Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Жданов слушал, не перебивая, его умный, пронзительный взгляд был устремлен на Льва. Он был не просто ученым, он был мудрецом, и он понимал, что настоящая, глубинная трансформация человека происходит не в кабинетах, а на грани жизни и смерти.

– Вы повзрослели, Лев Борисович, – наконец сказал он, выпуская колечко дыма. – Не в смысле лет. Вы обрели то, что я называю «внутренний стержень», раньше вы видели болезни и технологии. Теперь вы видите систему и людей внутри нее, это дорогого стоит.

В дверь кабинета постучали. Жданов поднял взгляд.

– Войдите!

Дверь открылась, и в кабинет вошел человек. Высокий, прямой, с седыми висками и молодыми, живыми глазами, в которых светился острый, цепкий ум. Он был одет в безупречно сидящий темный костюм, и в его осанке, в манере держать голову чувствовалась не просто уверенность, а врожденная аристократичность, не сломленная ни годами, ни советской властью.

Флешбэк ударил Льва с силой физического толчка.

1927 год. Молодой, элегантный человек, вызывающий оторопь у таможенников. Одетый по заграничной моде, он везет в СССР медицинское оборудование, купленное на деньги, заработанные в крупнейшем госпитале США. Ему предлагали престижную работу, от которой он отказался. Отец – владелец Нижних торговых рядов в Москве. Жена – дочь миллионера. Сам служил в царской армии. Казалось бы, идеальный кандидат в «бывшие» и «враги народа». Но он был гениальным хирургом. И убежденным патриотом, он вернулся.

*Сергей Сергеевич Юдин. Тот самый, кто за три года превратил убогий хирургический стационар Склифа с печным отоплением в лучшую клинику страны. Хирург-виртуоз, делавший резекцию желудка за 20–30 минут. Человек, друживший с Нестеровым и Кориным, писавший научные труды под названием «Этюды желудочной хирургии» и назвавший советскую власть «совдепией». Человек с блистательной и трагической судьбой – арест, Лефортово, ссылка в Бердск, реабилитация и смерть от инфаркта после травли.*

Легенда. Живая легенда, стоявшая сейчас в дверях.

Лев встал, он не мог не встать. Это был рефлекс, сродни тому, как встают при появлении командира.

– Лев Борисович, разрешите вам представить коллегу – Сергея Сергеевича Юдина, – произнес Жданов, и в его голосе прозвучало неподдельное уважение. – Сергей Сергеевич, это тот самый молодой человек, о котором я вам рассказывал, Борисов Лев Борисович.

Юдин оценивающе взглянул на Льва. Его взгляд был быстрым, как скальпель, и таким же безошибочным.

– Знакомы заочно, – сказал Юдин. Его голос был низким, бархатным, с легкой хрипотцой. – По вашим работам по антисептике и тем «рацпредложениям», что сейчас внедряет РККА. Жданов тут вам поет дифирамбы, говорит, вы мыслите категориями будущего.

– Дмитрий Аркадьевич слишком добр, – отозвался Лев, чувствуя, как под этим пронзительным взглядом ему становится жарко.

– Он редко ошибается в людях, – парировал Юдин, подходя и занимая второе кресло. Он отказался от чая жестом, полным врожденной элегантности. – Так что, молодой человек, расскажите. Какое оно, это будущее хирургии, по вашему мнению?

И началась беседа. Не интервью, не экзамен, а беседа трех умов, трех масштабов. Жданов задавал направление, Юдин бросал вызов, Лев – отвечал, балансируя на грани «гениальных гипотез» и откровенной научной фантастики, которую ему позволяли его знания.

Они говорили о том, что хирургия не должна быть калечащей, что нужно стремиться к минимальной инвазивности. Лев, осторожно, намекнул на возможность операций через крошечные проколы – эндоскопию. Юдин, сначала скептически хмыкнув, вдруг замер, уставившись в пространство.

– Через прокол… троакаром… с осветительным прибором… – пробормотал он. – Фантастика. Но… если бы был гибкий инструмент… Интересно.

Они говорили о том, что хирург не должен работать один, что его должна окружать команда анестезиологов, реаниматологов, что операционная это единый организм. Лев упомянул о важности протоколов пред– и послеоперационного ведения, о том, что смерть на столе – это часто не ошибка скальпеля, а системный сбой.

Юдин слушал, все более и более очарованный. Он смотрел на Льва так, будто видел перед собой не двадцатисемилетнего парня, а равного себе собеседника.

– Молодой человек, вы мыслите такими категориями… будто уже видели это все! – наконец воскликнул он, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь первооткрывателя, который вел его всю жизнь.

Лев почувствовал, что настал момент. Он сделал глубокий вдох.

– Сергей Сергеевич, я создаю новый НИИ – «Ковчег» в Куйбышеве. Это будет не просто институт, это научный городок, с лучшим оборудованием, с передовыми лабораториями, с клиникой, какой еще не было в мире. Там будет и хирургический корпус. Я предлагаю вам возглавить это направление.

Тишина в кабинете стала густой, звенящей. Даже Жданов замер, не ожидая такой прыти. Юдин откинулся на спинку кресла, его лицо выражало крайнее изумление.

– Вы предлагаете мне оставить Склиф… – он произнес это слово с особой, сыновней нежностью, – ради проекта, который пока только на бумаге? Мне, Юдину?

– Именно вам, Сергей Сергеевич, – не сдавался Лев, глядя ему прямо в глаза. – Потому что только вы сможете сделать из этого «проекта на бумаге» ту самую «хирургическую Мекку», о которой вы мечтаете. Только вы сможете воспитать тех самых «поливалентных» хирургов, способных на все. Это вызов, самый большой вызов в вашей жизни.

Юдин долго молчал. Он смотрел то на Льва, то на Жданова, то в окно, за которым медленно плыли ленинградские облака. На его лице шла борьба. Привязанность к делу всей жизни, к созданному им Склифу – и магия нового, невероятного предложения, азарт первооткрывателя.

Наконец он медленно выдохнул.

– Это смело. Чертовски смело и… заманчиво. Очень заманчиво. – Он снова посмотрел на Льва, и в его взгляде уже не было скепсиса, было уважение. – Дайте мне подумать. Но… в принципе, я согласен. – Он поднял руку, видя, что Лев хочет что-то сказать. – С одним условием. А пока приходите ко мне на операции, будете ассистировать. Посмотрю, на что вы способны не только в теории, но и в живой работе. Устроит?

Лев почувствовал, как по его телу разливается волна горячей, почти болезненной радости. Он добился невозможного. Он привлек легенду.

– Более чем, Сергей Сергеевич, – он едва сдержался, чтобы не рассмеяться от счастья. – Для меня это будет честью.

– Честь честью, а руки смотреть надо, – с легкой, почти отеческой улыбкой сказал Юдин. – В хирургии, молодой человек, последнее слово всегда за руками. Теория это скрипка, но играть на ней надо уметь.

* * *

Поздний вечер застал Льва снова одного в его кабинете на Моховой, было тихо. Гул голосов с планерки, споры с архитекторами, бархатный бас Юдина – все осталось в прошлом. Перед ним на столе лежали разложенные чертежи «Ковчега», папки с отчетами по «Промедолу» и «Бициллину», и маленький, изящный листок с приглашением от Юдина на операцию на послезавтра.

Он чувствовал не усталость, а мощный, ровный ток энергии, напоминавший то ли крепкий кофе, то ли легкое опьянение. Он прошелся по кабинету, его пальцы скользнули по шершавой поверхности чертежа: вот тут будет главный корпус, тут поликлиника, а тут, на окраине, поселок из тех самых, пока еще безымянных пятиэтажек. Он мысленно видел их уже не на бумаге, а в бетоне, с горящими окнами, за которыми живут его люди.

Он подошел к окну, город засыпал. Где-то там, за сотни километров, в монгольских степях, еще пахло порохом и кровью. А здесь, в этой тишине, рождалось будущее. Он больше не был «попаданцем», чужаком, отчаянно пытающимся выжить в чужой эпохе. Он был ее частью, ее творцом. Он ощущал свою власть над временем – не в том, чтобы знать даты, а в том, чтобы менять сам ход событий, лепить реальность, как скульптор глину.

Он достал из сейфа свой полевой блокнот, тот самый, что побывал с ним в аду Халхин-Гола. Открыл его на чистой странице. Перо скользнуло по бумаге, оставляя четкие, уверенные строки:

«Пункт 10. Фундамент Ковчега заложен. Теперь нужно бросить все силы, что бы успеть возвести стены до того, как грянет гроза.»

Он закрыл блокнот, положил его обратно в сейф и повернул ключ. Щелчок прозвучал на удивление громко в ночной тишине.

Стены возводились, и он был уверен на 120 процентов, что успеет.

Глава 26
Прорыв

Кабинет Заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров СССР поражал не столько роскошью, сколько сконцентрированной в нем мощью. Высокие потолки, полированный стол, размером едва ли не с операционный, и портрет Ленина, чей взгляд, казалось, видел насквозь любую, даже самую смелую мысль. Воздух был густым от запаха старого дерева и дорогого табака.

Лев Борисович, стоя у большой подрамной доски, чувствовал на себе этот вес. Вес не просто высокого кабинета, а всей эпохи, всей страны. Рядом, подперев щеку рукой и делая вид, что изучает узор на полу, сидел Сашка. Но по его неестественной неподвижности Лев читал адреналин, бьющий ключом.

За столом, кроме самого хозяина кабинета – Николая Алексеевича Вознесенского, человека с умным, усталым лицом и пронзительными глазами за стеклами очков, – сидели еще двое: представитель Наркомздрава и какой-то немолодой, суровый военный из НКО, чьи петлицы и нарукавные знаки молчаливо говорили о его влиянии.

– Итак, товарищ Борисов, – голос Вознесенского был ровным, без эмоций, будто он диктовал протокол. – Вы предлагаете построить в Куйбышеве не просто институт, а целый город, город медицины, обоснуйте.

Лев сделал глубокий вдох, взял указку и ткнул ею в центр генплана.

– Товарищ Заместитель Председателя, это не город, это «Ковчег». Название отражает и суть. Это убежище для знаний, технологий и людей, способных совершить прорыв в военной и гражданской медицине. И да, его строительство задача общегосударственного значения, начну с главного корпуса.

Он повел указкой по шестнадцатиэтажной башне, вырисованной в центре чертежа.

– Шестнадцать этажей. Высота – необходимость, вызванная концентрацией функций. Мы экономим территорию, сокращаем пути внутри корпусных коммуникаций. Первые семь этажей – стационар на полторы тысячи коек и приемное отделение. Здесь же восемь операционных блоков, оснащенных по последнему слову, с централизованной подачей кислорода, закиси азота и вакуума. С восьмого по двенадцатый, этажи научно-исследовательские лаборатории. Все смежные: биохимия, микробиология, экспериментальная хирургия. С тринадцатого по шестнадцатый – администрация, библиотека и конференц-залы.

Военный из НКО хмыкнул, не глядя на чертеж.

– Шестнадцать этажей, а если пожар? Как эвакуировать раненых с двенадцатого этажа, когда стандартная лестница достает до девятого? Играть в героев?

Лев почувствовал, как Сашка замер, это был ключевой вопрос.

– Мы не будем играть в героев, товарищ. Мы предусмотрели два уровня безопасности. Во-первых, принудительная система дымоудаления и несгораемые перегородки на всех этажах. Во-вторых… – Лев перевел указку на плоскую крышу башни, где архитектор изобразил две площадки. – Вертолетные посадочные площадки для экстренной эвакуации в критической ситуации.

В кабинете воцарилась тишина, которую можно было потрогать. Даже Вознесенский медленно снял очки и принялся протирать их платком.

– Вертолеты? – проговорил он наконец, и в его голосе впервые прозвучало нечто, кроме холодной официальности. – Сикорский… в Америке… Вы предлагаете использовать экспериментальные машины для эвакуации?

– Я предлагаю смотреть в будущее, – твердо ответил Лев. – Уверен, к моменту сдачи «Ковчега» у нас будут свои, советские вертолеты. Это революционно, да, но и проблема революционная. Стандартные методы не сработают.

– Продолжайте, – коротко бросил Вознесенский, надевая очки. Его взгляд снова стал непроницаемым.

Лев повел указкой дальше, по сети линий, соединяющих корпуса.

– Теплые переходы: стеклянные галереи на уровне первого-второго этажей. Персонал и пациенты могут попасть из главного корпуса в любой другой, не выходя на улицу. Это критично для куйбышевских зим. Под землей – тоннели для инженерных систем и транспортировки материалов и отходов. Полная изоляция грязных и чистых потоков.

Он перечислял дальше, раскрывая масштаб замысла: отдельный патологоанатомический корпус с моргом, мощнейшие биохимические и микробиологические лаборатории, виварий, отвечающий всем нормам гуманности. Потом перешел к социальной сфере.

– Детский сад и ясли на 250 мест, средняя школа. Детская и взрослая поликлиники. В последней мы отработаем концепцию диспансеризации – тотального профилактического осмотра населения. Это идея с заделом будущее, но фундамент заложим сейчас.

– Жилье, – Сашка не выдержал и встрял, видя, что Лев увлекся наукой. – Без жилья кадры не привлечь. У нас будет свой поселок, двадцать пятиэтажных домов. – Он подошел к доске и ткнул пальцем в схематичные кубики. – Малогабаритные квартиры, от одной до четырех комнат. У каждого своя квартира, не коммуналка. Для двух тысяч семей. Плюс один «сталинский» дом для руководства и ведущих ученых. А так же общежития для студентов и рабочих. А так же…

– Хватит, – поднял руку Вознесенский. Его взгляд скользнул по лицам присутствующих, остановился на Льве. – Товарищ Борисов, вы только что описали комплекс, аналогов которому нет в мире. Ни в капиталистических странах, ни у нас. Вы понимаете, какие средства требуются? Страна готовится к большой войне, каждый рубль на счету. А вы предлагаете строить дворцы.

Это был момент истины. Лев кивнул Сашке.

Тот выпрямился, как на параде, и положил на стол Вознесенского толстую папку с графиками и отчетами.

– Товарищ Заместитель Председателя, разрешите доложить о финансировании, – его голос звенел сталью. – Специальная научно-производственная лаборатория №1 за последние два года за счет экспортных операций заработала чистого дохода… – он назвал цифру, от которой у представителя Наркомздрава перехватило дыхание. – Мы продали лицензии на производство пенициллина и сульфаниламидов в США, Великобританию, Францию. Шприцы и системы для переливания крови в Швецию и Канаду. Технологии синтеза витаминов в половину стран Европы. Смета на строительство «Ковчега»… – Сашка назвал вторую, не менее умопомрачительную цифру. – Полностью покрывается нашими средствами. Мы не просим у государства лишнего. Мы просим разрешения вложить эти деньги в обороноспособность страны и в будущее советской медицины.

Тишина в кабинете стала абсолютной. Военный уставился на Сашку, будто видел его впервые. Представитель Наркомздрава бледно улыбался, ничего не понимая. Вознесенский медленно перелистывал страницы отчета, его пальцы слегка постукивали по бумаге.

Наконец он закрыл папку и откинулся на спинку кресла.

– Ваши финансовые расчеты уже были изучены. И ваши технологические предложения. Товарищ Сталин с ними уже ознакомился.

Лев почувствовал, как у него застывает сердце. Сашка перестал дышать.

– Вчера вечером, – продолжил Вознесенский, – товарищ Сталин наложил резолюцию на вашем проекте.

Он достал из папки знакомый Льву генплан «Ковчега». В левом верхнем углу, жирным синим карандашом, было выведено одно-единственное слово:

«Строить. И. Сталин».

Лев выдохнул. Воздух снова наполнил его легкие, показавшись ему сладким, как после долгого погружения. Он видел, как Сашка с трудом сдерживает рывок, готовый вырваться на волю.

– Проект получает высший приоритет, – голос Вознесенского вновь стал сухим и деловым. – Все наркоматы будут уведомлены. Вы получите полное содействие. Но помните, товарищ Борисов, – его взгляд стал тяжелым, как свинец, – с этого момента ответственность за сроки, за качество, за результат лежит в частности и на вас. Государство доверяет вам. Не обманите это доверие.

– Не обману, моя благодарность Советской власти и товарищу Сталину! – тихо, но очень четко сказал Лев.

Он смотрел на резолюцию Сталина и не верил своим глазам. Получилось, у него получилось.

* * *

Ресторан «Прага» на Арбате встретил их гулким гомоном, запахом дорогого табака и кофе, и атмосферой почти парижской элегантности. Белые скатерти, отражение в огромных зеркалах, мерный гул разговоров: все это было таким контрастом после аскетичной торжественности кремлевских кабинетов, что у Льва на несколько минут закружилась голова.

– Ничего себе, – прошептала Катя, снимая легкое пальто и оглядывая зал. На ней было простое темно-синее платье, но оно сидело на ней так, что на нее оглядывались даже здешние, видавшие виды посетители. – А я-то думала, «Астория» это предел мечтаний.

– Здесь котлета по-киевски просто пальчики оближешь, – с деловым видом сообщил Сашка, усаживая Варю. Варя, милая и немного растерянная, смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами. Дети остались с няней в гостинице, и это был их первый за долгое время вечер без обязательств и тревог.

Лев откинулся на спинку стула, позволив себе наконец расслабиться. Сквозь высокие окна лился мягкий свет московских сумерек. В груди притихла та стальная пружина, что была сжата все эти недели. Они победили, они продавили невозможное.

– Ну, докладывай, главный прораб, – Катя дотронулась до его руки, и ее пальцы были прохладными. – Что там с нашим «Ковчегом»?

– Будет, – коротко и с наслаждением сказал Лев. – Будет все по нашему плану. И шестнадцать этажей, и вертолетные площадки, и твоя поликлиника, и школа для Андрюхи. Сам Иосиф Виссарионович подписал.

Сашка, не дожидаясь официанта, налил всем из принесенной бутылки «Абрау Дюрсо». Поднял бокал:

– За нас, ребята! За то, что мы смогли! За наш «Ковчег»!

Бокалы звонко стукнулись. Лев залпом выпил свою порцию. Пузырьки приятно обожгли горло, и это было прекрасно. Он смотрел на сияющие лица Сашки и Вари, на улыбку Кати, и ловил себя на мысли, что это счастье – не просто радость от успеха. Это было чувство выполненного долга. Он не просто строил лабораторию, он строил дом для всех.

Заказали еду. Сашка, разомлев, рассказывал Варе о реакции на вертолетные площадки, смачно передразнивая его хриплый бас. Катя шепотом спрашивала Льва о деталях, и он, опуская самые острые моменты, рассказывал о Вознесенском, о резолюции.

Именно в этот момент к их столику подошел человек. Высокий, подтянутый, в отлично сидящем темном костюме, без знаков различия, но с той особой выправкой, что не оставляла сомнений в его принадлежности. Он подошел бесшумно, появившись словно из ниоткуда.

– Лев Борисович? – его голос был низким, бархатным, без малейшей угрозы. – Разрешите отнять у вас немного времени.

Лев медленно поднялся. Адреналин, только что уснувший, тут же ударил в виски. Он почувствовал, как застыли Сашка и Катя.

– Простите, я вас знаю?

– Старший майор Артемьев, – представился незнакомец. Уголки его глаз чуть тронули легкие морщинки – подобие улыбки. – Второй отдел, курирую особо важные проекты. В том числе и ваш «Ковчег». Не помешаю?

Лев кивнул. Артемьев ловко пододвинул свободный стул и сел, положив на стол фуражку. Его движения были плавными, экономичными. Он окинул взглядом компанию, и его взгляд на секунду задержался на Кате, не оценивающий, а скорее узнающий.

– Поздравляю вас с успехом, – сказал Артемьев, обращаясь ко Льву. – Резолюция товарища Сталина это высшая мера доверия. И, разумеется, ответственности.

– Мы это понимаем, – сухо ответил Лев.

– Я не сомневаюсь. Моя задача облегчить вам взаимодействие со всеми наркоматами. Я буду вашим проводником и… щитом, если потребуется. Все вопросы по финансированию, стройматериалам, снабжению – через меня. Все кадры, которые вы будете набирать, пройдут через мои фильтры. Благонадежность прежде всего.

В его словах не было ничего угрожающего, но Лев чувствовал стальной стержень, скрытый за бархатным тоном. Это был не Громов, грубоватый и прямолинейный солдат системы. Это был человек иного склада: интеллектуал и прагматик.

– Я ценю вашу помощь, – осторожно сказал Лев.

– И я вашу работу, – парировал Артемьев. Он взял чистый бокал, налил себе немного, поднял его. – За «Ковчег», за науку и за людей, способные такие проекты затевать.

Он отпил, поставил бокал. Пауза повисла в воздухе, тяжелая и многозначительная. Лев понимал, что сейчас момент. Прямо сейчас, пока этот человек сидит за их столом и пьет их шампанское.

– Майор, у меня к вам просьба. Вне рамок проекта.

Артемьев наклонил голову, выражая заинтересованность.

– Моего отца, Бориса Борисовича Борисова, замначальника ОБХСС Ленинграда, планируют вскоре повысить. Я прошу оставить его в Ленинграде. А в будущем, когда «Ковчег» будет запущен, организовать его перевод в Куйбышев. На ту же должность, но уже в масштабах области.

– Интересно, – медленно проговорил Артемьев. – Почему вы этого хотите?

– Потому что мне нужен человек, которому я доверяю безгранично, – отрезал Лев. – На новом месте будут гигантские финансовые потоки, стройка, закупки. Мне нужен свой человек, который наведет там идеальный порядок. Который не даст разворовать то, что мы создаем.

Артемьев внимательно смотрел на него, и Лев видел, как в его глазах шевелятся обрывки мыслей, оценок, расчетов.

– Вы просите за отца. Не за себя, это делает вам честь, – наконец сказал майор. – Я исполню вашу просьбу. Борис Борисович останется в Ленинграде, а затем возглавит ОБХСС в Куйбышеве, я лично это проконтролирую. Но, Лев Борисович, – он сделал паузу, – взамен я попрошу у вас одну услугу. Когда-нибудь, вне рамок служебных обязанностей. И вы мне поможете, когда я обращусь.

Лев почувствовал, как у него похолодели пальцы. Это была сделка, прямо как в старых дурных романах. Дьявольская сделка.

– Чем я могу помочь старшему майору госбезопасности? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Не знаю, – честно ответил Артемьев. – Возможно, вашими знаниями, вашим авторитетом. Вашей… проницательностью. Не беспокойтесь, я не попрошу ничего, что могло бы скомпрометировать вас или ваш проект. Просто помощь. Когда придет время.

Он протянул руку через стол. Рука была сухой и сильной.

Лев посмотрел на Катю. Она смотрела на него, и в ее глазах он читал тревогу, но и понимание. Выбора не было. Без такого человека, как Артемьев, «Ковчег» мог утонуть в бюрократии. А с ним… с ним он получал могущественного союзника. И страшного кредитора.

Он пожал протянутую руку.

– Джентльменское соглашение, – сказал Артемьев, и его губы тронула легкая, почти незаметная улыбка. Он встал, кивнул всем за столом. – Не смею больше мешать вашему празднику. Удачи, Лев Борисович, компания. До скорой встречи.

Он развернулся и так же бесшумно исчез в гуле ресторанного зала, как и появился.

Сашка выдохнул с силой паровозного клапана.

– Ну и тип… Будто удав в гости зашел.

– Лев… – тихо начала Катя.

– Знаю, – перебил он ее, снова наливая себе водки. Рука его не дрожала. – Но другого выхода нет, теперь мы союзники.

Он снова выпил. Праздник был безнадежно испорчен. Но где-то глубоко внутри, под слоем тревоги, шевелилось холодное удовлетворение. Он сделал еще один шаг. Взял на себя еще одну ношу, но он защищал своих. Отца, семью, команду . «Отец бы никогда не согласился покинуть родной Ленинград, а как иначе вытащить его перед блокадой, я не знаю… Сделка и с совестью, и с дьяволом» – пронеслось в голове Льва.

* * *

Склиф. Даже спустя годы это слово вызывало у Льва легкий трепет. Не страх, а именно трепет – то самое чувство, которое испытываешь, входя в святилище. Институт скорой помощи имени Склифосовского был именно что святилищем – хирургической Меккой, где царил свой, суровый и бескомпромиссный, устав. И где безраздельно властвовал его хозяин – Сергей Сергеевич Юдин.

Операционная. Ослепительный свет ламп-«тарелок» выхватывал из полумрака стол, над которым клубился легкий пар от сухого льда. Запах едкий, знакомый до боли коктейль из антисептика, эфира и крови.

На столе мужчина, грузчик с Трехгорки. Несчастный случай на разгрузке, многотонный тюк с хлопком придавил ногу. Результат сложнейший оскольчатый перелом бедра и большеберцовой кости, размозжение мягких тканей. Картина, знакомая Льву по кадрам военной кинохроники, но здесь, в мирной Москве, смотревшаяся особенно жутко.

Юдин работал молча, лишь изредка бросая лаконичные команды ассистентам и сестрам. Его руки в перчатках, казалось, не резали плоть, а лепили ее заново. Скальпель, костные кусачки, пила Джильи – все это было продолжением его пальцев. Лев, стоя напротив в роли второго ассистента, ловил каждое движение. Он видел не просто технику, а мысль, опережающую действие. Юдин не просто соединял кости, он воссоздавал анатомию, предвосхищая, как будет работать нога после, куда пойдет нагрузка.

– Держи, – коротко бросил Юдин, передавая Льву костный отломок, похожий на осколок гранаты. – Видишь? Кровоснабжение нарушено полностью. Кость мертва.

Лев взял холодный, скользкий обломок. Он знал, что в подобных случаях стандартный протокол только ампутация. Попытка сохранить конечность грозила газовой гангреной, сепсисом, смертью.

– А если попробовать убрать некротизированные участки и попытаться срастить? – тихо, почти про себя, пробормотал Лев.

Юдин на секунду оторвал взгляд от раны. Его глаза под марлевой повязкой были похожи на глаза хищной птицы – острые, всевидящие.

– Гангрена, молодой человек. У вас в Ленинграде есть волшебное средство от гангрены? Ваш пенициллин? Он не всесилен.

– Не один пенициллин, – не сдавался Лев. – Массивная антибиотикотерапия, плюс правильная иммобилизация. Проблема в том, что гипс не даст нужной фиксации при таком сложном переломе. Нужна жесткая внешняя стабилизация.

Он мысленно видел чертежи, которые изучал когда-то в рамках истории медицины. Аппарат Илизарова. Гениальная в своей простоте конструкция из спиц и колец. Но сейчас, в 1939-м, ее не существовало.

Операция шла к концу. Ногу, увы, пришлось ампутировать выше колена. Когда рану зашили и пациента увезли в палату, в операционной воцарилась тяжелая тишина. Юдин снял перчатки, его лицо было усталым и мрачным.

– Еще один инвалид, – без эмоций констатировал он. – И вновь мы бессильны.

Лев подошел к сестре-хозяйке, взял у нее большой лист чистой бумаги и карандаш. Он чувствовал, что должен это сделать. Сейчас или никогда.

– Сергей Сергеевич, разрешите показать вам одну… гипотезу.

Он положил лист на стол в грязной предоперационной и начал рисовать. Твердыми, уверенными линиями он изобразил схему: две кости, параллельные им металлические спицы, проведенные через мягкие ткани и кость, и внешние кольца, стянутые резьбовыми стержнями.

– Представьте, – говорил Лев, водя карандашом по рисунку, – мы проводим спицы через здоровые участки кости выше и ниже перелома. Крепим их на эти внешние кольца или дуги. А потом, с помощью этих стержней, начинаем постепенно сближать отломки. Мы можем управлять процессом сращения. Мы можем дать полную нагрузку на кость, не дожидаясь, пока срастется. Мы можем лечить самые сложные переломы без ампутаций.

Юдин смотрел на рисунок, не отрываясь. Он снял марлевую повязку, и на его лице застыло выражение глубочайшего изумления.

– Это… – он запнулся, чего с ним почти никогда не случалось. – Вы либо гений, Борисов, либо безумец! Эта конструкция… – он ткнул пальцем в рисунок. – Она могла бы спасти тысячи конечностей! Тысячи!

Он схватил лист и поднес его к свету, будто пытаясь разглядеть подвох.

– Знали бы вы, сколько раз я это слышал, – устало улыбнулся Лев.

– Внешняя фиксация… Да, были попытки. Но это… это система! Это законченная мысль! Откуда, как⁈

Лев почувствовал, как по спине бегут мурашки. Он перешел опасную черту.

– Логическое развитие идей остеосинтеза, Сергей Сергеевич. Я размышлял над проблемой иммобилизации. Если нельзя создать идеальную внутреннюю конструкцию, нужно вынести ее наружу. Сделать регулируемой.

Юдин медленно опустил лист. Он смотрел на Льва с новым, почтительным интересом.

– Это фантастика, но фантастика гениальная. – Он положил рисунок в свой портфель. – Но не сейчас и не здесь. Для такой работы нужны инженеры, металлурги, специальные мастерские. Ваш «Ковчег»… вот где этому месту. Там мы с вами и займемся этим «аппаратом внешней фиксации». Договорились?

– Договорились, – с облегчением выдохнул Лев.

Вечером они сидели в кабинете Юдина, том самом, легендарном кабинете, увешанном картинами и заваленном книгами. Юдин налил ему коньяку – настоящего, французского, оставшегося с дореволюционных времен.

– Вы сегодня спасли не ногу того грузчика, – сказал Юдин, поднимая бокал. – Вы спасли в будущем тысячи других. Выпьем за идею.

Они выпили. Коньяк был обжигающим и бархатным.

– Вы странный человек, Борисов, – задумчиво произнес Юдин, разглядывая бокал. – У вас голова полна идей, которые опережают время на десятилетия. Как будто вы уже все это видели. – Он посмотрел на Льва прямо. – Кто вы?

Лев почувствовал, как сжимается сердце. Он встретил взгляд Юдина: умный, пронзительный, ничего не прощающий.

– Я врач, Сергей Сергеевич. Который пытается успеть.

Юдин долго смотрел на него, а потом медленно кивнул.

– Этого пока достаточно. Приходите завтра, будем оперировать язву. Посмотрю, как вы с живой тканью работаете, а не с карандашом.

Лев вышел из Склифа поздно, Москва погружалась в ночь. Он чувствовал себя одновременно опустошенным и невероятно окрыленным. Он сделал еще один шаг, он бросил новое семя в почву времени. И это семя уже начало прорастать.