55
Матильда Мария Жоржина Элизабет де Пейребрюн (Жорж Пейребрюн) (1841–1917) – французская романистка, редактор женских журналов.
[Закрыть] занимали либеральную позицию с некоторыми нюансами. Для первой (Жюльетты Адан) повседневная жизнь опровергает кодекс: женщина «добивается свободы в обход законов», переписывается «с матерью, сестрами, дочерьми, подругами». Вторая же обращала внимание на логичность позиции юристов, «на следствия законов, ущемляющих моральную свободу замужних женщин». Таким образом, надо было менять законы. В 1897 году заместитель генерального прокурора апелляционного суда Тулузы, выступая на торжественной конференции, приводил аргументы одних и других и сделал вывод о легитимности главенства мужей и подчиненности жен, в большинстве случаев радующихся своему зависимому положению! Однако вопрос о тайне переписки продолжал обсуждаться в юридической среде: решено было, что личные письма не могут попадать в руки третьих лиц, а в случае смерти адресата отправитель получал право на возврат писем; но вопрос о том, является ли муж «третьим лицом», оставался открытым.
Глава семьи, так часто бывающий вне дома, остается в нем хозяином. У него есть свои собственные помещения: курительная и бильярдная, куда мужчины отправляются побеседовать после светских обедов; библиотека – потому что книги, как и библиофильство, остаются мужским делом; кабинет, куда дети входят лишь для получения нагоняя. Как писали братья Гонкуры, Сент–Бёв чувствовал себя самим собой лишь в своей «пещере» на втором этаже, вдали от шумных женских помещений внизу. Даже у работающей женщины нет своего кабинета – атрибута публичной жизни в частном доме. Элен Сарразен пишет о том, что Полина Реклю–Кергомар, инспектор детских садов, раскладывает свои бумаги в столовой под крики сына, в то время как ее муж Жюль дремлет в своем пустом кабинете («Элизе Реклю, или Страсть к миру», 1985).
В салонах роль и место каждого строго определены, по крайней мере на это указывает Кант. Образцовым в этом отношении является гостиная Виктора Гюго: стоящие мужчины в центре комнаты и сидящие вокруг женщины. Убранство дома, как ни странно может это показаться, тоже мужское дело. Перед свадьбой интерьер дома, где будут жить молодые, оформляют будущий зять и будущая теща, руководствуясь книгами по домоводству. Жюль Ферри «заваливает брата письмами с описанием, как должна выглядеть квартира», куда он собирается привести после свадьбы Эжени Рислер, «и указывает, какими должны быть мебель, занавески, ковры» (Pisani–Ferry F. Jules Ferry, l’homme intime). В то же время, как настоящий Пигмалион, он учит жену одеваться, причесываться, то есть выгодно подавать свою внешность. Имея привычку руководить публичной жизнью, мужчины и дома не забывают о ней. Богатые люди занимаются коллекционированием и наполняют жилища своими приобретениями – и фантазиями. Семья стушевывается перед натиском мужчины–творца.
Виктор Гюго всю жизнь хотел иметь светский дом. Оказавшись в ссылке, он смог осуществить свою мечту. Он купил Отвиль—Хаус на острове Гернси, перестроил его и отделал на свой вкус, не принимая во внимание мнение жены. «Мне не нравится, что мы собственники», – писала она сестре. Адель чувствовала, что это укоренение закрепостит ее, так любившую путешествия и жизнь в городах, а дети будут лишены нормального общения со сверстниками, столь необходимого в юности. «Я понимаю, что твоя слава, твоя миссия – вся твоя фигура – позволяют тебе поселиться на скале, где ты чувствуешь себя самодостаточным, но я понимаю также, что при этом семья приносится в жертву не только твоей чести, но и твоей личности, – писала она мужу в 1857 году. – Я люблю тебя, принадлежу и подчиняюсь тебе, но я не могу быть твоей рабыней. Бывают обстоятельства, в которых личная свобода необходима». Отец, патриарх царствует в своем доме.
Гюго, этот «нежный тиран», как называл его сын, – одна из самых грандиозных фигур отца в XIX веке. В нем сочетались доведенные до абсолюта проявления щедрости и деспотизма, преданности и властности, со всеми этими смешными мелочами буржуазного папаши, волнующегося о том, что подумают люди; эгоизм жестокого отца, который согласен сдать в сумасшедший дом свою душевнобольную дочь – лишь бы не позорить «имя» признанием болезни и присутствием девушки в доме. «Несчастье может случиться всегда», – писал он по поводу дочери, и Анри Гиймен отмечает, что Гюго этого как будто желал. Прославленный, но опозоренный отец может дойти до убийства. Вот почему, чтобы выжить, надо его убить.
Отцы–победители, триумфаторы – характерная черта XIX века. Большая часть предпринимателей превратила свои дома в мастерские, а жен, дочерей или сестер—в секретарш: так Прудон, Элизе Реклю[56]56
Жак Элизе Реклю (1830–1905) – французский историк, географ и путешественник, анархист, автор многотомного труда «Земля и люди».
[Закрыть], Ренан или Маркс, еще один портрет во весь рост в нашей галерее, частная жизнь которого известна нам по его переписке с дочерьми. Обожаемый и внимательный отец, но деспот и придира, когда дело касается выбора профессии или супруга. Элеонору, которую принудили отказаться от артистической карьеры и от любимого человека, Лиссагаре[57]57
Проспер Оливье Лиссагаре (1838–1901) – французский журналист, республиканец, историк Парижской коммуны.
[Закрыть], в конечном счете предал тот, которого ей в мужья выбрал отец, – Эвелинг[58]58
Эдуард Эвелинг (1851–1898) – английский политический деятель, социалист, муж младшей дочери Карла Маркса Элеоноры.
[Закрыть]. Элеонора, прикованная к больному, не понимавшему ее отцу, была одной из целой армии дочерей, принесенных в жертву славе и прихотям отца. Нередко эти отцы открывали перед дочерьми все двери мира, потому что власть отца – это превосходная степень власти мужчины, самца, распространявшаяся на всех, в особенности на слабых, нуждавшихся в покровительстве.
Такой отец не обязательно был католиком – он мог быть и протестантом, и иудеем, и атеистом. Он не обязательно был и буржуа–это глубоко народный тип. Прудон возвел его в ранг добродетели. Он страстно желал стать отцом. Очень рано он стал задумываться о том, чтобы завести ребенка, «соблазнив за деньги девушку». В возрасте сорока одного года он женился на двадцатисемилетней работнице, «простой, миловидной и наивной», преданной работе и долгу, «самом покорном и нежном создании», с которой он познакомился на улице и которой сделал предложение в письме. Он пошел на этот шаг, чтобы вступить в наследство после смерти матери: «Если бы она была жива, я бы не женился». «Любви не было, но были фантазии о браке и об отцовстве. <…> В результате моя жена родила и выкормила сама трех светловолосых и румяных девочек, которые заполнили всю мою душу». «Отцовство заполнило пустоту внутри меня, – также писал он. – Оно как раздвоение личности, как имморальность».
Для пролетариев отцовство было одновременно элементарной формой выживания, достояния и чести; рабочий класс воспринял отцовство–мужественность – это классическое видение мужского достоинства, пришедшее из глубины веков, из общинной сельской жизни, – и создал на его основе свою идентичность.
