Текст книги "История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны"
Автор книги: Филипп Арьес
Соавторы: Роже-Анри Герран,Мишель Перро,Жорж Дюби,Линн Хант,Анна Мартен-Фюжье,Кэтрин Холл,Ален Корбен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 48 страниц)
Османовская урбанизация позволила приличной женщине выходить из дома и осваивать центр больших городов; начиная с 1880‑х годов она может сидеть на террасах кафе в лучах газового, позже электрического света. Поводов для встреч и мест для свиданий становится все больше. Посещение универсального магазина – удобный предлог отлучиться из дома; даже занятия благотворительностью могут быть полезными в этом плане. В 1897 году множество мужей с удивлением и радостью вновь обретут своих жен, которых считали погибшими во время пожара на Благотворительном базаре[442]442
Благотворительный базар проводился в Париже ежегодно с 1885 года. Пожар 1897 года унес жизни 126 человек, в основном женщин–аристократок. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Разносятся слухи. Фиакры и целая сеть домов свиданий делают возможными тайные объятия. Перерывы в супружеской жизни становятся дольше и разнообразнее; поездки по железной дороге, выезды на курорты женщин без сопровождения мужей, массовые паломничества, даже однодневные увеселительные поездки на поездах способствуют разным приключениям.
Адюльтер – излюбленная тема вечерних разговоров. В высших политических кругах, отмечает Жан Эстеб, считается нормой иметь любовницу; «светские романы вызывают оценивающие отклики». Романы, водевили настраивают на измены. Адюльтеры – постоянная тема произведений Александра Дюма–сына, Фейдо, Бека и Батая. Брак втроем функционирует весьма эффективно, с буржуазным здравым смыслом. Он позволяет удовлетворить желания, а завеса тайны добавляет остроты в отношения. Он дает возможность не испортить здоровье и репутацию. Отметим все же, что водевильные сюжеты не напрямую внушают стиль поведения; своим юмором они смягчают нарастающую смутную тревогу. Смех в театре на легкой пьесе Фейдо, куда человек приходит рука об руку с женой, развеивает угрозу порока, способного разрушить семью.
Узкие эмансипированные круги начинают критиковать брачные институции и превозносить свободные союзы; в 1907 году Леон Блюм высказывается за добрачный опыт; спустя пятнадцать лет Жорж Анкетиль посвящает толстые и весьма убедительные книги фигурам любовницы и любовника.
Несмотря на все сказанное, не следует переоценивать размаха такого явления, как адюльтер. Многие слои общества сторонятся этой новации. В буржуазных представлениях по–прежнему доминирует образ добродетельной женщины. Большое внимание к материнскому долгу, провоцируемое немецкой угрозой, говорит о появлении беспокойства в обществе и способствует укреплению нравственности. Бонни Смит провела подробное исследование поведения жен хозяев промышленных предприятий Севера. Все эти дамы были добродетельны и деятельны. В 1890–1914 годах разные лиги борьбы за нравственность, высоко оцениваемые сенатором Беранже и деятелями протестантской церкви, вели отчаянную борьбу с непристойной литературой, распущенностью на улицах и деморализацией военных. Эффективность этой борьбы возросла непосредственно перед I Мировой войной, когда поднялась волна национализма. Во многих кругах супружеские измены категорически осуждаются. Легкомысленная супруга стала помехой для чиновничьей карьеры. Слухи и анонимные обсуждения подстерегают чиновников: от их семей ожидают большей сдержанности.
Во времена Прекрасной эпохи существуют два типа сожительства–таков предварительный вывод Анны—Марии Зон. Первый тип – асимметричное сожительство: более чем в половине случаев воспроизводится старинная модель, в которой буржуа, чаще всего вдовец или холостяк, берет в любовницы гризетку. Любовница супрефекта Форкалькье[443]443
Форкалькье – город и коммуна на юге Франции.
[Закрыть] – молодая портниха. Замужняя женщина, как правило, выбирает в любовники человека своего круга и одного с ней возраста. Анализ юридических архивов показывает, что женщина, которая ловко обманывает мужа с единственным любовником, не испытывает никаких угрызений совести. Эта связь в ее представлении – следствие неудачного брака. Иногда она видит в ней ответ на измену или сифилис мужа. Коротко говоря, представляется, что в сердцах людей зреет неудовлетворенность законным браком. Споры, разгорающиеся вокруг невозможности отчуждения имущества, входящего в состав приданого, также говорят о пересмотре брачных имущественных отношений. Так или иначе, в литературе говорится о том, что в таких случаях раскаиваться приходится матери, а не супруге.
В разных кругах женская неверность обнаруживается разными путями. В буржуазной среде тайное становится явным из–за неосторожных писем. Мужчина обычно болезненно переживает это. Чтобы защитить свое тщеславие и оправдать поведение супруги, он иногда ссылается на ее душевную болезнь. Мужчины из простонародья, наоборот, с трудом переносят, когда над ними смеются, и не могут противостоять искушению насилия, особенно на юге. В основном здесь обманутые мужья идут на преступление. В Бельвиле причиной очень многих уголовных дел оказываются оскорбления или намеки, наводящие тень на нравственность женщин. По вечерам, напившись, обманутые мужья оглашают окрестности криками «шлюха!» или того хуже. Все соседи оказываются в курсе происходящего.
Обнаружение супружеской неверности женщины, о какой бы среде ни шла речь, всегда задевает чувства. Так же обстоят дела и в случае развода, который легче переживают жены, чем мужья. Мужья болезненно относятся к тому, что жены могут обрести сексуальную свободу, в результате чего проявляют насилие. Свободные эмансипированные девицы иногда реагируют бурно, когда их бросают. Женщина, долгое время прожившая с вдовцом или холостяком, плохо переносит разрыв отношений, после которого она остается один на один с осуждающим общественным мнением. Оправданием этих любовниц, которые долгое время бравировали слухами, является страсть. Это бывает настоящей проблемой для любовника–до такой степени бурной может быть реакция его партнерши. Некоторые покинутые женщины устраивают публичные скандалы, другие пишут мстительные письма, третьи обливают бывших любовников кислотой.
Иногда неверный возлюбленный пытается освободиться от ставшей обузой подруги при помощи прощального подарка. Суровый Жюль Ферри отправляет своего брата Шарля улаживать дела с хорошенькой блондинкой с улицы Сен–Жорж. В других случаях измученный мсье может сообщить о своих отношениях властям. Иногда мужчине кажется, что он должен убить свою бывшую любовницу. Общественное мнение в таких случаях бывает на стороне мужчины; на брошенных любовниц смотрят косо. Понятно, что, женившись, бывшие любовники эмансипированных девиц предпочитают более тихие радости.
Изменения в супружеском сексе влекут за собой и перемены в деле продажной любви. Узаконенные публичные дома постепенно сходят на нет. Излитие спермы вызывает отвращение. Многим клиентам кажется унизительным и даже отвратительным вульгарное выставление напоказ обнаженного тела и покорность девиц. Для районного борделя наступают тяжелые времена–за исключением глубокой провинции, где эволюция запаздывает в связи с косностью традиционного мышления. Кроме того, начинается ожесточенная кампания аболиционистов, поддерживаемых левыми радикалами, против легальной проституции. Чтобы выжить в новых условиях, легальному борделю нужно удовлетворять возросшие требования клиентов. В 1872 году старинные обитательницы Шато–Гонтье с возмущением говорили, что теперь девицы соглашаются на оральный секс, ранее запрещенный в домах терпимости.
Парижские бордели идут в ногу со временем. Опьяняющие ароматы, роскошный декор, блеск зеркал, избыток ковров, электричество – все это обновляет тактику соблазнения. В гротах Калипсо или садистских монастырях «нимфы» или «монахини» оттачивают свое мастерство. Глаза зрителей услаждают живые картины, представляемые в отдельных кабинетах, далеких предках кабин life–show. Некоторые бордели специализируются на чем–то конкретном. Требуются новые формы продажной любви. На каждое «извращение» есть теперь свои специалисты и свои ниши.
Параллельно распространяются новые формы проституции, лучше согласующиеся с новыми желаниями. Уже при Июльской монархии танцовщицы из Оперы проявляли благосклонность к солидным господам, которые соглашались их содержать. Гораздо более раскрепощенные кокотки имперских времен требовали галантного обращения. В дальнейшем стиль отношений демократизировался. Представители мелкой буржуазии мечтали об аристократическом разврате. Кафешантаны и кабаки предоставляли им это. Здесь промышляли бедные артистки, вынужденные отдаваться господам на танцульках, в отдельных кабинетах, которых развелось великое множество. Буфетчицы из пивных в Латинском квартале предлагают студентам иллюзию любви и немного отсрочивают закат эры гризеток.
Надо сказать, что лучше всего новым формам утоления страсти отвечали подпольные или, по крайней мере, не очень заметные дома свиданий; префект Лепин даже решает относиться к ним терпимо, чтобы иметь возможность контролировать. Дом свиданий, который содержит респектабельного вида дама, как правило, занимает лучший этаж красивого дома. Открыт только днем. Знакомство происходит в гостиной, обставленной хорошей мебелью. Женщина приходит в шляпе, в одежде приличной буржуазной дамы. Она соглашается на то, чтобы долго «резвиться» в комнате, по виду напоминающей супружескую спальню. Разумеется, в конце ее ждет подарок.. Приличные мужчины, завсегдатаи домов свиданий, ищут именно любви за деньги; они хотят секса с чужой женой, чего при других обстоятельствах им бы не удалось добиться. Дом свиданий дает им иллюзию светского соблазнения. Хозяйка заведения полагает, чаще всего ошибочно, что женщины, которые посещают ее салон, – это респектабельные жены, бедные светские «львицы» или сексуально неудовлетворенные женщины. Очень многие провинциальные рантье, приезжающие в большие города, охотно приходят в этот «театр теней». В любом случае бегство после неудачи – это ужасное бегство, мысль о котором преследует Гюисманса и Мопассана, – будет менее унизительным, чем бегство из борделя.
Потребность оставлять за собой хотя бы подобие чувства и возможность наслаждения спускается с вершины социальной пирамиды к ее подножию. С 1880 года либерализация розничной торговли алкогольными напитками в кабаках и кафешантанах делает менее унизительной всю ситуацию как для клиента, так и для девицы – по сравнению с борделем. С этого же времени распространяется так называемая подпольная проституция. Уличная девица становится обычным явлением, растворяется в толпе, фланирующей по бульварам; оправдываются хитрости и уловки, особенно когда речь идет об одурачивании простачков, думающих, что они покорили сердце красавицы.
Очевидна важность пятидесяти прекрасных лет – от Второй империи до I Мировой войны. В паре мужчины и женщины медленно происходят изменения, новая сексуальная этика готова ворваться в жизнь общества. Не следует обманываться образом викторианской морали, бескопромиссной и монолитной. Эти полвека, которые Эдвард Шортер рассматривает просто как переходную фазу от одной сексуальной революции к другой, мне кажутся в целом более новаторскими, чем долгий период, который тянется от эпохи Консульства до середины Второй империи.
Потрясения, происходящие в этот период в обществе, меняют облик частной жизни; они многим обязаны процессу имитации. Стиль поведения аристократии, затем буржуазии переходит «в народ». Разумеется, «народный секс» привлекателен; разумеется, низы общества обретают известную эротическую свободу, в частности во времена Июльской монархии. Однако это поведение не получило широкого распространения. Во Франции современные формы либерализации нравов, то, что Эдвард Шортер называет второй сексуальной революцией, сформировались в недрах господствующих классов. Авторы водевилей, леворадикальные политики, некоторые буржуазные феминистки, неомальтузианцы, теоретики свободной любви и особенно ученые, благодаря деятельности которых сложилась сексология как наука, – все они оказали больше содействия проявлению современной чувственности, чем смутные блуждающие союзы приехавших в Париж при Луи—Филиппе. Как отмечает Бронислав Бачко, сожительство людей из народа во времена Июльской монархии не соответствовало браку; современное сожительство чаще всего позиционируется вне этой институции.
КРИК И ШЕПОТ
Симптомы индивидуальных страданийУглубление индивидуализации дает новые поводы для глубоко личных страданий. У людей изменяется представление о себе самих, что вызывает их неудовлетворенность. Происхождение понемногу перестает быть определяющим критерием принадлежности к тому или иному социальному слою, и каждый должен сам определить и обозначить свое положение. Социальная мобильность, размах которой, конечно же, не стоит преувеличивать, неполнота, нечеткость, ненадежность соподчиненности, как и сложность знаков, указывающих на ранг, лишь спутывают перспективы, провоцируют нерешительность, смятение, беспокойство. Усилия, приложенные каждым индивидом для создания собственной личности, зависимость от чужого мнения ведут к неудовлетворенности и недовольству собой, к чувству собственной неполноценности. Мы видели, как сильно страдали авторы дневников от этой мучительной внутренней недооценки. Социальная неразбериха, какой не было при Старом порядке, усиливает страх потерпеть поражение. Состязательный характер жизни ведет к переутомлению и усталости, усиливает беспокойство о работе. У человека, который с детства постоянно сдавал какие–то экзамены, растет страх неудачи; вечная необходимость приспосабливаться, страх быть покинутым порождают боязнь жизни. Такие чувства вызывают паралич воли и, в более общем плане, болезнь века, описанную Мюссе.
Уверенности в себе не способствует и новое осознание долга быть счастливым, что модифицирует отношения между желанием и страданием. Пустота в душе и сердце переживается отныне как горе. Новая вина по отношению к себе самому выражается через скуку, давящую на самые рафинированные умы, и бодлеровский сплин.
Все эти причины неудовлетворенности, в избытке описанные в личных документах, усугубляются развитием психиатрии; доступные подробные описания медицинских случаев усиливают тревогу. Наличие таких понятий, как «мания рассуждений», «здравое безумие», позволяют некоторым специалистам находить психические расстройства в спокойствии и тайне частной жизни. В более общем смысле, триумф клинической медицины модифицирует взгляд каждого человека на свое собственное тело; сколько призывников, считавших себя нормальными, с ужасом узнают о своих патологиях благодаря заключениям призывных комиссий?
Есть и еще более тревожная вещь: два образа дикаря, которые вызывают панику у господствующего класса. Луи Шевалье первым отметил, что в первой половине XIX века растет отторжение, боязнь – и в то же время интерес, к представителям трудящихся классов, множащимся в больших городах. В романах без конца описывается исходящая от них опасность; опросы общественного мнения намерены проанализировать этот процесс, а благотворительные организации пытаются как–то сдержать его. Здесь первоначальный оптимизм эпохи Реставрации сменяется черным пессимизмом во времена Июльской монархии. В то же самое время элиты отправляются открывать глубинную Францию и знакомятся с дикарями. Им кажется, что туповатые пастухи–горцы, суровые бретонские рыбаки, жители болот Пуату, мрачные обитатели Домба или Бренна таинственными нитями связаны с землей, почвой, минералами и растительностью; все они похожи на животных.
Смутная тревога, вызванная близостью этих многочисленных племен, усиливается вследствие присутствия в обществе настоящих монстров. Ужасающие уголовные дела – убийцы своей семьи Пьера Ривьера, людоедки из эльзасского города Селеста, которая в 1817 году потушила с капустой бедро своего ребенка и накормила этим блюдом мужа, виноградарь Антуан Леже, сожравший в 1823 году сердце маленькой девочки, – говорят о том, что человек недалеко ушел от животного. Бульварные газетенки распространяют эти ужасные истории, омрачающие частную жизнь. После казни короля 21 января 1793 года монстр бродит повсюду; людоеды, по словам Жан–Пьера Пете, «выходят из мирного пространства сказок»; в 1831 году образ Квазимодо подтверждает тератологическую близость человека из народа и животного.
После поражения Коммуны, по мере постепенного затухания пролетарской жестокости, присутствие дикаря углубляется, от него исходит глухая угроза. Монстр засел в самом сердце организма; он может вторгнуться в воображение. Это возвращение предка, считавшегося вредоносным; от него исходит теперь самая пугающая угроза.
Нездоровая семья – неотъемлемая черта того времени, и она заслуживает нашего внимания. Это она плетет нить, которая связывает ученого, идеолога и художника. Старинное представление о наследственности пользовалось в XVIII веке большим доверием; тогдашние врачи все как один повторяли, что потомство старого человека болезненно, что дети, зачатые в любви, очень красивы и что от пьяниц рождаются уроды. Разумный неогиппократизм, как напоминает Жак Леонар[444]444
Жак Леонар (1935–1988) – французский историк.
[Закрыть], превозносил в те времена скрещивание темпераментов, нейтрализацию сильнейших идиосинкразий. Вследствие этого изучение промышленных и городских патологий, страх, вызываемый «повстанческой истерией», представление о невропатии среди людей искусства стимулируют пессимизм и заставляют думать, что между цивилизацией и дегенерацией существует связь.
Старый тератологический миф, идущий из Книги Бытия, предлагал образ идеального человечества, подверженного вследствие первородного греха постепенной деградации. В 1857 году Бенедикт Морель, вдохновленный Бюшезом[445]445
Филипп Бюшез (1796–1865) – французский политик и историк, один из основателей христианского социализма, отстаивал необходимость прогресса человечества.
[Закрыть], возродил эту веру. Человек отходит от своей изначальной природы; он вырождается. Это отклонение отдаляет его от главенства нравственного закона и подчиняет физическим желаниям; короче говоря, опускает его на уровень животного. На протяжении тридцати лет (1857–1890) теория плохой наследственности навязывается просвещенным умам в лаицизированной (светской) форме. О законах Менделя тогда никто ничего не знал; полагали, что передаются приобретенные характеры; следовательно, ничто не мешает постепенному вырождению вида. Научная этиология уродства очень быстро привела к появлению социальной тератологии, к учреждению знаменитого музея, демонстрировавшего разные уродства. Наследственность сводилась к болезненному процессу. «Клеймо», «печать» на лице или теле вели к исчезновению индивида, привязывали его к уродливой семье. Понятие «плохой наследственной предрасположенности» (Моро де Тур[446]446
Моро де Тур (1804–1884) – французский психиатр.
[Закрыть]), удвоенное растущей верой во всевозможные скрытые пороки, делает напрасной надежду на искупление. «Каждая семья, – пишет Жан Бори, – держит оборону, как в башне замка, пряча в его дальних закоулках ужасный, скорченный и выжидающий народ».
Теория Дарвина, распространявшаяся в медицинских кругах начиная с 1870‑х годов, настоятельно рекомендует, как пишет Жак Леонар, «пересмотреть с эволюционистской точки зрения наследственность». Ученые интересуются пороками, лежащими в основе болезненных процессов; им быстро навязывается народная вина. Нищета, антисанитарные условия жизни, отсутствие гигиены, аморальность, отравления порождают, выявляют или ускоряют наследственные процессы. С улицы, с завода, с последнего этажа идет угроза, которая может испортить генетическое наследие элиты. Боязнь подцепить заразу, находясь в простонародной толпе, переросла в страх вырождения, который, с учетом примата неврологии, превращается в невроз.
Признание вины, даже простой небрежности, облекает каждого новой ответственностью. Миф о наследственном сифилисе превращает желание в «адскую машину» (Жан Бори). Символическая фигура сифилиса без конца муссируется в романах, заполняет иллюстрации. Сны героев книг Гюисманса, уродливые фигуры на картинах Фелисьена Ропса выражают коллективный страх, подпитывающий трагедию великих сифилитиков. Разврат несет в себе серьезные риски; невозможность биологического искупления заменяет собой или удваивает страх греха и ада.
Не следует, однако, преувеличивать новые страхи. Тут же возникает умиротворяющее сопротивление им. Ученые, верные католической традиции, республиканские идеологи, проникнутые духом оптимизма, врачи старой школы, вдохновленные смесью неогиппократизма и витализма, а главным образом – инфекционисты, последователи Пастера, не принимающие теорию Дарвина, не считают плохую наследственность неизбежностью. В то время как Вейсман[447]447
Август Вейсман (1834–1914) – немецкий биолог–эволюционист, зоолог.
[Закрыть] подрывает веру в наследование приобретенных качеств, «микробная этиология, – пишет Жак Леонар, – ведет наступление на наследственные теории». Многие ученые, мечтающие об изменении среды, с доверием относятся к санитарным и социальным реформам и к солидаризму; иные из них уповают на сознательность новых поколений, которую внушает наука. Это подпитывает критику браков по расчету и настоятельно рекомендует сексуальное просвещение и самоконтроль; поощряет новый, лучше информированный тип пары, сплоченной и гармоничной, о появлении которой мы уже говорили.
