Текст книги "Стены молчания"

Автор книги: Филип Джолович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– Да, это так, – сказал я. – Но мне нравится это гораздо больше, чем вывозить детей и женщин из Бомбея в качестве проституток и сексуальных рабынь. – Я достал из кармана статуэтку Ганеша. – Вы использовали это лишь ради своего блага, – сказал я. – Так же, как вы использовали все остальное.

Ганеш на школьной униформе нимфы, Ганеш на тетрадке начинающей проститутки у Бабы Мамы. Школа, которую одаривал клуб «Близнецов». И мой отец. И Джей Джей.

Макинтайр не моргнул и глазом.

– Лучше бы у тебя было побольше, чем просто цифры и идиотская статуэтка, Бордер.

У меня было. У меня была эпитафия человека, который больше не мог смотреть на себя в зеркало. Человека, который видел раскачивающиеся мачты по пути Via Dolorosa. Раскачивающиеся мачты в яхт-клубе Сиванака. Большой дом на холме. Половину дома по пути в ад.

– Есть школа, – сказал я, – которую финансирует клуб «Близнецов» и другие из вашего же круга. Есть бордель в Бомбее, перевалочный пункт, тренировочная площадка. И есть большой дом на Центральном острове. – Баронская версия острова Эллис, смертельный путь для нимф. – Место, где вы выставили напоказ Полу для удовольствия Карлштайна, а сами в качестве чаевых мастурбировали.

У Мэндипа искривилось лицо.

– Ложь и спекуляция, – сказал Макинтайр, подходя ко мне и взяв статуэтку Ганеша. Он посмотрел на него, погладил, а потом кинул его мне на колени. Вся боль отошла в сторону от невыносимой боли у меня в яйцах.

– Я не думаю, что Джей Джей стал жертвой спекуляции, когда убил себя, – сказал я, немного придя в себя. Осталась лишь небольшая боль, которая перешла в глухое поднывание. – Мне кажется, он осознал, что стал не больше чем горгульей, прикованной к фасаду вашего сатанинского собора. Вы с Карлштайном забрали у него практически все, и вот-вот собирались забрать все остальное. Может быть, он угрожал вам, сказал, что раскроет всем глаза на то, что творилось. И вы сказали ему: давай, вперед, сделай признание, посмотри, что произойдет, когда забитый нищий параноик столкнется с превосходным юристом и несколькими миллионами долларов. Поэтому он решил сделать такую приливную волну, что был шанс, что вы тоже в ней потонете.

– Это бред сумасшедшего, Бордер. Мозг Карлштайна был киселем к концу жизни и больше не был способен нормально мыслить, практически так же, как молоко на моем ковре.

Я проигнорировал его.

– А Эрни Монкс? – спросил я. – Вы, должно быть, соблазняли Эрни грязной морковкой много лет. Вы свели его с ума.

– Но он съел пару морковок.

– Я так не думаю. – Нет смысла вуалировать правду на исповеди перед смертью. Но жесточайшее преступление лежит в моей голове, моем сердце, как все еще не совершенное.

Я повернулся к Аскари:

– Что такое Хиджра?

Его лицо искривилось.

– Отвратительные существа. Мужчины, которые не мужчины. Мужчины, которые отрезают себе яйца. Они подонки.

Мужчины за стеклянной занавесью Бабы Мамы. Трансвеститы? Транссексуалы? Все не так просто.

Жгут вокруг гениталий Эрни, обритое тело, парик. Только через боль он стал Хиджрой, как сказал он. Но в конце боль стала невыносимой, и он убил себя. Он не мог защитить нимф, потому что не мог избавиться от желания обладать ими.

– Хиджра танцует во время рождения ребенка, – продолжал Аскари. – Во время свадеб, во время чего-нибудь благоприятного. Они требуют денег за похотливые танцы. Но они не шлюхи, они хуже их. Знаешь, когда они отрезают себе гениталии, они вставляют в дырку веревку, чтобы она не закрывалась. Чтобы они могли ходить в туалет. Они омерзительны. – Аскари перешел через комнату и наклонился надо мной. От него пахло лавандой и фиалками. Сладко и одновременно тошнотворно. – Они говорят, что ими руководят боги. Шива. Мать богов. Боги отрицают таких грязных последователей. Это стыд Индии. Их надо держать за закрытыми дверями.

Опять та дверь. За этой дверью не для нас.

– И как же Карлштайн удерживал вас за закрытой дверью клуба «Близнецов»? Как он это объяснял?

Аскари застонал.

Макинтайр встал за ним и отодвинул его в сторону кресла.

– Все в порядке, Сунил. Это не продлится долго. Потом ты сможешь пойти домой.

Макинтайр повернулся ко мне.

– А что ты знаешь о своем отце? – спросил он. – Ты думаешь, он не ел нашу морковку?

Видение лесной нимфы пронеслось по спальне дома в Хэмптон Корт.

В этот момент Мэндип поднял руку и тяжело задышал:

– Достаточно, Джим, – еле выговорил он.

– Что такое? – Казалось, Макинтайр был зол из-за слов Мэндипа. В конце концов, теперь он был президентом клуба «Близнецов», после смерти Карлштайна. Макинтайр держал молоток, а мелочь у его ног должна следовать его указаниям.

– Прости, Джим, – Мэндип положил руки на стол. – Синклер Бордер был другом. – Мэндип посмотрел на меня. – Он не прикасался к девочке в доме, Фин. – Ему не хватало воздуха. – Он пытался сказать тебе, объяснить все. Правда в том, что он пытался спасти ее.

Макинтайр был в бешенстве:

– Это неуместно, Чарльз.

– Может быть, – признался Мэндип. Он сел за стул в изнеможении. – Но это правда.

– Ради бога, Чарльз… – Первый раз я видел, как Макинтайр терял контроль. Он сделал глоток чая, чтобы подвести линию под спором. – Просто заткнись и больше ничего не говори, – зло сказал он. – Во всяком случае, Карлштайн мертв. И мы должны поблагодарить нашего Билли за то, что он освободил нас. – Он повернулся ко мне: – Вернемся к делам. Ты нам дал немаленький список требований. Теперь мне хочется знать, почему ты думаешь, что у нас возникнет желание заплатить больше десяти долларов, чтобы облагодетельствовать счета юристов и оставить все как есть?

– Там есть компьютер у вас на столе, – сказал я. – Войдите в Интернет. Если знаете, как это сделать.

– Вот урод, – пробормотал он. Но встал и обошел стол, согнав Мэндипа со стула.

– Поищите Кипджем.

Я подошел к монитору. Макинтайр был в Интернете. Шел поиск. Курсор напоминал песочные часы, вращающийся глобус. Антенна выходила в вечность – в сеть. Но ничего не показалось, кроме сообщения о том, что страница не найдена.

– Попробуйте Какаку.

Макинтайр сдвинул брови:

– Ты что, шутишь?

Спасибо, Пабло.

– Просто сделайте это, – прошипел я, уверенный, что Макинтайр чувствовал мою панику.

– Ты парень с ружьем.

Мне бы хотелось, чтобы все было именно так, но кобура была пуста. Я был пуст, так же, как и экран.

Какаку тоже не было.

Я увидел, что Макинтайр расслабился.

– Ну, и что теперь, Фин Бордер?

У Пабло что, не получилось запустить сайты? Он был таким уверенным. Если он запустил их, тогда где они были? Почему они не нашлись во время поиска?

В этом-то все и было. Их надо было регистрировать или нет? На Yahoo или где-нибудь еще.

Поиск по одному слову не шел. Надо было впечатать полный адрес, чтобы попасть на страницу.

– Напечатайте полный адрес: www и все в таком духе.

– Сам сделай, – сказал Макинтайр.

Я сделал. Кипджем появился через пять секунд. Там говорилось, что читатель может найти сборник «Черное и белое» и открыть его на рассказе «Близнецы».

Макинтайр откинулся на спинку стула и стал потирать свою бородку. Если лента остановится прямо здесь, я был бы счастлив. Он выглядел, как кто-то, на чей костюм за три тысячи долларов только что блеванули.

Мэндип и Аскари стояли за Макинтайром и смотрели на монитор.

– Теперь Какаку, – сказал я. – Теперь это не звучит так весело, не так ли?

Это заняло чуть дольше, глобус прокрутился несколько раз, но мы были на странице. Целые тонны цифр. Это было прекрасно.

Я вернулся к своему столу и налил чаю.

– Два сайта, – сказал я. – Между ними нет связи. Никакой ссылки. Сделка заключается в том, что если я не пошлю сообщение до семи часов сегодня и не скажу, что со мной все в порядке, тогда электронное сообщение будет выслано нескольким тысячам человек, с указанием обоих адресов и предложением взглянуть на сайты. В сообщении будет предложение, от которого вряд ли смогут отказаться. – Я выдержал паузу в ожидании реакции.

Ничего не последовало. Они слушали меня.

– Это первый раунд, – продолжал я. – Если я дам сигнал о том, что со мной все в порядке, тогда оба сайта будут приостановлены. На время. Есть еще один последний срок. Завершение сделки – завтра. Скажем, в шесть вечера. Дам вам отсрочку. К этому времени вам надо выполнить все мои требования. Или опять же сообщение будет разослано.

Троица заняла свои прежние позиции.

– Очень красиво, – сказал Макинтайр. – Но…

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал я. – Шантажист возвращается за большим. Но это не относится ко мне.

– Заткнись! – рявкнул Макинтайр. – Ты потерял главную мысль. Тебе надо прекратить говорить и начать слушать, потому что я собираюсь сказать тебе, где мы находимся. Пара дебильных сообщений и механизм для их открытия никак не связан с твоей жизнью. Я думаю, что Пабло Точера нажмет на кнопку, и я могу быть уверен, что у тебя больше никого нет. Это все что у тебя есть Бордер.

Он поднял другую руку.

– А вот наша позиция. У нас есть Кэрол Амен и ее мать. Прежде чем Карлштайн лишился головы, он опередил тебя намного. Мисс Амен не звучала очень убедительно, поэтому Конрад принял приглашение на эту волнующую встречу и попросил одного из наших друзей нанести ей визит.

Моя кровь превратилась в лед. Я должен был понять, что сообщение Кэрол на автоответчике было подозрительным, что ей угрожали, когда она говорила это. Мне бы не помешал ингалятор Чарльза. – Что вы с ней сделали?

– Ничего. Пока. А на будущее – ее жизнь может пойти двумя путями. Если сообщения никуда не пойдут, тогда она будет в Индии и будет получать все, что ей необходимо, – еду, приют, телевизор и, может быть, какие-нибудь старые номера журнала «Нью-Йоркер». Ее тело будут уважать. Ей не причинят вреда. Ее не будут домогаться. Она не сможет найти работу. Неплохая жизнь.

– А если сообщения выйдут на волю?

– Об этом не стоит и думать, Фин. То движение, о котором ты размышляешь, между Бомбеем и Штатами, может пойти в обратную сторону. Она будет подвержена такой низости, какую ты вряд ли можешь хотя бы представить, и еще больше – чего ты вообще не можешь вообразить. Она не умрет. Она будет желать смерти, но мы не позволим ей умереть. Мы оставим вентилятор включенным. В какой-то момент, может, ей и удастся убить себя. Но не до тех пор, пока ее худший ночной кошмар будет казаться ей прогулкой по парку.

Меня шокировало то спокойствие, с которым он говорил об этом. Было впечатление, что он играл с какими-нибудь стандартными положениями договора купли-продажи.

Он скривил лицо, пытаясь свести руки вместе.

– Так что, видишь, основываясь на том, что ты предложил, две руки никогда не смогут пожать друг друга. Это пропасть. Самая важная вещь для тебя – Кэрол Амен, даже более важная, чем реабилитация, о которой ты так мечтаешь. Мы отпустим ее, но нет гарантий, что эти письма не вылетят из своего ящика. Но если они вылетят, тогда деточку Амен будут иметь, пока она не разлетится на куски, на низшие формы жизни, которые только что выбрались из канализации. А если они останутся на месте, тогда она останется старой девой до конца своей жизни где-нибудь в Индии.

Мне хотелось убить его.

– Нет, – сказал я. – Кэрол останется здесь, в США. В этом случае письма будут ликвидированы.

Макинтайр покачал головой:

– Не пойдет. Ты всегда будешь угрозой, живой или мертвый. – Он беспомощно пожал плечами. – Ты сам все это сделал, Бордер. Я лишь пытаюсь быть практичным. Я пытаюсь помочь.

Я был в тисках.

– Как я узнаю, что с ней все в порядке? – спросил я.

Макинтайр улыбнулся, услышав отчаяние в моем голосе.

– А деньги? Мое имя? – добавил я.

Макинтайр дотронулся до подбородка:

– Нам надо подумать, как ты узнаешь, что мисс Амен превосходно проводит время. А что до денег, катись куда подальше. Мы не заплатим ни цента. Все умерло с твоим отцом, Бог сгноил его.

В дверь постучали. Появилась секретарша Макинтайра.

– Джим. Я знаю, что вы не хотели, чтобы вас беспокоили, но вас хочет видеть детектив Манелли.

– А, твой друг, – сказал он, поворачиваясь ко мне. – Я встречусь с ним в конференц-зале.

Я не мог не восхититься его реакцией. Впрочем, ее не было. Какое-то время он даже не двигался. Мэндип и Аскари, напротив, вели себя как дети, которых поймали курящими за дверями аудитории.

В углу офиса Макинтайра была дверь, и он направился именно туда.

– Проведите Манелли по кругу, – сказал он. – Не здесь.

Его секретарша кивнула и вышла из комнаты. Когда Макинтайр открыл дверь, он повернулся ко мне:

– Ты же не хочешь, чтобы Манелли надел на тебя наручники? Я тоже не хочу этого. Поэтому я думаю, что мы немного обезопасим тебя. Джесс придет через минуту, чтобы помочь.

– Мне надо позвонить до семи, – сказал я. – Иначе письма вылетят.

Макинтайр закатил глаза:

– Так звони. Я же сказал тебе, что ты в безопасности.

– Ты же не думаешь, что я поверю тебе на слово.

Он снова распростер руки:

– Это пропасть, Фин. Подумай об этом.

Он вышел из комнаты.

Аскари начал ковыряться в зубах зубочисткой. Мэндип просматривал письма, и его дыхание больше напоминало свист.

– А что Карлштайн дал тебе? – сказал я ему. – Что вообще могло связать тебя с ним?

Мэндип даже не взглянул на меня:

– Эти люди любят Индию. Большинство из них всего лишь хотят инвестировать что-нибудь в стране и получать соответствующий процент с этих денег.

– Да кому какое дело до нерезидентных индийцев, – ответил я. – Другая вещь, Чарльз. Другая вещь.

Мэндип подошел ко мне. Его лицо имело синеватый оттенок, все его тело было скрючено. Он выглядел так, словно он умирал, и он знал об этом.

Он взял Ганеша у меня с коленей и прочитал надпись. У меня в паху все сжалось, но он лишь осторожно поставил статуэтку мне на ладонь.

– У меня не было много друзей в Оксфорде, – сказал он. – Сам знаешь, мальчик с севера из средней школы. Наивный. Уважаемый и бедный. А там был этот великий человек – Карлштайн. У него был огромный потенциал и смешной акцент, он не знал никаких ограничений, готов был браться за что угодно, для него не существовало ничего святого. А во время шестидесятых в маленьком приморском северном городке все было свято. Для нас Карлштайн был жемчужиной в навозе, не так ли, Сунил?

– Ты едва можешь говорить, Чарльз, – пробормотал Аскари. – Зачем напрасно расходовать силы?

Мэндип не сводил с меня взгляда.

– Возможно, ты думаешь, о «Близнецах», как о разодевающихся к ужину студентах, попивающих прекрасные вина, едящих редчайшие блюда, приготовленные в соответствии со всеми традициями французской кулинарии и постоянно цитирующих Пруста или Сенеку в оригинале. Да, там это тоже было, ты умен. Но по большей части это было связано с идеями: о классах, о государственности, об эротике, о праве и морали. Мы все любили право, – Боже, мы же все получили красные дипломы. Но такое голодание понемногу перевешивало к более темной стороне данайцев, к Уайльду, к Маркизу де Саду, Геннету, Хаксли и его мескалину – ты можешь догадаться об остальных – вот, диета подобного образа в такой разряженной обстановке должна иметь определенные последствия. – Он засмеялся. – Билл Клинтон и его дымящий косяк. Боже, как бы мне хотелось…

– Но почему ты не оставил все это в Оксфорде? – спросил я. – Почему было необходимо то, что последовало?

– Ах! – В этом выдохе Мэндипа были сотни сожалений, это было, как поднять крышку с пыльного чемодана. – Мы думали, что уже зашли слишком далеко. И открытия с каждым новым шагом показывали, что предыдущий вообще не был чем-то особенным, что он мог быть переделан по-другому, но к этому моменту было уже слишком поздно. И всегда над нами была фигура Карлштайна. Он жил в вакууме идей, реальность, казалось, не могла повлиять на него, не могла притормозить его.

– Но работорговля, Чарльз? – сказал я. – Почему ты не сбежал, не начал все заново, на другой части света? Не изменил имя, не сделал пластическую операцию, не убил себя? Сделал бы хоть что-нибудь, лишь бы не быть замешанным в это.

– В какой-то непонятный момент грехи ошибок стали грехами действий, – сказал он. – Это не была работорговля вначале. Миграционные услуги – там даже была квази-философская теория, которая шла вместе с делами, одна из любимых философий Карлштайна. Во всяком случае, как деньги хотели найти рай, так и люди хотели этого тоже. Карлштайн организовывал контакты со все большим количеством полезных людей, торговцев, богатых покровителей, для разных нужд, если хочешь знать. Сдвиг эмфазы здесь, исключение там. Сам знаешь, что школа в Бомбее была реальна. Она была реальна для Сунила, меня, Джей Джея, твоего отца. Мы немного притворялись, что проституция была периодичной и непредумышленной стороной всего этого, она поднималась из того, что мы могли улучшить в определенных моментах. Мы были заняты, строя свои империи, в конце концов – юридические и судебные империи, и мы позволили себе построить дворцы, прежде чем революция закончилась.

– А мой отец? – прошептал я.

– Карлштайн всегда искал слабости в людях – своем брате, во мне, Эрни. – Мэндип вздохнул. – Он не мог найти слабости в твоем отце. Это злило Карлштайна. Для него это было фундаментальным разрывом метафизики закона. Твой отец стал его проектом. А потом попался файл Эрни.

Недоеденное дело – бомбейский завтрак из лжи и яиц.

– Фин, выпивка добила его. Но он никогда не трогал ту девочку в доме. Он принял муки на себя, пытал себя и в конце разрушил себя.

– И ты убил его, – сказал я.

Мэндип покачал головой:

– Все было не так. Это не было, словно кто-то сказал: Бордер опасен, убить его. – Он повернулся к Аскари: – Скажи ему, Сунил.

– Я не хочу говорить.

– Почему ты готов говорить, Чарльз? – спросил я. – Это потому, что Карлштайн мертв, и ты пытаешься вернуть мне то, что ты задолжал мне как крестный отец?

Мэндип передернул плечами.

Джесс вошел в комнату. Улыбка до ушей.

– Извините, что заставил вас ждать, джентльмены. Хорошо, мистер Браун, сэр. Мистер М хочет, чтобы вы прошли со мной. – Он взял меня под руку и вывел из офиса в приемную.

– Пэтти? – Он кивнул в направление секретаря Макинтайра. – Мистер Браун чувствует себя неважно. Я отведу его в туалет освежиться.

Пэтти покачала головой:

– Мы принесли столько еды, а вы даже не притронулись. Вам надо следить за собой.

– Я стараюсь, – сказал я.

В коридоре Джесс положил большой и указательный пальцы на провод у уха. – Видите это, мистер Браун? Любой идиотизм – и десяток защитников расплющат вас. – Он помолчал. – Вы же британец? Знаете, кто такие защитники?

Я знал. Джей Джей брал меня пару раз с собой на футбол.

Мы обошли угол, пошли по направлению к лифтам и практически столкнулись с бегущим человеком, заваленным кучей документов.

Это был Чак Кранц.

– Ты не в том здании, Чак, – сказал я. Пара документов упала на пол. Я увидел, что там на обложке было написано «ЗАЯВЛЕНИЯ ДЛЯ ПРЕССЫ» красным цветом. И внизу – логотип в виде соединенных рук.

Кранц посмотрел на Джесса:

– Куда ты ведешь его?

Джесс подмигнул:

– В туалет, мистер Кранц. Он чувствует себя неважно.

Кранц улыбнулся:

– Хорошо.

– Не жди чего-нибудь от меня, – сказал я, поднимая эти мошеннические заявления для прессы. – Можешь остаться мальчиком на побегушках Макинтайра.

– Да пошел ты… – сказал Кранц и побежал дальше по коридору.

Мы прошли мимо туалета:

– Это здесь, Джесс.

Джесс засмеялся:

– Прекрасно, сэр. Но это только для персонала.

Мы подошли к лифту. Двери открылись сразу же, как только Джесс нажал на кнопку. Уже внутри он наклонился вниз и повернул ключ.

Моя рука была в кармане, и я понимал, что другого случая может уже не представиться. Джесс был выше меня, но сейчас его голова была ниже, и я мог легко дотянуться.

Я ожидал, что будет треск, как стук от ложки, разбивающей скорлупу яйца. Но когда Ганеш соприкоснулся с затылком Джесса, все, что я услышал, – глухой звук и удивленный возглас.

Джесс упал на пол, и на секунду я замер, как парализованный. Я слышал, как раскололся череп Даминдры Кетана – удар, удар, удар по каменной плите у Башен Молчания, в одно время с моим сердцебиением. Но если Джесс был мертв, у меня бы не было оправданий.

Но не было никакого треска, и не было крови.

Он застонал, когда я вытащил наушник у него из уха и вырвал его из радио.

Я повернул ключ внизу и нажал на кнопку пятьдесят третьего этажа.

Обновление, как сказал Эллис Уолш, когда мы медленно копались в списках клиентов на комитете по решению конфликтных вопросов. Дополнительное место для работников «Клэй», которые успели сесть в спасательные шлюпки.

Прошло менее пяти секунд, прежде чем двери открылись на пятьдесят третьем этаже. Это была пустошь с металлическим полом, которая прерывалась лишь несколькими рабочими столами, уложенными наборами для строительства, ограниченная горизонтом окон. Клубки проводов свисали, как плющ с потолка. В воздухе был запах пыли и рабочих. Но никого не было. Это не был проект, который надо было выполнить за двадцать четыре часа. Изгнанники «Клэй и Вестминстер» будут сбивать подошвы в старом здании, пока новый дом строился в нормальные рабочие часы.

Джесс начал двигаться.

Я подхватил его под руки. Это был убийственный вес для моего сочащегося бедра, которое к этому моменту было как перезрелая дыня, готовая взорваться.

Связать его? Я осмотрелся. Короткие обрывки проводов свисали с потолка. Казалось, было не с чем импровизировать. Провод от его радио? Слишком короткий. Во всяком случае, мне не хотелось, чтобы он застрял здесь на всю ночь, если у него был расколот череп.

Пусть все пойдет своим чередом, решил я.

Я вернулся в лифт, повернул ключ и нажал на кнопку, чтобы доехать до вестибюля.

Когда двери снова открылись, я медленно пошел к выходу.

За главной дверью поблизости я увидел копов.

У Манелли была поддержка.

Я прошел через дверь с выскакивающим сердцем. Не беги, не беги. Мимо копов. Расстояние между нами ежесекундно увеличивалось.

Затем я услышал не «Остановите этого человека!» или «Эй, ты», но безошибочное молчание от узнавания, от нависающей угрозы.

Это было плохо – я начал идти очень быстрым шагом.

Когда я вышел из здания, я увидел, что народа стало меньше. Мне надо было прикрытие, камуфляж. Посмотрев на каток, я увидел, что в ресторане было много народа, официанты сновали через море шумных туристов.

Мне удалось проскакать галопом по лестнице и скрыться в толпе. Я взглянул наверх и увидел двух копов, перегнувшихся через балюстраду. До меня дошло, что детектив Манелли не ожидал найти меня у Макинтайра, в ином случае я был бы окружен мигалками, мегафонами и ударными бригадами. Тем не менее мне надо было использовать открытое пространство, пока оно было у меня в распоряжении, прежде чем все придет в движение и я буду загнан в угол.

Один из полицейских указал на меня. Он увидел меня. Другой прислонил рацию к лицу – прежде, чем посмотрел, куда указывал его коллега, который теперь направился к ступеням.

Я был рядом с идиотским стеклянным пузырем лифта, который поднимал туристов на пятнадцать футов от земли до катка. Растолкав небольшую группу людей с изогнутыми вверх шеями и камерами, нацеленными на здание «Дженерал Электрикс», я просунул руку в щель закрывающихся дверей и разжал их. Ошарашенные люди, которые были в лифте, продолжали лизать мороженое и шуршать сумками с покупками из «Сакса», пока размышляли, закричать ли им, если я вдруг соберусь достать пистолет.

– Все в порядке, – сказал я выдыхающимся голосом. – Опаздываю на свидание.

Казалось, они не поверили мне, но путешествие было слишком коротким, чтобы обсуждать реальные причины моего вмешательства.

Пятая, добраться до Пятой авеню, кричал я себе, когда вперся взглядом в «Сакс» и побежал туда. Но я бегу туда не за укрытием, и не в собор Святого Патрика – желтое такси обеспечит мне мобильное и практичное прибежище.

Машины на Пятой авеню двигались быстро. Но, несмотря на то что на некоторых такси горели таблички «свободно», я знал, что поймать такси будет трудно и займет больше времени, чем я мог себе позволить. Тем более я видел, что был не единственным с такой же целью.

«Чертов ряд нацистских паразитов».

Я повернулся и увидел, как какой-то бомж орал на бедного туриста, который случайно попался на пути его трех тележек из супермаркета, полных пустых жестяных банок.

Не переставая думать о последствиях, я выхватил ручку задней тележки из руки бомжа и толкнул ее в направлении Пятой авеню.

Вряд ли это могло сравниться с «маклареном» на шоссе Рузвельта, но моя версия крушения тоже подошла. В дожде жестяных банок, которые посыпались после столкновения почтового фургона с тележкой, движение на Пятой авеню внезапно остановилось, раздался скрежет и звон битого стекла.

Я побежал между машин и открыл заднюю дверь такси, которое остановилось как раз напротив «Сакса».

– Что происходит? – спросил водитель, поворачивая голову к левой стороне дороги. Он не был особо заинтересован в происходящем.

– Пьяный бросает банки в копов, – ответил я как можно спокойнее.

Он ухмыльнулся.

– Хорошо, – сказал он, нажав на газ. – Куда? – добавил он, немного подумав.

Я был в нескольких кварталах от дома Пабло, но я догадался, что, может быть, лучше проехаться по кругу, чтобы убедиться, что за мной не было слежки. Пабло с семьей уже достаточно досталось.

– А-а-а, угол Пятой авеню и Сорок второй стрит, потом еще кой-куда, – сказал я.

Я посмотрел на часы. Без двух семь. Черт. Я позвонил Пабло.

– Черт тебя подери! – заорал он. – Я уже собирался – я имею в виду Пола – собиралась нажать на красную кнопку.

– Осталось еще две минуты, – возмущенно сказал я.

– Да, но на CNN это не так. Семь было пять секунд назад, ты, чертов ублюдок. У меня чуть не случился сердечный приступ. Боже. Весь мир катится в пропасть, потому что чертов британец не может посмотреть на часы.

«Фин – мистер пунктуальность» принадлежало другой эре.

Пабло еще немного поругался, прежде чем успокоился.

– С тобой все в порядке? – наконец спросил он.

– Все болит, – сказал я. – Даже парик.

– Ты где?

Я посмотрел на водителя. Он слушал радио, и пластиковое окно, которое разделяло нас, было открыто всего на пару дюймов. Я полагал, что он не услышит много, если я начну говорить на пониженных тонах и мой рот будет рядом с микрофоном.

– Пятая авеню, у меня проблемы.

– У тебя проблемы с тех пор, как я знаю тебя.

– У тебя тоже. Убери женщин и детей из дома, сотри с компьютера, сколько сможешь, и жди меня на углу твоей улицы и Лексингтон-авеню.

– Фин, а что мне сказать Джулии?

Я еще больше понизил голос:

– Скажи, что твой босс увозит детей из Бомбея в Штаты. Как проституток. Рабов, Пабло.

– Я не слышу тебя.

– Просто убери их из дома и жди меня на углу Лексингтон. Я скоро буду, – я отключил телефон.

Внезапно я почувствовал себя виноватым перед бомжом и его банками. Он орал на туриста, не так ли? Это было не по-соседски. И все же это не гарантировало того, что его бизнес должен был сгинуть в потоке движения.