Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Паренек сунул пакетик в нагрудный карман, как самую ценную реликвию. А на следующий день к Льву подошел улыбающийся сержант.

– Спасибо вам за таблетки! Мой взвод уже попробовал – никто не бегает! Вещь! Ребята просят, нельзя ли еще достать?

И тут же один из бойцов, бравый детина с усами, подмигнул Льву:

– Товарищ ученый, а таблетку чтоб от японца спрятаться, нету? А то они очень настырные!

Раздался общий смех. Лев улыбнулся в ответ, и это была первая по-настоящему легкая улыбка за все время пребывания здесь.

– Над этим работаем, – пошутил он в ответ. – Но пока только от живота и от пули, если повезет.

Он смотрел на этих людей: уставших, испачканных в пыли и порохе, но не сломленных, – и чувствовал, как тяжелый камень, лежавший у него на душе с прошлой ночи, понемногу начинает крошиться. Они шутили, они верили и ждали от него чудес. И он не имел права их подвести.

Приглашение пришло само собой, естественно и просто, как многое здесь, на фронте. Пока Лев и Леша обсуждали с медперсоналом результаты применения «Крустозина», к ним подошел усатый старшина, тот самый, что вчера скептически хмыкал по поводу антибиотиков. Теперь в его глазах читалось неподдельное уважение.

– Товарищ ученый, да вы и ваш помощник, видно, не из робкого десятка, – сказал он, почесывая затылок. – Места тут, конечно, не ресторан «Астория», но каша с тушенкой – первым сортом. Милости просим к нашему шалашу, если желание имеется.

Лев почувствовал, как в груди что-то оттаивает. Это был не приказ, не формальность, а настоящее, человеческое приглашение. Он встретился взглядом с Лешей, который неуверенно улыбнулся и кивнул.

– С удовольствием, товарищ старшина. И давайте по простому, Лев. Без всей этой мишуры.

– А я Степаныч. Все меня так зовут. – искренне улыбнулся старшина

Они шли за старшиной по пыльной тропинке, и Лев снова ощущал этот странный контраст. С одной стороны – развороченная взрывами земля, обгорелые остовы грузовиков, неумолкаемый гул где-то за горизонтом. С другой – почти дачная идиллия: умывальник, аккуратно сложенные в пирамиду ящики из-под патронов, и даже жалкий кустик полыни, посаженный кем-то в консервную банку у входа в блиндаж.

Полевая кухня стояла в небольшом углу, прикрытая от наблюдателей. Воздух был густым и манящим, пахло дымом, гречневой кашей, тушенкой и махоркой: запах войны, ставший уже привычным. Бойцы, человек пятнадцать, сидели на ящиках, бревнах, просто на земле, с котелками в руках. Увидев приближающихся гостей, разговоры на секунду стихли, десятки любопытных глаз уставились на них.

– А, наши ленинградские гости! – крикнул кто-то из толпы. – Места дайте товарищам!

Им тут же освободили место. Кто-то протянул Льву котелок с дымящейся кашей. Он был тяжелым и горячим, и этот простой жест гостеприимства тронул до глубины души.

Боец постарше, с обветренным, как старый дуб, лицом и умными, чуть прищуренными глазами, сидевший напротив, ухмыльнулся, обнажив желтые от табака зубы.

– Ну что, товарищ с Большой земли, – начал он, и в его голосе слышалась не злоба, а добродушная издёвка, – как вам наши халхингольские курорты? Воздух, говорите, целебный?

Лев, уже научившийся понимать этот солдатский юмор, улыбнулся в ответ. Он почувствовал, как сквозь усталость и напряжение пробивается что-то теплое, почти домашнее.

– Воздух ничего, – парировал он, зачерпывая кашу ложкой. – Свежий. А вот японские «процедуры» в виде артобстрела малоприятны. Как баня, только жарче и без пара.

Раздался одобрительный смех. Шутка была понята и принята.

– А у нас тут японец, он как комар назойливый, – подхватил другой, молодой русоволосый парень. – И зудит, и кусается, а как наш «ПС-84» прилетит, так его как рукой снимает!

– Наш «ПС-84» это который СБ? – уточнил Лев, вспоминая силуэты скоростных бомбардировщиков. – Красавец самолет.

– Он самый! – лицо парня озарилось энтузиазмом. – Гудит так, сердце замирает! Наша гордость! Хоть и от американцев собранных, но наш!

Леша, уже освоившийся, решил вставить свою шутку, вспомнив вчерашний бой.

– А мы вчера такого «комара»… э-э-э… прихлопнули, – сказал он, делая характерное движение рукой, имитируя бросок. – Чтобы не кусался.

Смех стал громче. Кто-то хлопнул Лешу по плечу.

– Молодцом! Видать, не только перевязывать умеешь!

Атмосфера разрядилась окончательно. Лев смотрел на этих людей: уставших, небритых, в пропыленных, пропитанных потом гимнастерках, но с горящими, живыми глазами. Они шутили над смертью, над опасностью, над невзгодами. Это был их способ оставаться людьми.

Тут поднялся третий боец, невысокий, юркий, с бегающими веселыми глазами. Он картинно откашлялся, привлекая внимание.

– А вот, товарищи, свежий анекдот с западной границы до нас дошел! – объявил он. " Командир танка спрашивает новобранцев, членов экипажа: – Что главное в танке? – Орудие, – отвечает один. – Броня, – говорит второй. – Гусеницы, – докладывает третий. – Нет, товарищи, – говорит сержант. – Главное в танке – не бздеть!"

На секунду воцарилась тишина, а потом блиндаж взорвался таким хохотом, что, казалось, брезент на крыше задрожал. Хохот был здоровым, очищающим, снимающим напряжение. Даже Родионов, стоявший чуть поодаль, прислонившись к стенке блиндажа и невозмутимо покуривая, изобразил на своем каменном лице подобие улыбки и покачал головой, словно говоря: «Ну и народ».

Тут другой боец перехватил инициативу:

– А я еще вот такой слышал, уморительный что мочи нет. «Полковник – советский военный советник – попал в плен в Эфиопии. Вождь племени приказывает: – Белого на ужин, кожу на барабан. Полковник хватает вилку и яростно начинает втыкать ее себе в лысину: – Вот тебе барабан! Вот тебе барабан!»

За столом поднялся новый всплеск смеха, один, надрывая живот со смеху, добавляет свой анекдот:

– Слушайте, слушайте, мой любимый: «Разговаривают двое рядовых: – Вань, а Вань, давай поселим козла в казарме.– Зачем? – Будет вроде талисмана, на счастье. – Так ведь воняет! – Ничего, привыкнет. Мы ж привыкли.»

Лев смеялся вместе со всеми, и это было прекрасно. Он чувствовал, как спазмы в желудке, державшие его с прошлой ночи, наконец-то отпускают. Эти люди не были абстрактными «бойцами РККА». Это были Васи, Пети, Степаны – простые парни, которые вчера пахали землю, работали у станков, а сегодня с юмором и невероятной стойкостью переносили ад.

Вдохновленный этой атмосферой, Лев почувствовал прилив решимости. Он поднял свой котелок, как бокал.

– Ребята! – сказал он, и голос его звучал твердо и искренне. – Держитесь тут, крепитесь. Мы, в Ленинграде, для вас все, что можем, сделаем. Обещаю. Новые медикаменты, новые средства. Все, чтобы вы отсюда живыми и здоровыми вернулись.

Шум стих. Бойцы смотрели на него уже без тени иронии. Тот самый старший боец с обветренным лицом серьезно кивнул.

– Мы знаем, товарищ Борисов, – сказал он, и в его голосе прозвучала неподдельная уверенность. – С вами – наша возьмет. Потому как за спиной у нас Родина. И такие светлые головы, как ваша. Вы там за нас воюйте в своих лабораториях, а мы тут – штыком и пулей.

Эти простые слова прозвучали для Льва как высшая форма признания и доверия. Он чувствовал их тяжесть и честь. Он смотрел на эти открытые, усталые лица и давал себе слово: он не подведет. Никого.

Обед подошел к концу. Бойцы начали расходиться по своим позициям, кто-то спешил на пост, кто-то отсыпаться перед ночью. Лев и Леша с благодарностью попрощались со Степанычем.

– Спасибо за хлеб-соль, Степаныч, – сказал Лев, пожимая ему руку.

– Не за что. Заходите еще, если задержитесь. У нас каждый день царский стол: каша перловая, каша пшенная, каша гречневая. На выбор, – снова ухмыльнулся тот.

Выйдя из лога, Лев на мгновение остановился, давая глазам привыкнуть к яркому свету. Солнце палило нещадно. Где-то далеко, на позициях, строчил пулемет, но здесь, в тылу, была почти идиллия. Если не считать, что эта «идиллия» пахла порохом и могла в любой момент взорваться снарядом.

Леша шел рядом, и на его лице играла улыбка, первая по-настоящему легкая улыбка за последние дни.

– Знаешь, Лёва, – задумчиво произнес он, – они же совсем обычные парни, как и мы. Им бы дома сидеть, семью растить, а они тут… и шутят.

– В этом-то и есть наша сила, Леш, – тихо ответил Лев. – Самые обычные люди, совершающие каждый день настоящие подвиги. И наш долг сделать так, чтобы у них было на один шанс больше вернуться домой к этим семьям.

Мысленно он уже дополнял свой блокнот. Не только жетоны и ИПП. Нужно что-то для профилактики грибковых заболеваний в окопах, что-то от стресса, чтобы не сходили с ума от постоянного напряжения… Список рос, как снежный ком. Но теперь это не пугало, а зажигало изнутри.

Именно в этот момент к ним быстрым, энергичным шагом подошел связной из штаба.

– Товарищ Борисов! Вас и ваших людей срочно вызывает комдив Жуков. Немедленно.

Леша встревоженно посмотрел на Льва. Тот лишь кивнул. Пришло время подводить итоги и смотреть вперед. Короткая передышка закончилась. Начиналась новая работа.

Штаб 57-го особого корпуса был капитальным. Внутри было прохладно и густо пахло древесиной и махоркой. У стола, заваленного картами, сидел Георгий Константинович Жуков. Он не изменился с их первой встречи: все тот же собранный, энергичный, с тяжелым, изучающим взглядом, в котором читалась недюжинная воля и усталость, тщательно скрываемая за внешней суровостью.

Рядом с ним стояли Родионов и Островская. Родионов по стойке «смирно», с бесстрастным лицом. Островская прямая, как струна, взгляд устремлен в пространство перед собой, идеальный образ военной дисциплины.

Жуков, не отрываясь от карты, где были отмечены синие и красные стрелы, сделал им знак рукой подождать. Он что-то коротко говорил по полевому телефону, его голос был резким и властным: «…нет, я сказал – контратаковать! Не отдавать ни клочка! Подтянуть артиллерию…»

Лев стоял и чувствовал, как от прохлады блиндажа по коже бегут мурашки. Контраст после жаркого солнца и душевного тепла солдатской столовой был разительным. Он снова оказался в эпицентре войны, но теперь на уровне, где решались судьбы тысяч таких же Василиев и Петров.

Жуков положил трубку и наконец поднял на них взгляд. Его глаза, как радары, быстро оценили Льва, Лешу, задержались на Родионове.

– Ну, доложите, что у вас там, Борисов, – без предисловий начал он, отодвигая от себя карту. – Коротко и по делу.

Лев шагнул вперед и положил на край стола свой помятый, испещренный записями полевой блокнот, а рядом – аккуратно составленный письменный отчет.

– Товарищ комдив. Краткий отчет о работе СНПЛ-1 в районе боевых действий у реки Халхин-Гол.

Жуков взял несколько листков, исписанных убористым почерком, и начал бегло просматривать. Его взгляд скользил по строчкам, иногда он хмурился, иногда коротко кивал. Лев тем временем излагал основное устно, стараясь быть максимально лаконичным.

– Подтверждена высокая эффективность системы цветного триажа. Сокращает время сортировки на 30–40 процентов. Внедрена практика антибиотикопрофилактики «Крустозином» непосредственно перед операцией. Предварительные данные – резкое снижение послеоперационных нагноений и сепсиса. Опытная партия таблеток для обеззараживания воды показала стопроцентную эффективность против кишечных инфекций в полевых условиях. Выявлены ключевые системные проблемы…

– Жетоны и индивидуальные перевязочные пакеты, – не глядя на Льва, пробурчал Жуков, тыкая пальцем в один из пунктов отчета. – Вижу, дело нужное. Глупо, что до сих пор нет. Заключение по надежности турникетных жгутов при эвакуации…

Он отложил бумаги и уставился на Льва своим пронзительным взглядом.

– В общем и целом – толково. Делом занимались, а не бумаги перекладывали. Ваши предложения – работоспособны. Будем внедрять. Уже отдал распоряжение штабу проработать вопрос с жетонами. Будем ждать от вас рекомендаций по нанесенной информации для военврачей.

Лев почувствовал, как по спине разливается волна удовлетворения. Высшая похвала от Жукова, это не цветистые речи, а сухое «будем внедрять».

И тут Жуков перевел взгляд на Родионова.

– Мне доложили о ваших действиях во время ночного налета диверсантов на госпиталь, – его голос стал еще более металлическим. – Проявили личную храбрость и присутствие духа. Организовали оборону. Спасли значительное количество раненых и медперсонала. Мл. лейтенант Волков пал смертью храбрых, выполнив долг до победного.

Жуков на секунду замолчал, его взгляд скользнул по пустому месту, где должен был стоять Волков.

– За проявленное мужество и спасение жизней, – продолжил он, глядя теперь на Льва, – я представлю к государственным наградам вас, товарищ Борисов, вас, товарищ Морозов, – кивок в сторону Леши, – и вас, товарищ Островская. Остальные соответствующим органам по линии.

Леша выдохнул так, что это было слышно в тишине блиндажа. Его лицо залила краска. Островская, не меняя позы, лишь чуть сильнее сжала губы. Лев же почувствовал неловкость.

– Георгий Константинович, мы просто выполняли…

Жуков резким жестом прервал его.

– Не скромничайте. На войне за простое «выполнение» не награждают. За подвиг – награждают. Вы свой совершили. Принимайте это как факт.

В его тоне не было места для возражений. Лев замолчал, кивнув.

Жуков откинулся на спинку скрипевшего стула, его взгляд стал оценивающим, стратегическим.

– Вы не штабная крыса, Борисов. Это я понял. Знаю, как вы в госпитале с хирургами говорили, как с бойцами кашу хлебали. Дело чувствуете. И головой работать умеете. – Он помолчал, глядя куда-то поверх их голов, в будущее. – Но ваша война не здесь. Ваша война в цехах и лабораториях. Там, где куются вот это все, – он мотнул рукой в сторону отчета. – Снабжайте фронт. Докладывайте в Москву. А здесь… – он снова уперся взглядом в карту, – … здесь мы сами справимся.

Это было и прощание, и напутствие, и четкое определение места каждого в этой гигантской военной машине. Лев понял все без слов. Его миссия здесь завершена. Он сделал то, что мог, и получил бесценный опыт, который теперь должен превратить в сталь и лекарства в тылу.

– Так точно, товарищ комдив, – четко сказал Лев. – Разрешите идти?

Жуков, уже погруженный в карты, лишь отрывисто кивнул.

– Идите, удачи вам. Родионов, организуйте отправку.

– Есть! – коротко бросил старший лейтенант.

Они вышли из прохлады штаба на палящее солнце. И если на входе Лев чувствовал напряжение, то теперь его переполняла странная смесь усталости, гордости и огромной, давящей ответственности. Жуков дал ему не просто обратный билет. Он дал ему новый, куда более масштабный фронт работ.

Самолет ТБ-3, тот самый, что привез их сюда, казался теперь другим. Он был не просто машиной, а капсулой, перемещающей их между двумя мирами. Лев пристроился у иллюминатора, чувствуя вибрацию мощных моторов всем телом. Внизу медленно проплывала выжженная, желто-зеленая равнина, изрезанная темными шрамами окопов и воронок. Последний взгляд на Халхин-Гол.

Самолет был тем же, но люди в нем другими.

Леша, сидевший напротив, уже спал, свалившись в беспамятный, тяжелый сон истощения. Его голова беспомощно болталась в такт тряске, на молодом лице застыла смесь усталости и отрешенности. Он повзрослел на десять лет за несколько недель.

Родионов устроился в углу, его поза по-прежнему была собранной, но в глазах, устремленных в одну точку на металлической обшивке, читалась пустота. Он не спал. Он просто отключился, как выключают прибор после выполнения задачи. Его взгляд иногда непроизвольно скользил к месту, где во время полета сюда сидел Волков, и тогда в его каменном лице на мгновение появлялась едва заметная трещина.

Островская сидела отдельно от всех, у другого иллюминатора. Она не смотрела наружу, ее взгляд был обращен внутрь себя. Пальцы механически перебирали складки на гимнастерке. Между ней и Львом висела незримая, но прочная стена – стена из невысказанных обид, горьких признаний и холодного профессионального перемирия. Никто не пытался ее разрушить.

Лев отвернулся от иллюминатора, закрыл глаза. Но вместо тьмы его ждали картины прошлых дней. Вспышки выстрелов в ночи. Искаженное лицо японского диверсанта в долю секунды до удара прикладом. Пустое место на крыше землянки. Радостное лицо хирурга Ковалева, докладывающего об успехе антибиотикопрофилактики. Смех бойцов за обедом.

Он чувствовал себя одновременно опустошенным и переполненным. Опустошенным физически и морально, каждый мускул ныло от усталости, в висках стучало. Переполненным впечатлениями, образами, новыми знаниями, страшной ценой которых он теперь обладал.

Он не просто узнал, как устроена война. Он прочувствовал ее кожей, вдохнул ее запах, впитал ее звуки. И теперь вез это знание с собой, как невидимый, но тяжелый груз. Груз ответственности.

– Эй, Ленинград! – крикнул один из пилотов, вылезая из кабины. – Через полчаса садимся на дозаправку в Чите! Будьте готовы!

Леша вздрогнул и проснулся, растерянно оглядываясь.

– Уже? – пробормотал он, протирая глаза.

– Не совсем, – ответил Лев. – Еще полпути как минимум.

Леша кивнул, его взгляд упал на Островскую, и он быстро отвел глаза, смущенно покраснев. Лев понял: Леша тоже стал частью этой сложной игры, пусть и невольной.

Родионов поднялся, потянулся, кости затрещали.

– Разминка не помешает, – его голос был хриплым от недосыпа. – Засиделись мы.

Лев последовал его примеру. Ноги затекли, спина ныла. Он прошелся по грузовому отсеку, стараясь не смотреть на Островскую. Но он чувствовал ее взгляд на себе – тяжелый, неотрывный. Когда он проходил мимо, она резко отвернулась к иллюминатору, сделав вид, что рассматривает облака.

Мост сожжен, – снова подумал Лев с грустью. Но, может, так и лучше.

Мысленно он уже был в Ленинграде. В своей лаборатории. За культиваторами Ермольевой. За чертежами нового НИИ. Поездка на фронт стала жестоким, но необходимым уроком. Она расставила все по местам, показала приоритеты. Теперь он понимал не умом, а нутром, что значит «дуракоустойчивость», что значит «простота» и «массовость». Никакие, самые гениальные, но сложные разработки не имели здесь права на жизнь. Нужно было простое, надежное, как автомат ППС.

Самолет пошел на снижение, закладывая вираж. Лев посмотрел в иллюминатор. Внизу проплывали крыши одноэтажных домов, заводские трубы – признаки большого города. Цивилизация, другая жизнь.

Он глубоко вздохнул, готовясь к новой посадке. Но на этот раз не на фронтовой аэродром, а на обратном пути домой. Дорога между адом и раем подходила к концу.

* * *

Вечерний Ленинград встретил их прохладным, влажным воздухом, пахнущим Невой, цветущими липами и далеким дымком с труб. После выжженных степей Монголии этот воздух казался напитком богов, сладким и непривычно чистым. Даже звуки были другими: не грохот канонады, а редкие гудки автомобилей, трамвайный перезвон, чьи-то спокойные голоса.

Лев стоял на перроне, его поклажа с документами и полевым блокнотом казался непосильной ношей. Он чувствовал себя пришельцем, человеком, случайно попавшим в слишком уютный и безопасный мир. Яркий свет фонарей резал глаза, привыкшие к полумраку блиндажей и палаток.

– Машина ждет, – коротко бросил Родионов, указывая на знакомый черный ЗИС. – Вас домой. Меня с отчетом. Завтра встречаемся в десять у Громова.

– Я помню, – кивнул Лев.

Родионов на секунду задержал на нем взгляд.

– Отдохните, Борисов. Вы свой долг здесь выполнили. Теперь ваша война там. – Он кивнул в сторону города.

– Спасибо, Игнатьич, за все.

– Не за что. Служба наше все.

Они обменялись короткими, крепкими рукопожатиями. Больше ничего не нужно было говорить. Родионов развернулся и твердым шагом направился к машине. Островская, не глядя ни на кого, молча последовала за ним. Их пути здесь расходились.

Леша, стоявший рядом, неуверенно переминался с ноги на ногу.

– Лев, завтра хотелось бы выдохнуть, отоспаться.

Лев положил руку ему на плечо.

– Иди, Леш. Конечно отдыхай завтра, никаких вопросов. Послезавтра в лабораторию, будем работать. Решать новые задачки.

– Так точно, – лицо Леши озарилось слабой, но искренней улыбкой. – Спасибо, Лев.

Он взял свой мешок и зашагал прочь, растворяясь в вечерней толпе. Лев остался один. Он глубоко вдохнул, поднял голову и пошел вдоль Карповки, к своему дому. Каждый шаг давался с трудом, ноги были ватными, но он шел, с жадностью впитывая знакомые, родные виды. Огни в окнах, тени на мостовой, памятник Крузенштерну. Все было на своих местах. Мир не перевернулся, он просто на время покинул его.

Он подошел к своему подъезду. Дверь была та же. Домовой в ливрее, увидев его, удивленно поднял брови, но молча кивнул. Лев медленно поднялся по лестнице, прислушиваясь к скрипу паркета под каблуками – звуку, которого не было на фронте.

Он достал ключ, рука дрожала. Вставил его в замочную скважину. Повернул.

Щелчок прозвучал громоподобно в тишине.

Дверь открылась. В прихожей горел свет, и в его луче стояла Катя.

Она замерла, вглядываясь в его лицо – загорелое, осунувшееся, с новыми, незнакомыми морщинами у глаз и резко очерченными скулами. В ее глазах мелькнул шок, боль, облегчение.

Потом она бросилась к нему, и он успел лишь сделать шаг навстречу, прежде чем она вжалась в его объятия, дрожа всем телом, как осиновый лист. Он обнял ее, прижал к себе, чувствуя, как что-то каменное и тяжелое внутри него начинает таять, сменяясь теплом и щемящей нежностью. Он зарылся лицом в ее волосы, пахнущие домашним уютом, – запах, который он, казалось, забыл.

– Я дома, душа моя – прошептал он, и голос его сорвался.

Она ничего не ответила, лишь сильнее вцепилась в его гимнастерку.

В этот момент из гостиной послышался топот маленьких ног. На пороге появился Андрей. Он остановился, уставившись на незнакомого человека в военной форме, обнимающего маму. Его большие, синие, как у Льва, глаза были полны недоумения и легкого испуга.

Лев медленно, чтобы не спугнуть, отпустил Катю и присел на корточки, став с сыном одного роста.

– Андрюша… – тихо сказал он, и горло его сжалось. – Папа вернулся.

Мальчик смотрел на него, не двигаясь. Прошло несколько вечных секунд. Потом его личико просветлело, в глазах вспыхнула искорка узнавания.

– Па-па? – неуверенно, но уже без страха, произнес он.

Лев не сдержался, его лицо расплылось в улыбке, которой он не чувствовал на себе очень давно.

– Да, сынок. Папа.

И тогда Андрей, переваливаясь, как медвежонок, неуклюже, но стремительно подбежал к нему и обнял его за шею своими маленькими, но удивительно сильными ручками. Лев поднял его на руки, чувствуя его теплый, живой, доверчивый вес. Он прижал сына к себе, закрыл глаза и просто стоял так, в прихожей, втроем с Катей, которая прильнула к нему с другой стороны, обняв за талию.

Никаких слов не было нужно. Они стояли, слившись в одно целое, и этого было достаточно. Это было тихое, безмолвное, всепоглощающее счастье. Счастье возвращения, счастье дома.

Лев чувствовал, как дрожь, не отпускавшая его все эти дни, наконец-то стихает, сменяясь глубочайшим, выстраданным покоем. Он был дома. И это значило больше, чем все отчеты, все награды и все битвы на свете.

* * *

Кабинет майора Громова в «Большом доме» был таким же, каким Лев оставил его несколько недель назад: тот же строгий порядок, тот же запах краски, табака и старой бумаги, та же картина «Ленин в Смольном» на стене. Но сам Лев смотрел на это теперь другими глазами. Глазами, видевшими войну.

Громов, в своей неизменной форме, сидел за столом и изучал отчет Льва. Он читал медленно, вдумчиво, иногда делая пометки на лежавшем рядом чистом листе.

– Жуков прислал на вас характеристику, – наконец поднял он голову, отложив бумаги. Его взгляд был профессионально-оценивающим. – Хвалит. И за организаторскую работу, и, что важнее, за личные действия в боевой обстановке. Представление к награде уже в Москве.

Он сделал паузу, давая словам усвоиться.

– Молодец, Борисов. Волкова, конечно, жаль. Потеряли хорошего оперативника. Но задачу вы выполнили. И, судя по отчету, – он постучал пальцем по листам, – сделали это на отлично. Ваши выводы по жетонам, пакетам, жгутам – уже в работе. Наркомат обороны заинтересовался и ждет ваших докладов по применению.

Лев кивнул. Он чувствовал не гордость, а скорее удовлетворение от выполненного долга.

– Система работает, товарищ майор. Но она требует простоты. Любой сложный механизм в условиях фронта обречен.

– Это я и из отчета понял, – сухо парировал Громов. – Теперь ваша главная задача не разведка, а строительство. Проект «Ковчег» вашего НИИ. Все остальное вторично. Отдохните сегодня, завтра. У вас там, я слышал, уже и архитекторы ждут, и землю в Куйбышеве утвердили.

– Так точно, – Лев почувствовал, как в груди загорается знакомый азарт.

– И еще, – Громов откинулся на спинку стула, сложив руки на столе. – Не забывайте, чем выше вы поднимаетесь, тем пристальнее за вами следят. Ваши успехи на Халхин-Голе – это не только плюс в ваше досье, но и сигнал для… недоброжелателей. Будьте осторожнее. Ваша безопасность как всегда вопрос главная задача, не забывайте носить табельное при любых перемещениях.

– Я понимаю, товарищ майор.

– Прекрасно. Тогда свободны. И… – Громов впервые за всю беседу позволил себе нечто, отдаленно напоминающее улыбку. – Поздравляю с возвращением. Дома-то все в порядке?

– Все хорошо Иван Петрович, встретили радушно, к родителям еще загляну. Спасибо.

– Ну и славно. Идите.

Лев вышел из кабинета, чувствуя, как с его плеч окончательно падает груз фронтовой командировки. Ее время закончилось. Начиналось время «Ковчега».

Поздним вечером Лев стоял на балконе своей квартиры, опершись локтями на прохладный каменный парапет. Город спал. Где-то вдали горели огни порта, тихо шумела Нева, изредка доносился гудок проходящего поезда. Мир. Тишина. Покой.

Он смотрел на огни спящего Ленинграда и думал о тех, кто остался там, в монгольских степях. О бойцах, с которыми делил скудный обед. О хирурге Ковалеве, о Волкове, о смехе, который звучал так громко и так невпопад среди войны.

Они там шутили и верили в него. Верили, что он, ученый из далекого Ленинграда, сможет что-то изменить. Дать им дополнительный шанс.

Он достал из кармана свой полевой блокнот, тот самый, что побывал с ним в самом аду. Открыл его на чистой странице. Достал карандаш.

Лунного света было достаточно, чтобы писать. Он вывел четкие, уверенные буквы:

«Пункт 9. Они там шутят и верят в нас. Мы не имеем права их подвести. Ни одного. Время „Ковчега“ настало.»

Он закрыл блокнот, снова посмотрел на город, на свой дом, на свою крепость.

Он был жив. Он был дома. И впереди его ждала самая важная битва – битва за будущее.