Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава 25
Новые горизонты

Теплый ленинградский вечер входил в квартиру Борисовых распахнутым балконом, запахом цветущих лип и далеким, убаюкивающим гудком парохода на Неве. Лев стоял на пороге гостиной, впитывая эту мирную симфонию, и ему казалось, что он слышит каждый звук с непривычной, почти болезненной остротой. После оглушающего грохота Халхин-Гола, тишина звенела в ушах, а привычные запахи дома: воска для паркета, вареной сгущенки, которой Анна Борисова всегда сдабривала пироги, легкого духа «Белой сирени» от Кати – ударяли в голову, как крепкое вино.

– Ну, герой, проходи, не стой в дверях, – раздался спокойный, низкий голос отца.

Борис Борисович сидел в своем привычном кресле, снимая очки и откладывая в сторону газету. Его взгляд, всегда точный и взвешивающий, скользнул по фигуре сына, отмечая новую жесткость в плечах, более темный цвет кожи и те самые «незнакомые морщины у глаз», которые Катя заметила сразу. Но в этот раз в его глазах читалась не только оценка, но и молчаливое, суровое одобрение.

Из кухни вышла Анна, вытирая руки о фартук. Увидев Льва, она на мгновение замерла, и губы ее задрожали. Затем она стремительно подошла, обняла его, прижалась щекой к его колючей, коротко стриженной щетине.

– Сынок, – выдохнула она, и все ее тревоги, все бессонные ночи прозвучали в этом одном слове.

– Все в порядке, мама. Я дома, – он крепко обнял ее, чувствуя, как по-детски хрупки ее плечи под ситцевым платьем.

На пороге кухни появилась Катя. В ее руках дымилась большая глиняная миска с щами. Запах тушеной капусты, мяса и лаврового листа показался Льву самым роскошным ароматом на свете. Их взгляды встретились через комнату, ничего не было сказано. Прошло всего несколько дней с их ночного воссоединения в прихожей, но сейчас, при свете дня и в кругу семьи, все чувствовалось по-новому. Она улыбнулась ему тихой, спокойной улыбкой, в которой была и радость, и усталость.

– Садись, Левушка, щи остынут, – сказала она просто, и это прозвучало как самый дорогой привет.

Ужин был нешумным, почти что торжественным. Даже полуторагодовалый Андрей, устроившись в своем высоком стульчике и усердно размазывая по столу картофельное пюре, вел себя прилично, лишь изредка воркуя и бросая на отца свой взгляд.

Лев ел с аппетитом, которого не чувствовал со дня отъезда. Домашняя еда казалась ему откровением после армейской каши и тушенки. Он рассказывал, сознательно, волевым усилием, он отсекал темные, кровавые воспоминания, выуживая из памяти светлые, почти комичные эпизоды.

– … И представляете, этот боец, такой детина, с руками вот такими, – Лев развел руки, – сидит, морщится. Говорит: «Товарищ врач, у меня от этой штуки спать охота, я как сурок. Я если на посту засну – меня японец порешит!». А ему санитар, пацан лет двадцати, с умным видом поясняет: «Это, дядя Ваня, чтобы ты не чесался и в строю не чихал!».

Анна Борисовна тихо рассмеялась, вытирая пальцем слезинку в уголке глаза.

– А твои жгуты? – спросил Борис Борисович, отламывая кусок черного хлеба. Его вопрос прозвучал не как допрос, а как профессиональный интерес к внедренному новшеству. – На ухабах не сползают?

– Сползают, – честно ответил Лев. – Если на «полуторке» по ухабам раненого везти, сползают. Резина не та, или застежка. Сашка уже бьется над этим вопросом. А вот порошки для воды – те в полном восторге. Командир роты рассказывал, что диарея в его подразделении почти сошла на нет. Просто развели в котелке и порядок, пить можно смело.

– Значит, твои труды не за зря, – констатировал Борис Борисович, и в его голосе прозвучала редкая нота одобрения. – Молодец, что увидел проблему вживую. На бумаге одно, а в поле всегда другое.

Катя все это время молча слушала, ее рука под столом лежала на его колене, и это простое прикосновение согревало лучше любого камина. Но когда Лев упомянул о случае с газовой гангреной, которую удалось купировать ударной дозой «Крустозина», она не выдержала и задала вопрос, выдавший в ней не просто жену, но и коллегу:

– А какова была концентрация? И промывали ли рану параллельно нашим раствором хлорамина?

Он посмотрел на нее, и сердце его сжалось от внезапной нежности. В ее умных, внимательных глазах он видел не просто интерес, а глубокое, профессиональное соучастие.

– Промывали, – кивнул он. – Но концентрацию пришлось увеличить вдвое против госпитальной. В полевых условиях сепсис развивается стремительнее, я сделал запись для Ермольевой.

Андрей, уставившись в свою тарелку, вдруг решительно стукнул по ней ложкой и требовательно протянул: «Па-па!» Лев взял его маленькую, теплую ручку в свою ладонь. Этот живой, доверчивый комочек жизни был самым сильным аргументом против всего ужаса, что он видел. Он был тем, ради чего все это – и «Ковчег», и бессонные ночи в лаборатории, и поездка на фронт.

Под конец ужина Борис Борисович налил всем по рюмке темного коньяка, поднял свою.

– За возвращение, – сказал он просто и ясно. Его взгляд был прикован к лицу сына. – И за то, чтобы твой «Ковчег» стал таким же прочным домом для науки, как наш для семьи, чтоб простоял века.

Выпили молча. Лев чувствовал, как обжигающая влага растекается по телу, смывая последние остатки нервного напряжения. Он поймал взгляд Кати, потом посмотрел на сонно клевавшего носом Андрея, на мать, с любовью убирающую со стола, на отца, снова надевающего очки и берущего газету, картину обычного семейного вечера.

Он был дома по-настоящему. Но теперь он понимал, что этот хрупкий мир, этот дом, нужно было защищать. И защита эта заключалась не только в том, чтобы носить оружие. Она была в том, чтобы строить. Создавать нечто большее, мощное и долговечное.

Позже, уложив Андрея спать и проводив родителей, они с Катей остались вдвоем в гостиной. Сумерки сгущались, окрашивая комнату в синие тона. Лев стоял у балкона, глядя на зажигающиеся огни на другой стороне Карповки.

Она подошла и обняла его сзади, прижавшись щекой к его спине.

– Ты не все мне рассказал, – тихо сказала она. Не упрек, просто констатация.

– Нет, – так же тихо согласился он. – Не все. И, наверное, никогда не расскажу, некоторые вещи… они должны остаться там.

– Я понимаю. Мне важно, что ты вернулся живой и целый, пусть и с новыми шрамами внутри.

Он повернулся к ней, взял ее лицо в ладони. В полумраке ее глаза казались бездонными.

– Они там шутят и верят в нас, Катя. Верят, что мы, сидя здесь, в тепле, можем дать им дополнительный шанс. Я не имею права их подвести.

– Мы не подведем, – она сказала это с такой твердой уверенностью, что он невольно улыбнулся. В ее лице он видел не только жену, но и того самого незаменимого соратника, без которого его миссия была бы невозможна. Этот вечер стал тем целебным бальзамом, что позволил ему зашить самые свежие раны души.

Тем же вечером, но позже, в квартире воцарилась совсем иная, шумная и неформальная атмосфера. Патефон играл негромко, из динамика лился хриплый, полный страсти голос Петра Лещенко, хотя его песни и были запрещены в союзе. Воздух был приятен от запаха жареной картошки с грибами, соленых огурцов и легкого винного перегара.

Компания собралась что надо. Сашка, раскрасневшийся и громкий, разливал по рюмкам самогон собственной варки, с гордостью демонстрируя его кристальную чистоту. Рядом с ним, улыбаясь, сидела его Варя, миловидная и спокойная, словно гавань для своего бурного супруга. Миша и Даша устроились в углу дивана, державшись за руки.

И, конечно, Леша. Он сидел на табуретке, выпрямив спину, как на занятиях по строевой подготовке, но глаза его горели. Он был центром притяжения.

– … а этот японец, значит, лезет на меня с криком «Банзай!», самурайский меч наотмашь, – с жаром рассказывал он, размахивая вилкой, как катаной. – А я ему раз! Ногу подставил, за одежду ухватил, и в рытвину, головой об камень! Прикладом потом шлепнул, для верности. Больше он не вставал.

– Наш Лешка гроза японских диверсантов! – Сашка раскатисто хохотал, хлопая себя по коленям. – Смотри, Варь, не свяжись с ним, когда он злой!

Варя смущенно улыбалась, глядя на мужа с обожанием.

– Да уж, тише ты, Саш, – сказала она, но в ее глазах читалось беспокойство. Она видела, что за бравадой Леши скрывается нечто глубокое, и это ее тревожило.

Лев, откинувшись на спинку стула, с наслаждением наблюдал за этой картиной. Он чувствовал, как мышечные зажимы, привезенные с фронта, понемногу отпускают.

– А у ребят случай был, рассказывали за обедом, – включился он, поддаваясь общему настроению. – Как-то в штабе группа молодых командиров шла по своим делам, а навстречу политрук. Увидел их, и ни с того ни с сего привязался к старшему лейтенанту Карпову: – Слушай, Карпов, что ты до сих пор холостяком ходишь? Так не годится! Когда женишься, уже? А тот посмотрел на часы, головой покачал и серьезно отвечает: – Знаете, товарищ политрук, сегодня, наверное, уже не успею, там японцы буянят. Разве что завтра… – Политрук опешил, рот открыл, а что сказать, не находит.

Всеобщий хохот прокатился по комнате. Даша даже фыркнула, и тут же покраснела, прикрыв рот ладонью. Варя утирала слезы:

– Ой, уморите! А у нас в отделении история была… Один работяга, Митькой звать, так нашу вату для димедроловых повязок стащил, себе подушки набил. Говорит: «Мягче не бывает!». А потом весь исчесался. Пришлось ему объяснять, что вата эта особая, с пропиткой…

Смех возобновился с новой силой. Даже Миша, обычно сдержанный, улыбался во весь рот. Лев ловил этот смех, как утопающий ловит глоток воздуха.

Позже, когда женщины ушли на кухню допивать чай и мыть посуду, атмосфера слегка изменилась. Стала более мужской, серьезной. Леша, осушив свою рюмку, вдруг помрачнел.

– Все равно, ребята, страшно было, – признался он, глядя в стол. – Первый раз человека… ну, ты понял, Лев. После этого трясло конечно лихо, спасибо, что тогда подошел, поговорил.

Лев кивнул, ничего не говоря, он налил Леше еще.

Сашка хмурился, вертя в мощных пальцах пустую рюмку.

– А меня вот не взяли… – пробурчал он. – Сиди тут, бумажки перекладывай, пока вы там… – он не договорил, и махнул рукой.

– Ты, Саш, мне тут целый фронт обеспечиваешь, – твердо сказал Лев, кладя ему руку на плечо. – Без тебя и твоих организационных талантов ни «Димедрол» бы не произвели, ни ЭКГ не собрали. Ты наша тыловая крепость, без тебя никуда.

Сашка поднял на него взгляд, и недовольство в его глазах постепенно сменилось удовлетворением. Он кивнул, и его широкая физиономия снова расплылась в улыбке.

– Ладно, ладно. Значит, так надо. Только смотри, Леха, в следующий раз я с тобой поеду! Надоело мне с этими наркоматовскими товарищами церемониться.

В это время с кухни донесся сдержанный смех. Миша украдкой взглянул в ту сторону, и его взгляд встретился с взглядом Даши. Она стояла в дверях, вытирая тарелку, и смотрела на него. И в этом взгляде было столько тепла и обещания, что Миша покраснел и быстро отвел глаза. Лев поймал этот взгляд и улыбнулся про себя. Его команда, его ребята, не просто работали вместе, они были семьей.

Когда гости стали расходиться, в квартире повисла приятная, звенящая тишина, полная отзвуков смеха и прошедших разговоров. Лев помог Кате прибрать последние стаканы. Он чувствовал легкую усталость, но это была добрая, мирная усталость.

– Хорошие у тебя друзья, – тихо сказала Катя, задернув занавески.

– У нас, – поправил он ее, обнимая за талию. – Наши друзья и наша семья.

Он был прав. Этот вечер стал еще одним кирпичиком в фундаменте их общего дела. И он понял, что готов. Готов с новыми силами, с новой ясностью в голове и с новой решимостью в сердце вернуться к работе. Завтра его ждала планерка, пора было переводить уроки войны в конкретные решения.

Кабинет Льва в СНПЛ-1 на Моховой на следующий день после вечеринки напоминал штаб накануне крупного наступления. Воздух был густ от запаха свежеотпечатанных бумаг, чернил и крепкого чая, который неустанно подливала из большого эмалированного чайника лаборантка. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие окна, выхватывали из полумрака серьезные, сосредоточенные лица собравшихся за большим столом.

Лев сидел во главе, чувствуя легкое, приятное напряжение. Перед ним лежала папка с тезисами, но он почти не заглядывал в нее. Он смотрел на своих «генералов» – начальников отделов, лучших умов, которых он собрал вокруг себя.

– Коллеги, рад видеть всех вас, – начал Лев, и разговоры мгновенно стихли. – Цель сегодняшней планерки одна: перевести опыт, полученный на Халхин-Голе, из области впечатлений в конкретные, измеримые задачи. Мы видели, что работает, а что нет. Увидели, где наши разработки спасают жизни, а где мы проигрываем из-за мелочей. Начнем с отчетов, Николай Сергеевич, ваш выход.

Скромный с виду Простаков, возглавлявший отдел синтетических анальгетиков, поправил очки и разложил перед собой аккуратные графики.

– По препарату «Промедол», – его тихий голос заставил всех прислушаться. – Доклинические испытания на животных завершены. Эффективность как мощного анальгетика подтверждена, превосходит морфин по скорости действия и, что главное, дает менее выраженный синдром отмены. Побочные эффекты со стороны дыхательного центра минимальны, все протоколы оформлены. Мы готовим пакет документов для передачи в фармкомитет с ходатайством о запуске в опытно-промышленное производство.

В комнате пронесся одобрительный гул, Лев кивнул, делая пометку в блокноте. Первая победа дня.

– Аналогичная ситуация с препаратом «Ибупрофен», – продолжал Простаков. – Противовоспалительный и анальгезирующий эффект стабилен, токсичность низкая. Начата разработка технологии промышленного синтеза. Это будет не просто обезболивающее, это революция в терапии хронических воспалений, вроде артритов.

– Отлично, Николай Сергеевич, – сказал Лев. – Ваш отдел работает на опережение. Жду документы по «Промедолу» к концу недели. Передаем эстафету отделу антибиотиков. Зинаида Виссарионовна?

Ермольева, всегда собранная и немного суровая, бросила оценивающий взгляд на Мишу, сидевшего рядом. Тот, поймав его, чуть кивнул.

– По пролонгированным формам пенициллина, – начала она, и в ее голосе прозвучала редкая нота удовлетворения. – Проблема с местными некротическими реакциями решена. Михаил Анатольевич подобрал комбинацию стабилизаторов на основе солей новокаина и бензатина. Первые инъекции лабораторным животным показали высвобождение действующего вещества в течение 24–36 часов без образования абсцессов. Мы начинаем клинические испытания на базе больницы им. Мечникова.

Лев не мог сдержать улыбки, это был колоссальный прорыв. Теперь один укол мог заменить десятки болезненных инъекций.

– Браво, Миша! Зинаида Виссарионовна! Вы молодцы! – выдохнул он. – Это меняет все. Теперь по «Мицину».

Ермольева снова стала серьезной.

– Штамм актиномицета №169, активный против палочки Коха, как и говорила ранее, подтвердил свою эффективность in vivo. Мы заразили новых подопытных животных туберкулезом и курс «Мицина» показал почти 90% излечение. Однако… – она сделала паузу, и в комнате снова повисла тишина. – Однако сохраняется выраженная нефротоксичность. И наблюдается тоже самое поражение вестибулярного аппарата – так называемая «вертячка». Препарат требует глубокой, многоступенчатой очистки. Без этого о клинических испытаниях на людях речи быть не может. В общем, не сильно мы сдвинулись с вашего отъезда.

– Понимаю, – Лев перевел взгляд на Мишу. – Михаил Анатольевич, это ваша зона ответственности. Все ресурсы отдела химии в вашем распоряжении, нужно найти способ убрать примеси.

– Уже работаем, Лев Борисович, – кивнул Миша, его глаза горели азартом охотника, взявшего след. – Используем метод распределительной хроматографии. Думаю, мы на правильном пути.

– Хорошо. Не подведи, – Лев снова посмотрел на бумаги. – По сульфаниламидам. От Постовского из Свердловска пришли все документы «Норсульфазола». В полтора раза эффективнее и на треть менее токсичен. Сашка, тебе – организовать совместный патент и «продавить» в Наркомздраве ускоренную процедуру внедрения. Катя, подготовь клинические протоколы и не забудь про экспорт, не просто так нам выделили все ресурсы на стройку НИИ, нельзя подвести страну.

– Уже в работе, – коротко бросила Катя, делая пометку в своем блокноте.

– Отлично. Теперь переходим к главному, к урокам войны, – Лев отложил папку с отчетами и взял свой полевой блокнот. – Я составил список проблем, которые решаются не прорывными технологиями, а простыми, дуракоустойчивыми решениями. И сейчас мы найдем эти самые решения.

Он открыл блокнот.

– Пункт первый. Идентификация раненого. Бойцы не носят смертные медальоны, считают дурной приметой. В результате «неизвестные бойцы», путаница с группами крови. Предлагаю ввести штампованные жетоны из нержавейки. Что на них указывать?

Поднялся шум. Предлагали разное: номер части, только группу крови, только фамилию.

– Фамилия, имя, отчество, – четко сказал Лев, перекрывая гул. – Группа крови и резус-фактор. Без этого переливание может убить. И цепочка, чтобы не потерять. Сашка, найди производство, которое сможет штамповать миллионы таких жетонов дешево и сердито.

– Понял, – Сашка что-то быстро набросал в своем ежедневнике. – С завода «Госштамп» у меня там свои люди, решим.

– Пункт второй, – продолжал Лев. – Индивидуальный перевязочный пакет. У санитаров зачастую нет под рукой даже стерильного бинта. Нужен герметичный пакет из плотной ткани, внутри стерильный бинт, вата и безопасная булавка. Катя, разработаешь максимально простую инструкцию в картинках? Чтобы любой боец, даже неграмотный, мог понять.

– Сделаю, – кивнула Катя. – Нарисуют наши художники из полиграфического института.

– Пункт третий. Штативы для капельниц, их нет. Вешают флаконы на штыки винтовок, на что угодно. Нужен складной, простой треножник. Весом не более килограмма, и подумайте над креплением штатива к носилкам. Инженеры, вам задача.

– За неделю сделаем опытный образец, – отозвался один из инженеров. – Дешево и сердито Лев Борисович.

Лев улыбнулся, эта фраза уже становилась девизом дня.

– Химические грелки, термоодеяла, таблетки для обеззараживания воды – все подтвердило свою эффективность. Сашка, патенты, оформление, запуск в серию. Это твой фронт.

– Будет сделано, – Сашка потер ладони, словно уже видел перед собой конвейер.

Лев сделал паузу, давая всем перевести дух, и перешел к самой сложной части.

– А теперь взгляд в будущее. Война показала, что нам не хватает не только простых вещей, но и прорывных средств для спасения в критических состояниях. Я ставлю новые стратегические задачи.

Он встал и подошел к большой грифельной доске.

– Задача первая. «Гидрокортизон». Гормон стресса. Он нужен для лечения шока, тяжелейших аллергий, коллапсов. Задача: выделить его из тканей надпочечников животных. Зинаида Виссарионовна, Михаил Анатольевич, это сложнейшая биохимическая задача, но она решаема. Можете подключить товарища Жданова и всех, кого посчитаете нужным.

Ермольева и Миша переглянулись. В их глазах читался неподдельный интерес.

– Возьмемся, – коротко сказала Ермольева.

– Задача вторая. Противосудорожные препараты. У многих бойцов с черепно-мозговыми травмами – контузиями – развиваются судороги. Нужен препарат, стабилизирующий нервные клетки. Условное название – «Фенитоин». Николай Сергеевич, это вызов для вашего отдела.

Простаков, до этого скромно молчавший, поднял голову, и его глаза за стеклами очков загорелись.

– Интересная химическая задача, очень. Я уже вижу возможные пути синтеза.

– Задача третья. Заменители плазмы. При массовых кровопотерях донорской крови не хватит. Нужен стабильный полимерный раствор, который будет держать давление и не вызовет реакций. Назовем его «Полиглюкин». Поручаю группе Неговского совместно с химиками начать поиск.

– Поняли, – кивнул один из сотрудников Неговского. – Изучим декстраны.

– Задача четвертая. Гипербарическая оксигенация. Лечение кислородом под давлением. Для газовой гангрены, для шока, для отравлений угарным газом. Нужен проект портативной барокамеры, условно «Ока». Сашка, инженеры, ваша фантазия и смекалка.

Инженеры заулыбались, как мальчишки, получившие новую игрушку.

– Будет сделано, Лев Борисович! Звучит фантастически, но мы справимся!

– И последнее на сегодня, – Лев подошел к столу и взял в руки карандаш, изобразив им на доске нечто, отдаленно напоминающее паяльник. – Электрокоагулятор. Прибор, который с помощью высокочастотного тока будет мгновенно запаивать мелкие сосуды во время операции. Это снизит кровопотерю на 30–40 процентов! Инженеры, ваша задача создать безопасный и надежный опытный образец.

В кабинете воцарилась тишина, полная благоговения перед масштабом замыслов. Лев окинул взглядом своих сотрудников: уставших, но воодушевленных, с горящими глазами.

– Как и всегда, все уточнения дам лично по каждому запросу чуть позже. Вопросы есть?

Вопросов не было. Была тихая, сосредоточенная решимость.

– Тогда приступаем. Отчет о выполнении через две недели.

Когда все стали расходиться, Лев подошел к окну. За его спиной кипела работа, рождались идеи, ставились эксперименты. Он чувствовал себя дирижером гигантского оркестра, где каждый музыкант был виртуозом. Объем работ был ошеломляющим. Но он видел не хаотичный набор задач, а единую, стройную систему, которую они строили. Систему спасения. Фундамент «Ковчега» закладывался не только в Куйбышеве из бетона и стали, но и здесь, на Моховой, из идей, формул и железной воли.

* * *

Кабинет Льва преобразился. На смену папкам с отчетами на большой стол легли рулоны ватмана, исчерченные линиями генпланов и фасадов. Воздух пах теперь не только чаем, но и древесной пылью от чертежных досок, резиной лекал. В комнате, помимо Льва, Сашки и пары ведущих инженеров, находились архитекторы Сомов и Колесников. Оба немолодые, умудренные опытом специалисты с привычкой щурить глаза, оценивая пропорции, и с вечной заточкой в кармане пиджака.

– Лев Борисович, коллеги, – начал Сомов, разворачивая на столе главный чертеж. Его палец уверенно водил по линиям. – Мы учли все ваши принципы. Вот – главный корпус. Разделение потоков: сюда поступают больные, отсюда выписанные, здесь централизованные службы стерилизации и лабораторий. Операционный блок в самом центре, как сердце организма. Широкие коридоры, позволяющие развернуться носилкам. Автономная котельная, как вы и требовали. Все продумано до мелочей.

Лев внимательно изучал чертеж, проект был грандиозным. Здание в стиле упрощенного конструктивизма с элементами будущего монументального сталинского ампира, каким он его знал. Функциональное, мощное, рассчитанное на десятилетия вперед. Но в его глазах был не восторг, а пристальная оценка.

– Хорошо, – кивнул он. – Но я вижу проблемы. Давайте по порядку, этажность. Без лифтов это убийство для персонала, который будет мотаться по лестницам десятки раз за смену. Почему лифт всего один?

Колесников тяжело вздохнул, снимая пенсне и протирая его платком.

– Лев Борисович, вы сами понимаете… Нагрузка на энергосети, дефицит оборудования, стоимость… Проект и так на грани фола по смете. Множество лифтов это непозволительная роскошь в таких масштабах, нужны будут десятки лифтов…

– Это не роскошь, это необходимость, – холодно парировал Лев. – Уставшая медсестра, бегающая по лестницам, – это ошибки, это замедление помощи, это, в конечном счете, человеческие жизни, тяжелые больные на каталках. Ищите решение.

Он сделал паузу, давая словам осесть.

– А давайте посмотрим на лифты харьковского завода «Электроподъёмник»? – сказал он, делая вид, что вспоминает. – Модель ЭМИЗ. Говорят, они исключительно надежны, пусть и неказисты. И главное их уже производят, это не фантастика.

Архитекторы переглянулись. Сомов достал из портфеля толстый каталог и начал листать.

– ЭМИЗ… – пробормотал он. – Да, вроде бы были сведения… Минуту. – Он нашел нужную страницу, изучил технические характеристики. Его лицо прояснилось. – Да, вы правы, Лев Борисович. Пусть грубоваты, но тяговое усилие и грузоподъемность подходят, и главное они есть. Мы… мы внесем коррективы.

Лев почувствовал легкое удовлетворение. Первый барьер был взят.

– Следующий вопрос. Поликлиника для сотрудников и их семей. На генплане я ее не вижу.

На этот раз Колесников развел руками с видом человека, столкнувшегося с непреодолимой силой природы.

– Товарищ Борисов, вы создаете научный институт, а не город в городе! Места под отдельное здание поликлиники на выделенном участке просто нет! Бюджет хоть и огромный, но не резиновый!

– Тогда мы не строим отдельное здание, – спокойно ответил Лев. – Мы проектируем одно большое, но с двумя полностью изолированными входами и внутренней логистикой. Один вход для пациентов НИИ, сложные случаи, исследования. Второй вход для наших сотрудников, их жен, детей, стариков-родителей. С приоритетным обслуживанием, без очередей. Свои люди должны чувствовать заботу, это не роскошь, товарищ Колесников. Это социальный фундамент, который удержит в Куйбышеве лучшие умы страны. Иначе кто поедет из Ленинграда в провинцию?

В кабинете наступила тишина. Сашка, до этого молча наблюдавший, одобрительно хмыкнул. Идея с «социальным фундаментом» пришлась ему по душе.

– Это… нестандартно, – наконец сказал Сомов, почесывая затылок. – Но логично, черт возьми, очень логично! Мы можем вписать в общий объем. Сэкономит на коммуникациях.

– Рассмотрите, – кивнул Лев. – И переходим к главному, жилье. Вы планируете стандартные бараки и несколько «сталинок» для руководства? Этого мало. Нам нужно расселить тысячи человек. Инженеров, лаборантов, врачей, обслуживающий персонал, с семьями.

Колесников всплеснул руками. Его терпение лопнуло.

– Товарищ Борисов, это утопия! Таких объемов типовое строительство не осилит! Мы не можем построить отдельный город для вашего института! Это же не Москва и не Ленинград!

Лев медленно подошел к доске, стер с нее схемы коагуляторов и барокамер и взял в руки мел. Он чувствовал, как все взгляды уперлись в него. Сашка замер, предчувствуя нечто грандиозное, архитекторы смотрели скептически.

– А что, если не строить «сталинки»? – тихо начал Лев. – Что, если не строить дворцы? Что, если дать людям не роскошь, но свой угол? Маленький, но свой.

Он начал рисовать. Твердыми, уверенными линиями он вывел на доске схему, знакомую ему до боли, но для всех присутствующих являющейся откровением – пятиэтажный дом. Простой, почти примитивный прямоугольник, плоский фасад с рядами одинаковых окон.

– Пять этажей. Высота потолков два с половиной метра, квартиры малогабаритные. Вот: одна комната, совмещенный санузел, вот кухня-ниша, шесть квадратных метров. Минимум удобств, но зато у каждой семьи свои. Отдельный вход, никаких коммуналок.

Он отступил на шаг, давая всем рассмотреть.

Сомов и Колесников смотрели на схему, как завороженные. Их профессиональный ум уже начал просчитывать.

– Это… это гениально в своей простоте! – выдохнул Сомов, первым нарушив молчание. – Пять этажей уже допустимо. Маленькие кухни это экономия на трубах, вентиляции. Стандартные оконные и дверные проемы… Сборные железобетонные панели! – он вскочил, его глаза загорелись. – Мы можем отливать их на месте! Скорость строительства возрастет в разы! Колесников, ты понимаешь? Это же революция!

Колесников, все еще скептичный, снял пенсне и прищурился.

– А где люди будут хранить вещи? Картошку? Уголь? Размеры… это же клетки самые настоящие.

– Они будут хранить их у себя в квартире, Геннадий Петрович, – твердо сказал Лев. – Потому что это их квартира и их крепость. И это в тысячу раз лучше, чем койка в бараке или угол в чужой коммуналке. Это достойно и это решение вашей проблемы с объемами.

Сашка подошел к доске и свистнул.

– Лев, да это же… Да мы такими домами всю площадь застроим за год! Люди рвать будут! Свое жилье! Пусть и маленькое!

Архитекторы заговорили одновременно, наперебой, сыпля техническими терминами, споря о толщине панелей, о схемах разводки канализации, о планировочных решениях. Скепсис сменился азартом первооткрывателей. Они видели не просто дом, они видели новую философию, способную изменить облик всего советского градостроительства.

Лев наблюдал за ними, снова чувствуя себя дирижером. Он только что бросил в почву времени семя, которое должно было прорасти знаменитыми «хрущевками». Он знал все их будущие недостатки – тесноту, плохую звукоизоляцию. Но он также знал, что в данный исторический момент это было единственно верное, гениальное решение. Решение, которое даст крышу над головой миллионам и позволит его «Ковчегу» привлечь и удержать лучших специалистов в союзе.

– Итак, товарищи архитекторы, – сказал он, перекрывая постепенно стихающий гам. – У вас есть принципиально новая задача, доработайте генплан «Ковчега» с учетом поликлиники и спроектируйте поселок на его основе по этой схеме. Я жду от вас новые эскизы.

– Сделаем, Лев Борисович! – Сомов сказал это с таким энтузиазмом, будто ему снова было двадцать пять. – Это будет нечто!

Когда архитекторы, унося свои драгоценные чертежи и горячо споря, покинули кабинет, Сашка вытер платком лоб.

– Ну ты даешь, Лев… Ты откуда такие идеи берешь? Сборные панели… Это же нереально!

– Из необходимости, Саш, – устало улыбнулся Лев. – Все гениальные идеи рождаются из жестокой необходимости. Идем, выпьем чаю. Меня ждет еще одна встреча, не менее важная.

Он смотрел на залитую солнцем доску с набросками будущего. Стены «Ковчега» начинали обретать форму. Сначала в мыслях, а скоро в бетоне и стали.

Кабинет Дмитрия Аркадьевича Жданова в ЛМИ был таким же ясным и строгим. Воздух был насыщен запахом старой бумаги, хорошего табака и легкого, почти неуловимого аромата дорогого чая, не того, что пили в СНПЛ-1, а особого, китайского, который Жданову привозили из наркоматовских распределителей.

Лев сидел в глубоком кожаном кресле, чувствуя, как усталость последних дней понемногу отступает, сменяясь чувством глубокого интеллектуального покоя. Жданов, попыхивая трубкой, разливал чай по тонким фарфоровым чашкам.

– Ну, рассказывайте, Лев Борисович, – мягко произнес он. – Не только то, что в отчетах, что осталось за кадром? Что вы почувствовали там, в степи?

И Лев рассказывал. Не о тактике и не о медицинских протоколах, а о том, что невозможно было вписать ни в один документ. О чувстве абсолютной, оголтелой абсурдности войны, смешанной с странным, почти братским чувством к тем, кто делил с ним этот ад. О том, как смех бойцов за обедом звучал громче и искреннее, чем любой грохот орудий. О молчаливой благодарности в глазах раненого, которому ты только что спас жизнь.